Читать книгу: «Шоколадные туфельки. Рассказы», страница 3

Посадил дед…

Мой дед Фёдор Николаевич, когда вышел на пенсию, заделался огородником. Всеми правдами и неправдами он пытался спровадить из огорода бабушку, и распорядиться посадками по-своему. Когда он посадил картошку на место помидоров, бабушка молчала, когда посадил кабачки на место капусты, тоже ничего не сказала. А вот за огурцы, у них вышло целое сражение. Мне было лет шесть, и я прекрасно помню, как бабушка бегала с лопатой за дедом по огороду, и обзывала его вредителем, а он её контрреволюционеркой. И всё-таки, огурцы они посадили по дедову – на место бывшего цветника с ирисами и флоксами. Цветы же, дед милостиво позволил бабушке, посадить возле домика.

Урожай в тот год получился так себе. Капуста на новом месте не уродилась, помидор было мало, а огурцов и вовсе не было. А вот картошка порадовала – накопали больше, чем обычно, раза в три.

– Только варенья и наварила, потому что не дала ему клубнику пересадить. А солёные огурцы придётся в магазине покупать. – Ворчала бабушка, убирая пустые банки, приготовленные для солений.

Когда пришло время вывозить картошку, приехал старший сын бабушки и дедушки – мой дядя Юра, на милицейском УАЗике. Он расхаживал по огороду босиком, с голым торсом, и в форменных галифе на подтяжках. А я ходила за ним по пятам, и всё ждала, когда мы поедем домой на этой смешной машинке. Но дядя Юра не спешил грузить мешки, он явно наслаждался моментом. Надёргав моркови, он вымыл её в бочке, и мы, усевшись на скамеечку, грызли вкусную морковку, и болтали о том, о сём. Когда нас увидела бабушка, схватила веник и побежала к нам, возмущаясь:

– Да, что же это такое делается! Оставила немного моркови в грядке на весну, а они её уже трескают! Мало мне того, что дед весь урожай испоганил!

Мы с дядей Юрой бросились врассыпную, чтобы не огрести по загривку веником. Дядя Юра, на бегу развернулся и, расставив руки в стороны, пятился, и как-то по-собачьи подвывал:

– Ну, мам, не надо, ну мам…

И тут он поскользнулся, и рухнул со своего двухметрового роста на кусты смородины. До сих пор у меня перед глазами эта картинка – дядя Юра лежит в кустах в позе «звёздочка», и на него осыпались все листья смородины. А бабушка, резко остановившись, шипит как змея:

– И чего я тебя весной не догнала, и лопатой не прибила!

– Мам, за что? – Простонал из кустов дядя Юра.

– Да не тебя! – Бабушка бросила в дядю Юру веник, и гаркнула не своим голосом: – Выходи, змей подколодный, «Мичурин» хренов, полюбуйся на свои результаты!

Дед, потягиваясь, вышел из домика и спокойно спросил:

– Чего раскричалась на всю Ивановскую? Какой я тебе «Мичурин»?

Бабушка, молча, показала ему на дядю Юру, и дед, быстренько застегнув свой старенький пиджачишко, и втянув шею, затрусил к калитке. А дядя Юра лежал в обнимку с веником, а вокруг него, с кустов смородины, свисали огурцы – огромные и жёлтые.

– Десять вёдер! Десять вёдер! Я бы тридцать банок закрутила! – Причитала бабушка, пока дядя Юра собирал запоздалый урожай огурцов, и складывал их во всю пустую тару, какая только нашлась в огороде.

А Фёдор Николаевич, стоял за забором, дымил своей папироской, и изящно облокотившись на калитку, как ни в чём не бывало, беседовал с молодой соседкой.

Много лет спустя, я попала на концерт юмориста Петросяна. И когда он начал очередную репризу словами: «Посадил дед репку, и выросла большая ёлка, а на ней красные яблоки…» – я вспомнила, как мой дядя Юра лежит в кустах смородины, а вокруг него висят толстые, жёлтые огурцы. А Петросян продолжает: «Потом Мичурин полез на ёлку за укропом, и его арбузами завалило…»

Пиковый туз

Когда у Пелагеи Фёдоровны погиб старший сын Валериан, она и не знала, как жить дальше. Из старой квартиры их выселили ещё в восемнадцатом – освобождали дом, под какое-то учреждение, и с тех пор они ютились в полуподвальном помещении у вдовы брата мужа. А у той своих – мал, мала, меньше. Сын был членом ревкома и ему обещали подобрать жилье. Но теперь его не стало, и про Пелагею Фёдоровну забыли. Дело было к зиме, и уже отчаявшись дождаться вызова в ревком, Пелагея пошла сама.

На удивление, её очень хорошо приняли и направили посмотреть квартиру в новом доме на Розочке. «Какой ещё Розочке?», думала Пелагея Фёдоровна, пока не вспомнила, что переименовали Магистратскую в Розы Люксембург. И вот она стоит в комнате, где ещё никто не жил и вдыхает запах свежераспиленного дерева. «Надо поскорее вселяться, чтобы успела просохнуть до зимы. Ничего, что только комната и кухня, всем места хватит». Пелагея не хотела вспоминать про свою четырёх комнатную квартиру на Миллионной, где они жили до семнадцатого. Новое начальство железных дорог переселило её большое семейство сначала в соседнюю двухкомнатную, а потом и вовсе выставило на улицу. Никому не было дела, что её муж Николай Владимирович, считался пострадавшим во время черносотенного погрома в пятом году. Старое руководство Сибирской железной дороги платило ей пенсию, после того, как бывший главный бухгалтер управления Сибирской железной дороги Николай Владимирович Баранов тронулся умом, а потом застрелился. Но после семнадцатого про пенсию пришлось забыть. Только старшие дети работали, и семья почти не бедствовала. Пока не погибли мальчики… Пелагея облокотилась на новую, добротно сложенную печь и закрыла глаза.

В тот день Николай пошёл навестить свою сестру Марию, по мужу Вронскую, которая приехала на осень в Томск с сыновьями. Дети звали её тётя Маня. Вронские постоянно жили в Омске, а в Томске держали небольшой дом и контору. Глава семьи владел несколькими пароходами, которые возили грузы по Оби, Иртышу и Томи. Начался сезон охоты, и племянники почти каждый день уходили в охотничьи угодья отца за рекой. Когда старший сын Марии Константин вернулся домой, он поставил своё ружьё за дверь в кухне и пошёл переодеваться. Как Николай оказался на кухне, за минуту до этого распевавший с сестрой песни под гитару, никто не заметил. Выстрел грянул, как гром среди ясного неба. Бедняга подставил двустволку к подбородку и спустил оба курка. Он разнёс себе голову, и мозги вылетели в потолок.

Потом, сколько потолок не скоблили и не белили, Николаевы мозги всё равно проступали. Мария так и не успела разобрать потолок и поставить новый, как собиралась. Наступило смутное время, когда власть переходила из рук в руки, злополучный дом сгорел. А Костя Вронский, погиб на Иртыше, когда уводил из под носа у белых свои пароходы, которые Вронский старший передал советской власти. Теперь в Омске есть улица его имени. «Но что толку от того, что люди живут на улице имени молодого талантливого человека – инженера по пароходам. – Думала Евдокия Фёдоровна. – Он то погиб во цвете лет, как и мой мальчик. Его мать Мария не справилась с горем и умерла, не дождавшись сорокового дня со смерти сына. А вот я живу. Кому кроме меня нужны мои младшенькие Таська и Кенка?»

Новоселье справили скромно. Из старой мебели, что хранилась в сарае, в квартиру всё не поместилось, и Пелагея раздала родне остатки былой роскоши.

Младшие дети уже спали, когда Пелагея и её старшие дочери Агния и Мария сидели в кухне и вспоминали, своё былое житьё – бытьё на Миллионной. Школу, где все ученики собирались на завтрак у большого самовара, который кипятил дворник, сумочки для тетрадок, которые отец смастерил из своих старых портфелей. Собаку Динку, большую верную дворнягу, и детдом, где целый год трое младших детей – Маруся, Тася и Кена переживали голод в восемнадцатом.

Пелагея всплакнула и опустила руку в карман фартука за платком, утереть слёзы.

– Смотрите, девочки, что в кармане завалялось. Откуда не знаю. – И Пелагея Фёдоровна выложила на стол колоду игральных карт.

– Мам, а ну давай погадаем на новом месте – на сейчас, через час, к вечерочку, на всю ночку! – Засмеялась Агния.

– А давай! – И Пелагея ловко стасовав карты, со совами: – На сейчас! – Выкинула одну на стол.

– О, Господи! – Сказали хором мать и дочери и перекрестились. Выпал пиковый туз. И тут звякнуло и разбилось оконное стекло, и погасла керосиновая лампа над столом. Кто-то выстрелил в лампу с улицы.

– Вот мы горе новосёлы. – Сказала Агния. – Окно не занавесили.

– Нет, дочка, – отозвалась Пелагея Фёдоровна. – Быть в этой квартире чему-то похожему на этот случайный выстрел. Но раз мы все остались невредимы, то и в другой раз, никто не пострадает.

В сорок четвёртом году, когда Пелагеи Фёдоровны уже не было в живых, её внук, старший сын Агнии Юрий, чуть не убил своего младшего брата Бориса, офицерским кортиком, в этой самой кухне.

Сплетня

В каждом многоквартирном доме, обязательно найдётся хотя бы одна семья, где любят выпить. В нашем подъезде было две таких семьи, которые почти каждые выходные кооперировались, чтобы посидеть за рюмкой чая, в приятной компании друг друга. Одна такая семья Соловьёвых, состояла из пожилой тёти Вали, и её сына Александра, который совсем недавно вернулся из мест не столь отдалённых. Александр отсидел пятнадцать лет, и вернулся домой на уровне сознания того двадцатипятилетнего молодого человека, которым угодил за решётку. Первое, что он сделал – вынес на балкон колонку от магнитофона и сутками напролёт крутил блатные песни. Ему было невдомёк, что так больше никто не делает, даже подростки. Мода на «озвучку» улицы, прошла лет десять назад.

А ещё, в первые месяцы после возвращения домой, Сашка строил из себя главного на районе, некое подобие смотрящего в воровской среде. И было смешно до колик, когда этот совершенно отставший от жизни «неандерталец», пытался доказать подвыпившему преподавателю философии, как надо правильно верить в бога. А Юрий Палыч, тот самый дипломированный философ, на – раз, два, обратил Санька в мусульманство. Правда, ни тот, ни другой, на утро и не вспомнили про свою пьяную «дискуссию», но зато повеселили соседей. Потом Санёк завязал с этим своим хобби – «строить» всех подряд, говорят, что после того, как ему кто-то помоложе и пошустрей, просто вставил пару раз в солнечное сплетение. И Саня намёк понял. Он быстро переключился на занятие более приятное – контролировать точки, где нелегально торговали спиртом. Сашкин контроль, кстати, весьма, условный, быстро свёлся к тому, что Саня был просто в курсе цен и качества товара, и довольно часто сам отоваривался этим «горючим», для последующего его употребления в той самой приятной компании.

Естественно, в процессе распития крепких спиртных напитков, случалось всякое. Компания соседей периодически выясняла отношения на кулаках, иногда пела песни или плясала под зажигательный шансон. Я в то время работала в театре, и возвращалась после спектаклей довольно поздно. Однажды, далеко за полночь, поднимаясь по лестнице на свой четвёртый этаж, я услышала, как за дверью квартиры семьи Соловьёвых, Сашкина мать тётя Валя, изо всех сил подпевает играющей на магнитофоне песне «Ветер с моря дул…", и от души притоптывает в такт мелодии. Ну, поёт и поёт, я пошла дальше, слегка посмеявшись про себя.

Наутро тётю Валю увезли по скорой, с острым отравлением. Видимо спирт, который она пила накануне в компании сына, оказался палёным. На какое-то время соседские посиделки прекратились. Другая соседка, завсегдатай Сашкиных пьянок, рассказала мне, как Сашка ходил и наводил порядок на точке, где ему продали палёный спирт. А я ей сказала, как удивилась, что тётя Валя, той ночью пела и пританцовывала возле входной двери, видимо уже «работало» отравление.

Прошло несколько дней. В то время, ещё не было контейнеров, и два раза в день приходила мусорная машина, собирая на улице, в её ожидании, всех соседей. Однажды утром я выносила мусор, и когда уже возвращалась домой, встретила слегка припоздавшего Сашку Соловьёва, который шёл мне навстречу с маленькой кастрюлькой, доверху наполненной картофельными очистками. Он держал кастрюльку двумя руками, но всё равно очистки высыпались на асфальт, потому что Сашку трясло с похмелья. Увидев меня, Сашка остановился и выпалил без всякого предисловия:

– Ты почему сплетничаешь про мою маму?

Я оторопела, так как не помнила за собой такого греха:

– А в чём дело, Саша, что я такого сказала про тётю Валю?

Сашка сдвинул брови, было видно, что он пытается что-то вспомнить, но, видимо, не мог. Наконец, он поднял глаза и прошипел:

– Ты сказала, что она поёт и танцует!

Я больше никогда в жизни так не смеялась в лицо человеку. А Сашка, никак не ожидавший от меня такой реакции, повернулся, и побежал к мусорной машине, испуганно оглядываясь. Когда он возвращался, то попытался пройти мимо, как ни в чём не бывало, но я остановила его:

– Знаешь, Саша, если бы я сказала, что твоя мама сделала аборт в свои семьдесят с лишним лет, это была бы сплетня. А то, что она поёт и танцует в своём возрасте, это не сплетня, а комплимент.

Уйти за радугу

Когда несколько лет назад съехала моя соседка по площадке – Лорка собачница, перекрестился весь подъезд. Лорка разводила мелких той терьеров и персидских кошек. Сначала я не оценила серьёзность ситуации, что когда в соседней квартире живёт один развязанный той – кобель, пять той сучек детородного возраста, три кошки и кот, можно забыть о спокойной жизни. Когда хозяйки этого мини зоопарка нет дома конечно.

Тои – «звонки» по своей породной принадлежности. Если той один, ещё куда не шло, а вот когда их шесть и «поголовье» постоянно, пусть и ненадолго, увеличивается за счёт народившихся щенков, это уже испытание нервной системы для соседей в доме с нулевой звукоизоляцией. Если животные оставались в квартире одни, начинался «концерт» лая и подвываний. Иногда к ним присоединялись течные кошки, которые просили кота и орали громче тоев, а кота Лорка предусмотрительно закрывала в ванной. Беременеть и рожать её кошки и собаки должны были строго по плану.

Лорка успевала всё: работать на государственной службе, возиться с собаками и даже бутылки на улице собирать на сдачу. Кроме того, она оказывала услуги платной собачьей акушерки – приводила в дом чужих беременных собак и принимала у них роды.

Единственный сын Лорки приходил с учёбы в обед, и если он был дома до прихода Лорки, наступало затишье до нового утра. Но дело молодое и мальчишка часто уходил по своим делам, сразу после учёбы. И тогда с семи до семи соседи слушали перманентный собаче – кошачий концерт. А когда сынок Лорки сбежал на съёмную квартиру при первой возможности, начался полный фентифляс.

Я человек по натуре не скандальный, к тому же очень люблю собак и терпела до последнего, и никогда с Лоркой не ссорилась. Даже тогда, когда по её милости в нашем подъезде у всех соседей появились клопы. Мы не могли их вывести два года, хотя травили по графику все вместе. И только потом выяснилось, что Лорка, с умным видом соглашаясь с необходимостью потравы, никого травить не собиралась, чтобы не навредить своим питомцам. Но однажды старший по подъезду её вычислил, и даже выяснил, что клопов в подъезд притащила именно Лорка, когда принесла в дом старый диван с помойки, где и был рассадник кровопивцев. На этом диване спала её мать и чтобы клопы её не кусали, поливала себя на ночь репеллентом. Диван из квартиры Лорки выносили с милицией, а она ещё в драку кидалась и качала права, дескать, никто не имеет права выбрасывать её личные вещи!

Однажды в квартире Лорки появилась старенькая мопсиха Лиза. Если своих тоев Лорка не выгуливала, то с этой девочкой ей приходилось гулять. И однажды на улице Лорка рассказала мне душещипательную историю жизни этой бедной собачки.

Оказывается, мопсиха прожила восемь лет у заводчиков, где непрерывно производила на свет потомство на продажу. И вот настал момент, когда рожать мопсиха была уже не в состоянии и хозяева приготовили её к усыплению. А сердобольная Лорка пожалела собачку и забрала к себе – доживать достойную старость в окружении собратьев. Я аж прослезилась и всерьёз зауважала Лорку.

Но не прошло и полгода, как это моё уважение, как ветром сдуло. Возвращаясь как-то домой, я встретила на лестнице Лорку, которая несла на руках щенка мопса. Сначала я подумала, что это та самая старенькая девочка, но пёсик был меньше, и у той мопсихи была седая мордочка. Обычно я не лезу в чужие дела, а тут от удивления спросила:

– Ты себе ещё одного мопса завела?

На что Лорка спокойно ответила:

– Правда что, Лизка родила шестерых. Вот понесла продавать последнего.

– Так ты же говорила, что взяла её на достойную старость, и что она уже выносить никого не может.

– Ну, говорила. Подумаешь, старость, что теперь и не жить уже. Как видишь, выносила и даже выкормить успела.

– Что значит успела?

– На той неделе сдохла от старости. Мы сами щенков докармливали.

Дурдом из поливалки

Давно это было. Улицу, на которой я живу, решили облагородить. Вырубили старые тополя и посадили яблоньки. Маленькие саженцы заботливо огородили и регулярно поливали. Приезжала большая поливальная машина, и медленно ехала вдоль бордюра, а рядом с машиной шёл рабочий и аккуратно поливал саженцы из шланга. Ну, просто загляденье!

В один прекрасный день пошёл дождь, да не просто дождь, а ливень. Он шёл уже больше двух часов, а мне, как на зло, нужно было идти на работу. И вот дождавшись, когда ливень слегка умерил свою силу я, укрывшись зонтом, побежала на остановку автобуса. Бегу, и вдруг вижу, что впереди меня остановилась та самая поливалка. Из окна кабины виднелась чья-то рука, которая держала шланг и поливала саженец яблоньки! Я от такого поворота остановилась и пыталась сообразить, что же происходит. Идёт проливной дождь, газон уже затопило так, что лужи в траве хлюпают, а заботливые садовники всё равно поливают яблоньки!

Пока я стояла, раскрыв рот, мимо прошёл мужчина, и проворчав: «Дурдом!», пошёл своей дорогой.

Поливалка тоже поехала дальше, останавливаясь у каждого саженца, и я уже не бегом, побрела на остановку. Из-за зонта я не сразу увидела, что на тротуаре стоит дяденька, и я чуть не упала, когда с ним столкнулась.

– Девушка, – обратился ко мне товарищ. – Там в кустах лежит человек, мне кажется, что он умер.

– А почему вы так решили? – Удивилась я.

– Он не шевелится. Дождь его поливает, а у него и руки посинели. Посмотрите, пожалуйста.

– А почему сами не посмотрели?

– Я боюсь…

«Ну, твою мать, размазня несчастная», – подумала я и свернула в кусты. Там, на самом деле валялся мой сосед алкаш Юра, по прозвищу Самогон. Вид у него, и в правду был невзрачный. Он лежал на спине, и дождь щедро поливал его лицо. Я остановилась, соображая, как проверить, жив он или умер. И тут ко мне подошёл тот самый прохожий трус и протянул ветку.

– А вы потыкайте его веткой…

– Да, пошёл ты! – Рявкнула я и сорвала травинку. Я щекотала Юру под носом и по закрытым глазам, но Юра не шевелился. И тут меня осенило. Я подошла к поливалке, которая как раз остановилась рядом и попросила облить Юру из шланга под напором. Мужик, который держал шланг, сразу всё понял и, засмеявшись, направил струю воды в лицо бедному Юре Самогону.

Сначала «мёртвый» Юра чихнул, потом закрылся руками от струи, потом встал на четвереньки и, не оглядываясь, пополз в сторону дома.

На работу я еле успела. Всю дорогу вспоминала, как мужики из поливалки ржали, глядя на уползавшего Юру, и приговаривали: «Вот и мы не зря сегодня отработали! Человека оживили!»

Кровь из вены

Перед педагогической практикой в пионерском лагере, нужно было пройти медосмотр, в том числе сдать кровь из вены. Я и сейчас отворачиваюсь, когда игла касается кожи, а тогда мне было восемнадцать лет, и меня просто трясло от перспективы пройти через сдачу этого анализа.

С утра народу на сдачу крови много. В кабинет запускают по двое. Со мной вместе зашёл парень, на вид лет двадцати, спортивного телосложения, сейчас таких называют «качки». Я собрала всю свою волю в кулак, и чтобы не опозориться перед симпатичным юношей, стоически выдержала и прокол, и вид крови стекавшей в пробирку. Пока кололи меня, парень работал кулаком. Я ещё подумала: «Все вены на виду, тётенька не промахнётся».

И вот, я гордо сижу, зажав руку, а медсестра подходит с иглой к парню. Мама дорогая, что тут началось! Мальчонку затрясло, он, то бледнел, то краснел и даже расплакался. И ему было абсолютно всё равно, что рядом сижу я и смотрю на эту его, так сказать, истерику.

Я вылетела из кабинета на крейсерской скорости, и бежала до самой остановки автобуса. Я просто не хотела больше встречаться с этим парнем.

Через месяц мы всё-таки встретились – в пионерском лагере, он тоже проходил там практику, работал физруком. Он пытался со мной познакомиться поближе и искренне недоумевал, почему я на дух его не переношу. А потому что.