Читать книгу: «Неполное превращение. Роман», страница 2

Процесс пищеварения

Сломанные вещи мешают благополучному ходу жизни, но помогают общению. Молниеносное общение дают нам новые технические средства.

– Юра, помоги, довези, машина в ремонте.

– Ты на работе? Подъеду.

– Есть хочу, три заседания в суде. С последнего еду, – желудок Юрия подтвердил правдивость слов громкими звуками.

Они засмеялись. Машина тронулась. Комфортно устроились, разговорились.

– Я тебе скажу, смеяться про кишечник мы так сказать договорились. Разговоры – «дискурсы» создают люди, которым нечем заняться и много свободного времени, находятся в местах лишения свободы, работа у них такая по типу работы вахтёра: сидишь, сторожишь, минут свободных куча.

Юрий солидно кивал в ответ, не сводя глаз с потока машин.

– Часто они работают в свою пользу или для друзей, – продолжал Виктор. – Анатомические особенности работы кишечника мы привыкли воспринимать как противные, особенно, если это всё представить. Лучше не представлять. Это не то, что весёлые звуки желудка, приятели оба улыбались. – Смешными принято считать и места, где процессы пищеварения завершаются, тут уточнять не будем и так понятно.

– Обоснуй шутку!

– Путешествие от смешного к противному и обратно нас очень веселит. Противно, когда риск пищеварительных инфекций: грязь, зараза, запахи.

– Тараканы.

– Нет, не всем противны тараканы. Пробежки от противно к смешно и обратно.

Подъехали. Юрий на двоих распахнул дверь пиццерии, дружно нырнули в красивый цветной полумрак, с переливами аромата итальянских блюд.

– Творишь что-то? Над чем работаешь?

– Новый рассказ про художницу Монику. Дело было у нас в Новосибирске. Про что знаю, то пишу. А ты?

– А мне на работе письма хватает, я бы прочёл.

Перекусив и оглядевшись (слева два столика объединила компания молодых нарядных женщин) Юрий заговорил громче, с философскими нотками:

– Приходит время, когда творчество становится работой, приятной работой, соглашусь, но всё же работой, за которую могут спросить. И объяснишь.

– Вот тем и хорошо любительство. Это твоё увлечение и нечего с тебя за него спрашивать, увлекаюсь и всё тут.

Женщины культурно двигали челюстями, уничтожали пищу, прислушивались, гадали о каком творчестве речь, неужели рядом известный режиссёр. Кто из двух мужчин режиссёр?

Юрий продолжал:

– Про кишечник веселее было.

– Ха-ха, про кишечник, про тараканов!

Женщины опустили на стол столовые приборы.

– Виктор, но не за столом же!

– Смотря что представить, какие процессы жизнедеятельности. Если про отходы дыхательной системы. Поскольку про углекислый газ, выделяемый при дыхании, никто не ржёт. А характеризующие звуки процесс пищеварения, прозвучавшие публично в публичном месте, есть хотя бы один слушатель, это уже смешно.

– Да в плане того, что приличный на вид мужчина, писатель и преподаватель уже никакой не герой, а простой примитивный типок, биологический организм или даже животное.

Одна из женщин поднялась и прошагала в уборную, развивая платьем из дорогой ткани.

– Согласен, в современном литературном тексте «горшковое» повествование, описание, диалоги весьма нас веселят, героя они приземляют, опошляют, над его позором мы смеёмся. Есть хотя бы один человек, свидетель позора, а это читатель.

Соседнему столику ясно, что приличные на вид члены творческой элиты никакие не режиссёры, похоже и не писатели, хоть про это говорят, не только про это. «Они хулиганы? О чём беседа в пиццерии?»

– Замечено мной, что «горшковые» включения в художественном тексте наблюдаются через 20—30 см перемотки ленты электронного листа.

Он показал руками размер перемотки, который умещался между правой и левой ладонью. Вернувшаяся из уборной одобрительно взглянула на жест, утёрла салфеткой губы.

– Вот когда я такой встречаю, дальше крутить компьютерный папирус совершенно уже не хочется из гадливости наткнуться на уже сильней реалистичное и подробное описание горшка. Не спорю, то и есть человеческая жизнь, как неотъемлемая часть, но в литературном тексте горшок имеет совершенно иное предназначение.

Соседский столик безмолвно возмущён потерянным аппетитом.

– Кстати, передавай привет Вере!

– Ага. Как у тебя на личном фронте?

– Я тут с одной встречался, с продавцом, она рассказывает, сынок её малышом такой стройненький был, с фигуркой, занимался акробатикой.

«Сынок я вижу тебя на сцене», – она мне, представь, свои диалоги с ребёнком пересказывала, комментировала внешний вид мальчика. И тогда повела его записывать в танцевальную студию. Увидев сцену, сын её родненький вздохнул и вздрогнул: «Мама, я тоже себя на сцене вижу!» И что сказать, сцена это его. Он работает электриком в театре, на танцы же ни разу и не сходил.

Женщина в дорогом платье одобрительно улыбнулась чужой шутке, её спутницы выносить смех на поверхность постеснялись.

– Так про что ты рассказ пишешь, – вдохновлённый улыбкой спросил Юрий.

– Про Монику, её отца. Насекомые…

– Тараканы!? Пойдём в машине расскажешь!

Театральные посиделки

Из костюмерной с большим столом вышли две работницы театра, с ними мальчик, в фойе сели на сиденье, ожидая, не пройдет ли мимо режиссёр, к нему был важный вопрос, связанный с выбором цвета костюма Незнайки.

Мимо прошёл молодцеватый мужчина, чернобородый, густо восточный, с восточным вкусом во всём смуглом теле, будто пронеслась волна фруктово- пряного ветерка.

Две женщины и мальчик – подросток проследили путь иноземца до конца коридора.

– У нас дагестанцы.

– Да приехали, работают, я даже не знаю, зачем они в театре.

– Да говорили же, ты забыла?

– Забыла! Но я помню, каким способом дагестанцы стирают белье, я по молодости ездила в Дагестан, друзья приглашали, – глаза Веры слезились голубыми мечтами юности.

– Правда, мама, я не знал, ты не говорила! – включился Матвей.

– Это так же, как Челентано давил виноград для вина, примерно так же, – объясняла Вера больше подруге Инне, коллеге из костюмерной, чем вникавшему в разговор сыну.

– И как, – вяло ковыряя короткие слова, произнёс сын.

– Вблизи колонки раскладывают простынки, другое бельё, заливают водой, посыпают его порошком, – она посыпала руками в воздухе, будто инсценировала народную песню, – и танцуют по белью босыми ногами, притопывают, побивают, как барабан стиральной машинки.

– И как Челентано штанишки подкасывают? – Уточнила Инна.

– Ага, до коленки.

Она наклонилась показать. В это время вихрем пронёсся режиссёр, вдали коридора ускользнула фигура в теплом свитерке.

«Не успели спросить».

– Ух ты, ногами стирают, – весело включился сын.

Он не знаком с режиссёром и не разочарован его быстрым исчезновением.

– Берегут руки.

– Да, а то глядишь, а ручки то уже износились, – Вера взглянула на узкую ладошку с тонкими костяшками коричневатых пальчиков, потёрла их и скрючила.

– Что дальше, мам.

– Да, а дальше белье полощут, отмывают водой. Но воду экономят, – продолжила она своим обычным интеллигентным распевом.

– Что экономят, молодцы.

– Да у них мужики не меньше, чем женщины пашут, – резким тоном продолжила Инна, – а наши мужики видно энергию всю растратили ещё до шести лет, и в школу идут уже немощными, слабыми и злыми.

– Ленятся, гады, ничего не хотят. Все дела домашние женщины делают, а эти приходят и сидят, лежат на диване.

– Да что там не хотят, не могут.

На Матвея волной накатило смущение, он затоплен стыдом за мужчин, Их разговору тридцать или больше лет, и женщины часто-часто похожее говорят и совсем привыкли, и уже никогда не заметят, что он, например, Матвей, всегда помогает матери гладить бельё, мыть посуду, да много чего помогает, а им, таким как женщина Инна, этого никогда не разглядеть.

– Ох, как и мой козел, все мужики такие. Уйти бы на пенсию, отдыхать, как они по жизни отдыхают.

– Иннуля, не вздумай, только попробуй, как я тут без тебя, – возмутилась Вера, позабыв и про режиссера и про сына, включившись в женскую солидарность.

Они продолжали ругать мужиков, первой очнулась Инна:

– Матвей, ты в школу не опоздаешь?

– Вы что, какая школа, уже вечер!

– Сынок, не слушай нас, закрой уши.

Демонстрируя требование оглохнуть в прошедшем времени, Вера- мама ладонями зажала свои уши, притянула локти к коленям, суча коленями, быстро топала каблуками. Сын понял мать. Оглохнуть нужно было в самом начале взрослого женского разговора.

Неполное превращение

За пределами пиццерии стелется на город приятный тёплый вечер. В сторонке беседуют бабушки, одна как девушка, стройная и модно принаряженная, обсуждают товар, достают из пакета товар. На противоположной стороне дороги лает гигантская собака, мимо неровно шагает пьяненький, меняет скорость хода, бежит мелкой рысью. Собака умолкает. Пьяненький затормаживает, удивлённо, как ребенок, смотрит на мир, крутит в стороны головой. Не узнаёт мир, инопланетный пьяница. Бабушки на миг прекращают беседу. Звучит грозный лай, шум машин, неровное хождение по шаткой земле. Беседа бабушек про товар дороже самого товара.

Сели в машину, и снова тишина за окном.

– Ты видел, как та в платье морщилась?

– Она сходила на горшок.

– Как не стыдно, ты преподаватель!

– А ты юрист, и тоже преподаёшь.

– Да, гражданское право и кандидатскую защитил.

– Молодец, а про что трёп?

– Так про тараканов?

– А!

– Я про неполное превращение рассказать хотел. Понимаешь, как превращение ребёнка во взрослого, любителя в писателя, когда отрастают крылья. Неполное превращение – в любом творчестве отрастают крылья, не в буквальном, конечно, смысле. Как тебе понятнее разъяснить, превращение студента в юриста, юриста в ученого, проходит несколько стадий, но стадии не у всех завершаются и полное превращение каждому не грозит.

– И почему не всем?

– Не знаю почему.

– И как это понять, что превращение полное?

– Только интуитивно. Читаешь его работу или слушаешь, ты видишь, да нет не видишь, чувствуешь, всеми фибрами ощущаешь большие полноценные крылья у него за спиной. Бывает, значит, и человека рядом нет, смотришь, результат его труда, опять ощущаешь крепкие крылья у незнакомого совсем человека. Ты его даже представить порой не можешь, а крылья видишь. И это не руки, руки это только инструмент на пути к полному превращению от творца ребёнка к творцу взрослому. Ты понимаешь, должны, должны ощущаться крылья за спиной.

– Да как ты это понимаешь?

– Говорю же, интуитивно, читаешь, смотришь и понимаешь.

– Ну ты вот такой главный цензор.

– Не главный, просто если есть, то есть и в подтверждении извне не нуждается.

– Ученый сейчас кто такой? Высококлассный преподаватель. Преподаватель, маркированный знаком качества. И тогда ему кандидату или доктору необходимо дополнительно проявляться в науке. Вот и приходим к тому, что учитель или преподаватель это самый умный человек.

– Ты вот тоже преподаёшь в ВУЗе.

– На кафедре юриспруденции.

– Ты приезжай ко мне, с рассказом поможешь. Я пишу мистический рассказ. Да, а полное превращение знаешь, это больше по творческой части, не по работе.

– По тараканьей?

– Вот заладил!

– Вот ты энтомолог любитель, тебе это нравится, и признайся, в разы больше, чем твоя русская литература XIX века.

– Дело не во мне, а в насекомых и животных.

– Да ладно.

– Не знаю, как объяснить. Когда смотришь на их натуральность, отключаешь надоедливое воображение, к реальности возвращаешься, и лучше пишешь.

– Вообще-то литератору весьма ценно изучать насекомых, жуков, бабочек, может и так, объяснение принимается.

– Знаешь, Юра, тараканы едят бумагу, а простейшие, живущие в тараканьем кишечнике, переваривают целлюлозу; тем временем, тараканы переваривают простейших. Тараканы жрут бумагу. Так что неправда, что бумага всё стерпит. Она не терпит тараканов.

– Допустим.

– А ты знаешь, у каких животных неполное превращение? Никогда не отрастают полноценные крылья?

– Не знаю.

– Это вши и крыльев у них нет.

Молча уставились в экран, висевший в салоне машины. В телевизоре без звука темнокожий покрытый волосами индус в шортах трусиках ногами и руками крепко, как липкими клешнями, приклеился к вертикальному бревну.

– Вот йоги умеют. Как тараканы или вши, бегают и прыгают по вертикальному бревну.

– Ага. То есть в насекомых превращаются?

– Превращаются, когда им нужно, но не полностью. Под насекомых стилизуются.

Картина городского вечера за окном чуть затемнилась. Пьяненький упал. Виктор выскочил из машины, установил пьяного на ноги, закрепил, тот снова свалился. Подняв под руки, поволок к ближайшей лавке, пыльные ноги скрутились как нити верёвки. «Похоже ноги без костей», – отметил за окном машины Юрий. Его друг заметил шлепаннье губ за окном, раскрутил пьяному ноги, уложил.

– Ничего, тепло на улице, – Юрий повернул ключ зажигания, – что тащил его, такому на земле мягко.

– Так ты рассказ напишешь?

– Напишу, запросто.

– На спор? Нормальный рассказ, большого объёма, с содержанием.

– Какой ещё, понятно, нормальный, Подожди, мы спорим, что я напишу.

– Или не напишу.

– Ага, а ты что при этом делаешь?

– Я спорю на деньги.

– Не пойдёт. Я произвожу рассказ.

– Или не произвожу. А ты что?

– Я всячески тебе помогаю, морально. Так спорим?

– Помогаю? Странно… А, спорим!

– Поехали?

– Давай, по домам

Как принято говорить

На каждую тему простого о жизни разговора принято говорить в рамках существующего дискурса. Например: Все мужики козлы. Власть портит нам жизнь. Местные дискурсы: Наш город убожество. Уничтожили предприятия. Работать негде.

Все остальные разговоры лишь повторение, укрепление, дополнение этого. Нас так научили и мы договорились на одну и ту же тему говорить одинаково. Бытовые дискурсы создают люди, у которых больше свободного времени, они не ходят на работу, это пенсионеры, домохозяйки, люди в местах лишения свободы или работа их предполагает наличие людей и выход в интернет и больше чем у других свободного времени: вахтёры, безработные, другие прохлаждающиеся работники, нередко и руководители, особенно те, которые рассказывают, как у них много работы. Тогда они создают дискурс лично себе. На несогласных с разговором о том, как мы договорились обсуждать, поглядывают косо.

Прервав чтение собственной записи Виктор решил: «Для введения в лекцию пойдёт».

Многие писатели и поэты тоже поддерживают общественный дискурс Но это такие, которые пишут о том, и про то, как договорились, не наблюдая реальность. Таких, которые смотрят в жизнь, обычно не понимают современники. Но некоторые своим текстом реальную правду доказывают, и тогда появляется новый диалог на старую тему.

«Лекция, лекция. Это не лекция. Это занудство! Когда там та лекция по программе?»

Из программы выяснилось, что лекция, над которой Виктор Олегович начал трудиться не скоро, под Новый год.

Под Новый год у Виктора, также как и у многих женщин активизировались эротические фантазии. Порывшись в интернете, он решил выиграть спор с другом и написать мистический рассказ. Удивительный, все поражающий рассказ.

«И что же скажет Вера?»

Начинается с того, что автор выглянул в окно. Шок! Из каждой пары параллельных окон девятиэтажек текут струйки синих слёз.

В одном доме с плачущими окнами жила тётя Моника, как прозвали её маленькие котятки – любимые племянницы, и означало прозвище на языке племянниц «иностранная интеллигентка в шляпке и в очках, чумная на вид».

Автор вспомнил о любви многих писателей напоминать об извержении потовых желез в женских подмышках, с разных сторон смакуя тему, себя возбуждаешь на творчество. Ограничился обычным презрением к тем авторам и продолжил писать.

Моника беседовала в своём маленьком уголке за столом, прижавшись к батарее и поглядывая то в телевизор, то на своего отца.

– Вот вы, прошлое поколение, – начала она, дослушав новогоднюю речь президента, и обращаясь к отцу, – вас хвалят и ценят за то, что вы пережили войну, тяжелые послевоенные. А нас за что уважать можно? Не за что!

– Да просто потому, что мы пережили девяностые, – отозвалась сестра Моники, такая же внешне как она, с аккуратным прямым пробором, в очках на вид азиатским лицом, возможно татарским, с фигурой более пышной, чем у сестры.

– Да-да. Да-да правильно. Девяностые – это как послевоенные.

Писатель остановился, переключился со своих героев на себя любимого, подумал, что хочет спать, вспомнил, что в девяностых голодал, но зато был очень худеньким, и пиджачок не по размеру изящно на нем висел пуговками вниз.

«Нет, но вот этим, но вот этим точно не переплюнешь писателей, что жили раньше, – он презрительно потряс блокнот, в котором писал, откинул его на край кровати. Я не пойму, как они это делают? Тренироваться нужно».

Писатели бывают первосортные и второсортные.

Первосортные. Про них рассказывает литературоведы и филологи, нередко учёные подробно анализируют их тексты, иногда цитируя их, их книги печатают за гонорар.

На этой картинке вы видите первосортного писателя. Это писатель бестселлер.

На другой картинке человек, который издал книгу за свой счёт и стесняется, но хочет рассказать о своем творческом ребёнке. Он может даже писать про насекомых, жуков и даже бабочек и даже всерьёз увлекаться энтомологией. А это уже замах на Набокова! И хочет стать первосортным.

Любой второсортный со второй картинки мечтает стать первосортным. Не автором мелких идей, не мелкой килькой для питания бедных. Автором серьезного бестселлера.

Никогда никому не удастся перейти в чужую более высокую касту. Что главный рояль сыграет, туда вы и пойдёте. Главный рояль – традиция. Если ты пишешь не в традиции западно – европейской школы, то какой ты тогда настоящий русский писатель?

«Вот это пойдёт для лекции! Тем более диалог отработан на Юре».

Наклеил стикер на страничку блокнота, поискал в программе «Русская литература девятнадцатого века» подходящую дату и тему лекции, кратко подписал стикер.

«Поздно уже, спать надо. Где жена?»

«Тема. Дата записи». Ручка выпала, покатилась на живот.

В видении её звали Анка – Алка – гепард.

«Какая фраза! Как прекрасно встроится она в рассказ. Мистика!»

Прекрасная фраза пришла писателю во сне.

Спящая голова напряжённо работала, он обдумывал, как подключиться к чужой жизненной энергии, ретикулярной формации и использовать её, как используют жизненную энергию насекомых. Как имитировать похожие на жизнь действия, внутреннюю жизнь, как имитируется внешняя жизнь. Какие системы действуют в человеке, каким образом запускается несколько систем в человеке и насекомом, как запускается жизнь, и как запускается общая жизнь на земле. Разобраться через системы жизнеобеспечения насекомых, животных, человеческие. Это нужно, чтобы запустить живую русскую литературную систему.

Из-за стола в квартире Моники вырос таракан. Тараканы – это не только те, что живут у нас в кухне, таракановые яркие и красивые, симпатичные насекомые.

Новогодний вечер, а тараканы ночные животные. Днем они прячутся, любят влагу и тепло.

Выползший не обычный таракан, огромный чёрный таракан, людей он не боится, направляя путь к небольшой мокрой полоске – лужице, которую оставила сестра Моники, протирая в кухне пол. Чистый пол.

Тараканы загрязняют и портят продукты, разносят возбудителей опасных заболеваний, яйца паразитов и споры грибов.

Страдает наша безопасность. Вот почему мы их так боимся.

Но героям тараканы не страшны, папа взрослых «девочек» Моники и Лолиты придавил чёрного крепкой подошвой домашнего тапочка.

После хруста таракан пустил из себя что-то жидкое, по всей вероятности тех самых простейших, что перерабатывали в нём целлюлозу. Да, тараканы едят древесину, едят бумагу, но в переработке им помогают простейшие, обитающие внутри кишечника. А мы всегда смеемся про человеческий кишечник, мы так договорились. Здесь не смеёмся, здесь противно.

Этот таракан совсем еще юный, он подросток. Вот так, он сын и крылья ещё не отросли. Неполное превращение.

«Ясно. Предсонный бред. Завтра запишу».

Бедная Лиза

Виктор пересчитал студентов в классе, сравнил со списком. Заглянул в журнал.

– Кто подготовился выступать устно?

Тишина, нервная возня.

– Все письменно.

Через несколько секунд поднялась тонкая осторожная рука.

– Прошу вас.

Перед аудиторией походкой королевы шла высокая студентка. покачивая длинным платьем и постукивая каблуками, повернулась лицом и сникла, шарм королевы оказался напускным.

– Итак, Николай Карамзин «Бедная Лиза». Я предлагал подготовиться устно или письменно. Я знаю, что все подготовились письменно, но вы устно, почему?

– Потому что прочитать легче, чем написать, – потому что прочитать легче, чем написать, ответил за девушку Андрюша.

– Потому что читать интереснее, чем писать, – выдала девушка свой ответ на вопрос, повернувшись лицом к группе.

– Да, согласен, – оригинальностью ответа удивила.

– Расскажите, что же вы подготовили.

– Это сентиментальная повесть.

– Да, но вы прочли её? О чём повесть? Перечислите героев.

– Повесть о жизни, о грустной жизни, там была бедная девушка, её бедная мама, богатый молодой принц.

– Почему принц?

– Считается, что мы, девушки, за принцев принимаем таких парней, которые богатые и нас любят. Они очень красивые и красиво ухаживают. Но в принца он не превратился.

– Да, но ближе к теме, чем же сентиментальна повесть?

– Сентиментальная героиня, её судьба, да.

– Расскажите подробнее.

– Да, и как автор повести Карамзин вспоминает эту историю, как жалеет он бедную Лизу, её мамочку ку-ку, осуждает и жалеет героя – принца.

Некоторые девушки хихикнули на слове «ку-ку», зашуршали смартфонами.

– Так разве автор и есть рассказчик? И разве жалеет он героя.

– Мне кажется, жалеет. Уверена, рассказчик и есть сам Карамзин, замаскированный под другого.

– Как вас зовут?

– Лиза.

– Ясно, Лиза, Вы полностью прочли повесть?

– Да, я читала.

И она стояла у доски перед группой и перед ним, опустив узкие плечи.

«Ах, бедный, бедный мотылёк Лиза. Принцев вам подавай. На конвейере штампуй».

Разглядывая девушку, Виктор переключился на то, что речь в мистическом рассказе пойдёт о психологических проблемах Моники. «О каких? Поиск принца? Вера будет смеяться».

В то время Лиза все стояла у доски и говорила, говорила, опять про принца, так как другие девушки солидарно опустили глаза.

– Лиза, вы у кого курсовую работу собираетесь писать?

– Я не решила пока.

– Давайте у меня, у вас интересные мысли зреют.

Сережа и Андрюша разом опустили глаза.