Читать книгу: «Гемоды не смотрят в небо», страница 4

Глава 5

– Приветики! – на этот раз Лидка почти вовремя. Она в легком пальтишке и джинсах-скинни. Сменила туфли с каблуками на новенькие лоферы. И шарф накрутила объемный. Подготовилась, в общем. – Хорошо, что ты позвонила, а то забегалась совсем!

Вывеска «Черной рыбы» зловеще поблескивает на кирпичной стене. Чтобы не проводить вечер в пролистывании новостей, надеясь увидеть хоть что-то обнадеживающее, я решила прийти сюда. Сегодняшняя тема встречи: «Право на уникальность». Вполне в духе Савина.

Уйдя от матери, я долго еще гуляла по району, пила кофе, сидя на скамеечке в парке, не сдаваясь холоду, наблюдая, как облетают листья. Раньше я думала, что только в СМИ скажут о подпольных цехах – все изменится. Нет, не глобально: ВСЁ. Но люди поймут, что происходит что-то неправильное, неестественное для человека, будет хоть какой-то резонанс! Однако, время от времени пролистывая новости на виртуальном экране, я увидела пару ссылок на утреннее интервью Савина и больше ни-че-го.

Наивно было ожидать изменений сразу, но после того, как Макс выключил экран в машине, я поняла вдруг: а перемен не будет. Вернее, они будут совершенно не в ту сторону, в какую логично предположить.

Дискуссия «Право на уникальность» собрала еще больше людей, чем предыдущая. И все они, словно вопреки теме, кажутся мне похожими. Их «уникальность» явная, подчеркнутая. У кого-то очки в массивной оправе, как у Иванны – может, это теперь модно? Кто-то иллюстрирует понятие многослойности. Есть уже знакомая мне девушка, завернутая по уши в шарф, и есть лысеющий мужчина с очень похожим нагромождением вокруг шеи. Парень в рубашке с попугайчиками под бордовый брючный костюм – ладно, весело зато. Девушка, обвешанная перышками, ленточками, амулетами. В каждом находится что-то этакое, что заставляет присматриваться, пытаться понять: как, зачем он это напялил? Ну ладно: разгадать тайну уникальной личности, скрывающейся под этими шарфами-ленточками-попугайчиками.

Лидка тоже в шарфе теперь – не снимает его, поправляет то и дело. На этот раз она одета почти «как надо», только все равно отличается: слишком женственная, слишком яркая с красной помадой, длинными ногтями и сочным оттенком идеально уложенных локонов.

Она отхватывает стульчик, а я устраиваюсь на каремате: удобно и место хорошее – можно разглядывать всех, оставаясь наименее заметной. Подозреваю, я тоже выгляжу инородно. Слишком нормально. Скучно. И без восторженности во взгляде, которая полагается тем, кто еще не познал дзен шарфов и попугайчиков.

– Наш сегодняшний гость, – объявляет Иванна, когда все расселись и притихли, – Валерий Читков, друг и помощник Мики Савина, которого вы наверняка все знаете. А те, кто был у нас в прошлый раз, даже лично познакомились.

Очень жаль, что не Савин, очень жаль. В этот раз я задала бы ему несколько вопросов!

Тощий мужчина в светлом костюме, дополненном нежно-сиреневой – как у Савина прямо! – рубашечкой, поднимается с кресла, кланяется вроде как в шутку. У него бесцветные глаза, подвыпученные, словно у рыбы, и козлиная бородка. С таким набором можно позволить себе ходить без шарфа.

– Очень рад, что сегодня здесь столько интересных людей, – гость ухитряется одновременно и говорить, и широко улыбаться. – Как вы, наверное, знаете, благотворительный фонд «Соцветие» в настоящее время занят проектом, который напрямую связан с темой нашей встречи! Уникальность, – он поднимает указательный палец. – Уникальность – один из главных признаков человека, развитой и полноценной личности. И проявляться она может в чем угодно – внешности, манере одеваться, привычках и вкусах. Право на уникальность – одно из основных прав человека! – Читков обводит собравшихся многозначительным взглядом и, удовлетворенный увиденным, откидывается на спинку кресла. – Давайте сегодня поговорим о том, что выделяет каждого из нас из серой массы. Предлагаю для обсуждения такой вопрос: в чем выражается ваша уникальность?

По мне, правильней спросить сперва, что каждый понимает под уникальностью. Но чтобы понимать – это еще думать надо. Мало ли, в каком направлении пойдут мысли, и до чего народ додумается? Пусть лучше сразу выражает.

И, словно стремясь не обмануть моих ожиданий, многие говорят именно об одежде, в лучшем случае – о музыке, которая нравится, или каких-то других предпочтениях. Даже Лидка. Одна девочка признается, что пишет песни – это самый краткий и содержательный ответ.

Разговор плавно переходит на сексуальные предпочтения, экстравагантное поведение.

– Каждая личность имеет право на самовыражение. – Собравшиеся слушают Читкова, некоторые делают пометки в блокнотах. Лидка раскладывает на коленях записную книжку в изящном переплете, порхает над страницами ядовито-розовый пушистик на кончике ее авторучки. – Не ограничивайте себя! Не сдерживайте своих желаний! – Большеротый парень, которого я видела в прошлый раз, подается вперед и кивает на каждую фразу. – Поиск себя – ответственная ежедневная работа. Стремитесь попробовать все! И помните: вы ограничены лишь теми рамками, которые ставите себе сами.

Поднимаю руку, жду, пока на меня обратят внимание.

– Да, Марта, – улыбается Иванна.

– У меня вопрос. Вы считаете, общество обязано предоставить безграничные возможности для самовыражения?

– В пределах разумного, конечно же, – отвечает Читков. – Преступники тоже самовыражаются, но о крайних случаях мы не говорим.

– То есть, если не нарушать закон, можно все?

Читков с Иванной переглядываются.

– А почему нет? – пожимает плечами Иванна.

– Сейчас ваша организация, фонд «Соцветие», – говорить, глядя на них снизу вверх, мне неудобно, и я поднимаюсь на ноги, – занимается вопросом гемодов. Насколько я могу судить из интервью вашего коллеги, Мики Савина, вы выступаете за то, чтобы всякие признаки отношения к гемодам как к людям были упразднены.

– Прошу прощения, – встревает Иванна, – но гемоды – не люди.

Прямо как Рик. Согласно заложенной программе.

– Физиология идентична, как вы знаете. И, если бы не дизайн, мы бы вряд ли сходу отличили гемода от человека.

Похоже, никто не ожидал, что разговор пойдет в таком русле. Что из проповеди с согласным киванием и поддакиванием превратится в дискуссию. Несколько человек несмело тянут руки. Девушка в объемном шарфе хмурится и так втягивает голову в плечи, что ее лицо почти совсем скрывается за складками ткани. Иванна вертит в пальцах маркер. Лидка смотрит на меня с испугом, на побледневшем лице яркие губы и глаза кажутся нарисованными.

– Рассматривать вопрос лишь с физиологической стороны было бы неверно, – Читков до сих пор улыбается, и его улыбка фальшивей, чем у Рика. – Скажите, Марта, вы видите в них людей?

– Вопрос не в том, что или кого вижу в них я. Вопрос в том, что или кого видят те, кто их калечит. – Я вспоминаю розовое от ожога лицо в бликах от блесток. Вспоминаю Ксо с негарантийным повреждением – выбитым глазом. – Что или кого видят те, кто их убивает. И те… – Замолкаю на секунду, подыскивая нужные слова, которые не звучали бы столь чудовищно. Вспоминаю последний цех, голову в холодильнике. Другие, мягкие слова не находятся: – И те, кто их ест.

Поднятые руки тех, кто хотел возразить мне, замирают. Жалко нарушать эту тишину. Хочется надеяться, что сейчас вот эти все – и в шарфиках, и в рубашках с попугайчиками, и обычные ребята, забредшие в интересное место на интересную тему – что сейчас они думают. Дружно думают над чудовищностью происходящего, которую так ловко спрятали в новостях, выдав вместо сводок Савина, осуждающего несовершенные законы.

– Давайте так, – Иванна поправляет очки. – Мы знаем, что гемоды – это искусственные организмы, созданные человеком для удовлетворения разнообразных потребностей. И связанные с этим вопросы еще недостаточно урегулированы…

Коммуникатор пищит, я хочу сбросить, но вижу, что от Макса.

– Прошу прощения, срочный звонок, – и нажимаю «принять».

– У нас вызов, – говорит Макс. – Поедешь?

– Я в «Черной рыбе». Выйду к метро, выезжайте.

Вот так, стоит ненадолго забыться…

Автомобили снуют по проспекту, люди проходят мимо. Много их сегодня. Ах, да – пятница ведь!

Стою под деревом, не опасаясь остаться незамеченной: Рик разглядит. Ближайший фонарь моргает нервно – перегорит скоро. Промозгло. Погода испортилась. А может, это я изнутри мерзну от предчувствия всего, что увижу. И от страха, что в этот раз жертвой может оказаться не кто-то из пропавших двадцати шести, а опытный образец А-46. Или А-47, 48… сколько их там на самом деле?

Министерская машина останавливается у бордюра. Запрыгиваю на боковое.

– Что там? Опять?

К счастью, на этот раз – нелегальные рабочие. Четверо отощавших, серых от усталости и недосыпа, но послушных, как телята, гемодов.

– Как их достали – мы еще разберемся, – участковый деловито поправляет фуражку. – Их тут вместо стройбригады: работают быстро, все на совесть делают, да еще и лишнего не сболтнут. Они это… немые все. Их же починят? Или за письменный доклад посадить?

Гемоды стоят, сутулясь, покачиваясь, и смотрят прямо перед собой: глаза на бледных лицах как угольки, поредевшие волосы, тяжелые от грязи, висят сосульками.

– Позвоню в корпорацию, им нужна медицинская помощь. Потом допросите.

– Да ладно, – отмахивается участковый. – Им-то что? Жалеете, что ли? Они ж все равно… не люди.

– А мы?

* * *

Хорошо, что у меня нет выходных, в общепринятом смысле: не так обидно за испорченную пятницу. Дома тихо и привычно спокойно. Если не включать свет, можно долго смотреть на небо, различая переливы оттенков: синий, серый, фиолетовый, голубоватые прожилки, вкрапления бирюзы. Но сейчас мне не хочется сидеть в темноте, освещение включено на максимум, и за окнами – чернильная тьма.

Напиться бы, но в одиночку как-то совсем грустно. Косте звоню – не отвечает. Занят, видно, до сих пор. Включать телевизор не хочется. Открыв лэптоп – дома с ним удобней все же, чем с виртуальным экраном – устраиваюсь на кровати за чтением новостей. Натыкаюсь на новые Лидкины фотки: только что выложила, похоже, в «Рыбе» и фоткались. Сидят вокруг невысокого столика. Чай в разномастных кружках, печеньки на блюдечках. Надо бы ей, кстати, позвонить, а то я сбежала, воспользовавшись пусть и неприятным поводом, оставив ее одну.

Лидка тоже долго не отвечает, и я уже думаю сбросить, когда в динамик врывается грохочущая музыка и голос:

– Марта, подожди, я сейчас на улицу выйду!

Музыка понемногу гаснет, я слушаю Лидкино дыхание, чьи-то выкрики, смех. Потом:

– Ну, говори, куда это ты убежала? Макс, что ли, снова на вызов попросил? Могла отказаться, так интересно было! А мы потом в клуб пошли, в «Инфинити». Ну, помнишь, я тебя звала туда? Мы тут с Иванной, с другими ребятами… Читков тоже побыл немного, потом ушел. Он такой, – Лидка понижает голос, хихикает, – скучный и смешной немного. Жаль, конечно, Савина не было, но все равно классно!

Что ж, значит, Лидка не в обиде.

– В общем, вам там не скучно, – выдаю просто, чтобы поддержать беседу. Как они с народом из «Рыбы» веселятся – мне неинтересно.

– Не! – радостно выдает Лидка. – Ой, сейчас я тебе фотку скину – приколешься!

И тут же мигает иконка сообщения. Открываю и несколько мгновений смотрю в полной уверенности, что глаза меня обманывают. Но сколько ни моргай, картинка не меняется: довольная Лидка сидит за столиком, перед ней на тарелке – рука. Просто кисть. Отдельно от всего.

– Муляж, – это я не Лидке, сама себе. Убеждаю. Но она еще на связи. Смеется.

– Не, Марта! Это съедобное!

– В смысле? – наверное, я все-таки заснула, и этот разговор с подругой мне снится. – Гемоды… их же… нельзя, незаконно.

– Марта, ну ты что! Какие гемоды! Это обычная телятина, просто сделано так. Ну, по приколу, понимаешь? – Лидка театрально вздыхает. – Темный ты человек, Смирнова! У тебя в магазине под боком такое уже пару месяцев продается! Целый прилавок. Вовремя запустили, под Хэллоуин точно разметут!

Выдыхаю. Мысленно делаю пометку: как пойду в магазин – добраться-таки до мясного прилавка. Слишком долго соображаю, что сказать, Лидке становится скучно.

– Ладно, я побегу обратно, а то подмерзла уже…

– Ага, – выдаю машинально. – Повеселись там.

И еще несколько секунд слушаю в динамике шипящую тишину.

Окна моей квартиры-студии, ничем не занавешенные, теперь давят. Огромные черные прямоугольники. Сейчас бы веселеньким тюлем задернуть, спрятать за жалюзи, но, наверное, сквозь прорехи в ткани, сквозь щели будет пробиваться эта внешняя чернота.

Обновляю Лидкину страницу на экране лэптопа. Она успела выложить ту фотку, которую присылала мне. И еще одну, где моя подруга, кокетливо улыбаясь, держит на вилке ухо, неотличимое от настоящего. Человеческого.

Выбраться из теплой постели трудно, только я понимаю, что не смогу спокойно заснуть, не увидев своими глазами. Магазин работает круглосуточно, до него – через двор и дорогу перейти. Недалеко, в общем. Людей мало: степенные пары нагребают полные тележки салатных пучков, овсяных хлопьев, детского питания, пестрых мочалок для посуды и жидкого мыла в больших банках.

Охранник провожает настороженным взглядом, а я быстро прохожу мимо овощей, мимо хозтоваров и акционки и замираю у прилавка в мясном отделе. Там на полке в упаковке из пищевой пленки – уши. Человеческие. А правее – пальцы. Кажется.

Поднимаю взгляд. Веселая вывеска, на ней – лохматый здоровяк с дубиной: «Лавка людоеда». И ниже: «продукция из натуральной говядины».

Костя снова не отвечает, но теперь-то я знаю, как до него добраться. Открываю почту, отправляю ему Лидкину фотку. Минуту спустя коммуникатор начинает пищать.

– Это кто? Где? Это что такое? – сходу сыплет вопросами Векшин.

– Привет, – отвечаю. – Это моя Лидка в ночном клубе «Инфинити».

– Там что… Черт. Когда? Ребят сейчас дерну…

– Не надо. Там законно все. Это говядина, если что. Натуральная.

Пауза. Потом:

– Не понял. Бутафория что ли?

– Да как сказать. Вполне съедобная бутафория. Сейчас тебе еще фотку кину… Только что в магазин выбежала, их прилавок нашла. Охрана косилась, так что фотка смазанная, но разглядеть можно.

Отправляю. Костя молчит. Долго.

– Вот же… – выдает наконец. В голосе его уже не злость – усталость.

– Что с этим делать, Костя? – спрашиваю.

– Не знаю я, что с этим делать, – отвечает Векшин, и от этого признания у меня холодок по спине. – Все идет к тому, что они это легализуют.

Что «это» – нам расшифровывать не надо.

– Угу. И у тебя поубавится работы.

– Да. Их не надо будет красть. Все по закону. Ферму откроют, может. В магазине еще один прилавок поставят.

– Думаешь, до этого дойдет?

Он хмыкает:

– Почти не сомневаюсь.

– Но ведь… это же бред! Это бред, Костя! Ты же сам понимаешь, какой это бред! Сказал бы кто пару лет назад, даже год назад, что мы будем обсуждать такое, на вызовы ездить… Это же, это…

Не нахожу слов. Есть грани, которые человеку переступить немыслимо, есть табу настолько древние, сильные, что само их нарушение нами по умолчанию считается диким, почти невозможным, потому что за этими гранями теряется само право называться человеком.

Но сейчас в узенькой лазейке этого «почти»: прилавок «Лавки людоеда», Лидкины клубные фото и Савин с его идеей ферм для гемодов.

– Что делать, Костя? Что-то же можно сделать?

Векшин молчит. За моими окнами – черная бездна, и у нее тоже нет ответа.

«Люди не так уж отличаются от гемодов, если разобраться. Говорят заученными, правильными фразами, опасаются иметь мнение, отличное от общепринятого, не модное и не прогрессивное. Но внешность гемодов стандартизирована удачней: сколько бы современным модницам ни гнаться – делать трендовые прически, макияж, татуаж, покупать джинсы, жакеты и сумки одних и тех же известных марок – им не сравниться с гемодами. Те всегда в тренде. Всегда идеальны и не выбиваются из колеи. Может быть, именно поэтому мы не можем признать их достойными хотя бы человеческого обращения, не можем простить этой нами же придуманной идеальности.

И именно поэтому делаем с ними то, что хотели бы сделать с лучшими из нашего окружения, с теми, до кого нам ни при каких обстоятельствах не дотянуться».

П.П.

Глава 6

– Мой гемод-сиделка не справляется со своими обязанностями. Я могу его вернуть?

Знакомая уже бабушка сидит в кресле напротив, смотрит на меня сквозь очки устало и грустно. Ее трость, увенчанная серебряной птичьей головой, прислонена к креслу. Макс в пол-уха слушает – в «морской бой» играет, как пить дать. Рик изображает интерес, но посетительница не обращает на него внимания.

Я-то собиралась отчеты просмотреть, войти в курс дел перед тем, как Макс уйдет на пару месяцев, оставив отдел на меня. Но вместо спокойной и скучной работы: одно заявление о пропаже, одно изъятие образца, вышедшего из строя в результате побоев. «Застрахован, – отмахнулся хозяин. – Должны починить или заменить. Пусть меняют лучше – слишком медленный стал». И то правда: с несросшимся переломом бедра не побегаешь.

И посетителей – очередь. Их Максим с удовольствием спихнул на меня.

– Чем именно он вас не устраивает?

Женщина мнется, крутит в пальцах набалдашник изящной трости.

– Я живу одна. Мне бывает иногда неуютно, страшно. Я прошу его просто посидеть рядом, у постели. Он сидит, словно жердь проглотил. И смотрит в стену. С таким еще страшнее, будто это не сиделка, а сама смерть за мной пришла.

– Простите, но… – беспомощно развожу руками.

– Я просила его: ну хотя бы изобрази участие! Сделай вид, что тебе не все равно, что со мной! А он… – у нее трясется подбородок и прыгает в дрожащих пальцах серебряная птичья голова. – А он мне: приношу извинения, но основы актерского мастерства не являются частью моей программы.

Макс фыркает и прячется за лэптоп. Женщина, прижав к лицу тонкий платочек, плачет. Рик хлопает глазами и – хвала мирозданию! – молчит.

– Вы можете его вернуть, конечно. Вот бланк заявления…

Проводив посетительницу, я закрываю дверь – торопливо, чтобы не знать: обернется ли она, будет ли снова плакать или просто направится к лифту.

– Я прихожу к заключению, – подает голос Рик, – что стандартные программы подготовки не дают достаточного набора умений, чтобы полноценно служить хозяину.

– О, парень, да ты проявляешь чудеса сообразительности! – хохочет Макс.

– Это не чудеса, а достижение новейших технологий, – спокойно возражает гемод.

И в это время у меня пищит коммуникатор.

– Здравствуйте. Марта Игоревна? Меня зовут Александра, я веду программу на областном радио. «Тема дня». Может, слышали? Нет? Ничего… у нас на вторник тема: «Гемоды и люди». Вы же работаете в отделе по делам искусственных организмов, да? Простите, что звоню только сейчас, тут просто накладка вышла… Вам удобно будет завтра на десять утра?

– На радио? – переспрашиваю. Макс подскакивает вдруг, начинает подавать какие-то знаки. – Минуточку, пожалуйста.

И прикрываю наушник ладонью.

– Мне вчера звонили, спрашивали, не могу ли я прийти на программу к ним, что-то про гемодов… Я им твой номер дал, – Максим пожимает плечами, улыбается. – Ты же знаешь, я выступать как-то не того, ну… А ты же пишешь все-таки, и сказать на тему сможешь лучше и больше, да?

Еще и это на меня спихнул, значит? Я собираюсь ответить, чтобы топал сам на свое радио, но вспоминаю вчерашний разговор с Костей и повисший вопрос. Пожалуй, что-то я все же сделать смогу.

– Слушай, Марта, – окликает Макс через время, – а ты Песца читаешь? Это блогер такой, о гемодах много пишет, новости собирает… Да ты точно видела, все министерство читает!

Это он о «П.П.» – на аватарке песец изображен.

– Видела, – признаюсь. – Противник гемодов и враг всего прогрессивного общества. Что там у него сегодня?

Макс, щурясь, всматривается в экран.

– «В „Инфинити“ выпили за бесконечность», – читает. – О, тут Лидка твоя засветилась! «Клуб „Инфинити“ любит удивлять и шокировать гостей. В этот вечер им были предложены изысканные блюда в неожиданном оформлении»… И тут эта «Лавка людоеда»! У нас в маркете прилавок поставили, так мне там после вызовов хоть не ходи, – Макс тяжко вздыхает, тянется к стакану с остывшим кофе. – Маришка говорит: глупости, не стоит внимание обращать, но мне каждый раз не по себе.

Сегодня фото из «Инфинити» во всех СМИ. Модный обозреватель пишет: «Очень стильно, обязательно надо попробовать такое на Хэллоуинскую вечеринку».

Настроение нерабочее. Надеясь немного упорядочить мысли, я просматриваю новости по тегу «гемод», собранные в песцовой норке. Тут и ссылка на видео, когда в новостях сказали о подпольных цехах, и заявления Савина о защите прав «особых людей». В обратном порядке смотреть любопытно. Забираюсь в архивы, клацаю наугад страницу двухгодичной давности. Сообщение о первом легализованном борделе, укомплектованном сплошь гемодами, и в тот же день: «Шокирующая новость: универсальный помощник до смерти избит хозяином!» Надо же, когда-то это шокировало.

И когда-то утрату гемодом функциональности еще называли смертью.

* * *

– И сегодняшний гость нашей программы: сотрудник отдела по делам искусственных организмов при министерстве соцполитики Марта Игоревна Смирнова, – Александра Валерьевна смотрит на меня, улыбается. Кивает, напоминая, что мне стоит поздороваться.

Я чуть наклоняюсь к микрофону, однако, заметив жест ведущей, отстраняюсь, сажусь прямо.

– Доброе утро.

– Марта Игоревна, скажите, пожалуйста, как вы лично относитесь к гемодам?

Ведущая кутается в шаль: несмотря на почти летнюю жару снаружи, здесь прохладно, и я, одетая в скромное короткое платье без рукавов, жалею, что не взяла пиджак.

– В первую очередь я стараюсь не смешивать личное отношение и профессиональное, – сидеть, сложив руки на старой столешнице, как-то неловко. И непривычно без наушника. Он хоть маленький, к вечеру я от него устаю и спешу снять, но теперь, когда он лежит в сумочке вместе с отключенным коммуникатором, я постоянно ощущаю: чего-то не хватает. Из-за этого мерзнет левое ухо и запястье, вернее, тот участок кожи, который обычно спрятан под «браслетом». – Сейчас главное: поддерживать баланс в отношениях между гемодами и людьми. Тут я вижу две проблемы: излишнее очеловечивание и, наоборот, отношение как к игрушкам, на которых можно сорвать злость и вообще делать с ними что угодно.

– Скажите, Марта Игоревна, – голос у ведущей мягкий, музыкальный – такие звучали из старого, дедовского еще приемника в деревенском доме отца и, наверное, из всех старых приемников страны, по всем региональным радиостанциям, – а вы знакомы с недавними разработками доктора психологии Людмилы Васильевой? Вот буквально на днях вышла ее статья, – Александра неслышно подвигает ближе распечатку, – о перспективах использования универсальных помощников в преодолении последствий психологических травм и комплексов. Терапия, предложенная доктором Васильевой, заключается в том, чтобы отыграть болезненные ситуации не на живом человеке.

– А какие примеры ситуаций приводит доктор Васильева?

– Например, если вам хочется кого-то обозвать, накричать, ударить, – Александра Валерьевна плавно кивает в такт перечислениям.

– Покалечить, избить, – подхватываю я. – Надеюсь, убийство в терапевтических целях еще не предлагается?

Вместо того чтобы отшутиться и опровергнуть, ведущая теряется.

– Я хотела бы напомнить, что, раз гемод не является живым существом, то и полное лишение его функциональности не может считаться убийством, – выдает она, наконец.

Совсем как Рик!

– Тогда и я хотела бы напомнить, что человек является существом социальным, и не должен преступать некоторые границы, такие как убийство себе подобного. За исключением случаев самообороны, при прямой угрозе жизни и здоровью, разумеется. – В темной студии мы одни, если не считать звукорежиссера за стеклом, но я вдруг осознаю, что в это время наш разговор слышат тысячи. Может, преувеличиваю: кто в наше время слушает областное радио, где говорят мелодичными голосами уютные женщины и благовидные дядечки? Но пока возможно сказать то, о чем почему-то молчат, я попробую. – Узаконенное, а еще хуже – поощряемое насилие в отношении гемодов, в конце концов, размывает эти границы, и уже легче будет просто так, потому что захотелось, ударить кого-нибудь или даже убить.

– Насколько я знаю, – Александра теребит распечатку, – с распространением универсальных помощников преступность существенно снизилась.

– Так и есть, но…

– Вот видите! Значит, есть смысл…

– Процесс преодоления табу всегда требует времени. А в нашем случае речь идет не об одном конкретном человеке, а о целом обществе.

– То есть, вы не согласны с выводами доктора Васильевой?

– Я не могу быть согласна с ней или нет, потому что не читала ее статью. Но я против насилия над гемодами.

– Что ж, понимаю. Вы, как сотрудник ведомства, которое занимается искусственными организмами вплотную, вряд ли можете иметь иную точку зрения, – Александра Валерьевна улыбается примирительно – ей, видно, хочется уйти от острой темы. – Напоминаю нашим слушателям, что они могут звонить и задавать вопросы в эфире…

Она диктует номера, потом предлагает пообщаться о работе ведомства. Во время разговора подает знак, чтобы я взяла наушник: на линии появился слушатель.

– Хочу поблагодарить Марту Игоревну за ее работу, за то, как она всегда внимательна, всегда выслушает и подскажет, что делать. И, конечно же, полностью разделяю ее мнение…

Я слушаю и вижу ее: сидящую в моем кабинете, сжимающую в пальцах трость с набалдашником в виде птичьей головы.

За ней – мужчина, вроде немолодой. Его голос дребезжит от возмущения:

– Это что же прикажете, кукол этих – за людей? Нет в них людского! Нет божественной искры! Нет души!

Где-то я это уже слышала, да.

Снова мужчина, голос высокий и какой-то мяукающий:

– Наука на протяжении веков ищет пути к продлению человеческой жизни, к бессмертию, а люди вроде вас, необразованные, малограмотные, пытаются распространить свои пещерные представления…

После передачи мы с Александрой Валерьевной пьем чай в ее комнатушке.

– Жестко вы, – осторожно замечает она. – Звонков было много, не все удалось принять. Может, еще одну передачу сделаем, если запрос будет.

– Отчего жестко? – В студии я замерзла, отогреваюсь теперь. Пиджак – в машине, но у Александры есть плед. Часто пригождается, наверное. – По-моему, я не сказала ничего такого… Вот подумайте сами: смогли бы вы убить? Не человека – гемода, который бы ни в чем перед вами не был виноват, стоял бы себе и не сопротивлялся.

– Убить? – на лице женщины мелькает гримаса отвращения. – Зачем?

– А если бы вам врач сказал. Выместить негативные эмоции, к примеру.

Она подпирает полной рукой подбородок и, уставившись на завешенную дипломами стену, задумывается:

– Не знаю даже. От ситуации зависит. Если уж врач…

Рик, ожидавший в холле, поднимается мне навстречу. Ради такого дела Макс отправил его за мной на машине.

– В Министерство? – уточняет.

– Ага, – я окидываю взглядом его фигуру в сером форменном комбинезоне с нашивкой «муниципальная собственность». А ведь рациональный Рик, вероятно, нашел бы идеи доктора Васильевой обоснованными, а «терапевтическое» насилие – оправданным. Сам ведь повторяет: «гемоды – не люди». И не испытывает к собратьям ни малейшего сочувствия.

Машина ждет недалеко от крыльца. Солнце уже высоко. Жарко. А у меня мурашки до сих пор – не отогрелась. Рик обходит авто, а я останавливаюсь и, запрокинув голову, щурясь, смотрю, как на фоне по-весеннему голубого, яркого неба золотятся листья клена. И в который раз думаю: как же стало возможным для нас, людей, жить в таком прекрасном мире и так ненавидеть саму жизнь?

Удар в плечо мигом возвращает в реальность. Парень в спортивном костюме бежит к стоящим неподалеку высоткам. Сжимая в руке мою сумочку с оторванным ремешком.

– Стой! – бросаюсь следом, но на каблуках быстро не побегаешь! – Стой! Рик, держи его!

Рик несется за ним, скрывается в арке, а я, проклиная свои невысокие, но совершенно неприспособленные для бега каблуки, прыгаю следом. Под арку, во двор… Никого. Ни воришки, ни Рика. Скрывается за углом дома серый фургон, а я растерянно и беспомощно оглядываюсь.

– Рик! Рик, ты где?

И едва не падаю, споткнувшись о собственную сумочку.

– Нет, номера не успела… Передатчик же… Что? Глушат? Черт! Костя, пожалуйста, скорее! Найди его, я очень тебя прошу!

Туфли болтаются в руке. Вместе с сумочкой. Черт, ну как я могла так глупо? Черт!

Оббежала весь двор – ни следов, ни свидетелей. Время такое: кто на работе, кто на рынке, кто в домашних делах. Есть надежда, что видели в окно, да вряд ли номера запомнили. А серый фургон и я заметить успела. Толку, правда…

– Макс, это я! Рика украли! На уши всех, слышишь? Пригрози, что он гостайну выдаст какую-нибудь… Да знаю, что не выдаст! Придумай что-то, пусть ищут! Давай, давай скорее, ну!

Как я могла так попасться? Ведь помню же, бабулька с тростью рассказывала точно такую же историю: у нее сумочку вырвали, гемод погнался за вором.

– Анна Юрьевна, это Марта, из отдела. Рика украли. Только что. Сделайте, что можно, у вас ведь приборы и… да, понимаю. Простите. До связи.

Дойдя до машины, прислоняюсь к дверце – спиной, голыми плечами – нужно перевести дыхание.

Передо мной возвышается старое здание радиостанции. Камеры! Тут же наверняка есть камеры!

Вахтер сам выскакивает навстречу.

– Простите, вы… э…

– Только что украли моего гемода. Нужны записи с ваших камер наблюдения. Срочно.

– Я… э… не имею права.

Протягиваю руку с «браслетом».

– Имеете.

Он смотрит с сомнением и опаской. Ну да: растрепанная, босая, по колено в пыли. Но считывает удостоверение и, наконец, ведет меня в свою будку. Отматывает запись на фронтальной камере минут на двадцать. И я снова вижу, как пробегает мимо парень в спортивном костюме, пряча под капюшоном лицо. И как глупо, по-бабски, я бросаюсь за своей бесценной сумочкой. Отправляю за ней Рика.

Черт. Хочется ее вышвырнуть теперь, только это уже не поможет.

– Дальше отмотайте, дальше…

Спустя час я забираюсь в авто. Привычно, на переднее пассажирское. Упираюсь неподвижным взглядом в лобовое стекло.

Новостей никаких: ни от Кости, ни от Макса, ни от Авериной.

Вот как можно было так глупо? Как?

Вздохнув, перебираюсь на место водителя. Пододвигаю кресло, подстраиваю зеркала. Надеваю туфли. Только тут замечаю, что где-то ободрала коленку – кровь засохла темными потеками на пыльной коже.

Куда теперь? К Векшину? Только мешать буду.

Значит, в министерство, за протоколы, опросы, фотографии с мест преступления – может, откопаю что-то? В конце концов, большего я сейчас, наверное, сделать не смогу. Разве кататься по городу в поисках серого фургона. Но что-то же надо делать, хоть что-нибудь! Потому что если мы не найдем Рика сегодня…