Читать книгу: «Ступени на эшафот», страница 2

Беснуется ветер ободранной листвой,

Швыряя мне в окно гимн будущих побед,

И плачь вдовы, что не была женой,

Осколками дождя втоптала осень в грязь.

1993 г.

Серое небо, чёрные сучья голых деревьев – всё, как и тогда, только год ’94. Я всё ещё продолжаю насиловать разум, но он бесплоден. Бред, бред, понятный лишь нам, мне и ему. Бред, оставшийся с нами, и с нами в манящее завтра ползущий. Бред, но я ведь не сошёл с ума, или не могу в этом себе признаться, боясь и жалея себя. Как она страшна, правда о себе! Неприглядна обнажённая жизнь. Хоть и казалось мне некогда, что я открыт настолько, что никто не сможет открыть во мне ничего более того, что я сам до того бы не сделал. Нет, не человек говорит о себе – жизнь. И только сумасшедший может, единожды солгавши, продолжать опутывать себя ложью. Ложь на ложь. Страх на страх. Страх – это плата за ложь. Страх – это он ползёт из года в год за мной. Всё той же ложью мне предлагая заплатить за жизнь. Твердит он мне: «Не смерть страшна, но день грядущий страшен. Воздаст Господь тебе за мерзости твои». Не суд ли Господа есть жизнь?

Ступень.

Серые дни, серые ночи… Они так похожи, что и не разобрать, что сейчас – ночь или день. А впрочем, мне это безразлично. Мне также это безразлично, как было и вчера. Тупик, всё тот же тупик. Куда бы я ни шёл, что бы я ни делал. Я никуда не уйду. Я вернусь сюда, в ту же клетку холодных стен. Я вынужден смириться, если мне суждено зачахнуть здесь, то оно так и будет. На всё воля Божья. Что я могу изменить? Ничего. Но смирился ли я с тем, что выхода нет? Нет, но выхода нет. Всё тот же квадрат окна, а в нём тот же обрывок серого неба. Серая неизвестность, серая неизбежность. И только наркотики скрашивают мои дни, дни и ночи, наверное, уже и сочтённые мне. Наркотики, мною проклятые, но так нужные мне. Наркотики – это свобода, свобода даже когда заточён. Свобода, которую я так долго искал. Свобода от опостылевшего общества, свобода от одиночества, свобода от себя самого. Страшная свобода отчуждения, сладкая до тошноты, липкая и зовущая. Наркотики – это возможность быть свободным, всегда и везде. Возможность найти себя и, найдя, потеряться в их волшебном, чарующем мире. В мире дыма и крови, рождения новых миров. Серое большинство, что оно знает об этом, что оно знает о той свободе, которую не выбирают. О свободе вне времени и вне закона. Свобода, что они знают о ней?! Нервы сжаты в кулак. Всему концом всё равно будет только смерть. Осталось сделать лишь шаг. Наркотики – средство самоубийства. Они могут убить. Они – желание смерти и смерть. Но я не хочу, не хочу умирать. Я не хочу быть похожим на тех сумасшедших, кто этот шаг уже сделал. Только сумасшедший может додуматься и уверовать в то, что самоубийство – это последняя возможность привлечь к себе внимание и что смертью можно достичь признания своей исключительности, той, о которой так никто и не узнал, и никто не увидел. Нет, самоубийство – это последняя попытка ещё раз солгать. Может быть, солгать самому себе, что ты был сильным? Самоубийство – это удел слабых, трусливых и безжалостных людей. Только они способны причинить боль людям, их любящим и верящим им. Самоубийство – это боль преданных тобою родителей, это пожелание смерти той, кто тебя родила.

Да кто же я? Маньяк, который в жертву выбрал самого себя, сам себя пожирающий и готовый убить. Сумасшедший зверь, разговаривающий сам с собой, или душевно больной человек, мозг которого истощили наркотики. Я хочу кричать и выть от боли. Но услышат только, как воет ветер. Я хочу зажечь свет, но он уже горит. Огонёк сигареты, зажжённый моими руками. Тлеющая жизнь. Наркотики – это другое восприятие жизни, но не другая жизнь. Это смерть. Это она сплела свою паутину и медленно-медленно приближается ко мне. Наркотики – это та смерть, которая притворяется такой доброй, красивой и очень доступной. Это она приглашает разделить её ложе, где сладкий запах тления окутает нас покрывалом вечности, сотканным из миллионов растерзанных душ, уже познавших её. Где ты станешь подарком могильным червям, которые уже ждут свою хозяйку, костлявыми руками кормящую их сырым месивом из остывающих тел. Лживая тварь. Как медленно жизнь ломает человека. Ударит раз, потом ещё, потом ещё и ещё, а потом не чувствуешь боли. Эта боль уже не отпускает ни на час, ни днём, ни ночью. Она неизменно приползает снова и снова. Ты ищешь избавления, а она над тобою смеётся. Ты хочешь умилостивить её слезами. А их нет. Жизнь, ставшая горше смерти. Кто властен над нею? Ответь же мне, ночь. Прошу тебя, не молчи. Молю я тебя, не молчи. Последняя ночь.

Тучи небо обложили,

Над землей повисла мгла.

И немного света было

Но светила нам луна.

Звезд мерцанье… Всё исчезло,

Только гонит ветер мглу,

Да холодный дождь полощет

Пожелтевшую листву.

Осень, 1995 г.

Ступень.

А жизнь проносится мимо. Её шум не смолкает ни днём, ни ночью. Люди спешат. Спешат, давя и давясь в толчее суеты. Спешат, оскалившись злобно и уже харкая кровью, спешат. Люди спешат, пока есть силы спешить. Люди спешат жить. Спешат день ото дня, себя умней считая. Спешат узнать, что всё ж не так умны. Над мудростью своей спешат нахохотаться, от жалости к себе наплакаться спешат. А жизнь проносится мимо. Я не хочу её видеть, но она нет-нет, да и напомнит, что продолжается и что люди так же живут, просто живут. Живут, как в первый и в последний раз. Все любят жизнь, какой бы она ни была, и сколько бы кто ни прожил. Моя жизнь – что знаю я о ней?

Шли годы, а с ними незаметно и я становился старше. Как быстро я жил. Я и не заметил, когда стал взрослым, но однажды какой-то мальчишка меня называл дядей. Неожиданно старше становимся мы, наконец-то ворвавшись в долгожданную взрослую жизнь. Детство, оно было, и вот его уже нет. Детство ушло, и я не смогу его вернуть. А жаль, жаль расставаться с любимыми игрушками, любимыми сказками. И с нелюбимой манной кашей, которую по утрам варила мама, тоже жаль. Жаль расставаться с детскими «почему?» и «отчего?». Жаль расставаться со своим детством, теряя его навсегда. И как не хочется взрослеть, когда понимаешь, что этим взрослым ты уже стал. Время – его не удержать! Время, заставляющее идти вперёд, идти туда, где ты ещё не был. Идти к тому, кем ты когда-нибудь станешь. Время, которого всегда не хватает. Время с его хлопотами и заботами, с его стремительным, безудержным бегом. Я устал, я очень устал его догонять. А жизнь проносится мимо. Тик-так, тик-так, тик-так… Жизнь. Кто-то только что родился. Кто-то в эти минуты сказал впервые «мама», кто-то признался кому-то в любви, а кто-то умер. Рождение, жизнь, смерть. Судьба человека – непостижимое определение прожитого им времени, где его жизнь утверждается жизнью, такой короткой для того, чтобы понять её. С первыми своими шагами и с первой болью падений мы открываем её для себя. Мы открываем мир, мир, в котором родились. Мир, где есть солнце и голубое небо. Мир, где есть ночь, и есть страх. Всю свою жизнь человек учится жить в этом огромном открывшемся ему мире. В мире полном неожиданностей. В мире триумфа побед и горечи поражений. В мире противоречивом и в мире закономерном. В мире вечном и постоянном в своей неизменности. В мире, где властвует время. Тик-так, тик-так…

Время. Как многих оно видело, как многих еще увидит! Что человек? Он только маленькая песчинка во Вселенной, в бесконечной и недоступной, где он также одинок и беззащитен, как и звёзды, которые зажигаются ночью, как и эта звёздочка, что горит сейчас высоко-высоко надо мной. Годы – вечности связующая нить. Годы, созидающие, и годы, разрушающие. Годы, несущие прах некогда живших, где наши плоть и кровь – прах для идущих за нами. Пусть всё это и так. Пусть я – прах ничтожный и тленный, прах тщеславный и гордый, но я не хочу, не хочу умирать. Я не знаю, зачем я жил, и кому она нужна была, моя жизнь. Но не смерть же есть смысл моей жизни!

Ступень.

Жизнь. Чем больше я о ней думаю, тем меньше понимаю.

Ночь. День. Год. Жизнь. Смерть. Бог. Мир познания, он ограничен. Несовершенство разума не позволяет понять и увидеть то, что мне не дано. Я могу лишь мечтать. Моя мечта – это синяя птица, что прилетит, разорвав пустоту суетливо безликих кружащихся дней. Это крик тишины, вопиющий в ночи мирозданья, предсмертным хрипом застывший на губах и воскресивший тайною своею, улыбкой милой, пробудившей ото сна. Но это только мечта. Серые будни куда прозаичнее. Ночь. Бесконечная ночь. И в этой ночи – человек. Я не вижу тебя, но я знаю – ты здесь, ты в той же ночи, где и я заблудился когда-то. Ты, конечно, на меня не похож, и жизнь у тебя сложилась, наверное, иначе, но в том хаосе судеб, что раздал нам Бог, наши две, отчего же так схожи. Не спрошу я тебя – ты кто? Я знаю, ты мне не ответишь. Ведь ты – это я, и пусть ты другой, тебя я узнаю, коль встречу. Вот только когда? Ты, конечно, добрее меня. Жил ты честно и чистым остался. Что же, прости, что не смог так и я. Я, как видно, слабее тебя оказался. Что знаешь ты? – тебя я не спрошу. Ты знаешь всё. А я – лишь то, что было. Было, но чего уж нет. Пыль пройденных лет превратилась в бетон, память о прошлом рождает лишь стон. Поздно. На что надеешься? – тебя я не спрошу. Предрешена тебе твоя надежда. Мне же кто-то подарил мою. Мечту? Мираж надежды с той поры со мною. Когда же мне придётся уйти, мираж в вине исчезнет, что выпьешь ты за меня, тебе надежду подарившему когда-то.

Ты веришь ли? Тебя я не спрошу, чтоб ни ответил ты, тебе я не поверю. А верю ль я? Тебе я не скажу, ты знаешь сам, что лишь тебе я верю. Ты любишь? – тебя хочу спросить, но не спрошу. Боюсь, что не ответишь. Люблю ли я, меня не спросишь ты. Да и к чему, ведь я – это ты. И пусть я – другой, меня ты узнаешь, коль встретишь. Вот только когда? Скажи мне, моя половинка вторая, моя половинка святая.

А может, то, что со мной происходит, – это любовь, и я все-таки полюбил. Никто не скажет, что такое любовь. Но однажды ты поймаешь себя на мысли, что в твоей жизни что-то произошло. Твоё истосковавшееся от одиночества сердце обольётся горячей кровью, и не сможешь ты сдержать себя. Всем своим существом ты устремишься к ней, к той, кого полюбишь. Неутолима жажда любви. На многие вопросы любовь даст ответ, и многое в жизни станет понятным… Только не было бы поздно – когда ничего уже не останется, и когда сможешь только внушать себе, что всё хорошее ещё будет, что всё ещё впереди. Отчетливо понимая, что прошлого нет, и будущего может не быть. Жизнь человека скоротечна, и за всё когда-нибудь приходится платить.

Наркоманы рано стареют, ещё раньше они теряют разум. Наркотики сжигают мозг, являющийся основой полноценной жизни. Действие наркотиков столь иезуитски изощренно, что человек, веря в то, что он обрёл нечто такое, что недоступно другим, теряет и то, что у него было. В состоянии наркотического опьянения ощущения того, что возможности твоего мозга безграничны, настолько реальны, что этому веришь, не зная и не думая о том, что это ложь. Правда же в том, что человек, принимая наркотики, лишается возможности адекватно воспринимать реальность и это противоречие между тем, как он воспринимает эту реальность, и тем, какова она есть на самом деле, увеличивается день ото дня, год от года.

Будучи молод, я не осознал опасности быть ввергнутым в ад наркотической зависимости. Необычайное ощущение перевернутого сознания, которым можно было легко управлять, поразило меня, и я хотел испытать его вновь, вновь и вновь. Это влечение стало столь велико, что уже и потом, когда я начал понимать, что пристрастие к наркотикам пагубно, я искал себе любое оправдание, только бы всё повторилось сначала. Пятнадцать лет розовая пелена застилала глаза. Пятнадцать лет, которые были жизнью, ничего не оставившей за собой. Пятнадцать лет. Тогда я ещё не знал, что это сатана, забравшись в подсознание, манипулировал моими мыслями и поступками, что это он в своей безумной игре как мелкую карту разыграл мою жизнь. Наверное, он может быть доволен, ведь он знает, что со мною сделал. Он знает, что только смерть упокоит мою изодранную в кровь душу.

Но кто сказал, что чудес не бывает?! Кто сказал, что я рожден, дабы восторжествовала смерть? Кто сказал, что любовь не будет мне спасением? Кто сказал, что надежда – это сумасшествие? Кто?!

Конец первой части.

Послесловие

Холодная, дождливая, поздняя осень 1979 года. Во дворе средней школы № 49 города Калининграда прощаются с умершим учеником. Михайлов Олег – он, наверное, был первым в нашем городе, кто нашёл свою смерть, принимая наркотики. В семнадцать лет умереть от цирроза печени!.. Не могу забыть его неестественно жёлтой кожи и ощущения, что он – это уже не человек.

Мы были ровесниками. На его похороны к школе пришли много людей. Родители, родственники, учителя, ученики, друзья. Нас, тех, кто считал себя его друзьями, было человек 12-15, не помню. Нас – наркоманов. Семьдесят девятый год, двадцать лет тому назад. За эти годы много воды утекло, многое изменилось. Я почти никого не вижу из тех, прежних своих друзей. Редко-редко кого случайно встречу. Ни у одного из нас не сложилась жизнь благополучно. Ни у одного. Многих уже нет в живых: кто повесился, кого убили, кто спился. Недавно ещё один умер – его нашли мёртвым в цыганском посёлке, смерть наступила от передозировки наркотиков. Почти все отсидели в тюрьме. Из тех, кого встречаю, нет ни одного здорового человека – полубомжи, полу-инвалиды. А ведь нам всего по сорок лет!

2001 год, время нового поколения, но и они уже знают, что такое наркотики. Сколько их сейчас, молодых, пристрастившихся к этой заразе? Наркоманы – слепые безумцы, тешущие себя надеждой, что они умнее всех, думающие о себе, что они иные, чем те, кто был до них. Нет, и нормальной жизнью они будут жить очень и очень недолго. Расплата никого не минует. Наркотики обязательно принесут с собой болезни и физическую немощь, духовное опустошение и бесславный конец. Употребление наркотиков – это грех. К сожалению, пока этого ни поймёт человек сам, пока он ни захочет понять, помочь ему нельзя. Никому. Но предостеречь должно.

У человека два пути. Первый, не имея мудрости до судного дня познать, насколько он глуп, потворствовать своим прихотям. Второй же путь – твой крест. Его нести, себя смиривши, сможешь, что, впрочем, человеку не дано. Лишь Господу подвластны все дороги.

И, зная это, искушает человека сатана. Противостоять его искушению, его манящему дурманящему зову к вседозволяющей свободе, не имея Духа Божия, человеку невозможно.

Но человек рождён для борьбы – это суть жизни. Истину же познает лишь победивший. Крещение и покаяние есть первый шаг к её познанию.

Январь, 1999 г., Калининград

Часть вторая.

Эпилог. Последний день

Раздался голос: «Включи телевизор». Я привстал с кровати, нажал кнопку. Диктор с экрана металлическим голосом приказал: «Иди. Ты знаешь, что делать».

Я понял, что время моё пришло. Надев рубашку и джинсы, из-под кровати завёрнутую в пакет вытащил рукопись.

– Сынок, ты куда, – спросила мама.

– Мне надо. Скоро приду.

Я вышел на улицу. Воздух был как будто пропитан тишиной… Тишиной и страхом – меня хотят убить. Я знал, что за мной следят. Не знаю, из какого окна, с неба, откуда? Судорожно соображая, как же мне быть, я решил уничтожить рукопись. Я решил её сжечь. Она не должна достаться ни дьяволу, ни людям.

Прошёл человек. Он как-то странно так на меня посмотрел. Он что-то знает. Он знает о моей рукописи. Это страшное оружие и оно может убить, а смерть неповинных людей возложат на меня. Всё очень чётко просчитано. Я не должен жить. Я подошёл к пониманию вопроса о природе управления сознанием. Я подошёл к тайне, о которой не должны знать люди.

Но не так-то просто что-то сжечь в городе. В двух кварталах от моего дома жил Костя. В старом доме, у него была печь. Пойду к нему. Но до него ещё надо дойти.

Пролетела птица. У неё, наверное, радиомаяк и она передаёт мои координаты. Да.

Мимо проехала машина. Надо быть осторожным. Надо быть осторожным.

Прошёл трамвай. В нём киносъёмочная группа. Они снимали меня. Я видел. Я видел отблески софитов. Они снимали. Значит, меня всё же убьют.

Вон летит вертолёт. Вертолёты так медленно не летают. Это дрон. Они меня обложили. Они меня обложили, как зверя. Но надо идти. Надо идти через город. На центральной улице им будет сложнее меня убить.

Встречные люди. Они меня ведут. Они меня ведут. Надо сделать вид, что я ничего не понимаю, что я просто гуляю: «Здрасьте!» Надо сделать вид, что я просто иду.

Люди больны. Они не знают об этом. Моя книга может им помочь. Они смогут понять, кто ими правит. Но они не поверят мне, они сочтут, что я больной, шизофреник. Дьявол всё рассчитал. Человек? – сущности в телесной оболочке, существующие в матрице заражённого сознания. Человек в понимании – человечество. Каждый человек – это одна лишь элементарная частичка. Всё информационное поле человечества заражено. Всё подвластно дьяволу. Энергия сознания – это и есть дьявол. И он творит, что хочет, ему позволено всё. Всё! Заражённое сознание людей. Люди, неужели вы не видите этого?!

Люди справа. Люди слева. Для меня оставлен этот коридор, по которому я должен идти. Идти по начертанному мне пути. Идти, хочу я этого или нет.

Путь на Голгофу. Христос тоже шёл на поругание и смерть. Он знал, что будет с Ним, что ждёт Его. Он знал… и шёл.

Люди не смогут помочь. Управляя их сознанием, дьявол заставит людей меня возненавидеть. И люди возжелают моей смерти. Я вижу их безжалостные глаза, они кричат: «Достоин смерти!» И церковь мне не поможет. Я не найду там спасения. Слуги дьявола и служители церкви??? Все мне кричат: «Достоин смерти!»

Только история впишет: «И предан ты был на заклание…»

Не любовь, безумие движет мною. Дьявол незримо присутствует во всех моих делах и мыслях. Он знает, как рождаются желания, и как я принимаю решения. Указующий перст, и ты идёшь по указанному тебе пути. Хочешь ты этого или нет. Страшно тебе или нет. Я как будто не принадлежу сам себе. Я должен идти. Идти, чтобы меня признали сумасшедшим, убили, а книгу мою уничтожили как ересь и мракобесие.

Дом Кости всё ближе…

Вы можете проверить, что так оно всё и было, – герои тех событий ещё живы.

Я сжёг рукопись….

Через некоторое время я попытался её восстановить. Ведь кто-то сказал, что рукописи не горят. Но не смог. У меня не получилось. Я помню главную мысль, суть сожжённой рукописи. Человек, прочитав эту книгу, получал возможность увидеть себя со стороны, не просто как изображение в зеркале. Он увидит себя, все свои мысли, всего себя полностью. Он нагим предстанет пред собою. Он поймёт, что болен, что нет в нём ничего тайного. Это – как предтеча Страшного суда.

Человек смог бы научиться управлять своей жизнью и жить. Ведь смерть – это не выход. Сквозь поколения сбудется пророчество: гореть в огне тебе, нечестивый!

Я не знаю, что меня ждёт. Я должен постичь опыт бытия. Я должен испить свою чашу до дна.

Не каждый поймёт эту книгу. Это не каждому дано. Это написано не для каждого.

Слово.

К Аврааму было Слово. Ко Христу было Слово. К Пророкам своим Господь обращался.

И услышит Слово слышащий. И поймёт Его, кто способен понять.

Я – не Мессия и не Пророк. Но я знаю, что Он придёт и что будет Второе Слово. И услышу Его я, и не убоюсь. Ибо на Тебя, Господи, уповаю! И Вера моя не от мира сего.

2 июля 2019 г.

Бонсай

То, что я человек умный, это видно сразу. Иду я по улице и сразу видно, что идет умный человек. Я неумным даже притвориться не могу, все это так умно у меня выходит. И не знаю я, кто это от большого ума горюет. Мне мой ум даже скучать никогда не дает, он мне такую жизнь устраивает, хоть разорвись. Вот, недавно был я безработным, так додумался писателем стать. Писателем быть хорошо. Книжки писать разные можно, гонорары получать. Опять же на работу ходить далеко не надо. Встал утром, одел халат и тапочки, вот уже и на работе. Ручку взял, тетрадку пододвинул уже и работаешь. Решено – сделано. По случаю того, что любимую работу я себе нашел, я сходил в магазин и купил бутылку водки. Грех не выпить, когда есть за что. Я и выпил немного, грамм сто. Отодвинул рюмку, взял ручку, открыл тетрадку. Тишина. Наверное, чего-то не хватало. Налил я себе ещё, потом ещё, потом немного ещё и оно пришло ко мне вдохновение: «Я пьян, ни разума, ни мысли. Хочу сказать не знаю только что. Зачем выдумывать, зачем искать сейчас того, что хочешь, а что хочу я сам не знаю. Сижу пишу вульгарно, ну и что. Мне хорошо. Какой есть в мыслях толк, когда они проходят сквозь гамму и туман извилин мозговых…». Через пару часов я понял, что я рожден не только писателем, но и поэтом. Озаренный вдохновением я творил: «Ночь, четыре тридцать пять утра, пишу стихи. Хочу понять всю пошлость рассуждений… дальше неразборчиво… но как бы ни было я знаю все равно пыльцы свет белый воцарится радостью весенней, тюльпанов вечный путь…».

Проснувшись утром я понял, что на работе пить нельзя, или мне надо менять работу. Хорошо, что поиск ответа на извечный вопрос русской интеллигенции «Что делать?», как всегда для меня не был томительно долгим и вскоре я понял, что ещё лучше работать философом. Что есть мысль? Это нечто – будучи ничем. И этого главное много и покупать его не надо. Вот его бы еще и продать. Эх, жизнь была бы.

К сожалению, для того чтобы твоя философская мысль была востребована ты должен быть уже умершим и желательно давно, что для меня не совсем подходило. А посему я вынужден был предаваться размышлениям о суетности моего бытия совершенно бесплатно.

И вот, однажды, когда я, лежа на диване, листал старые журналы, в общем-то и не питая особых надежд на то, что прочту что-нибудь интересное (воистину не знаешь где найдешь!), на одной из страниц я и увидел его – карликовое дерево в цветочном горшке – бонсай. Я понял, это была она, удача, моя синяя птица. Бонсай у нас рос повсюду. В лесопарке, что был расположен недалеко от дома он был представлен во всем своем многообразии. Чего там только не было елочки и сосенки, дубки и каштаны… Молодая поросль зеленела и радовала глаз, шорох листвы согревал, шепча, что скоро зашелестят купюры и в моих руках. Душа цвела и пела. Вечером, взяв лопату, я выкопал пару елочек, но, придя, домой мне, стало ясно, что, просто пересадив в горшки мне эти елочки за японский бонсай продать, будет непросто, уж больно горшки были похожи на наши российские. Не долго думая, я покрасил горшки желтой и коричневой красками, белой краской нарисовал по три иероглифа, срисовав их с китайского термоса, покрыл горшки паркетным лаком и поставил их сушится на батарею. Елочки на время оставил в ведре с водой. Вскоре краска подсохла, насыпав в горшки земли, я пересадил туда елочки, набросал по верху мелкой гальки, набранной мною на обочине дороги, посыпал песком, полил и японский бонсай в количестве двух штук был готов.

Дело оставалось за малым, продать. И кому как не мне, человеку, имеющему стаж работы в сфере советской торговле было не знать, как это сделать. Однако смущало то, что наш город хоть и имел статус областного центра, но все же был он сравнительно мал, и продай я здесь свой бонсай рано или поздно был бы я бит. Это я понимал хорошо. Заняв денег у знакомых, которые под залог моих обещаний неохотно, но все же их мне дали, я купил билет на поезд и поехал к другу в Ленинград, благо, что и он город зеленый. Не знаю, что может быть приятней, чем беспечная поездка с хорошими соседями по купе под шум дождя, бьющего в окна уносящего тебя поезда. Сутки дороги промелькнули как день и вот я у Ганса дома. Мне не пришлось ему долго объяснять о цели моего приезда, он понял меня сразу. Сложив наши капиталы мы получили сумму достаточную для покупки трех цветочных горшков, да один я привез с собой. Второй у меня купила бабуля, соседка по купе. Ей очень понравились эти горшки для цветов, что были привезены мною штурманом дальнего плавания с Японии в подарок своей любимой тете, которая живет в Петербурге, к кому я ехал в гости. Признаться, я не долго упорствовал, отказываясь согласиться с тем, что моей тете будет приятно получить в подарок и один такой великолепный горшок и, что и бабуля приобретя у меня такой же, и она сможет порадовать свою внучку диковинной заморской вещицей. Мы остались с бабулей довольны. Я бабулей, бабуля горшком. Правда, Ганс не одобрил того, что я продал ей пустой горшок, ну, да ладно.

В посудо – хозяйственном магазине мы купили три глиняных горшка, дома отыскав в кладовке краски, что хранились там с незапамятных времен и, смешав, их мы получили цвет, сочетающий в себе самую буйную фантазию и философию Востока. Вечером накопали елочек и через несколько дней японские бонсай обнаруживающие при долгом разглядывании свои типичные признаки украшали собой подоконник.

Первым покупателем мы выбрали банк. Управляющий банком после моих тридцатиминутных объяснений наконец-то ощутил гармонию, исходящую от горшка, зелени елки, поверхности земли, воссоздающей ландшафт маленькой Японии, от собственного величия и его духовной близости с сильными мира сего. Вознесясь и снизойдя до меня.

Мы сторговались на ста американских долларах в рублевом эквиваленте. Нам с Гансом тогда этих денег хватило и на обед, и на покупку еще десяти горшков для создания японского чуда – бонсай. Банки и фирмы, магазины и даже редактор одной газеты, которому я уступил немного в цене за проданную елочку – бонсай, выкопанную в парке за два квартала от редакции стали нашими покупателями. Ручеек поступлений в казну нашего предприятия журчал и искрился. Жизнь яркими красками отражалась на лакированных боках цветочных горшков. Мы были первыми.

Вот только недолго. Попутал нас бес накопать елочек в городском парке культуры и отдыха, да еще и днем. Тут то нас и взяли. Потом был суд, был штраф. Не хочу вспоминать. Домой из Петербурга я добирался долго, устал, кто бы только знал как.

Но через пару дней после того, как отдохнул и отоспался, мысль о том, а не жениться ли мне, вновь лишила меня сна.

       ноябрь 2001г.

Жизнь многолика. Порой в человеке уживаются, на первый взгляд, абсолютно не похожие внутренние сущности. Секрет единства многообразия не объясним. Эта тайна, как Космос.

Когда-нибудь всё начинается.

(Ода бизнесмену)

Не знаю, хорошо, это, или нет, но не могу я долго жить спокойно, ну, никак не могу. Чёрт какой-то что ли сидит во мне. Вот опять заводит, заводит, и меня вновь понесло. Что задумал сам не знаю, куда на этот раз занесёт. Чую, что опять найду себе приключений. Бедная моя судьбинушка, угораздило меня уродиться таким. Ничего не могу поделать с собой. В какой уже раз всё начинается снова. Теперь уж не остановить. Что будет в этот раз? Не угадать. Чем кончится, те паче не знаю.

Может, пока не поздно записать мне свои истории. Боюсь, что могу не успеть. А так, глядишь, кто-нибудь себя вспомнит, меня помянет, а может, авось, кому и полезным будет. Пожалуй, что так, расскажу.

История первая.

Россия. 1990 год. Перестройка. Это было наше время. Время больших надежд. Как заработать денег и как стать богатым? Кто тогда об этом не думал. Вот и я, сегодня, ещё лёжа в постели мысленно созерцал мною пройденный путь и пытался решить что бы мне такое сделать и как бы разбогатеть. И тут я неожиданно понял, что во всём арсенале одурачивания людей до сих пор нет «нового» русского попа. «Новые русские» есть, а вот попа своего у них нет. От этого открытия лежать мне уже стало некогда. Теоретически я был прав, если есть «новый русский», то должен быть и «новый» поп. Русские без попов не могут. Нет, на этот раз я ошибиться не мог. В представлении многих, человек облачённый в одежды священнослужителя не может быть жуликом. А из Ганса, одень на него рясу, получится вылитый поп.

Своего друга Ганса я нашёл на свалке всякого автомобильного хлама около гаражей. Он разбивал старые аккумуляторы и выплавлял на костре свинец. Я было подумал, что он собирается сдавать его во вторчермет. На что Ганс мне ответил, что продажа сырья, это удел бестолковых и недальновидных. Он из свинца в маленьких формочках выливал талисманы и всяких там болванчиков. Какие, краской автомобильной покрасит, какие кислотой сбрызнет, или ещё там как проексперементирует и амулет от любой болячки, приворота, разного сглаза готов. Спрос, конечно есть, но доход невелик, да и работа со свинцом вредная. В общем, я понял, Гансу, как и мне, терять особо было нечего.

На мой вопрос, сможет ли он установить цену всем грехам, составить на них прейскурант, и по этому прейскуранту грехи народу прощать, он чуть было не лишился дара речи. Оказывается я ему сформулировал его собственную формулу понимания счастья. Когда делать ничего не надо и можно жить хорошо. Точно, согрешил, заплатил и живи спокойно. Новый вид культовых услуг по приемлемой цене.

Ну, а так как никто ещё не додумался до «нового» русского попа с прейскурантом, то соответственно Ганс и будет им первым. Так что пора зашивать дыры в карманах, время пришло работать. Когда-нибудь всё начинается.

Для обкатки нашей затеи мы выбрали жемчужину балтийского побережья город-курорт Светлогорск. Он был расположен километрах в пятидесяти от нашего города, билет туда стоил недорого, и там нас никто не знал.

В межсезонье отдыхающих в Светлогорске жило немного и однокомнатную квартиру можно было снять меньше чем и за тысячу рублей. Правда у нас и их не было. Зато у Ганса была почти новая кожаная куртка. Я не берусь описывать, что говорил ему я и то, что он говорил обо мне, но в конце концов его куртку мы продали, а Гансу клятвенно было обещано, что ему мы, с первых заработанных нами денег сразу же купим новую и ботинки зимние, импортные, сорок второго размера. Пока же моей курткой будем пользоваться по очереди. На том и порешили.

Квартиру мы сняли в старом немецком доме, из окон которого открывался потрясающий вид Балтийского моря. Сине-зелёные волны и голубое-голубое небо. К сожалению времени любоваться этой красотой у нас не было. Надо было Ганса превращать в святого отца. А за оставшиеся четыреста рублей много ли напревращяешь. Пришлось ограничится тем, что за двести пятьдесят рублей нам из чёрной, хлопчато-бумажной ткани в ателье сшили балахон типа а-ля Алла Пугачёва, а на оставшиеся деньги мы разместили в местной газете объявление, что в город Светлогорск, проездом, инкогнито прибыл слуга божий, нововикарий отец Гансаус, наделённый властью прощения всех грехов. Проживать он будет на улице Песочной, дом пять.