Читать книгу: «Невыдуманные истории», страница 4

Мессинг

С удивительными способностями Мессинга я познакомился на его представлении, когда он приезжал в Курган. Мой коллега по машиностроительному институту Глеб Волков, с которым я сидел рядом, вызвался поучаствовать в одном из проводимых экстрасенсом опытах. Мессинг на сцене, а Глеб должен выйти из зала и спрятать там меченный бумажный рубль и вернуться в зал на свое место. Выяснилось – Мессинг работает со своими подопечными, находясь в тесном контакте с ними. Он подошел к Глебу, взял за руку. Мессинг, реагирую на биомоторику подопытного, должен отыскать спрятанный в коридоре, рубль. Глеб встал, намереваясь выйти с Мессингом из зала, но последний его резко посадил на место, и рука Глеба непроизвольно потянулась к его собственному ботинку, сняв который, он достал из него рубль. Ввести в заблуждения Мессинга моему другу не удалось…

Проверка

Будучи студентами, мы с другом решили поставить прямой эксперимент по проверке существования телепатии. Сверили часы, разъехались в разные концы города, и сеанс начался. У каждого десять фигур, согласованных заранее. Вначале я в течении десяти минут – по минуте на каждую фигуру – “посылал” сигнал по той или иной фигуре, глядя на нее. Потом мы менялись ролями. Результаты таковы. Я не мог угадать ни одной фигуры. Мой же друг из десяти фигур отгадал три (тридцать процентов совпадений). Этот примитивный эксперимент подтвердил, что я лишь гожусь на роль донора. Вывод – тут что-то есть. Как зародились телепатические способности у человечества. Возможная версия заключается в следующем. У наших предков словесный аппарат не развит. Проблема с передачей информации, а практическая необходимость в этом есть. Скажем, охота на мамонта. Разведчик находит объект – десятки километров его разделяют от основного отряда, в котором должен быть человек, способный воспринять передаваемую информацию разведчиком. На эту роль людей тщательно отбирали, и они тренировались по какой-то особой методике. Слов нет, энергетически затратная технология передачи информации. По мере развития различных источников передачи информации менее энергоемких, надобность в телепатии снижается, но генетически могут появляться люди с такими уникальными способностями – для нас, простых смертных – это, безусловно, чудо.

Около научные истории

В 1969 году будучи аспирантом побывал на встрече с приехавшим в Курган академиком Харитоном. Последний, как известно, совместно с академиком Я.Б.Зельдовичем впервые в 1939-41 годах осуществил расчет цепной реакции деления урана – последняя теоретическая работа, открывающая путь к практической разработке и созданию атомного оружия. В своем окружении его любовно звали Харитончиком. Одно высказывание академика запомнилось мне, да и не только мне, на всю жизнь. Любые идеи, витающие в головах ученых, или творческих личностей обречены на их практическую реализацию пусть в ненастоящее время, но непременно это обязательно произойдет в недалеком или отдаленном будущем. Обосновывал он это так. Все знания, попадающие в голову человеку, имеют под собой практическую основу. Теория – устоявшаяся практика. Комбинация известных фактов, знаний, происходящая в наших головах, дает новые знания, открытия, которые вновь обогащают практику. Любая сумасшедшая идея, возникшая в головах у нормальных людей, на его взгляд имеет право быть. Такой подход – бальзам для молодого ученого, уверенность в его начинаниях, вера в неотвратимость успеха. Мы тогда получили мощный нравственно-психологический толчок в своих научных изысканиях.

Со вступительным словом на одном всесоюзном научном семинаре, посвященном эффекту безызносности в технике, проходившем в Москве, выступает академик А.Ю. Ишлинский, куратор этого научного направления. Ему около шестидесяти. Начало речи обескураживает – “Дорогие доярки, я Вас поздравляю с высокими надоями…”. Договорить свое обращение к дояркам ему не дали. Председательствующий, из президиума – “А.Ю., Вы не из того кармана достали бумажку”. Академик, нимало не смутившись, достает бумажку из другого кармана и, уже обращаясь к нам, начинает свою речь – “Дорогие, участники научного семинара…”. Видимо, после нас академик был приглашен на слет доярок. Воистину, свадебный генерал. В это же время довелось послушать выступление академика П.А.Ребиндера Он старше А.Ю.Ишлинского на пятнадцать лет. Его выступление произвело сильное впечатление на нас, молодых ученых – моторный человек, динамичный оратор, зажигающая речь и… никаких бумажек.

Непримиримость отдельных направлений, школ приводила к неприязни и самих ученых, к их взаимному оскорблению. Однажды на Всесоюзном научном семинаре мы, его участники, оказались свидетелями такого рода эмоционального всплеска – выступает один профессор – автор научного открытия. Его соавтор тоже профессор, только более известный и признанный в научных кругах. С некоторого времени они разошлись во взглядах. И второй профессор стал подтормаживать внедрение научного открытия, выступая против первого профессора на всех семинарах и конференциях. А так как он был более именитым, то второму профессору постоянно доставалось на “орехи”. Итак, на трибуне первый профессор, в президиуме второй. Первый говорит буквально следующее: “Смена научных направлений и поколений в девятнадцатом веке совпадали. Вряд ли при жизни Д.И. Менделеева кто-нибудь рискнул бы поправить или опровергнуть главное его детище – периодическую таблицу химических элементов. На дворе двадцатый век, а что творится в нашей науке. Для того, чтобы дать дорогу внедрению научного открытия, неужели – жест в сторону президиума, где сидит второй профессор – надо ждать когда кто-то “прикроет” глаза”. Профессор в президиуме даже глазом не моргнул. Спокойно дослушал до конца… И только потом невозмутимо покинул семинар. Допек таки он первого профессора, бросившегося, как Александр Матросов, на амбразуру. Это впрочем, никоим образом не облегчило его будущую жизнь.

В своем институте я имел наглость заявить руководству института, что буду защищаться по авторским свидетельствам, мол, скоро я их получу не один десяток. В своей тетради записал двадцать семь патентно-способных, с моей точки зрения, идей. Пять из них, в виде заявок на предполагаемые изобретения, отправил в институт экспертизы. Дискуссия по ним шла два года. Наконец пригласили в Москву. Мой эксперт предложил следующий вариант – если от одной заявки откажусь, то по остальным получу авторские свидетельства. Но эта заявка для меня особенно была дорогой. Провинциальное упрямство – или все или ничего. Проходит полгода. Эксперт предложил объединить заявки – мою (от которой я должен быть отказаться) и еще одного претендента – идеи схожие, только я подал на месяц раньше. Пошел на компромисс. Объединили. И на объединенную заявку раза три приходили отрицательные ответы. И я сдался. Это был продуманный маневр со стороны экспертизы. Через полгода мой знакомый профессор признался – мы все же “сделали” моему сопернику авторское свидетельство. Вся заруба шла из-за большого экономического эффекта и, соответственно, хорошего вознаграждения. Позднее разговорился с одним изобретателем из Ленинграда. Решили проверить патентоспособность моих идей. Оформили заявку в соавторстве на одну идею – она оказалась патентоспособной, через месяц получили положительное решение. Мне рассказали о том, что эксперты нарочно заваливают идеи провинциалов, а потом с этими идеями идут в институты и защищают диссертации. Отработанная, что называется, система… Уместно вспомнить и другой случай. Сижу в Ленинке, занимаюсь. Напротив молодой человек, лет тридцати, ученого вида с бородой, как у Карла Маркса. Обложился диссертациями. Трудится. Разговорились. Я, мол, заказ выполняю – делаю на продажу кандидатскую диссертацию. Из двух-трех провинциальных диссертаций получится одна. Использую экспериментальный материал этих диссертаций, ставлю совершенно другие задачи, естественно, ссылаюсь на эти работы. Но выводы, обобщения делаю совершенно иные или в рамках новых сформулированных задач. Два-три месяца и диссертация готова. Он пояснил – провинциальные работы экспериментально значимы, но их авторы, как правило, не способны подняться над экспериментом и сделать адекватные, надлежащие выводы, т.е. подвести под эксперимент соответствующую теоретическую базу. Это было еще в далекие восьмидесятые годы…

Защита моей кандидатской диссертации проходила в институте нефтехимии и газа им. Губкина. После успешной защиты, ко мне подходят два профессора – один автор научного открытия, второй – мой первый оппонент. “Если не ошибаюсь, – говорит автор научного открытия, – Вы, думаете, что это я подтормаживал прохождение в печать вашей ключевой работы – классификации”. Он был прав – я так и думал. Именно эту классификацию мне пришлось отстаивать при защите диссертации. Три года не мог опубликовать этот материал – ответ черного оппонента был всегда уничтожающим. И только доложив материал на Ташкентской конференции, я смог опубликовать предложенную классификацию. В диалог вступает мой первый оппонент – “Олег Николаевич, это сделал я”. “Как? Не может быть!” “Время прошлое, но в свое время Вы, перекрыли клапаны моему аспиранту. Он занимался той же проблемой, что и Вы. Но всегда оказывалось так, что Вы, докладывая работу на очередной конференции, на полшага оказывались впереди моего подопечного. Пришлось ему дать другую тему. Естественно, мне тяжело было Вам простить это. Но теперь, я думаю, мы будем с Вами друзьями”. И протянул мне руку…

Вузовская жизнь
Перетрусил

Доцент Чижов Яков Борисович, заведующий кафедрой одной из общеобразовательных дисциплин факультета механизации, не на шутку встревожился. А произошло вот что. В конце семестра он заболел и из другого вуза пригласили преподавателя на временную замену – сессия на носу, а по курсовой работе по этой дисциплине у студентов не получен зачет. Принимая курсовые работы, заезжая преподавательница выявила вопиющее нарушение в методике проведения курсовой работы доцентом Я.Б. В двух группах, у всех студентов задание было одно и тоже, один и тот же вариант. И пятьдесят курсовых работ близнецы-братья были отправлены в кафедральный архив – они по положению хранятся два года. Я.Б. подрабатывал в другом учебном заведении и свое свободное время он ценил на вес золота. До этого никто и не интересовался, как он проводил занятия. Он консультировал одного студента, а остальные стопроцентно у того “передирали”. Вот эта халтура и вскрылась. Когда доцент поправился, декан факультета вызвал его и сказал, чтобы к завтрашнему дню он предоставил все курсовые работы для проверки на элемент соответствия их регламентируемым нормам. Меня, как члена народного контроля, включили в эту комиссию. Назавтра в архиве и на кафедре не было обнаружено ни одной курсовой работы – они бесследно исчезли. Доцент Чижов только развел руками, мол, кто-то выкрал их и указывал то на одного, то на другого сотрудника кафедры, указал, наконец, на своего заведующего лабораторией. Впоследствии этого “крайнего” с подачи Я.Б. уволят, а ректор завлабу как раз в это время обещал дать квартиру. Для последнего это был, конечно, удар ниже пояса. Декану, однако, уже точно было известно, что это дело рук самого доцента Чижова. Как показал ночной сторож факультета в своей объяснительной записке участковому милиционеру, Я.Б. ночью подъехал на машине к запасному выходу – ключи он стащил еще с вахты днем, вынес с кафедры все листы и записки курсовых работ, погрузил в машину и вывез с территории факультета. Позже было установлено, что он их просто сжег в лесу, по пути в Курган. Очень уж он перепугался последствий этой проверки, что пошел на должностное преступление. В качестве меры наказания по материалам этого дела был подготовлен фельетон журналистом областной газеты Паникаровским, но позднее обком партии приказал этого доцента не трогать. Его жена работала в институте у академика Елизарова, и это спасло Я.Б. от полного краха. Этот журналист запаниковал, был он обычным номенклатурщиком и не мог занять принципиальную позицию. Против ветра, как говорится… Прошло уже более двадцати лет, а Я.Б. со мной так и не здоровается. Он по-прежнему заведует кафедрой. Угораздило же меня быть в той “злополучной” комиссии.

Юбилей

Чествовали руководителя вуза – юбиляра. Его коллега из другого университета, выступая, дает неожиданную для присутствующих характеристику юбиляру. “Вы, мой дорогой коллега, в совершенстве владеете тремя видами орудий: юмором, сатирой, сарказмом. Первый – юмор – используете, когда разговариваете с вышестоящим начальством – юморите, вплоть до заискивания. Второй вид (сатира) используете, когда беседуете с равными себе по занимаемой должности. Здесь, вы, выказываете даже некоторое преимущество перед своими собеседниками, пытаясь хоть немного, но принизить их. Третий вид – сарказм – применяете только при общении с подчиненными или стоящими на более низкой служебной ступени – уж его то самолюбия вы совершенно не щадите, вплоть до оскорбления и унижения вашего собеседника”. Рядовых сотрудников это поздравление, эта обнаженная откровенность просто шокировала. Даже если это шутливое поздравление – в каждой как говорится шутке есть доля истины. Но все это походило больше на правду. Поздравляющий имел более высокую ученую степень, был авторитетен в научной среде и мог себе позволить такую вольность. Юбиляр, однако, казался невозмутимым. Следующие выступления были вполне политкорректными.

Справедливость восторжествовала

В иных студенческих группах здоровый коллектив складывается как-то само собой. Для курируемой мною группы это была большая проблема. В группе учились несколько отпрысков первых лиц вуза, и коллектив распался на отдельные группировки. Такому положению вещей способствовали и ряд преподавателей, которые открыто, выделяли эту элитную часть. Ставили этим студентам за просто так отличные оценки, совершенно не интересуясь их знаниями. Наиболее преуспел верноподданническими чувствами преподаватель Васильков. Ошибкой, сгубившей его, пожалуй, стало то, что он без стеснения перед студентами оправдывал свой “дифференцированный” подход к студентам. Вот и на этот раз, принимая экзамены, он собрал зачетки у “избранных” студентов – проставил им пятерки. И это все открыто. Потом начал принимать экзамены у остальных по обычной методике. Дошла очередь до студентки, семейной, воспитывающей двух маленьких дочерей. Училась она на твердое “хорошо”, что позволяло получать, хоть небольшую, стипендию. Жизнь у семейной студентки складывалась не просто, ей тяжело было совмещать учебу и семью. Она была достаточно нервной и вспыльчивой, не скрывала своей баптисткой веры. Но и на этот раз она хорошо ответила на основные и дополнительные вопросы. Васильков, оценивая результат, сказал – конечно, ответ заслуживает хорошей оценки, но Вам-то, мол, она все равно ни к чему и ставит в зачетку “удовлетворительно”, оставляя ее без стипендии. Студентка возмутилась – “Вы, ведь только что незаслуженно поставили отличные оценки ряду студентов”. “Да, это так, но это же дети наших уважаемых руководителей вуза. Я не могу иначе – чем с начальством ругаться, лучше со свиньей целоваться”. Это было его любимое изречение. От такой несправедливости нервы студентки не выдержали – она бросила в лицо Василькову зачетку и выбежала из аудитории. Написала жалобу в партком. Назначили пересдачу в комиссии. Я, как куратор, тоже присутствовал. Ответ был между “хорошо” и “отлично”. Но исправлять в зачетке оценку студентка не стала. Дело не в оценке, мол, а в принципе.. Такой преподаватель с двойной моралью не может оставаться в вузе. И добилась своего. Партком ее поддержал – секретарем была принципиальная женщина, у нее недавно погиб единственный сын в Афганистане – и ректорат дал санкцию на увольнение Василькова по соответствующей статье. Справедливость восторжествовала…

Единственная четверка

Сын ректора, парень неглупый, но был он избалован чрезмерным вниманием со стороны преподавателей. Многие из преподавателей сами за него выполняли контрольные и курсовые работы и ставили отличные оценки (самим себе). А сам папаша об этом и не догадывался – слыл он мужиком вполне справедливым. Защита курсового проекта по нашей кафедре проходила в комиссии. Заведующая кафедрой, зная мою принципиальность, перехватывает этого студента, беседует с ним и ставит оценку “хорошо”. Заранее идет на компромисс со мной. Сдающий вне себя от радости – он не знает, видимо, и на четверку. Чертежи в охапку и бежит их сдавать в архив. Я его заворачиваю и напоминаю, что защита-то, мол, в комиссии. Скрепя сердце, подошел ко мне, разложил чертежи. После первых же вопросов, убеждаюсь в отсутствии хороших знаний и ставлю оценку “удовлетворительно”. Итоговая оценка – “хорошо” – округлили, посовещавшись, в пользу студента. Как выяснилось, это была единственная четверка за все годы обучения. Обиделся на меня студент крепко. Кочка, мол, на ровном месте. И перестал здороваться со мной. После окончания института он десять лет делал кандидатскую диссертацию. Отец сына совершенно не протежировал. Пустил его в вольное плавание. И только после защиты кандидатской диссертации наш герой стал со мной здороваться. Кто знает, может быть, он мне даже благодарен за ту единственную четверку в его зачетке…

Ситуация…

Профессор принимал экзамен по философии. Группа экономического факультета второго курса – одни девушки. Профессора и студентку разделяют два стола. Неожиданно профессор предлагает один стол убрать. Ничего не подозревавшая девушка помогает ему в этом. Садится и начинает отвечать. Руки профессора начинают жить самостоятельной жизнью. Под столом они дотягиваются до трусиков экзаменующейся. Девчушка мгновенно краснеет. Она не понимает, что происходит. Руки становятся все более активными. Целомудренность берет верх. Она вскакивает и, закрыв лицо руками, покидает аудиторию. Остальные студентки еще не успели осмыслить случившееся, но когда это произошло с очередной студенткой, группа доложила об этом секретарю парткома. Для того “чудачества” профессора не были тайной за семью печатями – что-то подобное он ожидал. Об этом знали все, кому это было положено знать. Представитель парткома восстановил статус-кво – второй стол вернулся на свое прежнее место. Для верности партийный товарищ еще с полчасика посидел… Как только ушел представитель парткома, профессор любезно предложил очередной экзаменующейся помочь убрать один “лишний” стол. Мол, между ними нет достаточно близкого контакта, а сдает она все-таки философию – здесь, мол, важны первоначальные ощущения. Стол убрали. Ситуация повторилась. Группа вконец взбунтовалась и отказалась сдавать экзамены. Профессор работал в этом институте на полставки. После описанных событий он вынужден был уйти из института. Об этом мне стало известно годы спустя. Но в то время я был в технической аспирантуре в другом институте и мой научный руководитель решил переехать в другой город – там они вместе с супругой планировали сделать одну докторскую диссертацию на двоих. Все его аспиранты оказались подвешенными. И я пошел на отчаянный шаг – стал проситься у упомянутого профессора, чтобы он принял меня в аспирантуру. Мне всегда казалось, что имею склонность к философии – кандидатский минимум, я сдал именно этому профессору на отлично. Пиши реферат – сказал он. Месяц спустя, прочитав мой реферат, отметил четкость, и ясность изложения мысли и согласился взять меня к себе. Но перевод из технической аспирантуры в гуманитарную – дело хлопотное и нужно время для разрешения этой ситуации. Договорились о повторной встрече через месяц. Когда я пришел, профессор был в шоке и сказал, что сейчас ему не до меня, он сам влип – ему самому надо спасать свою репутацию. К счастью, у моего научного руководителя с переездом ничего не получилось – им ВАК не разрешил делать одну диссертацию на двоих, и я остался в технической аспирантуре. Когда я услышал об описываемом инциденте и связал все во времени, то понял, что отказом мне послужили как раз описанные выше фосмажорные обстоятельства, в которые попал тогда профессор. От знакомой, которая училась в том институте, узнал много шокирующего из жизни этой незаурядной личности. В то время поездки на уборку картофеля были регулярными. Профессор, хоть и занимал высокий пост в институте, по возможности не пропускал ни одной такой поездки. В непринужденной обстановке, во время отдыха можно было, не привлекая особого внимания, войти в контакт с той или другой студенткой. И решили студентки проучить его. Взяли с собой палатку, установили ее и во время отдыха залезли в нее. Профессор тут же нырнул вслед за ними. Девчонки выскочили с другой стороны, обрушили палатку и начали кулаками и ногами колотить любителя острых ощущений, наставив ему множество ушибов и синяков. Назавтра, встречая своих “мстителей” в коридорах вуза, с фонарем под глазом, он мило им улыбался и никогда, никому из них не мстил. Как философу, ему достаточно было первичных ощущений, и дальше прикосновений и ощупываний дело никогда не шло…