Читать книгу: «Праздник Победы», страница 2

Праздник Победы
(повесть)

Солдат-пехотинец в Красной армии с октября сорок первого по май сорок пятого.

На фронте – больше года. На передовой – более семи месяцев.

В госпиталях – около года. На обучении и перегруппировках – около года.

За войну пришлось в рукопашную, или, как он говорил, штыковую атаку, ходить два раза.

Часть первая
Мама

Арина медленно шла по тропинке с двумя ведрами воды. Ходить за водой к ручью было большой радостью для жителей деревни, вернее сказать, для женщин. Ручей больше называли озером. Он протекал по низинке из дальних мест, и немногие знали, где его исток. Возле деревни он образовывал небольшое озеро и дальше бежал не спеша к реке, до которой было верст семь. В озере били ключи, вода в нем зимой не перемерзала, а летом мало кто отваживался там купаться, близко к берегу не подпускали домашних животных. Оно для большей части жителей деревни было священным, а для некоторых – заколдованным. Разные истории передавались в деревне от стариков к взрослым и детям. Одна о местном кузнеце. Как-то заругался он матом у воды, выпил той воды, отошел несколько шагов и на тропе умер, и вышла назад из него вода зловонная. Стали замечать, только мужики соберутся у озера и полетели матерные слова, а потом кто-то крепко заболеет или еще хуже. И перестали туда мужики проходить, а тем более ругаться. Почему воду из озера носили только женщины, сказать толком никто не мог. Ходить к озеру для женщин было целое празднество, обычно надевали одежду поновее и почище. Несли воду на коромысле. Каких только ни делали коромысел. Старались сделать его гибким, легким и тонким, украшали резными узорами, красили в яркие цвета. Ремесло коромысел достигло, казалось бы, совершенства, но находился новый мастер, который делал для своей жены или дочери более необычное, чем было до этого. Женщины постарше наберут воду, и пойдут у них разговоры о житье, да и мало ли о чем могут они говорить. Женщины помоложе не задерживались у озера, набирали воду и несли ее плавно и бережно, как самое дорогое, что у них есть. Учились они носить воду, чтобы получалось это плавно, ведра не качались и никак невозможно было расплескать воду на землю. Приходили туда женщины, которым подходил срок рожать, разговаривали сами с собой или с будущим ребенком, брали немножко воды и омывались, и роды проходили легко, не зря в семьях было не менее семи детей. Так учили старухи, коим было уже за восемьдесят. Молодые девушки старались нести ведра быстро и показать свои умения, привлекательность и грацию. Но мало у кого получалось вот так сразу нести воду, как это делали пожилые женщины. Каждая из них делала это по-особому: то ли шаг, то ли коромысло лежало на плече или шее, то ли рука поддерживала, то ли руки ходили свободно, и многое другое различало каждую из них. Поднимешься по тропинке – вот перед тобой деревня, почти вся, летом утопает в зелени, а зимой бело. Живут здесь в основном выходцы из брянских мест. Переселенцы остановились здесь и осели. В жены стали брать девушек из ближних мест – башкирок. Жили дружно и весело. Семьи были большие и родовитые, любили детей, и они росли крепкими и красивыми. А озеро стало священным для них. Когда заболеет скотина, напоят ее той водой и она выздоравливала. Воду употребляли для солений и приготовления разной пищи, а еще мыли ею волосы, оттого женщины и были красавицами.

Николай складывал в копну отаву. Ему нравилось работать с травами, сеном, он любил такую работу. Сегодня все получалось как-то торжественно и радостно. С утра рассеялись тучи, выглянуло солнце, стало тепло, зайдешь в тень за копну или в кустарник, где сгребал валки, и сразу свежо – осень. Стал думать, как привезти это сено и где его сложить. Он уже знал, что скоро принесут повестку из военкомата и отправят на фронт. Знал и ожидал со дня на день, и торопился сделать как можно больше дел, где нужны мужские руки. Три сестры уже взрослые, но что они без мужских рук? У старшей своих забот и дети, муж ее Федор уже воюет, вестей от него нет. Вспомнился отец. В прошлом году в этом месте они с ним тоже косили и складывали здесь первый укос и отаву. Тогда вывезли все сено по погоде, а потом довезли, когда легла санная дорога. Где отец и что с ним? Как ушел с первых дней на фронт, пришло только одно письмо из Чаус, что где-то в Белоруссии. Николай видел, как переживает мать и мучается, что от отца нет вестей. А сейчас еще больше замкнулась в себя, чувствует, что придет повестка и ему. Николай был ее любимым сыном. Всех она любила и за всех переживала и горевала, когда кто-то занемог или приболел. Любила она своих детей и гордилась ими. А гордиться было чем. Николая она любила как-то по-особому и невидимо, как ей казалось, выделяла его среди других своих детей. Иногда сердилась на себя за это. Но что поделаешь, наступает минутка, и она незаметно для себя то посидит рядом с ним, то чашку пододвинет с теплым, только что процеженным молоком. И много таких незаметных мелочей и знаков делала для Николая. Вот набирала воду в озере, и брызнула вода ей на ноги, а не зря брызнула. Примета такая – значит, будет весть или еще хуже – уйдет кто-то далеко-далеко. Подняла ведра и поняла, что сегодня будет повестка ее сыну. Поэтому и шла по тропинке медленно, с тревожным чувством. Остановилась, поставила ведра на землю и присела. Давно еще прабабушка много раз говорила ей, что возле озера и когда воду несешь, не нужны худые и тревожные мысли. Принесешь их домой, и останутся они с водой, и будут жить, и могут осуществить печаль. Только куда эту воду девать? Выливать нельзя – еще хуже будет. «Возьму печаль эту себе, – решила Арина, – сколько сил есть, буду ее нести». Стало легче дышать и легче идти. Навстречу шла соседка набрать воды, поравнявшись, проговорила:

– Моему Роману и Коле твоему повестки принесли, завтра они должны на призывном пункте быть.

Пошла, сгорбившись, медленно вниз, к озеру. «Разговаривать с озером будет», – подумала Арина. Ох, сколько же беды и горя эта война принесла! Весной прошлого года вода в озере стала темной и холодной, бабка Анастасия, придя от озера, говорила: «К тяжелой беде это. Будет тяжело всем, и слезы будут, и холод будет, и скоро это наступит». Только бабки Анастасии не стало, похоронили ее в конце весны. «Много горя будет», – только и сказала, и не стало ее. Вот и пришли беда и горе.

Николай уже был дома и встретил мать у калитки, забрал ведра и мог только сказать: «Не горюй, мама, скоро вернусь назад домой и писать тебе буду». Арина остановилась, прижала к себе голову сына и залилась слезами, плакала тихо, а слезы текли и текли. Было чувство беды и предчувствие – вернется. Сердце разрывалось, хотелось закричать громко-громко: «Зачем эта война?! Куда он от меня?!» Пытался тот крик вырываться наружу, но что-то сдерживало и говорило: «Не надо». К ней все слова и слезы пришли и ушли, когда она поднималась по тропинке.

– Храни тебя, сынок, Господь… – Она притихла, положив голову на грудь сыну. Так и стояли они несколько минут, спокойные и счастливые.

Мать провожала Николая до калитки, дальше сил идти не было. Николай обнял мать, потом стал перед ней во весь рост и произнес:

– Мама, не я первый и не я последний, такая доля нам выпала, тебя, мама, не посрамлю.

Сглотнул появившуюся горечь во рту и пошел широким шагом, не оглядываясь, к телегам, где собрались другие призывники. Не было песен, не было звуков гармошки, не было и громких слез, как при отправке первых односельчан на фронт.

Закрутилось, завертелось все вокруг Николая, началась новая ему, неизвестная жизнь. Он неким чутьем понимал, что чем быстрее он войдет в эту новую жизнь, тем будет проще для него самого и всех, кто его окружал. Он старался делать порученное ему не спеша, обстоятельно. Не пытался втереться в доверие к командирам, но слушался и выполнял поручения быстро и аккуратно. Их стали обучать военному делу, занятия шли непрерывно, только обед – и снова занятия, а потом наряд. Спать приходилось мало. На политбеседах узнавали о невеселых делах на фронтах. Наши отступали, немцы были недалеко от Москвы. Ближе к концу ноября, поздно вечером, поступила команда приготовиться к отправке, к утру все должны быть обмундированы и экипированы по-зимнему. Ночью подгоняли теплую одежду, тулупы, валенки, нательное белье. Все понимали, повезут под Москву, там стояли лютые морозы. Николай помогал старшине роты с обмундированием, и между ними завязались простые отношения. Старшина – кадровый военный, сразу обратил внимание на спокойного и расторопного красноармейца, поэтому доверял дела с получением и обмундированием роты Николаю.

Все крутилось в вихре, и через два дня они уже выгружались на полуразрушенной станции. Вот она, война. На станции выгружался полк с вооружением и техникой. Мороз бодрил, пошел снег, а после полудня начало мести. Их зимнее обмундирование спасало и от мороза, и от ветра. Так Николай стал пехотинцем, вооруженным винтовкой, почти фронтовиком. Их все время торопили, и после ужина сухим пайком в теплушке они больше еще ничего не ели. Николай положил себе несколько сухарей и сейчас их грыз, сидя в кузове машины. Их везли к фронту, уже отчетливо слышались разрывы снарядов, стрельба. Возле небольшой деревушки батальон выгрузили, и дальше поротно они совершали марш, каждый по своему маршруту – к передовой. Когда шли, стало жарко, Николай расстегнул полушубок, по снежной дороге в валенках быстро не пойдешь. Темп их был невысокий, да и командир взвода, молодой лейтенант, не торопил. «Придем к месту, будут кормить и будут наркомовские», – такой разговор пошел по колонне взвода. Вдоль дороги начали появляться признаки леса. «Еще с километр – и там отдых и обед», – передал командир отделения. Движение ускорилось, хотя в ногах и во всем теле чувствовалась усталость, но Николай шел легко, как это было возможно в таких условиях. Дорога вошла в лес, стали более отчетливо слышны разрывы снарядов, где-то впереди строчил пулемет. Передовая была близко. Взвод свернул вправо от дороги в хвойный лес, шли по глубокому снегу. Ветви высоких стройных елей были усыпаны снегом, который от прикосновения к ветвям обдавал холодом и мокротой все лицо и норовил попасть за воротник. Вышли на небольшую поляну, где их поджидали трое бойцов в белых маскхалатах с автоматами. Николай услышал их разговор с командиром взвода, что впереди, метров через четыреста, передовая. Мы должны сменить тех, кто в окопах.

– Движемся тихо, всякие разговоры прекратить, по одному за мной, – подал команду командир отделения.

Спустились в неглубокую траншею и сгрудились у блиндажа. Командир отделения тихо начал расставлять своих пехотинцев по местам, где им и определялось выполнять задачу. В траншее находились солдаты в шинелях, уставшие, заросшие, но передвигались бесшумно и быстро. Их построили и увели.

– Вот и передовая, – сказал длинноносый пехотинец, которого менял Николай, – там, возле деревни, немцы укрепились и сидят в тепле. Не любят они наших морозов. А вас хорошо одели и правильно сделали. Ну, давай, брат, удачи вам.

И ушли. Николай был назначен в команду вместе еще с двумя солдатами идти за ужином к старшине роты. Вел их командир взвода, которого вызвал к себе командир роты. Николай обрадовался встрече со старшиной, наполнили бачки и ждали командира взвода, так им было приказано. Старшина дал им их пайку и налил по сто граммов водки.

– Давайте подкрепитесь, когда будут вас следующий раз кормить, неизвестно. Утром, похоже, сразу вперед.

Старшина раздавал еду в другие взводы. Николаю хотелось его спросить, хотя о чем спрашивать? Старшина сам подошел к ним, сел возле Николая и, прикуривая самокрутку, заговорил с ним:

– Первый раз в бою? Кто после первого боя живым остается, тот долго жить будет. Могут ранить – заживет, так что давай, Николай, «если раны – небольшой». Когда в атаку пойдете, ты не падай часто на землю, а когда минами начнет закидывать, старайся в свежую воронку лечь и тут надейся только на себя да на Бога.

К ним подошел командир взвода, старшина и Николай встали.

– Все получили? Тогда пошли назад, будем кормить народ.

Раздали пищу, и Николай в небольшом блиндаже, полном солдат, прилег и тут же заснул. Дальше он помнил все какими-то урывками, будто сон. Утром, еще затемно, они были на своих местах в траншее. Их взводу была поставлена задача захватить вместе с первым взводом деревню, до которой по прикидкам больше километра. Было зябко и тревожно. Как идти в атаку, окапываться, стрелять, как действовать в рукопашном бою, их учили там еще, в родных местах. Вспомнились и мать, и отец, и деревня. Только дрожь в теле, и никак ее не унять. Уже передали, в какое время они пойдут в атаку. Командир отделения, пожилой сержант, видно, тоже волновался и уже который раз говорил, что наша задача – как можно быстрее захватить деревню и там закрепиться. Вот они и ожидали сейчас той команды. Раздались выстрелы и взрывы снарядов возле деревни и в самой деревне. Тут Николай услышал громкий четкий голос, как ему показалось, командира взвода: «За Родину! Вперед! Ура!» Он помнил, как вскочил и что есть мочи закричал: «За Родину! Ура!» Бежал и кричал что есть сил: «За Родину!» Он кричал эти слова и повторял их, как молитву. Бежал и что есть мочи кричал: «За Родину!» Как он бежал, падал ли он, стрелял он или нет, – не помнил. Сознание к нему вернулось, когда он спрыгнул в траншею и ощутил толчок. Перед ним стоял командир отделения: «Ложись! Огонь по отступающим! Огонь!» Он бегал, кричал и заставлял стрелять. Николай стрелял, как учили, но, в кого он стреляет, – не понимал. Попадали его пули в цель или нет, он не знал, стрелял, перезаряжал и снова стрелял. Стало как-то зябко, и поступила команда прекратить стрельбу. Николай сел на дно траншеи. Его знобило, и было холодно. Только теперь с изумлением понял, что на нем остались только нательная рубашка, брюки да валенки – тулупа, гимнастерки, шапки, вещевого мешка не было. Начал осматриваться по сторонам, увидел в траншее еще одного солдата в гимнастерке без тулупа. К нему подошел командир отделения, неся солдатскую шинель:

– На, одевай, а то замерзнешь.

Николай взял шинель и хотел ее надеть, как вдруг увидел на рукаве кровь. Отворот шинели был продырявлен и весь в крови.

– Одевай, ему уже не поможешь, а нам воевать надо.

Николай начал оттирать застывшую кровь руками. Мыслей не было. Как-то жизнь остановилась. Он надел шинель, и они пошли по траншее собирать убитых. Были и наши солдаты, и немцы. Немцев выбрасывали за бруствер траншеи, наших выкладывали к печи у разрушенного здания. Недалеко был слышен гул боя. Вдруг что-то завыло и раздались разрывы.

– Ложись, всем в траншею! – крикнул кто-то, и Николай упал на дно траншеи.

Вокруг рвалось и сыпались комья земли, больно что-то ударило по голове, кругом стоял сплошной грохот. Хотелось вскочить и бежать отсюда. Бежать. Стихло, и он услышал голос командира отделения: «Немцы!» Винтовка была рядом, он нашел патроны, перезарядил ее и лег на бруствер траншеи. Сколько длился тот бой, он не помнил, с оставшимися солдатами был переброшен на другой конец деревушки, и они отражали там очередную атаку немцев. Опять начался обстрел, и так продолжалось до самой темноты.

– Когда же это закончится? – постоянно возникала мысль у Николая.

Поздно вечером Николай был в немецком блиндаже, нашел место у входа, хотелось присесть и заснуть. Про еду не думал, хотя прошли почти сутки, как он ничего не ел. В блиндаже появился старшина. Увидел Николая и улыбаясь подошел к нему.

– Живой. А я знал, что будешь жив, вот твой вещмешок и твой полушубок. А куда ты забросил гимнастерку, не знаю. Не нашел.

Подал его полушубок и мешок.

– Не ты первый. Кто первый раз идет в атаку, часто так бывает, и, знаешь, они остаются живыми. А гимнастерка тебе будет.

Их накормили поздно ночью, только он задремал – разбудили. Командир отделения собирал остатки их взвода в траншее. Холод и усталость сжимали тело, хотелось лечь на дно траншеи и спать. Командир отделения приподнял руку и довольно громко произнес:

– Что носы повесили? Слушай задачу. Сейчас будем совершать марш, к утру надо быть на новых позициях. Там и будем отдыхать.

На ходу Николай засыпал, тыкался в спину впереди идущему и просыпался. Сколько они шли и куда, им было неведомо. Да и зачем это солдату? «Скоро ли придем? Передохнуть бы», – такие думы окутывали сразу, когда натыкался на очередное препятствие. Впереди послышалась стрельба, он не знал, что на них напоролись немцы, которые отходили на другие позиции и сбились с дороги. Завязался бой.

Николай открыл глаза, в стороне был виден свет, ходили люди и тени от света, поэтому, сколько людей и что они делают, понять не мог. Пытался повернуть голову, снова свет пропал. Когда открыл глаза, был день, его несли на носилках.

– Что, очнулся? – услышал чьи-то слова Николай.

Их грузили в санитарные машины, чтобы отвезти на станцию к поезду. Торопились, стояла суета, крики и брань.

– Поезд ожидать не будет, ту-ту – и пошел, а я что буду делать с лежачими? – кричал кто-то рядом с Николаем.

Только сейчас Николай начал ощущать, что он перебинтован и не может пошевелиться. Почувствовал боль, но, откуда она идет, понять не мог. Клонило ко сну. Подняли носилки, боль пронзила все тело. Пришел в себя уже в поезде.

В госпитале он встретил еще одного солдата из своего взвода, который рассказал про тот бой. Из их взвода в живых осталось трое, может, еще кто-то жив, но он видел только командира отделения, да вот они вдвоем. Остальные там полегли, но немцев не пустили дальше, на подмогу подошли остатки роты, добили немцев и взяли несколько человек в плен.

Николай быстро шел на поправку. Писал письма матери, а получил одно и был очень рад, и такая жалость к матери и родному селу была, что слезы выступили. А чтобы время быстрее шло, стал лежачим помогать, да и тянуло его с людьми поговорить. В палате лежал старшина, весь побитый осколками, оказалось, его раны уже четвертый раз в госпиталях зашивают. Говорит: «Невезучий я какой-то, вот уже скоро год, как призвали, а до фронта ни разу не добрался, правда, один раз почти до передовой дошли, и опять ранило. И все эти проклятые немецкие бомбардировщики, до чего же противные, как коршуны с когтями, и, кажется, на тебя кидаются. Всё под бомбежку попадаю, и изрешетят всего, и так уже четвертый раз меня врачи латают. И пришел я к такому пониманию: создали, собрали люди для уничтожения себе подобных разного оружия, и когда оказывалось оно в руках человеческих, то на людей и обрушивалось, где бы они ни находились – на передовой, на марше, в воздухе, в воде или в тылу, не важно. Взял я на себя часть всем предназначенного, может, сохранил других, притянул к себе эти самолеты и бомбы, а они могли быть на передовой сброшены, где шел бой. Получается, что и я был на передовой в бою».

Интересный был человек этот старшина из далекой Сибири и стрелок отменный, много занимательных историй рассказал, часть запомнилась и на душу легла.

Утром зашел врач в палату, осмотрел Николая и говорит: «Завтра на комиссию, выписывать будем».

***

Сейчас он опять в той же дивизии, и их перебрасывают к новому месту после доукомплектования. Говорят, наступление будет. Стоял по-весеннему теплый день, уже кое-где начинали работы в огороде. Мысль возвращалась к родным местам, к матери и сестрам. Кто там будет им помогать с весенними работами? И Николай стал перебирать, что могут дома сделать сами, а где придется, кого-то просить. Самое трудное – это вспахать огород. Конечно, мешки носить – дело тоже нелегкое, но как-то вдвоем можно снести. Так в мыслях и задремал, когда послышалось: «Воздух!»

Колонна машин остановилась.

– Всем от машин, ложись! – неслось над колонной.

Николай спрыгнул, отбежал в сторону и, зацепившись за торчащий пень, упал, больно ударившись боком. Вдруг раздались такой жуткий свист и вой, что он хотел вскочить и бежать, бежать. Он попытался привстать и опереться на руки, но руки не слушались. Почувствовал, будто какая-то сила прижала его к земле и не давала возможности встать и бежать. А вой нарастал, и казалось, земля разваливается. Снова грохот, разрывы, вой. Николай помнил только, как его подняло, а дальше пустота. Война собирала свою дань. Когда пришел в себя, его везли в госпиталь, вспомнился старшина с его повествованием о своих ранениях. Получается, и он, Николай, взял часть причитающегося людям.

В госпитале на этот раз выздоровление шло медленно. Мать прислала письмо, из которого было видно, она очень рада, что он в госпитале. Писала обо всех домашних делах, из письма получалось, что живут они хорошо и весело, только Николай понимал, что пишет мать так, чтобы не огорчать сына. От отца вестей никаких. Николай тяготился лежанием и всячески предлагал помочь по палате. А больше всего хотелось ему что-нибудь делать на улице, на свежем воздухе. В палатах как-то притихли все, тревожные шли сообщения о положении на фронте. Из госпиталя его выписали, когда уже лето пошло на вторую половину. Жаркое лето.

На плоты грузились ночью. Старались не шуметь и выполнять все быстро. Николай переправлялся на вражеский берег на плоту, на котором находился командир батальона. Николаю определили место в конце плота, он должен был длинным шестом толкать плот и управлять им. Командир батальона, майор, был невысокого роста, но крепкий. Ноги толстые, и стоял он на них уверенно и ходил, немного загребая левой ногой, но это было видно, когда на него смотришь сзади. Сила в нем чувствовалась недюжинная, его в батальоне уважали и боялись. Ни одно предложение в его речи не обходилось без мата. Он и хвалил, и ругал матом.

Батальону предстояло переправиться на другой берег реки, захватить плацдарм и удерживать его. «Вглубь не продвигаться», – так была сформулирована задача командиром взвода, старшим лейтенантом, перед самым выходом с занимаемых позиций. Батальон укомплектовали недавно, но за короткое время во взводе уже гласно или негласно сложили свое мнение почти о каждом вновь прибывшем. Что узнавали о новичках в тех условиях? Давно ли служит, участвовал ли в боях, а не земляк ли? Дальше разговор шел о жене, есть ли дети, живы ли родители. Накануне с того берега вернулись разведчики, их у реки встречал наш дозор. В дозоре было трое: пожилой сержант и Николай с солдатом-одногодком, который прибыл с пополнением и был в таком деле первый раз. Конопатый, с небольшими глазками и с улыбкой, которая не сходила с лица.

– Как там? – спросил шепотом сержант.

– Скоро узнаешь, – в шутку ответил разведчик. И они пошли незаметно вдоль берега, видимо, докладывать командиру.

Вообще-то, разведчики – народ неразговорчивый и очень уж гордый. Но их уважали, непростое это дело – шастать среди немцев в их тылу. На этом участке было как-то необычно тихо. Сменили их дозор на самом рассвете. Николай уже клевал несколько раз носом, тихо сопел сержант, видно, спал, но спал чутко и тревожно. Конопатый лежать спокойно не мог, все время что-то поправлял, двигал ногами, поворачивал туда-сюда голову. Николаю пришлось тихо произнести: «Беспокойный ты, не торопись, хватит и на тебя войны». Он толкнул сержанта ногой, и тот проснулся, к ним тихо подползала смена. Вернувшись во взвод, они отдыхали недолго. Как говорил сержант – только прикорнули, как командиров отделений вызвал командир взвода. Сержант пришел назад быстро. Ставилась задача готовиться к переправе. Когда переправляться, не уточнялось. Оно и так понятно.

– Скорее всего, ночью или завтра утром, – подытожил сержант свое краткое сообщение. – Мы будем сооружать плоты со всеми мерами маскировки, комбат просил передать, что ноги повыдергивает, если вскроется подготовка.

Непростым делом оказалось строительство плотов. Только к полудню начало проясняться, как и что нужно делать. Ближе к вечеру два плота были готовы. Проверить, как идут дела, прибыл командир батальона, его сопровождал командир взвода. Комбат был в маскхалате, подошел к плотам и разразился такой бранью, что притихли в лесу птицы. Николай с конопатым принесли бревно и так и застыли с ним, слушая разнос комбата. Так же внезапно майор прекратил разнос и начал по-деловому объяснять, что, зачем и куда. Работа пошла быстро, майор, работая, со всеми шутил и расспрашивал. Николай вместе с ним связывал бревна и отвечал на его вопросы, а еще поражался его разговором одними матами. Видно было, что он человек незаносчивый и необидчивый, но строгий, когда касалось дела. Через час общения он полюбился солдатам, и, когда попросил табачку, к нему потянулось несколько рук, а взял он самокрутку солдата в годах, которого звали все Лукич. Он прибыл в батальон недавно, но, как выяснилось, уже побывал в бою.

– Ишь, как ладно скрутил, – и добавил мат, так он поблагодарил солдата.

– Верчу их с самого детства, как себя помню. По маленству отец еще давал подзатыльник, а потом махнул рукой, – отвечал ему с серьезным видом Лукич.

– Хорошая самокрутка. Ну что, готовьтесь основательно, завтра будем на том берегу, кто там поможет? Ясное дело, немец, – и пошел, косолапя, дальше, где опять был слышен шум, но не такой, как был здесь.

К ночи доставили ужин, выдали по сто граммов водки. Казалось, только прилегли, как уже надо вставать. Чуть начало светать, а плоты уже были загружены и отплывали на другой берег.

Батальон оказался на том берегу без единого выстрела. Быстро были на высотке, что возвышалась недалеко от берега. Здесь, на склоне, готовился командный пункт комбата, связисты тянули провода. Взвод получил задачу срочно окапываться, и Николай копал траншею. Впереди виднелась деревня, их соседняя рота должна была провести разведку и захватить ее. Тихо было вокруг, будто и нет войны. Тревожила Николая тишина. Поднялось из-за леса солнце, вдруг возле деревни послышалась стрельба. «Началось», – подумал Николай. Многие приостановили работу и вглядывались туда, где разгорался бой. Недалеко из уже вырытого окопа за боем наблюдал в бинокль комбат, и было слышно, как кого-то осыпал матами.

Командир взвода отчитывал сержанта, что медленно оборудуются окопы и траншея не готова. Быстрее замелькали лопатки, подносились боеприпасы, правее окопа Николая бронебойщики оборудовали свою позицию. «Неужели танки пойдут?» – пронеслась мысль у Николая. К нему в траншею спрыгнул Лукич и, будто услышав раздумья Николая, закуривая самокрутку и кивая в сторону бронебойщиков, произнес:

– Да на войне все может быть: и танки, и самолеты, и артиллерия ударит, и «милый» «Ванюша».

Николай его разговор не поддержал, и Лукич замолчал. Бой откатывался дальше – за деревню. Комбат вызвал двух командиров рот, и было видно, как показывал им что-то по карте.

– Видно, будем менять позиции, – изрек пробежавший мимо них сержант.

– Смотри, связисты зашевелились, значит, пойдем в деревню, – поддержал сержанта Лукич и заспешил в свой окоп.

Вскоре батальон окапывался недалеко от деревни, углубившись от берега реки километра на полтора-два. Подготовленные немцами траншеи оставались позади. Снова рыли окопы и траншеи, немцы пока не беспокоили. Солнце уже поднялось высоко и хорошо припекало, хотелось есть и пить. «Когда будет и будет ли та еда?» – невеселая мысль кружилась в голове. Николай заканчивал маскировать бруствер окопа, как послышался вой и раздались разрывы. Начал стрелять немецкий миномет «Ванюша». «Сейчас задаст», – пронеслось страхом по всему телу. Разрывы мин были видны в деревне. С того берега открыла огонь наша артиллерия. Потом будто время остановилось. Немецкая артиллерия открыла ураганный огонь. Николай сидел на дне окопа, вжавшись в землю. Когда стихло, выглянул и увидел цепь немецких солдат. С наших окопов раздались выстрелы, стрелял и Николай. Потом немцы побежали – и снова обстрелы, немецкие цепи появлялись и отступали. Вечером показались танки, по ним била наша артиллерия, но несколько танков подошли к окопам, один задымил, а два шли по нашим окопам, один загорелся. Николай видел фигуры немецких солдат и стрелял короткими очередями. Живы были и бронебойщики, только они отстреливались из автоматов. Наконец и прорвавшийся танк задымил.

Николай сидел на дне окопа, болела голова, очень хотелось пить, отстегнул фляжку и сделал несколько глотков. Начал более ощутимо воспринимать окружающий мир. Оставалось совсем мало патронов, где их взять? Впереди горели танки, лежали немецкие трупы, позади горела деревня, казалось, вокруг нет никого живых. Во всем теле чувствовались слабость и дрожь. Надо было добыть патроны. Николай приподнялся и переполз в соседний окоп. На дне лежал изуродованный взрывом солдат, в стороне валялся солдатский мешок, Николай наклонился и, не опускаясь в окоп, достал его. В мешке лежали граната и патроны, дисков на два. Николай вернулся назад и стал набивать диск автомата. Проверил свою гранату и положил в нишу. Неужели никого нет вокруг? Послышалось, будто кто его звал? Это послышалось. Что же дальше делать? Опять кто-то зовет.

– Никулин, ты жив?

Николай узнал голос сержанта. Выглянув, увидел, как вдоль окопов ползет сержант с автоматом.

– Я здесь, – отозвался Николай.

– Ото, хорошо, Никулин.

Рядом послышался голос:

– Эй, кто там?

– Это, наверное, бронебойщики, – подал голос Николай.

– Ото, хорошо.

Сержант спрыгнул в окоп к Николаю, был он весь закопченный, только сверкали глаза да зубы.

Они молча смотрели из окопа на свою дневную работу. Солнце уже село за деревья, наступали сумерки, было тихо.

– Немцы скоро полезут собирать своих, могут и сюда забрести. А хорошо мы им дали. Давай, Никулин, ползи налево вдоль окопов, а я направо, и, кто есть, собираемся в немецких траншеях.

Они вылезли из окопа и поползли каждый в свою сторону. Окопы то здесь, то там стали оживать. Николаю становилось веселей и радостней. Было несколько раненых, помогали им, выносили из окопов. Вдруг застрочил пулемет – и опять тихо. Есть, оказывается, живые люди.

Из батальона осталось не больше роты. Командира взвода заменил сержант, а Николая он назначил командиром отделения, в котором было шесть солдат. Жив был и командир батальона, его ранило в руку.

Поздно вечером заняли оставленные накануне немецкие окопы у деревни. Ожидали, что с той стороны реки прибудут части и сменят батальон. Сносили к реке раненых, но подкрепление и смена на эту сторону не переправлялись. Майор в начале ночи проверял, как подготовились к отражению немцев. Он шел со старшим лейтенантом, замещавшим командира роты, и ругался. Траншея и окопы были подготовлены для отражения атаки со стороны реки, а не деревни, за это и материл комбат старшего лейтенанта. Николай поднимал уставших солдат отделения и требовал оборудовать окопы по-новому. Кое-что было сделано, но абы как. Люди устали, и к полуночи их сморил сон.