Читать книгу: «Четыре фрейлины двора Людовика XIV», страница 4

Глава седьмая

Любовные заботы. – В лесу. – Слепой и безрукий. – Ужасная встреча. – Слепой ясно видит!

Ален был не один. Один он не пришел бы. Он имел при себе, точно надзирателями, своих товарищей и добрых друзей Шарля Севиньи и Генриха-Ротелина.

Отправляясь на эту прогулку, они все надеялись воспользоваться сотнями случаев, нередко представляющимися в прогулках этого рода, чтобы присоединиться к своим возлюбленным, побеседовать с ними и повеселиться.

Разве накануне Мария Фонтанж не обещала этого, равно как и её подруги Анаиса и Клорида?

Да, но коварные увёртки маркизы Монтеспан пошли как раз наперекор всему.

Если бы ничего не противодействовало желаниям обоих молодых влюбленных офицеров, состоящих при дворе, то они имели бы свободное время приблизиться к своим красавицам и с ними побеседовать, потому что общее внимание было обращено в это время на другое, более высокое, чем они; оживление и пылкость короля бросалось ясно всем в глаза, и общие взоры обращались к светилу, пробудившему всех.

Г-жа Монтеспан торжествовала, но начинала уже бояться, завидев пожар там, где она полагала только забросить одну искру, ею овладевал страх при виде этого слишком большого успеха.

Ален, принужденный таким образом сохранять указания и примеры друзей, не мог, значит, приблизиться к Марии во всё время первой половины охоты Он от досады грыз себе кулаки, не будучи в состоянии ясно объяснить себе, насколько далеко зашли дела, а также до какой степени все это грозило разрушением его сладчайших надежд.

Более прозорливые и посвященные в придворные нравы, Шарль и Генрих отдаляли его как можно далее от действительности, стараясь продолжительнее удержать его мечты, и тем самым сами себя лишали удовольствия, на которое они заранее рассчитывали.

Но со времени привала, когда король предложил Марии свою руку и посадил её рядом с собой, что-то пронзающее и ледяное вонзилось в грудь моряка.

Друзья его, наблюдавшие за ним, заметили его мгновенную бледность, с этого времени также омрачилось его чело густым облаком, которого не в силах были разогнать самые веселые рассказы.

Несколько дней тому назад это было бы совсем иначе, но его последний разговор, не уменьшая его любви, выказал ему его невесту в другом совсем неожиданном свете, который его сперва опечалил, а теперь просто страшил.

Он имел пылкую голову, решительный характер, и законы этикета, управлявшие светом, в котором он случайно находился на это время, его не обуздывали. Ничто не удерживало Алена, и он поклялся сам перед собою подойти ближе к Марии и говорить с ней. При вновь начинавшейся охоте, когда все садились на коней, он приложил все старания для удовлетворения своей единственной заботы.

Но прежде всего ему надо было отдалиться от своих друзей, чего он и достиг в минуту беспорядка и тесноты; а потом, – это было среди леса, – он постарался набрести на след короля.

Последнее было труднее всего, так как он совсем не знал местности, а также ему мешали звуки сигналов, доходившие до него совершенно фальшиво. Он заблудился, как только можно заблудиться в этих лесах, изрезанных широкими дорогами, оканчивающимися полукругами и перекрестками, на которых столбы, с пригвождёнными к ним указательными пальцами, указывали вам тот путь, который вам следует избрать.

Это было одно из тех мест, которые заботливо оберегаются собственно для охот, чтоб принудить дичь прилетать почти под самое королевское ружье; по нему также часто проезжали как охотники, так и экипажи, которые здесь иногда останавливаются и назначают свидания.

Ален, стараясь выбраться из этого лабиринта, направил свою лошадь к указательному столбу, врытому в центре, чтоб прочесть надпись на нём.

Измятая трава доказывала, что охотники тут уже проехали. Но, что ещё более привлекло внимание молодого моряка, так это два человека, сидящие на маленьком холмике, служившем основанием столба.

Это были двое нищих весьма перимечательной наружности.

Все деревни были запружены ими, но эти, верно лучше других знакомые с хорошими местами, явились сюда, на ту дорогу, по которой должна была проезжать королевская охота. Один из них, большего роста, с длинной палкой в руке, едва двигался, другой же, ростом поменьше, безрукий, казался ещё жалостнее первого. При приближении моряка, они приободрились, привстали и, взглянув один на другого, протянули чашки, бормоча неясными голосами:

– Добрый господин, сжальтесь над двумя несчастными, которые не в силах зарабатывать себе пропитание.

Ален остановил свою лошадь, чтоб подать им милостыню и расспросить о дороге у безрукого.

Они воспользовались этим случаем, чтоб вновь дружно завопить:

– Два несчастных искалеченных, подайте ради Христа!

Вся фигура и звук голоса большого нищего его поразили, эта длинная седая борода, падающая на его груди и звонкий голос обратили на него внимание моряка.

– Какая же у вас болезнь, бедные мои? – спросил он их.

– Ох! разве вы не видите ее, сударь? Я потерял руку при сражении, а мой товарищ…

– Я ослеп: подайте ради Бога! – простонал другой.

– Вот как, – сказал наш герой, улыбаясь; – вот чудо, а я считал тебя только калекой!..

– Что же делать, ваше благородие, – сказал плут, совершено приподнимая оборванную повязку, падавшую ему на глаза и смотря на своего собеседника, двумя совершенно ясными и особенно бесстыжими глазами, – в настоящее время необходимо иметь несколько недугов, времена такие уже тяжкие!

– Вот, возьмите, сказал Ален, удваивая ту сумму, которую он хотел сперва бросить. – Это не для того, чтоб вас поощрять, но это потому, что я особенно доволен снова тебя встретить, ты, бродяга с повязкой.

– Вы слишком добры, ваше благородие; вероятно, я никакого вреда вам не сделал, не правда ли? Я также очень рад вас видеть.

– Ба! если это правда, то ты поговоришь со мной откровенно.

– Разве я до сих пор говорил вам то, чего нет, или давал дурные советы?

– Не в том дело; откуда ты меня знаешь? Я хочу этого добиться.

– О! что до этого, вы себя слишком утруждаете из-за ничего… Я вас видел в одном месте, спросил ваше имя. Мне его сказали и я его помню; у вас одно из тех мужественных и откровенных лиц, которые не забываются… вот и все.

– Ты лжешь. Подожди, а как же ты знаешь, что у меня на корабле находится сын этого разбойника Пьера Кольфа? А! а! ты смущаешься?

– Ах! – сказал нищий. – Ну что касается головы, то вы можете похвастаться, что она у вас есть, вы… Вы не вполовину бретонец.

– А ты, мне кажется, также не из последних плутов и проныр. Определённо во всё это вмешивалась судьба и не хотела, чтобы его любопытство было удовлетворено.

– Будьте осторожны, – сказал безрукий.

– Тьфу пропасть! что там? – воскликнул моряк, выведенный из терпения.

– Тише! тише! – сказал мнимый слепой, – Надень мне скорее мою повязку. Ну, торопись…

И, к своему великому изумлению, Ален увидал искалеченную руку этого нищего, вытягивающуюся из-за пустого рукава, увидал также обе его руки, совершенно проворно поправившие перевязку, покрывающую глаза его товарища.

Потом этот мошенник нового рода подобрал свои руки и, приняв буквально жалкий вид, сделался снова безруким.

– Будете ли вы наконец отвечать, мошенники? – сказал Ален, так бесцеремонно посвящённый в одно из обыкновенных по-видимому явлений Двора Чудес.

– Разве вы не слышите? – сказал слепой, – Охотники возвращаются по этой дороге… Ну, Жано, прибавил он, нанося очень меткий удар палкой в подколенки своего проводника, – живо на колени против этого столба, чашу вперед, и запоем гимн Св. Роха.⁸

– Клянусь честью! вы самые наглые бездельники… Я чуть-чуть не доставил себе удовольствие…

– На нас донести?.. О! я ничего подобного не боюсь с вашей стороны, ваше благородие, а так как я начал уже вам высказывать свое доброе намерение, то вот вам ещё совет: вы до сих пор ещё не нашли хозяйку платка?

– Нет.

– Но вы сберегли, конечно, эту безделушку?

– Да, он здесь при мне, под моим платьем.

– Отлично: берегите его получше… с большой заботливостью… мне кажется, что вы не замедлите вскоре узнать, кому он принадлежит. Во всяком случае, не выпускайте его из рук!.. а главное не позволяйте себе увлечься лаской этой особы.

– В этом и состоит весь совет?

– Нет… последнее слово: если вы благоразумны… то поворотите назад и не пытайтесь набрести на следы короля!

– Что же делать, необходимо нужно…

– Берегитесь! слушай!.. – воскликнул безрукий.

Следуя указанному плану, он опустился на колени с своим товарищем, начав друг перед другом жалобно напевать известный гимн Св. Роха и его собаки.

Верховые, которые уже за несколько минут до этого слышны были по лаю гончих собак и дрожанию земли, вдруг выехали из-за деревьев, как настоящий вихрь, наполняя все аллеи; все они имели блестящий, но запыхавшийся вид, точно в головокружении.

Олень, выгнанный в третий раз и всё ещё скрывавшийся, появился с быстротою стрелы у края одной из аллей, в которую стремительно бросились все собаки, охотники, кавалеры, амазонки и экипажи. Поднялся страшный шум от звуков труб и рожков, крики, ропоты, возбуждение, взрывы хохота; настоящий вихрь празднующей и радостной компании.

Весь легион дефилировал, прыгая, галопируя, подобно Фантастической охоте, перед Аленом, неподвижно сидящим на своей лошади, которая от нетерпения становилась на дыбы, но сдерживалась мощной рукой седока.

Он пропустил всех мимо себя, ища в толпе взглядом, полным душевного беспокойства, одно лишь лице, одну лишь особу в этом мире, одну амазонку между этим муравейником.

Что значило для него всё остальное!

По всей вероятности, его никто не приметил, так исполнен был каждый из них восторгом; по крайней мере никто не обратил на него внимания; но и он также не видел того, что так старался увидать.

Никто более уже не проезжал, последние из охотников быстро удалялись, он намеревался присоединиться к ним, в уверенности, что Мария Фонтанж ускользнула от его внимания, среди этих торопящихся куда-то и стремящихся групп.

Он уже взялся за поводья, чтоб пустить свою лошадь вперед, как вдруг внезапный шум остановил его.

Это были также охотники, но менее первых торопящееся, они ехали тихой рысью.

Необъяснимое впечатление, впрочем неудержимое, пронзило его сердце и воспламенило его ревнивый инстинкт.

В то же время, он увидал своего нищего, авантюриста с повязкой на глазу, который самым энергичным образом подавал ему знаки, чтоб он удалился.

Но это было причиной, заставлявшей его остаться.

Деревья были густы, но в настоящее время года они были ещё без листьев, так что сквозь них он не замедлил различить опоздавших.

Предчувствие его не обмануло.

Их было всего двое, кавалер и амазонка, ехавшие верхом на двух лошадях самой тихой и лёгкой рысью.

Хотя он пока мог только различить перья на шляпе одного из них и кончик ленты, придерживающей волосы другой, но тем не менее он их узнал на далеком расстоянии, и страшно побледнел.

Нищий с одного маленького бугорка, на котором он стоял на коленях с своим товарищем, обратился к нему с последним умоляющим движением, означавшим:

– Ради Бога, удалитесь же! Вот где опасность!

Он его увидал, понял его, но остался, как вкопанный в своих стременах, стоя прямо против дороги, по которой неизбежно должна была проехать пара запоздавших всадников.

Они ехали так близко друг подле друга, что ежеминутно касались коленами, и кавалер, разговаривая тихо, совершенно наклонялся к амазонке, чтоб она могла его слышать.

Он был оживлен, весел; она улыбалась, совершенно краснея от счастья.

Так, углубленные своим свиданием, они выехали на перекресток, не подозревая встретить этого запоздавшего всадника, стоящего на углу одной из. дорог, будто часовой на своем посту.

Амазонка заметила его первая, и тогда уже, когда не было никакой возможности изменить направления. Среди своего изумления и своего внезапного страха, она испуганно вскрикнула и едва не упала со своего седла.

– Что такое? – живо спросил её именитый кавалер, прерванный посреди самого интересного разговора. – Что с вами, моя красавица?

Но, следуя по направлению её взгляда и видя его устремленным на этого бледного, неподвижного всадника, мимо которого они проезжали в настоящую минуту, он нахмурил брови, обратил на молодого человека более чем строгий взор и произнес таким образом, чтобы он мог его услыхать:

– Невежа!

Этого же самого взгляда и менее жесткого слова, вышедшего из этих же самых уст, было достаточно, несколькими годами позднее, чтоб окончательно убить Расина.

Ален Кётлогон, бретонец-моряк, не имел натуры поэта, но тем не менее удар был также чувствителен. Однако любовь этого храброго и честного молодого человека получила более сильную рану, чем его законная гордость от этой немилости.

Недостаточно было только нравиться этому блестящему и самодержавному королю, но не надо было также ему досаждать, и если бы только что произнесенное им слово было услышано одним из придворных – и Ален Кётлогон погиб бы навсегда.

Но по счастью, там никого не было, кроме Марии Фонтанж и двух нищих.

Прекрасная амазонка ударила по плечу свою рыжую лошадь, пустившуюся в галоп, король, сообразовавшийся с её малейшими движениями, последовал её примеру, и они исчезли в одну секунду.

Ален проводил их отчаянным, душераздирающим взглядом; судорога изобразилась на всём его лице; страшная мысль пришла ему на ум; но он опомнился, отдалил от себя все чёрные мысли и, обратившись к нищему, приблизившемуся к нему, спросил:

– Где самый короткий путь в Париж?

– Подождите, – отвечал тихим голосом мнимый слепой, как будто он боялся быть услышанным, или желая придать более авторитета своему совету. – Подождите!.. Не все ещё проехали.

Действительно раздался шум колес экипажа, ехавшего неторопливо, запряжённого четверкой лошадей и приближавшегося по той же самой дороге близ большой аллеи, откуда ехали король с Марией Фонтанж.

Глава восьмая

Две гуляющие особы. – Эта хозяйка платка. – Отчаяние всадника. – Прелестная сострадательница.

Хотя воздух был довольно прохладен, но погода была столь прекрасна, что позволяла сопровождать охотников в откидной карете, особенно этим дамам, так тепло укутанным, занимающим этот великолепный экипаж, описываемый нами.

Их было только две; они были укутаны в бархатные шубы густого меха, и лица их были покрыты кружевными вуалями. Хотя они обе казались молодыми, но та, которая занимала место по правую сторону, без сомнения, была старшая из них, это более чувствовалось, чем виднелось. Истинная и невинная молодость выказывается всегда тысячью разными мелочами, которым ни искусство, ни кокетство не в силах помочь, не смотря на все старания.

Разговор их казался очень оживленным и касался, по-видимому, интересного предмета, но дама, сидящая с правой стороны, вела именно эту беседу, подруга же её, более спокойной наружности, ограничивалась только ответами.

Несмотря на всё своё оживление, она приостановилась с видом удивления, заметив элегантного кавалера на перекрёстке, который, в противоположность всему обществу, казалось, собирался обратиться спиной ко всему королевскому поезду, вследствие чего очутился вдруг перед ними, как будто делая нарочно все эти эволюции.

С той и другой стороны выразилось минутное удивление, но, как благовоспитанный дворянин, он поклонился двум прогуливающимся дамам самым любезным образом и приостановил свою лошадь, чтоб дать свободный проезд их экипажу.

Так как они ехали очень тихо, то они могли обменяться вполголоса следующими словами:

– Кто такой?… – спросила дама, сидящая с правой стороны у своей соседки.

– Господин де Кётлогон, жених Марии де Фонтанж, – было ей отвечено.

Прекрасная дама вздрогнула, как будто это объяснение имело для неё какой-нибудь особый интерес.

Странная улыбка пробежала по её милым чертам, немного пасмурным до этого.

– Милостивый Государь!.. Позвольте?.. – сказала она, приглашая к себе молодого человека и голосом и жестом руки. Он вновь сделал быстрый поворот на своей лошади и подскакал к карете, держа шляпу в руке. Здесь-то ясно выказалась его чрезвычайная бледность и поразила собою прелестных дам. Однако, одна из них, а именно первая, казалось, очень желала его удержать и рассматривала его с необыкновенным вниманием.

– Разве охотники поехали не по этому направлению?.. Мне казалось, по доходившему до нас эхо, что они проехали здесь и отправились по долине Принцев.

– Действительно так, сударыня.

– Но, значит, вы не принадлежите к охоте, так как вы едете к ней спиной.

Губы моряка отвечали с легким содроганием:

– Я более в ней не участвую, сударыня.

На лицах обеих дам выразилось сильное удивление.

– Может быть, с нашей стороны будет нескромно попросить вас проводить нас несколько шагов, чтоб вывести нас на настоящую дорогу.

Младшая жестом подтвердила эту просьбу, и Ален, находясь между двух огней, счел себя обязанным хотя на время отогнать от себя свои тяжёлые мысли и придать своему лицу на сколько только возможно приятное и довольное выражение.

– Я готов к вашим услугам, сударыня, – сказал он, – и очень счастлив, что могу служить вам.

Сказав это, он направил свою лошадь рядом с каретой, и поехал по правой стороне, то есть около старшей и более любопытной из двух, она же, казалось, проявляла более интереса к его особе.

– Я не очень скромна, – сказала она, – как будто она его хотела заставить говорить о его собственных делах, – хотя вы думаете и не желаете более участвовать в охоте, но я видела вас на завтраке в Марли?…

– И, – прибавила живо дама, сидящая с левой стороны, – при последнем приеме в Версале.

– Действительно я там был, сударыня, но, как всякий вновь приезжий, я был так ослеплен и смущён всем виденным, что только любовался всеми, не заметя никого в частности, что, конечно, лишило меня счастья заметить вас.

– Не дурно, молодой, человек, – сказала с усмешкой старшая дама. – Но вам не нужно извиняться. Все знали, что вас привлекло на этот прием, и причина была вполне законна Разве вы не желали именно приблизиться к девице Фонтанж, вашей невесте, если только мне верно было передано?

Густое облако вновь покрыло чело молодого человека, и его бледность, немного было исчезнувшая перед тем, вновь выступила с большей ещё силой.

– Прошу вас извинить меня сударыня, – сказал он, – вот верная ваша дорога; доехав до конца этой длинной аллеи вы увидите охоту, или найдете кого-нибудь более сведующего указать вам её.

– Как, сударь, вскрикнула дама, вы отказываетесь быть моим кавалером!..

– К сожалению, сударыня, но те причины, которые принудили меня оставить охоту, когда я имел. честь встретиться с вами, требуют…

– Боже мой, при виде вашей бледности можно предположить, что вы больны? Вы страдаете?

– Очень сильно, сударыня.

– Я понимаю, внезапная боль.

– Это верно; я чувствую себя совсем дурно.

– Сойдите тогда с лошади, и займите место вот здесь против нас, в карете.

– Очень вам благодарен, но…

– Это значит, вы отказываетесь?

– Я не могу сопровождать вас, куда вы едете!

– Вы говорите довольно загадочно; или, извините мою нескромность, моя подруга, – сказала она, указывая на свою собеседницу, – скажет вам, что мое звание и мое положение иногда дают мне на то право. С вами случилось несчастие или какое-нибудь горе во время этой веселой поездки? Увы! у кого нет своего горя?

В это время подул лёгкий, но свежий ветерок, и прекрасная собеседница закашлялась, при чём она должна была вынуть из муфты платок, который и приложила ко рту.

Это дуновение долетело также и до Алена и обдало его запахом духов, которыми был пропитан батистовый платок.

Он вздрогнул и невольно бросил взгляд на даму, который проник даже сквозь её вуаль.

Он узнал запах платка, найденного им ночью у церкви Св. Якова.

Самый странный случай поставил его в одну из самых критических минут его жизни, в присутствие таинственной женщины, на которую ему указал его старый нищий.

Но теперь, находясь в каком-то жгучем лихорадочном положении, он не думал более о возвращении обратно, а желал только наверное узнать, с кем он имел дело. Во всяком случае это был кто-нибудь из хорошо знающих придворные дела.

– Господин Кётлогон, – сказала она, – вы напрасно вооружаетесь скромностью, вы приехали из Дюнкерка по двум причинам… обе они очень похвальны.

– Я вас не хорошо понимаю, сударыня…

– Разве не для того, чтоб быть вместе и видеться с своей невестой, а также требовать награды за свою храбрость в последнем походе?..

Он тихо и отрицательно покачал своей выразительной головой.

– Но, милостивый государь, – вмешалась живо младшая из дам, – Мария Фонтанж всё может сделать для вашего повышения.

– Mademoiselle Бовё права, молодой человек, ваша невеста может всё, после той милости, которая была ей оказана сегодня только королем на привале в Марли.

Значит, молодая особа, сидящая в карете, была девица Бовё, – но кто же была эта дама?

– Ко всему этому, – продолжала эта последняя, заметив сильную дрожь, пробегавшую по нему всякий раз, когда упоминалось имя его невесты, – в случае недостаточности слов девицы Фонтанж, я буду счастлива воспользоваться для такого любезного человека, как вы, своим влиянием, которое я ещё сохраняю. С нынешнего же дня я желаю говорить о вас с королем.

– Обо мне, сударыня! – вскричал он в ужасе.

– А отчего же нет? Кто же более вас этого достоин?

– Воздержитесь от этого и для себя, и для меня.

– Отчего это?…

– Потому что вы подвергнете опасности, без малейшей для меня пользы, то влияние, которым вы пользуетесь.

– Я… – маркиза Монтеспан!

– Госпожа Монтеспан! – повторил он с удвоенным изумлением и душевной тоской.

– Разве я вас пугаю?

– Нет, маркиза… но меня страшит моя судьба.

– Прошу вас, перестаньте говорить загадками, я подала вам пример откровенности. Что могло произойти со вчерашнего дня между вами, вашей невестой и королем?

– Я вам буду отвечать, так как вы меня спрашиваете. Я стоял у этого перекрестка, на том самом месте, где вы меня встретили, менее получаса тому назад, как вдруг мимо меня проехали две особы, один кавалер и амазонка.

– Ах! да, – сказала маркиза с язвительным выражением, – король и девица Фонтанж!.. Ах! вы там были!.. Я начинаю понимать.

– Не знаю, подстрекаемый каким то демоном или наверное сходя с ума, я сделал движение, чтобы приблизиться к ним, и помешал таким образом их весьма дружескому разговору.

– Доканчивайте! Доканчивайте!

– Девица Фонтанж пришпорила свою лошадь и отвернулась, чтоб меня не видать, а король бросил на меня такой взгляд и сказал такое слово, которого я никогда не забуду. О! оскорбление!.. и мне!.. – пробормотал он с стиснутыми зубами и с сжатыми кулаками.

– Несчастный! – вскричала маркиза. – Молчите!

– О! не бойтесь ничего, сударыня, так как я ведь их не раздавил на месте, то все кончено. Небу было угодно, или оно дозволило, чтоб мое отчаяние превзошло мой гнев.

– Бедный молодой человек!.. – сказала вполголоса девица Бовё, бросая на него трогательный взгляд.

– Я понимаю эти вещи! – сказала маркиза. – Гей! что такое?

– Это сбор.

Охота приближалась к концу, олень застигнутый при выходе из болота, вернулся на свои первые следы, чтоб спуститься именно в полукруге аллеи, по которой проезжали наши три особы в пятидесяти шагах от них. Скакала толпа охотников, свора собак так ревела, что заглушала даже эхо, трубы били сбор.

– Я расстаюсь с вами, сударыни, – сказал Ален.

– Одну минуту только, – сказала маркиза; – посмотрите же туда! Наступил конец драмы.

Обер-егермейстер подавал королю нож, чтоб нанести последний удар побежденному оленю и сдерживаемому в одно время и собаками и охотниками.

Один из последних отрезал ногу животного и подал её королю.

В продолжении какой-нибудь минуты продолжалось возбужденное в высшей степени внимание и ожидание среди этого сборища придворных, одержимых каким-то фанатизмом до всего того, что касается этикета, и всегда беспокоящихся о том, куда дует ветер.

Кому Людовик XIV преподнесет этот трофей? Если бы тут присутствовала королева, он принадлежал бы ей по праву. Но в отсутствии королевы, уже давно удаленной от всех этих весёлых празднеств, кто будет отличён этим безмолвным почтением, кто имеет такую же власть, как королева над монархом? Все, обладающие хорошим зрением, тотчас заметили приближавшийся экипаж маркизы. Осмелился ли Людовик XIV в первый раз, лишить её отличия, к которому он сам её приучил?

Он решил вопрос, не выказав ни малейшего колебания.

По его приказанию, обер-егермейстер, преклонив одно колено, подал ногу пойманного оленя Марии Фонтанж, которая, обезумев от гордости, едва не упала в обморок.

– Ах! государь мой, – сказала она, опираясь на его руку, которую он ей предложил, – вы меня ослепляете счастьем.

И весь двор преклонился, дрожа от восхищения, преклоняясь перед той, которую милость короля официально посвятила в его фаворитки.

Экипаж г-жи Монтеспан и лошадь Алена стояли довольно близко и на довольно возвышенном месте, так что от их взора и слуха не скрылось ни одной подробности всего происшедшего, а также они хорошо могли угадать, по изумлению лиц, слова, которыми обменивались придворные.

– О стыд!.. – пробормотал честный бретонец.

– Молодой человек, – сказала ему маркиза, – вы были правы, что не положились на мое влияние, я его считаю окончательно в упадке… Но терпение… я сильнее, чем это воображают… А что касается до вас, то вы теряете невесту, это правда, но у вас остаётся союзница.

– Увы! сударыня, ни вы, ни кто другой, не в состоянии более мне помочь, мне ничего более не остается.

– Что вы! А месть?

Сказав это слово и сопровождая его каким-то неумолимым выражением, она приказала своему кучеру присоединиться к охоте.

Что касается Алена, то он уже обернулся назад и на этот раз безотлагательно возвращался в Париж в лихорадочном состоянии, смешанном с бредом.