Читать книгу: «М.Ю. Лермонтов. Фантазии и факты», страница 6

Столичный период с 1838 по 1840 год. Новая попытка дискредитации и убийства Лермонтова

3 января 1838 года Лермонтов, проделав долгий путь из Тифлиса, прибыл в Москву (пробыл там с 3 по 18 января¹³³). Первым делом Михаил Юрьевич отдает Афанасию Алексеевичу Столыпину письмо от П.И. Петрова. С одной стороны, это дядя Лермонтова, и письма из рук в руки – всего лишь выражение родственных связей. С другой – люди эти стоят слишком высоко, и в их переписке, не предназначенной для казенной почты, могут быть и политические вещи.

В конце января Лермонтов в Петербурге. Вероятно, отдает А.А. Краевскому «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» (которая выйдет в печать в «Литературных прибавлениях» «Русского инвалида» 30 апреля). Отдает Жуковскому для печати «Тамбовскую казначейшу». Просит одобрить Е.А. Арсеньеву его намерение подать в отставку. Бабушка уговаривает повременить, так как надеется на скорый перевод внука в Царское Село, где служба, по ее мнению, не в тягость. Лермонтов не идет против желания любимого человека.

С середины февраля до мая 1838 года Лермонтов служит в Новгородской губернии в лейб-гвардии Гродненском гусарском полку, а 14 мая благодаря хлопотам Арсеньевой переводится в Царское Село.

Михаил Юрьевич Лермонтов получил возможность, как в юнкерский период, часто видеться с прежними знакомыми и близкими ему людьми, которые отметили перемену в Лермонтове, его серьезность. В «Современнике» печатается его «Казначейша»; дом Карамзиных ищет встреч с поэтом. Интересна характеристика Лермонтова Софьи Николаевны Карамзиной:

Он очень славный, двойник Хомякова по лицу и разговору¹³⁴.

Алексей Степанович Хомяков известен прежде всего тем, что являлся основоположником раннего славянофильства. В 1839 году свои философские воззрения Хомяков изложил в статье «О старом и новом», где сформулировал основные теоретические положения славянофильства. По мысли Хомякова, будущее за душой «русской, образованной и облагороженной христианством», где церковь восточная поддерживает государство, которое представляет собой «нравственное и христианское лицо»¹³⁵.

В момент «оформления» славянофильства имел место диалог с западниками. Так, А.А. Краевский, перекупив у П.П. Свиньина в 1838 году журнал «Отечественные записки», публиковал потом в нем воззрения как одних, так и других, сам при этом полагая главным просвещение, образование читателя.

Существует взгляд на историю первой половины XIX века, где общество после поражения декабристов характеризуется как общество с преобладанием пессимистических настроений, инфантильности. Между тем как раз после 1825 года активизировались кружки, общества, движения, партии… но в достаточно скрытой форме. Наиболее активные лица окружали себя в чем-то похожими людьми по принципу «кто враг моих врагов, тот мне друг» или «кто не против нас, тот за нас».

До 1825 года общества действовали достаточно узнаваемо, функционировали по типу клубов, похожих (или бывших на самом деле) на масонские. (Ну вот – масоны! Наконец-то добрались до них). Но и масоны тогда не были однородны: в разных ложах по-разному трактовались конечные цели. И.П. Тургенев, Н.М. Карамзин, П.Я. Чаадаев, М.М. Сперанский, А.С. Грибоедов, А.С. Пушкин, многие декабристы и много еще кто в определенный период своей жизни были масонами. Лозунги масонов о братской любви и равенстве привлекали многих прогрессивных людей. И, как правило, все великие люди «перерастали» масонство. И некоторые из них устремлялись к православию.

По-видимому, «кружок братьев Трубецких», который посещал Лермонтов до ссылки на Кавказ, нес в себе изначально нечто масонское, нечто «неодекабристское». Однако уже в 1838 – 1839 годах кружок этот, трансформировав ряды и цели, перерос, вероятно, в кружок политический. И не кружок даже, а некий круг знакомых, поддерживающих между собой отношения.

В 1839 году в Петербурге оказывается художник Г.Г. Гагарин:

В Петербурге Гагарин застал большинство своих прежних знакомых. Но они изменились, как изменилось и всё вокруг. За время его отсутствия аристократический кружок, членом которого он некогда состоял, существенно преобразился. Вечерние сборища у Трубецких из некогда весёлого содружества превратились в более оформленное и основательное общество – «Кружок шестнадцати». Его членами были люди либо весьма близкие художнику, как, например, его двоюродный брат Иван Сергеевич Гагарин, либо старые знакомые: Николай Жерве (с которым он некогда встречался на вечерах у братьев Трубецких), Александр и Сергей Долгорукие, Алексей Столыпин (Монго), двоюродный дядя и друг Лермонтова, Дмитрий Фредерикс, Пётр Валуев, Андрей Шувалов, Федор Паскевич, Борис Голицын, Ксаверий Браницкий и Михаил Лермонтов.

Имена остальных членов «Кружка» с точностью неизвестны. По предположению Э.Г. Герштейн, много лет посвятившей изучению деятельности этого объединения и установлению имён его членов, ими были князья Александр Васильчиков, будущий секундант на Лермонтова дуэли, Михаил Лобанов-Ростовский, Пётр Долгорукий и граф Андрей Шувалов. Возможно, как полагает Э.Г. Герштейн, а вслед за ней и И.Л. Андроников, к ним примкнули Сергей Трубецкой и Григорий Гагарин.

Существование «Кружка» держалось в тайне, но было известно достаточно широкому кругу современников. Сообщения о нём в печати появились ещё в конце позапрошлого века, в одной из статей Н.С. Лескова, который прямо называл его «кружком Лермонтова»¹³⁶.

Члены «Кружка шестнадцати», надо думать, общались с членами других «кружков», куда также входили влиятельные лица, делающие политику. И «собраниями» можно считать любые вечера, салоны, балы. Кроме духовной солидарности по некоторым вопросам члены всевозможных «кружков» зачастую были связаны родственными узами. И где бы ни был Лермонтов, перед ним возникают периодически эти одни и те же лица. Он на Кавказ – они на Кавказе. Он в Петербург – они там.

Встреча Лермонтова с Эрнестом де Барантом (сыном посла Франции в России Проспера де Баранта) не была случайностью. Михаил Юрьевич часто бывал в салоне вюртембергского посла Андрэ Гогенлоэ по вторникам. Встречи проходили в доме его жены Екатерины Ивановны Гогенлоэ (урожденной Голубцовой).

Салон был главным образом дипломатический и придворный; там бывал весь дипломатический корпус и те, кто имел какое-либо отношение к Вюртембергу: придворные прежнего двора императрицы Марии Федоровны, дипломаты, направленные в Вюртемберг, путешественники и т. п. Гогенлоэ часто посещал и брат царя, великий князь Михаил Павлович, его супруга, великая княгиня Елена Павловна, племянница вюртембергского короля Вильгельма I, принц Петр Григорьевич Ольденбургский, пасынок короля и племянник царя; здесь был представлен большой свет и все, кто был популярен и моден в данный момент в Петербурге. Более всего в салоне вюртембергского посланника интересовались политикой. Как близкий друг великой княгини Елены Павловны, жены брата царя, Гогенлоэ имел доступ к информации, которая еще не успела распространиться за пределы дворца. <…>

К сожалению, придворный этикет и официальный характер документов не позволяли дипломату вдаваться в подробности и перечислять людей, присутствовавших на балу, <…> Из лиц, имена которых мелькают в депешах посланника, можно назвать С.С. Уварова, назначенного в апреле 1834 г. министром народного просвещения, князя Д.В. Васильчикова, князя Н.С. Голицына, князя Е.В. Апраксина, графа Н.А. Протасова, К.Я. Булгакова и других.¹³⁷

Кроме упоминаемых выше лиц салон Гогенлоэ посещали Вяземский, Жуковский, Тургенев, Виельгорский – т. е. люди круга Пушкина. Частым гостем с 1838 года в салоне была кузина Лермонтова А.М. Верещагина, вышедшая замуж за вюртембергского дипломата барона Карла фон Хюгеля. Княгиня Елена Павловна, впоследствии организовавшая свой «кружок», была в дружественных отношениях с В.Ф. Одоевским, Ю.Ф. Самариным, И.С. Аксаковым; люди, входившие потом в кружок Елены Павловны, были сторонниками отмены крепостного права и ратовали за серьезные реформы. Лермонтов с В.Ф. Одоевским дружил…

Но вернемся к нашим Барантам. Французский посол Проспер де Барант виделся с Гогенлоэ почти ежедневно. Естественно, Барант хорошо знал Лермонтова. Часто повторяемая история о том, что посол барон де Барант вдруг поинтересовался у А.И. Тургенева смыслом стихотворения «Смерть поэта», не имеет отношения к дуэли, на которую вызвал Лермонтова сын посла – Эрнест де Барант. Более того, посол понимал, что в связи с высылкой из Парижа в августе 1839 года русского посла графа П.П. Палена политическое положение сложное и надо вести себя осторожно. В январе 1840 года стало очевидно, что Барант в немилости у русского императора. И в этих обстоятельствах сын Баранта – Эрнест – вызывает на дуэль Лермонтова. Этакий «удар отцу по затылку»…

А. Глассе пишет:

Дуэль произошла 18 февраля 1840 г. Точные причины ее до сих пор неизвестны. Современники, среди них и Гогенлоэ, указывали на то, что дуэлянты дрались из-за дамы высшего общества. Называли имена М.А. Щербатовой и Терезы Бахерахт. Только Е.П. Ростопчина писала, что в споре было замешано имя Пушкина. Косвенное отношение Эрнеста Баранта к дуэли Пушкина впервые отметил Г. Моргулис, указавший, что Дантес одолжил пистолеты для дуэли у Баранта. Был ли этот факт сообщен Лермонтову? Кем? И с какой целью?

Лермонтоведы неоднократно указывали на то, что дуэль Лермонтова с Барантом была спровоцирована. Секретарь французского посольства д'Андре писал позже послу, что перед его отъездом в начале февраля 1840 г. отношения между Эрнестом де Барантом и Лермонтовым были натянуты. В таком случае вызвать столкновение было крайне легко. Подобная провокация могла иметь двойную цель. Прежде всего дуэль являлась крупнейшей неприятностью для французского посла и могла повлечь за собой его удаление из Петербурга. Кроме того, дуэль также давала повод удалить из столицы Лермонтова. Этого могли желать в официальных кругах, поскольку накануне дуэли в III Отделении рассматривалось дело о заговоре тайного общества против царской семьи, якобы обнаруженном в это время в Петербурге. Не исключено, что в связи с этим начальник III Отделения граф А.Х. Бенкендорф вспомнил и об оппозиционно настроенном кружке молодых петербургских аристократов, к которому принадлежал и Лермонтов¹³⁸.

Безусловно, Эрнеста де Баранта спровоцировали на дуэль с Лермонтовым. Большая роль в этом деле сыграна Терезой фон Бахерахт, хоть и приплетали почему-то молодую вдову Марию Алексеевну Щербатову, которой Лермонтов действительно был увлечен и которая в связи с непонятными подозрениями тут же покинула Петербург. А вот Бахерахт прямо-таки «рекламировала свое участие», и то, что дуэль стала всем известной, – ее заслуга. Могла ли Бахерахт сделать все это нечаянно или «купившись» на какую-то эпиграмму? Дочь дипломата и жена дипломата так неосторожна? Вряд ли. Безусловно, ее провокация преследовала двойную цель. С послом более или менее понятно. Но по поводу Лермонтова… Если бы Лермонтов убил де Баранта, с послом обошлись бы так же, как и обошлись. А вот если бы Барант убил Лермонтова? И очень даже мог бы: вызов был за ним. Тот, кто вызывал, не мог первым стрелять в воздух: это было бы позором. Следовательно, главная цель была не выслать Лермонтова, но дискредитировать, для чего можно и убить. В любом случае – подорвать репутацию поэта настолько, чтобы он не имел никакого влияния на близких ко двору лиц. Кому это было надо? Вероятно, тем же лицам, которые организовали убийство Пушкина, когда он перестал разделять цели круга неких людей, возлагавших на него большие надежды. Лермонтов пошел по пути Пушкина. Михаил Юрьевич, привлекший внимание высших лиц тем, что примкнул к «партии Пушкина», был сослан для проверки на Кавказ, где, вероятно, успешно выполнил «проверочные задания». Ему позволили жить и за него сам Бенкендорф лично похлопотал перед императором. Но по возвращении Лермонтова в Петербург что-то пошло не так. И поэт понимал, что не может играть в навязанную ему игру, потому и хотел просить отставки (о чем император еще, скорее всего, не знал).

Лермонтов на дуэли выжил. Началась «программа по дискредитации». Не кажется ли странным, что тот же Бенкендорф, уже всецело находясь на стороне посла Проспера де Баранта, требует изменения показаний Лермонтова с целью ужесточения его участи? Да так настойчиво, что Лермонтову пришлось искать защиты у брата императора – князя Михаила Павловича. «Программа» Бенкендорфа провалилась. Осталось только выслать Лермонтова куда подальше.

Еще один момент: в марте 1840 года скоропостижно умирает любимый брат Екатерины Ивановны Голубцовой-Гогенлоэ – Платон Иванович. Далее, в том же месяце, умирает сама Екатерина Ивановна от «недолговременной тяжкой болезни»; чуть позже – еще два человека из их семьи.

В течение года, таким образом, Гогенлоэ потерял всех своих русских родственников¹³⁹.

Не странно ли? Салон Гогенлоэ в 1840 году быстро утрачивает свое значение в большой игре большого света. И в марте же 1840 года по заказу великой княгини Марии Николаевны В.А. Соллогуб пишет повесть «Большой свет», где перед автором стояла задача выставить посмешищем главного героя Леонина, под которым подразумевался Лермонтов. В.А. Соллогуб смягчил удар: пародийный образ вышел настолько пародийным, что потерял связь с прототипом…

Не слишком ли много совпадений…

Третья попытка убийства М.Ю. Лермонтова

Март-апрель Лермонтов сидит под арестом. В первых числах мая Михаил Юрьевич высылается в том же чине в Тенгинский полк: на Кавказ. И.А. Ганичев, опираясь на данные Российского государственного военно-исторического архива, пишет:

Большой интерес для всех, кто занимается изучением как биографии М.Ю. Лермонтова, так и николаевской эпохи в истории России, представляют резолюции, относящиеся к докладу генерал-аудиториата, о котором здесь идет речь. На первом листе доклада имеется надпись пером, сделанная Николаем I: «Поручика Лермонтова перевесть в Тенгинский пехотный полк тем же чином; отставного поручика Столыпина и г. Браницкого освободить от подлежащей ответственности, объявив первому, что в его звании и летах полезно служить, а не быть праздным; в прочем – быть по сему. Николай. С.-Петербург. 13 апреля 1840-го». Мы уже знаем, что по действовавшим в то время законам за одно лишь участие в дуэли офицер мог быть лишен дворянства и разжалован в солдаты. Внешне приговор, вынесенный императором поэту, был относительно мягок. Между тем впечатление это обманчиво, и в данном случае офицер не просто переводился из гвардии (где чин поручика соответствовал чину армейского капитана) без повышения в полк, участвовавший в боевых действиях на Кавказе. Дело в том, что вечером 9 апреля, за несколько дней до вынесения Лермонтову окончательного приговора, в Санкт-Петербург пришло известие о падении очередного – Михайловского – укрепления Черноморской береговой линии. Для поддержки жестоко страдавших от нападений горцев, малярии и цинги гарнизонов оставшихся укреплений спешно направлялись находившиеся ближе других к ним Тенгинский и Навагинский полки. Российские войска несли тогда в указанном районе наиболее тяжелые потери. Николай I своим назначением стремился скорее подвергнуть поэта наибольшей опасности, и именно в этом можно усмотреть смысл его карандашных резолюций и пометок на обложке доклада генерал-аудиториата: «Исполнить сегодня же. 13 апреля. Об отдании в приказ сего числа о переводе поручика Лермонтова я уже объявил к исполнению дежурному генералу; весьма нужное, к немедленному исполнению»¹⁴⁰.

Следовательно, император лично посылает Лермонтова на смерть. Второй раз. Вспомним слова из цитированного ранее письма Лермонтова Раевскому: «Здесь, кроме войны, службы нету…<…> скучно ехать в новый полк, я совсем отвык от фронта…»¹⁴¹. Есть один нюанс, мимо которого, стыдно сказать, прошел и автор читаемой Вами работы: значение слова «фронт» в первой половине века не то же самое, что современном понимании. «Фронт», или «фрунт» – строевая служба, где рутинно отрабатывались маршировка, приемы, выправка военнослужащих. И когда Лермонтов пишет «я совсем отвык от фронта», он имеет в виду именно скучную, рутинную службу.

Запомним это. Как и то, что дважды император все-таки не очень-то заботился о сохранности поэта.

Подчинившись приказу, Михаил Юрьевич, выехав из Петербурга, заезжает по пути в Москву, где немного задерживается. Встречается с семьей Розенов¹⁴². Присутствует на именном обеде у Н.В. Гоголя. Встречается со славянофилами, из которых особенно выделяет Юрия Федоровича Самарина, с которым был знаком и ранее. В конце мая Лермонтов выезжает из Москвы.

Он понимает, что неугоден большому свету и может быть убит на Кавказе, но ему уже есть что оставить миру: уже написаны все ставшие впоследствии известными произведения, уже опубликованы многие стихотворения («Дума», «Поэт», «Не верь себе», «Как часто пестрою толпою окружен…», «И скучно, и грустно», «Казачья колыбельная песня», «Узник» и другие), и, самое главное, опубликован отдельным изданием роман «Герой нашего времени», где не хватало только предисловия, вошедшего во второе издание романа чуть позже. Лермонтов духовно «эволюционирует», если можно так выразиться, и его демон (что все-таки переводится как «дух») вместе с ним.

Главнокомандующий на Кавказе в 1816 – 1827 годах Алексей Петрович Ермолов говорил по поводу Мартынова, убийцы Лермонтова, Петру Ивановичу Бартеневу:

Уж я бы не спустил этому N. N. Если бы я был на Кавказе, я бы спровадил его; там есть такие дела, что можно послать, да вынувши часы считать, через сколько времени посланного не будет в живых. И было бы законным порядком. Уж у меня бы он не отделался¹⁴³.

Надо думать, заинтересованные лица отправили Лермонтова на Кавказ с такими же планами. Не получилось в Петербурге убить или дискредитировать, получится просто убить на Кавказе. Главное, послать в нужное место.

Командующий войсками генерал-адъютант Граббе, поставив поэта исключительно на передовой, «приписал его к чеченскому полку генерала Галафеева – в самое пекло, где недавно совсем русские войска потерпели ряд неудач: горцами были взяты три русские крепости, остальные крепости горцы держали в осаде»¹⁴⁴.

В лагере под крепостью Грозной Лермонтов встречается со всеми своими знакомыми, среди которых Л.С. Пушкин, Д.П. Пален, Р.И. Дорохов, М.П. Глебов, А.А. Столыпин, С.В. Трубецкой и другие. Надо полагать, что все «кружковцы» имели ту же участь и те же «милости», что и опальный поэт.

Михаил Юрьевич участвует в сражении при речке Валерик; в сражении, которое стало знаменитым благодаря поэту…

С июля по декабрь 1840 года Лермонтов участвует в военных экспедициях, воюет в составе действующего отряда под начальством генерал-лейтенанта А.В. Галафеева, который относился к подчиненному по справедливости, регулярно упоминая в списках отличившихся и ходатайствах о представлении к награждению. (Потом о представлении Лермонтова к наградам подавали прошения П.Х. Граббе и генерал Е.А. Головин). Вероятно, доброжелательным отношением командования объясняется тот факт, что Лермонтову дозволено было лечиться в конце лета 1840 года на Минеральных Водах. Скорее всего, с проживанием в Кисловодске. Следовательно, Пятигорск поэт тоже посещал.

Император не утвердил ни одно представление к награде Лермонтова. Возможно, потому что за этим следовало бы повышение в чине и просьба об отставке, в которой не будет видимых оснований для отказа. А вот отпуск в Петербург на два месяца Николай I Лермонтову позволил.

В середине января 1841 года Михаил Юрьевич выехал из Ставрополя.

Немалый интерес представляют сведения о связи Граббе с М.Ю. Лермонтовым. Оказалось, что еще перед отъездом из Ставрополя, 11 января 1841 года Лермонтов получил от Граббе письмо, которое поэт должен был передать в Москве генералу А.П. Ермолову. Сведения об этом обнаружил С.А. Андреев-Кривич в черновике письма Граббе к Ермолову от 15 марта 1841 года. <…> Передача письма Ермолову через Лермонтова – факт значительный и любопытный. Для того чтобы оценить это, необходимо представить себе Кавказ в 30-е годы XIX века. Довольно метко охарактеризовал его Н.П. Огарев, отметив, что «здесь среди величавой природы со времени Ермолова не исчезал приют русского свободомыслия, где по воле правительства собирались изгнанники, а генералы, по преданию, оставались их друзьями». Бывший «диктатор Грузии и проконсул Кавказа» Алексей Петрович Ермолов находился в это время в опале, жил попеременно то в Орле, то в Москве, изредка выезжая в Петербург. Его имя, известное всей России еще со времен Отечественной войны 1812 года, долгие годы объединяло людей, которые составляли своеобразную оппозицию правительству. Этого человека побаивались даже в Петербурге.

После восстания на Сенатской площади враги генерала в столице стали усиленно распространять слух о желании Ермолова якобы «отложиться от России, стать во главе самостоятельного государства, составленного из покоренных областей. Продолжительное отсутствие сведений о присяге Кавказской армии императору еще больше встревожило Николая I, а Следственная комиссия «по делу 14 декабря» усиленно искала прямые улики против Ермолова. Ничего не обнаружив, Николай I не успокоился и направил начальника главного штаба генерала И.И. Дибича в Тифлис с особым поручением: «разузнать, кто руководители зла в сем гнезде интриг, и непременно удалить их». Генерала Ермолова отстраняют от командования, и он уезжает в свое имение в Орловскую губернию, а затем переезжает в Москву. К этому-то опальному генералу и везет поручик Лермонтов письмо от его бывшего адъютанта.

Послание Граббе подтверждает, что у него с Ермоловым были неофициальные отношения, которые не доверялись почте. Переписка между ними подвергалась перлюстрации… <…> В феврале 1840 года Граббе отправлял с подобным же письмом к Ермолову штабс-капитана Д.А. Милютина.

Передавая письмо Лермонтову, Граббе, видимо, также рассчитывал, что и он, как и штабс-капитан Д.А. Милютин, на словах передаст то, что происходит в армии, лучше, «нежели позволило бы то письменное изложение». Поручение Граббе поставило Лермонтова в один ряд с людьми «ермоловского круга». Однако неверно представлять себе, что это была организованная оппозиция николаевскому режиму, возглавляемая Граббе, как об этом писали многие исследователи. Кавказ в те годы был одной из отдаленных провинций Российской империи, и военные здесь держались свободнее, чем в столице. На Кавказе допускали и вольнолюбивые разговоры, и критику в адрес правительства.

Подобные вольные разговоры велись и в доме командующего войсками Кавказской линии и Черномории генерал-адъютанта Граббе, где поэт нашел радушный и даже дружеский прием.

Встреча Лермонтова с Ермоловым и передача этого письма могли произойти в Москве в период с 31 января по 2–3 февраля 1841 года¹⁴⁵.

30 января Лермонтов прибывает в Москву. Посещает А.П. Ермолова.

5 февраля прибывает в Петербург и сразу нечаянно показывается в большом свете, на балу у Воронцовых-Дашковых.

Э.Г. Герштейн подробно анализирует этот эпизод.

Масленичный бал у графа Воронцова-Дашкова в 1841 году был устроен 9 февраля. Собираясь туда, М.А. Корф записал в своем дневнике: «Сегодня – масляничное воскресенье – folle journée празднуется в первый раз у гр. Воронцова. 200 человек званы в час; позавтракав, они тотчас примутся плясать и потом будут обедать, а вечером в 8 часов в подкрепление к ним званы еще 400 человек, которых ожидают, впрочем, только танцы, карты и десерт, ужина не будет, как и в других домах прежде в этот день его не бывало»

Программа придворного бала в точности совпадает с распорядком дня на таком же балу, устроенном во дворце в 1834 году. Пушкин описал этот бал в своем дневнике: «Избранные званы были во дворец на бал утренний, к половине первого. Другие на вечерний, к половине девятого. Я приехал в 9. Танцовали мазурку, коей оканчивался утренний бал. Дамы съезжались, а те, которые были с утра во дворце, переменяли свой наряд. Было пропасть недовольных: те, которые званы были на вечер, завидовали утренним счастливцам».

Лермонтов, конечно, был зван не на парадный обед, куда ждали наследника и Михаила Павловича, а – так же, как Пушкин в 1834 году и Корф в 1841 году, – на вечер. Этот вечер описан Корфом 10 февраля: «На вчерашнем вечернем бале Воронцова был большой сюрприз и для публики, и для самих хозяев, – именно появление императрицы, которая во всю нынешнюю зиму не была ни на одном частном бале. Она приехала в 9 часов, и, уезжая в 11, я оставил ее еще там. Впрочем, она была только зрительницею, а не участницею танцев. Государь приехал вместе с нею. Оба великие князя были и вечером, и утром».

Итак, поэт был замечен среди других шестисот приглашенных на том придворном балу, куда неожиданно явилась императрица в сопровождении императора¹⁴⁶.

Получается, для самих хозяев бала неожиданно прибывает императрица, которую сопровождают император Николай I и князь Михаил Павлович. Впрочем, венценосная чета точно планировали свой приход. И, конечно же, не только ради Михаила Юрьевича. Но В.А. Соллогуб, еще недавно писавший по заказу пасквиль на поэта, был в ужасе от страха за него. Однако Лермонтов не тот человек, который позорно бежал бы в подобной ситуации. Он повел себя так, будто бы ничего не случилось. В принципе Лермонтов, возможно, полагал, что прошел уже «огни и воды». В тюрьме сидел, под судом был, дуэль и унижения прошел, на войне под пулями выжил. В апреле намечалась амнистия по случаю бракосочетания наследника царевича Александра, и Лермонтов надеялся на милость – позволение выйти в отставку.

Арсеньева не сумела из-за распутицы выехать из Тархан в Петербург, чтобы повидаться с внуком. Можно только представить, как сожалела Елизавета Алексеевна, что отговорила Лермонтова выйти в отставку двумя годами ранее, и какое горе было для них обоих, что не удалось свидеться в Петербурге!

Лермонтов в столице, в надежде на отставку и приезд бабушки, вновь оказывается в своем круге: встречается с В.Ф. Одоевским, Е.П. Ростопчиной, С.Н. Карамзиной, В.А. Жуковским, А.Д. Киреевым, А.П. Шан-Гиреем, А.А. Краевским… Договаривается о втором издании «Героя нашего времени». Кстати, пока Лермонтов воевал, в октябре 1840 года друзья помогли ему издать сборник стихотворений, куда вошло 29 произведений, среди которых «Песня про царя Ивана Васильевича…», «Бородино», «Дума», «Мцыри» и другие¹⁴⁷. Впрочем, помогали в этом деле не только друзья. Касаясь образа Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, характеризуя его как положительный, А.В. Карпенко и В.И. Прищеп пишут:

Характеристика [Е.А. Арсеньевой. – О.В.] позволяет верить тем, кто рассказывал об отправке Елизаветой Алексеевной редактору «Северной пчелы» Ф.В. Булгарину романа «Герой нашего времени» с вложенными 500 рублями. Следствием стали восторженные статьи газеты 30 октября 1840 года. Хорошим отзывом Булгарина воспользовался товарищ Лермонтова по университетскому пансиону В.С. Межевич. Он опубликовал в «Северной пчеле» письмо о поэзии Лермонтова с приложением стихотворения «Дума». Теперь имя и творчество Лермонтова становилось известным не только в литературных и великосветских кругах. Более широкое столичное общество было подготовлено к встрече с интересом и вниманием. Как видим, PR-технологии, действенные и сейчас, были известны нашим предкам еще в XIX веке¹⁴⁸.

Но это, естественно, нисколько не умаляет таланта Михаила Юрьевича.

Поклонившись Елизавете Алексеевне, продолжим.

12 апреля 1841 года Лермонтов получил предписание в течение 48 часов покинуть Петербург и проследовать на Кавказ в Тенгинский пехотный полк.

Вечером того дня состоялись проводы у Карамзиных. 13 апреля Лермонтов прощается с В.Ф. Одоевским. 14-го в 8 утра уезжает из Петербурга в Москву, оставив в редакции журнала «Отечественные записки» большую тетрадь стихов.

Арсеньева на расстоянии задействовала все знакомства: за ее внука хлопотал лично В.А. Жуковский перед наследником и императрицей. Бесполезно.

В Москве Лермонтов останавливается у Д.Г. Розена, где встречает Столыпина-Монго, который тоже должен отправиться в Тифлис, и А.И. Васильчикова. Монго уезжает раньше, Лермонтов проводит время в общении с Н.Н. Анненковым, Ю.Ф. Самариным. Особенно в разговорах с Самариным. Впечатления и смысл их Самарин записал в свой дневник. Однако:

Весь дневник Ю.Ф. Самарина состоит из отрывочных записей и выписок. Тетрадь 1841 г. подверглась жестокой последующей цензуре. Большинство листов в ней вырезано, из них значительная часть была заполнена текстом карандашом и чернилами. Когда и кем были вырезаны эти страницы, установить пока не представляется возможным. Общей участи этой тетради подверглась и запись о Лермонтове. Она обрывается на полуфразе, далее следуют 7 вырезанных страниц вплоть до следующей записи от 23 и 24 октября 1841 г. На некоторых из корешков этих вырезанных страниц заметны следы текста карандашом и чернилами. На последней странице сохранившегося текста о Лермонтове – следы от непросохших чернил следующей вырезанной страницы¹⁴⁹.

Примерно 23 апреля Лермонтов выбыл из Москвы. По пути на Кавказ, в Туле, он встречает Столыпина-Монго, и дальше они продолжают путь вместе до штаба в Ставрополе, откуда Граббе посылает их в крепость Темир-хан-Шуры. Вероятно, экспедиция состоялась до их приезда в отряд или не состоялась вовсе. Возможно, они направились обратно в штаб и, заехав в Пятигорск 12 мая, прошли, говоря по-современному, медицинское обследование. Вряд ли Лермонтов, как и Столыпин, были совершенно здоровые. Лермонтов докладывает командиру Тенгинского полка о том, что он, отправляясь в отряд П.X. Граббе, заболел лихорадкой и получил от пятигорского коменданта разрешение на лечение. Врач Барклай де Толли рекомендует для Михаила Юрьевича лечение в течение всего лета.

И только почти через месяц после прибытия Лермонтова в Пятигорск Николай I нечаянно узнает о том, что Лермонтов не находится на фронте. Император шлет указания в Главный штаб. 30 июня 1841 года

Дежурный генерал Главного штаба гр. П.А. Клейнмихель сообщил командиру Отдельного кавказского корпуса генералу Головину о том, что Николай I, «заметив, что поручик Лермантов при своем полку не находился, но был употреблен в экспедиции с особо порученною ему казачьею командою, повелеть соизволил…, дабы поручик Лермантов непременно состоял налицо во фронте и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку»¹⁵⁰.