Читать книгу: «Терновый венец. Рассказы об Александре Пушкине», страница 2

Несостоявшаяся дуэль с Николаем Тургеневым (1820г.)

Значение всех братьев Тургеневых для Александра Пушкина было неоценимо. Он был принят в Царскосельский лицей благодаря именно старшему из братьев – Александру Ивановичу. Он постоянно оберегал, наставлял его, ругая, когда он переходил все рамки поведения. А когда умер после дуэли с Дантесом, последним спутником на земле был опять он. Провожал тело для похорон в Святогорском монастыре, где лежала его мать, умершая только в прошлом году. Он и сам купил сразу рядом с ней место для собственной могилы…

А пока, после окончания лицея, юный поэт нашел в доме двух братьев, Александра и Николая, приют и ласку. Третий, их младший брат – Сергей, находился в Англии.

Все три закончили Геттингенский университет и обладали обширными знаниями. Но Николай серьезно занимался преимущественно политической экономией, финансовыми и камеральными науками, был статс—секретарем при Государственном совете.

После развала «Арзамаса», который оказался неспособным к активной политической борьбе, Саша вступил в Союз Благоденствия, где познакомился с проповедниками свободы: именно в доме братьев пламенно обсуждали вопросы преобразования России и освобождения от рабства крестьян.

Николай Тургенев был старше Саши на десять лет. Имел характер твердый, требовал от своего окружения бескомпромиссности, в разговорах был резким, категоричным и насмешливым. Унаследовав от отца—масона глубокие этические принципы и религиозность, он любил особенной любовью Россию и русский народ, и главной своей задачей считал борьбу с рабством («хамством» – как выражался).

В Союзе Благоденствия члены думали добиться освобождения крестьян с помощью правительства, так как в добрые намерения царя Александра I к этому времени уже никто не верил. Они возлагали надежды на давление со стороны передовой общественности, которому царь, хочет он этого или нет, потом вынужден будет уступить. Для этой цели они считали необходимым создать в России общественное мнение через литературу, которой отводили подчиненную роль.

При этом, чисто художественные проблемы мало волновали Николая Тургенева. «Поэзия, и вообще, изящная литература, не может наполнить души нашей», – часто говаривал он.

То, что этот серьезный человек смотрит на поэзию несколько свысока, допуская исключение лишь для агитационно—полезной, политической, лирики, задевало Сашу Пушкина, и он сопротивлялся, как мог, этому мнению. Однако, все-таки, незаметно для себя, уступил – отказался от любовной поэзии и обратился к вольнолюбивой Музе.

Он написал:

 
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.
 

Потом принялся за эпиграммы на Аракчеева, на царя, на членов правительства…

Николай Тургенев, занимавший должность статс-секретаря и почитавший государственную машину, однажды его пристыдил:

– Ты берешь жалованье, не работая, и при этом ругаешь того, кто его дает. Лучше будь посдержаннее в эпиграммах против правительства!

Суровый моралист, сам относящийся к службе серьезно, занимая ответственные посты, он не понимал поведение юного поэта, особенно – его отношение к службе, где тот совсем не появлялся.

– У тебя леность и нерадение о собственном образовании, вкус к площадному волокитству. И вольнодумство – также площадное! – услышал Саша от Николая Ивановича обидные для себя слова.

– Ах! Вот как вы думаете обо мне! – И, не успев осознать, что говорит, крикнул в лицо строгому чиновнику: – Я требую сатисфакции! – И, красный от возмущения, выскочил на улицу…

Братья Тургеневы, которые в волнении ждали секундантов взрывного поэта, только рано утром получили письмо с извинениями и раскаянием в своей горячности. Дуэль не состоялась.

Дуэль Пушкина с поэтом Рылеевым (1820г.)

Больше, чем страх очутиться на Соловках или в крепости, Александра мучил позор: случайно узнал о распространившихся слухах в городе, что его высекли в тайной канцелярии. Он ничего не понимал: не успеет, где—нибудь появиться, как за ним стелется шепоток. Настороженно вглядываясь в лица, он быстро оглядывал всех, но все молчали или отводили от него взор, или, при его приближении, прекращали беседу.

Глаза ему открыл Катенин, когда находились на «чердаке» у Шаховского. Отведя его в сторону, критик сказал: мол, ходят слухи, что будто бы он высечен в тайной канцелярии государя.

– Ч-ч-т-т-о? – чуть не задохнулся Саша от возмущения.

Ему, остолбеневшему от этой новости, Павел Александрович объяснил, что об этом из Москвы кому-то написал граф Толстой-Американец.

– Которого ты как—то уличил в передергивании карт… Но, друг мой, сплетню здесь повторил Кондратий Рылеев – на каком-то балу.

Александр смотрел на критика молча, не в состоянии вымолвить ни слова. Лихорадочные мысли не задерживались в голове, он не понимал, что теперь делать: «Я-а-а?!.. Я-а-а сделался историческим лицом для сплетников Петербурга?!..» – Это не укладывалось ни в какие рамки. Залившись мучительным румянцем, не дослушав критика, он сорвался с места и помчался домой, не дожидаясь извозчика.

И долго потом бегал по узкому проходу своей комнатки в бессильной ярости, придумывая, как отомстить обидчикам.

Однако в городе того ни того, ни другого не оказалось.

В мае 1820 года он, под видом курьера, был выслан на юг. Но Александр решил сначала поставить точку на деле с поэтом Рылеевым. Заехав по дороге в ссылку на юг, он упросил Антона Дельвига и Ивана Якушкина быть секундантами и уже чуть свет они ехали в сторону Батово, где в имении тещи в это время находился Рылеев.

Александр был уверен, что поступает правильно, задумав дело чести. «Я ведь знаю дуэльный кодекс: общественное мнение обязывает меня вызвать обидчика на дуэль, пусть бы он даже захотел проглотить обиду. Но ни за что я этого не смог бы сделать – презрение всех было бы обеспечено. Но… и посвящать кого-либо в эту задумку было нельзя. Мне же грозила Сибирь… А сейчас… и Антон, и Иван, уверен, сохранят тайну…»

Скоро приблизились к месту. Оставил Антона и Ивана на обочине дороги и отправился к Рылееву. «А ведь Кондратий даже не удивляется!.. – Коротко поговорив, они спустились к резвой речушке, под обрывом которой нашли подходящее место…

Теперь он ждал, сжав губы и пристально глядя, как Рылеев изготавливается на позиции. «Первым сделает свой выстрел Кондратий: вызвал—то его я… Значит, я не могу стрелять первым… Но, Боже!.. Мое терпение иссякло… Может, самому начать и – выстрелить в воздух? Тогда будет считаться, что дуэль как бы состоялась, и оскорбление можно считать смытым… – Но спохватился – вспомнил, что дуэльный кодекс предусматривает такую хитрость: тот, кто вызвал на дуэль, не имеет права стрелять в воздух. Вздохнул: – И это тоже правильно! Иначе поединок превратится в фарс».

Рылеев прекратил его размышления, сделав, наконец, свой выстрел. Но – вверх. Ну и он тогда – вверх! После этого они, как ни в чем ни, бывало, на берегу милой речушки целый час что—то обсуждали. Антон и Иван ждали.

«Ну, вот, и с этим тоже – покончено!» – Вдохнув полной грудью чистый речной воздух, Александр попрощался с другим поэтом и, коротко обнявшись с ним, направился к друзьям. Молча доехали до тракта, до того места, где предстояло расставаться. Вот и оно… Соскочив на землю, невесело сжали друг друга в объятиях по-очереди. С Дельвигом, как всегда, поцеловали друг другу руки. «Пиши». – «И вы пишите!» – и расстался и с ними. Слова застревали в горле. Осознал, что неизвестно, на сколько они расстаются, чуть не заплакал.

Потом, спустя четыре года, уже в северной ссылке, Михайловском, он писал: «…Необдуманные отзывы, сатирические стихи стали распространяться в публике. Разнесся слух, будто бы я был отвезен в Секретную Канцелярию и высечен. Я последним узнал об этом слухе, который стал уже общим. Я увидал себя опозоренным в общественном мнении. Я впал в отчаяние, я дрался на дуэли – мне было 20 лет тогда. Я соображал, не следует ли мне застрелиться или убить V. В первом случае я только подтвердил бы позорившую меня молву, во втором – я бы не отомстил за себя, потому что оскорбления не было, – я совершил бы [беспричинное] преступление, я принес бы в жертву мнению общества, которое я презирал, человека, всеми ценимого, и талант, который невольно внушал мне почтение к себе… Таковы были мои размышления». – Так писал он в воображаемом письме к Александру I, глядя с тоской в заснеженное окно своей «избы», как называл дом в Михайловском.

Еще в XIX веке талантливый историк литературы Петр Морозов прочитал соответствующее это место так: «ou d; assassiner Votre Majest;», т. е. «или убить Ваше Величество». V – значит, царь.

И в самом деле, у Александра были основания считать первопричиной и первоисточником пущенной сплетни именно императора. Доносчик Каразин сообщал министру внутренних дел Кочубею: «Говорят, что Пушкин по Высочайшему повелению секретно наказан».

Именно в такой примерно форме сплетня дошла и до Пушкина. И на этом основании он заключил, что слухи о его секретном наказании исходили непосредственно из царского двора и что первоисточник их – сам император.

Эти слухи имели своей целью скомпрометировать, обесчестить, морально уничтожить слишком зарвавшегося юного стихотворца. Значит, для восстановления чести следовало физически уничтожить самого императора…

О том, что Пушкина «высекли» в тайной канцелярии, где-то обронил Толстой-Американец, которому Пушкин имел несчастье сделать замечание, что тот передергивает карты. А Кондратий Рылеев неосторожно повторил это в чьей-то светской гостиной.

О том, что поэты дрались на пистолетах, видно из полусерьезного пушкинского письма к Бестужеву от 24 марта 1825 года:

«Откуда ты взял, что я льщу Рылееву? Мнение свое о его „Думах“ я сказал вслух и ясно; о поэмах его – также. Очень знаю, что я его учитель в стихотворном языке, но он идет своей дорогой. Он в душе поэт. Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда к тому имел случай – да черт его знал! – пошутил. – Жду с нетерпением „Войнаровского“ и перешлю ему все свои замечания. Ради Христа! чтоб он писал – да более, более!».

Он шутил, но шутка была с подтекстом – знал, что Бестужев обязательно покажет письмо своему другу и соратнику и тогда Рылееву придется признаться в тайной дуэли с ним. Отправляя письмо Александру Бестужеву, Пушкин надеялся, что в Петербурге, ровно через пять лет после дуэли, распространится так необходимая ему молва о том, что он отстоял свою честь – еще тогда, когда родилась сплетня о том, что его высекли.

Рылеев, прочитав его письмо, тогда же откликнулся на это такими строчками в стихотворении тому же «Бестужеву»:

 
Хоть Пушкин суд мне строгий произнёс
И слабый дар, как недруг тайный, взвесил,
Но от того, Бестужев, ещё нос
Я недругам в угоду не повесил.
 

В Кишиневе, где юный поэт находился в южной ссылке, у него жизнь бурлила: с теми же дуэлями, но – наравне с поэзией и шалостями.

Дуэли в Кишиневе. Несостоявшаяся дуэль с Орловым и Алексеевым (1820г.)

(В передаче Липранди Ивана Петровича, подполковника, прибывшего 21 августа 1820 г. в Кишинев – после А. Пушкина. Ровно через месяц они познакомились и находились в близких, дружеских отношениях. Липранди отмечал в юном поэте «ученость отличную с отличным достоинством человека»)

В конце октября 1820 года брат генерала М. Ф. Орлова, лейб—гвардии уланского полка полковник Федор Федорович, потерявший ногу под Баутценом (или Герлицем), приехал на несколько дней в Кишинев. Удальство его было известно.

Однажды после обеда он подошел ко мне и к полковнику А. П. Алексееву с предложением, что будет гораздо приятнее куда—нибудь отправиться, нежели слушать разговор «братца с Охотниковым о политической экономии!».

Мы охотно приняли его предложение, и он заметил, что надо бы подобрать еще кого—нибудь; ушел в гостиную к Михаилу Федоровичу и вышел оттуда под руку с Пушкиным.

Мы отправились без определенной цели, куда идти: предложение Алексеева идти к нему было единогласно отвергнуто, и решили идти в бильярдную Гольды.

Здесь не было ни души. Спрошен был портер. Орлов и Алексеев продолжали играть на бильярде на интерес и в придачу на третью партию вазу жженки. Ваза скоро была подана. Оба гусара порешили пить круговой; я воспротивился более для Пушкина, ибо я был привычен и находил даже это лучше, нежели не очередно.

Алексеев предложил на голоса; я успел сказать Пушкину, чтобы он не соглашался, но он пристал к первым двум, и потому приступили к круговой. Первая ваза кое-как сошла с рук, но вторая сильно подействовала, в особенности на Пушкина; я оказался крепче других. Пушкин развеселился, начал подходить к бортам бильярда и мешать игре. Орлов назвал его школьником, а Алексеев присовокупил, что школьников проучивают…

Пушкин рванулся от меня и, перепутав шары, не остался в долгу и на слова; кончилось тем, что он вызвал обоих, а меня пригласил в секунданты.

В десять часов утра должны были собраться у меня. Я пригласил Пушкина ночевать к себе. Дорогой он уже опомнился и начал бранить себя за свою арабскую кровь, и когда я ему представил, что главное в этом деле то, что причина не совсем хорошая и что надо как-нибудь замять:

– Ни за что! – произнес он, остановившись. – Я докажу им, что я не школьник!

– Оно все так, – отвечал я ему, – но все-таки будут знать, что всему виной жженка, а притом я нахожу, что и бой не ровный

– Как не ровный? – опять остановившись, спросил он меня.

Чтобы скорей разрешить его недоумение и затронуть его самолюбие, я присовокупил:

– Не ровный потому, что, может быть, из тысячи полковников двумя меньше, да еще и каких ничего не значит, а вы двадцати двух лет уже известны…

Он молчал. Подходя уже к дому, он произнес:

– Скверно, гадко; да как же кончить?

– Очень легко, – сказал я, – вы первый начали смешивать их игру; они вам что-то сказали, а вы им вдвое, и наконец, не они, а вы их вызвали. Следовательно, если они придут не с тем, чтобы становиться к барьеру, а с предложением помириться, то ведь честь ваша не пострадает.

Он долго молчал и, наконец» сказал по-французски:

– Это басни: они никогда не согласятся; Алексеев – может быть, – он семейный, Но Теодор – никогда: он обрек себя на натуральную смерть, то все-таки лучше умереть от пули Пушкина или убить его, нежели играть жизнью с кем-нибудь другим…

Я не отчаивался в успехе. Закусив, я уложил Пушкина, а сам, не спавши, дождался утра и в восьмом часу поехал к Орлову. Мне сказали, что он только что выехал. Это меня несколько озадачило. Я опасался, чтобы он не попал ко мне без меня: я поспешил к Алексееву. Проезжая мимо своей квартиры, увидел я, что у дверей нет экипажа; который, с радостью, увидел у подъезда Алексеева, а еще более, и так же неожиданно, обрадовался, когда едва я показался в двери, как они оба в один голос объявили, что сейчас собирались ко мне посоветоваться, как бы окончить глупую вчерашнюю историю. – Очень легко, – отвечал я им, – приезжайте в 10 часов, как условились, ко мне; Пушкин будет, и вы прямо скажете, чтобы он, так как и вы, позабыл вчерашнюю жжёнку

Они охотно согласились. Но Орлов не доверял, что Пушкин согласится. Возвратясь к себе, я нашел Пушкина вставшим и с свежей головой, обдумавшим вчерашнее столкновение.

На сообщенный ему результат моего свидания он взял меня за руку и попросил:

– Скажите мне откровенно: не пострадает ли моя честь, если соглашусь оставить дело?

Я повторил ему сказанное накануне, что не они, а он их вызвал, и они просят мира:

– Так чего же больше хотеть?

Он согласился, но мне все казалось, что он не доверял, в особенности Орлову, чтобы этот отложил такой прекрасный случай подраться; но, когда я ему передал, что Федор Федорович не хотел бы делом этим сделать неприятное брату, Пушкин, казалось, успокоился.

Видимо, он страдал только потому, что столкновение случилось за бильярдом, при жж2нке:

– А не то славно бы подрался; ей-богу, славно!

Через полчаса приехали Орлов и Алексеев. Все было сделано, как сказано; все трое были очень довольны; но мне кажется, все не в той степени, как был рад я, что не дошло до кровавой развязки: я всегда ненавидел роль секунданта и предпочитал действовать сам.

За обедом в этот день у Алексеева Пушкин был очень весел и, возвращаясь, благодарил меня:

– Иван Петрович! Прошу вас, если, когда представится такой же случай, не отказывайте мне в ваших советах.

Мы с чувством пожали друг другу руки».

Несостоявшаяся дуэль с Другановым (1820г)

Друганов Иван Матвеевич был адъютантом генерала Орлова Михаила Федоровича, командира 16-ой пехотной дивизии.

Александр Пушкин с генералом был знаком ещё по «Арзамасу» и запросто встречался в Кишиневе в доме, где жили его друзья В. Ф. Раевский и К. А. Охотников, или у самого Михаила Федоровича.

Воскресенье 7 ноября 1820 года, с утра, он проводил у Орлова, где хозяйничал в отсутствие Михаила Федоровича приехавший его брат, Федор Федорович. Здесь же в гостях были и Давыдовы – братья по матери прославленного героя Отечественной войны Раевского Николая Николаевича.

Пушкин с Александром и Василием познакомился во время путешествия на Кавказе с Раевскими, и чувствовал себя здесь очень свободно. В гостиной все разговоры вертелись о его новой песне «Черная шаль», которая всем нравилась.

Горчаков Владимир Петрович, который только что прибыл в Кишинев, в качестве квартирмейстера при штабе 16—й пехотной дивизии, не был знаком с поэтом, поэтому сидел молча. Он ещё не слышал «Черную шаль», которую все обсуждали с жаром. Заметив, что Горчаков не участвует в разговоре, Федор Орлов попросил Пушкина прочесть ему свои стихи. К просьбе горячо присоединился и сам Владимир Петрович.

Обычно непоседливый Александр, не ломаясь, тотчас же начал её читать, но, повторив, вразрыв, некоторые строфы, вдруг схватил рапиру со стены и начал играть ею, подпрыгивая, становясь в исходную позу, как бы вызывая противника; в общем, вертелся с рапирой во все стороны.

Как раз в эту минуту и вошел Друганов, адъютант Орлова, с которым у Пушкина сразу сложились натянутые отношения. Еле дождавшись, пока тот поздоровался со всеми, он быстро произнес:

– А давайте мы с вами начнем сейчас биться, Друганов!

– Нет! Дайте мне спокойно посидеть.

– Нет, давайте биться, давайте, – и как резвый ребенок, стал, шутя, затрагивать его рапирой.

Друганов рукой отвел в сторону рапиру один раз, второй …Поэт не унимался. Адьютант Орлова начал сердиться и грозно сдвинул брови.

Посмотрев на назревающий скандал, Горчаков быстро попросил Пушкина начать сначала молдавскую песню (так здесь называли «Черную шаль» и тот на удивление сразу согласился, бросил рапиру и принялся декламировать с чувством. Было видно, как каждая строфа занимала его, и, казалось, он доволен своим новорожденным творением. О том, что он хотел сразиться, забыто.

Несостоявшаяся дуэль с бароном С… (1821г.)

Александр Пушкин в Кишиневе в 1821 году вызвал на дуэль одного французского эмигранта – некоего барона де С…, о чем мы узнаем из его собственного письма к французскому офицеру Дегильи. Поэт ему пишет о бароне С…, «который, имея право избирать оружие, предложил ружье, ввиду устрашающего превосходства, с которым противник владел пистолетом».

Благодаря веселью, которое этот новейшего рода поединок вызвал у секундантов и противников, примирение между бароном и поэтом было достигнуто.

Западноевропейскими кодексами устанавливалась зависимость применения того или иного оружия от тяжести нанесенной обиды, и даже рекомендовалось, «при легких оскорблениях», затуплять шпаги и сабли или снабжать их специальными ограничителями, которые исключали бы возможность нанесения серьезного увечья.

Дуэли с холодным оружием в России были редки, а если и случались, то их участники, как правило, не следовали западноевропейской традиции прекращать дуэль при малейшей царапине. Российские обычаи. Наоборот, подразумевали, а чаще специально и оговаривалось, что поединок должен закончиться смертью или, по крайней мере, таким ранением одного из противников, которое сделает невозможным дальнейшее продолжение поединка.

Понесенная обида, коль скоро она принималась за оскорбление, никогда не считалась в России малой, а смерть оскорбителя не представлялась чрезмерным мщением. Потому в ход всегда шли боевые клинки (у военных – табельное оружие), и не только шпаги, и сабли, но и шашки, эспадроны, палаши и даже клычи – оружие, бывшее на вооружении у казачьих полков. Клыч сочетал в себе самые смертельные качества меча, сабли и шашки.

Благодаря веселью, которое этот новейшего рода поединок (один – с ружьем, другой— с саблей) вызвал у секундантов и противников, барон С… и Александр Пушкин помирились и дуэль не состоялась.