Видение

Пролог

Проверяя работу по обновлению дома, в котором он отсутствовал без малого уже восемнадцать лет, Максим Алексеевич Осанин в очередной раз прошёлся по отреставрированным и оснащённым новейшим оборудованием комнатам. На его загорелом сухом лице читались усталость и задумчивость, а обычно удивительно яркие голубые глаза были затуманены и не задерживались ни на одной вещи дольше пары секунд. Бесконечные ковры, от которых веяло свежим цитрусовым ароматом, стены, увешанные картинами самой различной тематики и уже веками хранящие образы далёкого прошлого, повсюду встречающиеся статуи и статуэтки ручной работы, душистые цветы и зеркала в великолепных обрамлениях – ничто не могло надолго развлечь его взгляд.

– И ведь мог я о нём забыть, – горестно вздохнул Максим Алексеевич, впервые прерывая установившуюся после ухода из дома рабочих тишину. Собственный голос на мгновение показался ему далёким и каким-то чужим. – Я, старший брат, на которого возлагали такие надежды, промотал лучшие годы своей жизни – и даже точно не помню где, но не с семьёй. Что осталось? Овдовел, постарел, да и духовно, похоже, оскудел немало… Куда, в какие края улетели те годы, когда я мог ещё всё исправить? А ведь грядёт, наступает уже на пятки старость. Чем прикажешь теперь её занять? Снова прочь из страны? Снова бесчинствовать, гулять? Нелепость… Пятый десяток разменял, а всё за старое. Даже детей не нажил. Вроде. Та гречанка уж больно хороша была, да и любила безоглядно… Жениться снова, что ли?.. Ну разумеется, как же, хоть сей момент, очередь за тобой стоит. На старые грабли метите, лорд Байрон, всё думаете, нужны кому-то?!

Обойдя ещё несколько комнат, пустых и неуютных, несмотря на бесчисленное множество украшений и идеально сохранившуюся антикварную мебель, некогда радовавшую своим видом истинных ценителей искусства, мужчина резко остановился и развернулся к зеркалу.

– Ни в коем случае нельзя забыть поблагодарить, однако, Даньку: столь длительный промежуток времени здесь никто не хозяйничал, а, тем не менее, ему удалось всё сохранить в первозданном виде. Ну, положим, без пары-тройки украшений, моих сигар и части бара. Так это дело наживное. Одно дурно. Забыл его спросить, в чью честь такая оборона имущества… Не верил он в моё возвращение, по глазам видно было, но тогда каковы были аргументы его против раздела имущества между дальними родственниками? Вот уж не поверю, что не нашлось алчущих. Стало быть, нашлись весомые доводы. Что если существуют, помимо меня, пропащего, более близкие претенденты? Уж не обзавёлся ли в своё время детьми Лёшка? Должно быть, для них и стерегут. Определённо, стоит навести справки. Раз скончались все взрослые родственники, а дальние, зная их гнилые души, отказались брать сирот… Они, должно быть, сейчас по приютам разбросаны, бедолаги! – Он с чрезвычайным вниманием и волнением заглянул себе в глаза. – Ну что, найдёшь в себе мужество отыскать племянников?

Ухмыльнувшись и заметно повеселев, мужчина с неожиданной для себя же решимостью схватил телефон, набрал номер одного из лучших своих друзей, ещё молодым звучным голосом перечислил имена родственников и попросил поискать племянников. Время, ещё пару минут назад тянувшееся со скоростью хромой черепахи, казалось, обнаружило в своих закромах ролики с реактивными ускорителями и с детской непосредственностью нацепило их на пресмыкающееся.

– Племянничков, говоришь, ищешь? – хмыкнули по ту сторону. Небольшая пауза – и из динамика донёсся задумчивый голос: – Не знал, стоит ли тебя беспокоить. Кровинушка-то родная у тебя имеется, для неё, собственно, и старался. В память о вас, да и по личной приязни. Девчонку Вика родила. Хорошенькую, славную – за одни глазёнки можно было содействовать, дабы наследие передать ей. Будущее, так сказать, обеспечить. Да что греха таить, даже удочерить думал, чтоб бобылём не росла такая красота, – жена не позволила. Только вот с недавних пор эта барышня упоминается в стольких делах, что лично я бы не будил лихо…

– Коль есть, не томи. Её личное дело я впоследствии изучу, как заберу.

Очевидная готовность друга взять опеку хоть над чудовищем, лишь бы оно состояло с ним в родстве, вызвала у Даниила новую усмешку, но он продолжил уже почти без лишних разговоров. Почти.

– По документам из детдома можно сказать куда больше, но, раз тебя интересует только имя, возраст и адрес, то сообщаю: зовут её Лилиана Алексеевна Осанина, ей полных шестнадцать лет, номер детдома – третий. В заведении с полутора лет. Она там такая одна, не ошибёшься… А, ну ещё обязан предупредить. Будь готов доказать свою вменяемость, ибо они тебя знают мало и вряд ли не примут твой энтузиазм за беды с головой. Также настоятельно рекомендую сперва всё же ознакомиться с некоторыми из докладов. Да хотя бы с одним – остальные сами в руки поплывут… Уж поверь, тут, – хихикнул мужчина, – всё для съёмок хорошенького такого боевика. Разбой, связи с группировками, участие в акциях протеста, попытки досрочно освободить товарищей… И это к шестнадцати-то годам! На самом деле, я в шоке, что она не на учёте до сих пор. Такие развлечения обычно не прощаются. Есть, видать, серьёзная крыша над головой… Короче, ладно, разубедить тебя я попытался. Совесть моя чиста. Так что наберись удачи и терпения, а мне пора: начальство зовёт, хвалить желает!

Максим Алексеевич озабоченно посмотрел в зеркало. В нём отразился несколько неуверенный, пожалуй, даже обречённый вид некогда очень красивого оживлённого лица. Тёмные густые волосы обзавелись теперь седыми прядками, да и глаза приобрели неповторимое выражение усталости от жизни, которая у него только начиналась, но о которой он ещё слишком мало подозревал. Однако чем дольше он вглядывался в свои седины и рассматривал потухший взгляд, тем ярче ему представлялась картина безрадостной одинокой старости и тем более его мучил вопрос, для чего он вообще будет жить. Всё так же для русской классики? В гордом отшельничестве на отшибе? Снова? Эти мысли привели его в такой ужас, что он немедля нащупал в кармане пиджака ключи и, сжав их в кулаке, объявил себе о решении взять несчастную родственницу на воспитание.

Почти бегом спустившись по широкой парадной лестнице, он подхватил пальто и стремительно покинул особняк.

1

В одной из комнат детского дома уже минут десять раздавались отчаянные визги, ругательства и всхлипы. Привычная гамма шумов, давно уже не мешающая жить обитателям этого заведения, затевалась и постепенно преобразовывалась в мелодию почти ежедневно. Поскольку надолго эта симфония затягивалась редко, на неё вполне разумно предпочитали не обращать внимания.

Причины такого концерта зачастую не отличались разнообразием: то молодые люди повздорили и подрались, то кто-то что-то спрятал и не хочет отдавать, желая иметь собственную вещь среди общих. Как правило, победителем в этой войне выходила не дружба, как в хороших сказках, а тот, у кого влияния на ту или иную мелюзгу оказывалось больше.

Итак, бесспорным лидером уже в течение нескольких лет являлась шестнадцатилетняя девушка. Хотя сначала все обитатели детдома смеялись над тем, как неуклюже и шатко было положение довольно невысокой в сравнении с остальными, но смелой и уверенной в своих возможностях десятилетней девочки, которой лишь забавы ради старшие ребята вдруг выказали уважение, когда та его вдруг потребовала, вскоре стало ясно, насколько они перестарались. Окрепшая и убеждённая в том, что ей готовы подчиняться, она начала искать общества не менее сильных и уверенных людей. Вышло так, что ей удалось его обнаружить, и связи, о которых могли только мечтать детдомовские юноши и девушки, поставили четырнадцатилетнего подростка несоизмеримо выше остальных.

Ныне перед всеми представала девушка с умным задорным взором сине-зелёных глаз, порой даже слишком широкой странно-оптимистичной улыбкой и хорошо развитым спортивным телом. Каштановые волосы, ранее отращиваемые и заплетаемые в косу, были острижены и собирались в конский хвост. Майки и юбки сменили джинсы с футболками, балетки были отданы соседке по комнате и заменены более практичными беговыми кроссовками. Даже единственная вещь, утащенная ею из родного дома – плюшевый слоник, которого она практически не выпускала из рук добрых четыре года с того момента, как её привезли в детдом – и та была отдана, наконец, на растерзание младшим ребятам.

В тот день, когда мы её застали, она уже успела вернуться с ночных разборок и выслушать три гневные тирады заведующих и одну проповедь директора. Теперь, до конца недели изгнанная из общей гостиной и на сутки оставленная без обеда и ужина, она сидела в своей комнате. Помещению, которое по чьей-то нелепой ошибке было так прозвано, позавидовал бы, пожалуй, только самый отчаянный мазохист. Тараканы жили здесь на равных правах с людьми, а живущие здесь и зимой, и летом комары, похоже, давно запланировали установление жёсткой иерархии. В комнате стоял удушающий запах гнили, и, несмотря на то, что жилые помещения периодически убирали, полы были пыльными и местами липкими, а окна загрязнены какой-то жижей неведомого происхождения. Краска начала отпадать со стен ещё задолго до рождения мамы-анархии. Если с потолка не сыпалась штукатурка – значит, этажом выше пока никто не проходил. Вся мебель комнаты состояла из двух кроватей на панцирной сетке и одной покосившейся тумбочки. Свою обитель девушки ласково прозвали «ЛПД» – любимой пыточной дьявола.

– Не прощу… – гневно шипела девушка. Глаза её злобно сверкали в полутьме, грозясь извергнуть молнии. – Никогда не прощу!.. Как у неё вообще хватило ума… Ой, да что там ума, – смелости!..

За дверью послышались лёгкие шаги. Покосившись на щель света, которую на секунду затенил хорошо знакомый ей до безобразия тонкий силуэт, она напряглась и приготовилась к нападению.

– Лилька? Опять в кроссовках на кровать залезла?! – негодующе воскликнула миловидная блондинка уже с порога. – Ну, ведь как свинья ляжешь! Сколько можно-то?

– Где мой кулон, гадина? – прищурившись, угрожающе прошелестела Лиля.

– Ты о чём вообще? – закатив глаза, протянула девушка и пригнулась, чтобы достать что-то из тумбочки. В таком положении она и осталась: на шею её опустилась холодная твёрдая рука.

– Повторю, – с притворной нежностью произнесла шатенка. Затем тон резко погрубел: – Куда дела мой кулон? Гони назад.

– Да не трогала я его, отвали!

– В комнате ночью, кроме тебя, кто-то был? – изогнула бровь Лиля. – Я ушла вечером, и он ещё лежал! Лжёшь или водишь кого?!

– Не было тут никого! – дрогнувшим голосом вскрикнула блондинка и дёрнулась. Из глаз её брызнули слёзы. – Ищи, где оставила! Пусти!

– Нет, ну!.. – раздражённо фыркнула девушка, сдавливая тоненькое горлышко соседки. – Он не мог так просто испариться, тебе ли этого не знать! Живо верни!

Содрогаясь от едва сдерживаемых рыданий, блондинка предприняла было попытку вывернуться и отбиться, но та не увенчалась успехом. Лиля с силой швырнула девушку на пол и, буквально пригвоздив к месту и лишив её возможности дать отпор, пошарила свободной рукой по наружному карману соседки. В самом уголке она нащупала несколько звеньев цепочки, которую тут же узнала. Мысленно удавив блондинку за глупость и бесчестность, Лиля схватила и выудила свою сверкающую драгоценность – подаренный ей другом на день Рождения кулон в виде хрустальной слезы на тонкой серебряной цепочке.

– А это там, конечно, оказалось случайно? Ветром надуло? – свирепо глядя на горящее от стыда и бессильной ярости лицо девушки, вкрадчиво поинтересовалась шатенка.

– Здесь нету своего! А ты никогда ничем не делишься, даже если просят! Я всё расскажу, вот увидишь! – пригрозила, захлёбываясь слезами, та.

– Думаешь убедить меня начать?

Ядовитая ухмылка Лили, наконец отпустившей соседку, привела ту в состояние, близкое к ужасу. Блондинка сняла потрёпанные балетки и аккуратно залатанное тёмное платьице и молча легла под одеяло. Только когда хлопнула дверь и до неё донесся звук удаляющихся решительных шагов она, всхлипнув, позволила себе уже почти без надежды тихо помолиться Богу о том, чтобы её забрали к себе хорошие люди… в крайнем случае, чтобы соседку – плохие.

Лиля вернулась спустя час с крепкой бечёвкой. Соседка её уже крепко спала, и она могла не переживать за то, что та донесёт на неё раньше времени. Завязав по длине всей верёвки массивные узелки и привязав один её конец к батарее, девушка привычными движениями с помощью выделенной ей отмычки отворила замок на решётке окна и стала ждать, пока не пробьёт десять. Она уже перекинула одну ногу за раму, как дверь начала осторожно приоткрываться.

– Ой, ты уже… Я-я просто хотел… – запинаясь, выдавил высокий худой парень, проходя в комнату и притворяя за собой дверь. Лиля с трудом подавила яростный вопль и зашипела:

– Твою ж… Мишка, ещё раз так сделаешь, и можешь считать подвал своей будущей усыпальницей, а коробки из-под овощей – саркофагами.

– Пообещай только разослать мощи в разные части света, может, тогда мне хоть как-то доведётся попутешествовать, – неловко улыбнулся Мишка, заметив спящую блондинку и тоже перейдя на шёпот. Переминаясь с ноги на ногу, он проговорил: – Я ведь не за тем.

– Ну, это ясно, святоша. Чего надо?

– Может, всё-таки откажешься от этой затеи? – безнадёжно пропищал парень.

– Нет.

– Тогда с банальными пожеланиями удачи и скорейшего возвращения. Снова.

– Серьёзно? – насторожилась Лиля. – И никаких возражений, очередных заявлений, что я могу не вернуться и что всё, в чём я участвую, не имеет смысла и только рушит моё будущее? Неужто даже без махача разойдёмся?

– А разве что-то из этого имеет смысл? – устало покачал головой парень. – Ты и так можешь читать мои обычные напутствия по памяти как мантру.

– Да, толку мало, – нетерпеливо кивнула девушка и перекинула за раму вторую ногу. Уцепившись за один из узелков, она обхватила ногами верёвку и безупречно отточенными движениями начала осторожный, но уверенный и быстрый спуск. Мишка только с опаской следил за ним, не в силах ничего произнести или сделать. Наконец, она спрыгнула на руки одного из своих провожатых, вызывав на секунду огоньки страха и зависти в глазах Мишки. Тот проследил за тем, чтобы компанию не поймала охрана, проводил взглядом грациозно перемахнувшую через забор Лилю, смотал верёвку и мысленно поклялся прождать девушку не смыкая век до самого утра. Однако спустя несколько минут ему пришлось вспомнить о том, что напротив спит соседка девушки, которая вряд ли будет ему рада, если вдруг проснётся посреди ночи, и что если его не обнаружат на своём месте так поздно, то непременно посетят комнату той, чей портрет уже много лет висел у него над изголовьем. Эти выводы заставили его запереть за собой дверь и с тяжёлым сердцем тихо, так, чтобы его не заметили, поплестись к себе.

На следующее утро усталая, раздражённая и недовольная Лиля вошла в вестибюль с приятнейшей компанией, которую только можно себе вообразить. Пятью офицерами полиции и двумя своими сообщниками. Лиля и парни были поголовно в грязи, пыли и раненые, полицейские же казались раздражёнными и изрядно потрёпанными. Директриса, охая и сетуя на «неразумных малолеток», извинялась, как могла, и в тысячный раз пообещала провести воспитательные работы. Когда офицеры ушли, она нахмурила лоб, намеренная тут же оправдать возложенные на неё надежды, и заявила, что «абсолютно всё отныне берёт под свой личный контроль». Женщина в очередной раз попыталась выяснить, где расположен кладезь отмычек и лестниц и кто покрывает этих юных бандитов, угрозами и настояниями выпытывала, ради чего дети рискуют и чем их не устраивает обеспечение, им предоставленное. Не добившись ровным счётом ничего, она вновь пригрозила им постановкой камер слежения – вот только выделят средства из бюджета! – и отправлением прямиком за решётку в том случае, если эта их деятельность не будет прекращена незамедлительно.

– С этого дня беру ваши души под свой контроль!.. И почему же вас только в детское отделение ещё не посадили! Сопливое хульганьё, – визгливым тоном цитировала Лиля слова директрисы, нервы которой под конец разбирательств не выдержали. Она вновь сидела в грязных кроссовках на кровати, скрестив ноги и упираясь ладонями в жёсткую холодную поверхность каркаса, торчавшего по бокам матраса. – Ты и вчера их брала, и неделю назад, да и вообще уже года два у себя хранишь и практически не выдаёшь: напугала ежа голой задницей! Да я больше боюсь, как бы они там не заплесневели! Каша в столовке не любит конкурентов.

Девушка злобно плюнула и, слегка качнувшись, опустила голову на подушку за плечами. В дверь постучались.

– Если это не санинспекция с целью ухватить админов за филейные отростки, то вон отсюдова, – вяло протянула Лиля.

В дверь, под угрозой быть побитым, вошёл Мишка. В обеих руках парня виднелось по несколько бутербродов, которые он, когда присел на край кровати возлюбленной, бережно переложил к себе на колени.

– Тебе сюда бессрочный пропуск выписали?

– Было бы неплохо, но нет. Меня лишь просили передать, что вы втроём остаётесь без еды ещё на день. А ещё я притащил бутики, так как с решением совсем не согласен.

– Схомячь их сам. Не хочу ничего. Сыта Крыльцовой по самое горло, – отмахнулась девушка. Мишка недовольно переложил один из бутербродов на её живот.

– Ешь давай. Обратно не понесу. Заметят тут же, и всем не поздоровится. Тем более, вы с ребятами уже заставили меня нервничать, поэтому кушать мне ещё очень долго не захочется.

– Кушать… Ботаник ты, Мишка, ботаник, – по-доброму ухмыльнулась Лиля, вызывая какое-то особенное выражение на лице друга, которое сама никогда не видела, но на которое постоянно указывали остальные. – «Кушать, уставился, писсуар»… Единственный в приюте, окромя мелких, кто такими словами бросается. Ну, и кому поварихи тёплую пюреху выдают. Помимо Жеки, естессно.

– Не важно. Подкрепись. Ты ведь практически ничего не ешь!

Девушка шумно вздохнула и покачала головой, отложив бутерброд обратно на Мишкины колени.

– Оставь всё белобрысой, если сам не хочешь. Она куда больше моего обрадуется, увидев на тумбочке лишнюю порцию. Ей их явно недостаёт…

В дверь снова постучались, но стук был уже громкий и исполненный решимости.

– Санинспекция? – привычно поинтересовалась Лиля и покосилась на дверной проём.

– Для леди готов быть кем угодно, – лучезарно улыбнулся вошедший мускулистый парень, ненамного опередивший по возрасту присутствующих в комнате.

Высокий, стройный и весьма привлекательный. Чёрные как смоль волосы и малахитовые глаза придавали ему вид злодея какой-то мелодрамы. При его появлении в комнатах порой становилось тише: девушки стушёвывались и с боязливым интересом искоса поглядывали на него, как на нечто неземное. О нём слышали даже несколько мистических сюжетов, основывавшихся, правда, исключительно на аргументе «да я своими глазами видела!». Но, разумеется, были и такие, кто находил подобное поведение дуростью. Основная часть парней, включая Мишку, и три-четыре девушки.

– О-па, звезда экрана, – Лиля привстала на локтях, со скучающей физиономией следя за детдомовским кумиром. Воспитательницы всегда с момента его появления в приюте были обходительны и внимательны к нему так, как ни к кому другому. Он был обаятелен, талантлив, вёл себя безукоризненно, с другими был предельно вежлив, любил помогать по хозяйству и учиться – нужно ли больше для того, чтобы стать любимчиком?

– Ну, до вас мне, красавица, далековато, – ехидно отозвался парень. – Так заставлять биться сердца наших дорогих учительниц не в силах даже я. Что опять учудила?

–Вот как ты думаешь, твоё ль это дело, а? Жек?

– Ну, а если, предположим, я объясню своё рвение узнать о твоей проделке желанием научиться буквально останавливать сердца женщин, расскажешь? – проурчал Женя, опираясь спиной о стену и задумчиво всматриваясь в лицо девушки. Мишка едва заметно покраснел и опустил голову.

– Ты ж в курсе, что на меня твои чары не действуют, – ухмыльнулась девушка, повернув лицо в сторону собеседника.

– А тебе известно, что я ни за что не прекращу попыток, – всё тем же елейным тоном произнёс парень. Лиля вздрогнула и пошатнулась в его сторону. Взгляд её смягчился, а тон стал мечтательным, прерывистым:

– Чего пожелаете, Господин? Подробный рассказ о вылазке, я не ошибаюсь?

Мишка вскинул голову и трижды изменился в лице. Сильно побледнев, он уставился на Лилю, не желая верить в возможность происходящего. Ну, не вела она себя так никогда. Да и выражаться подобным образом лет пять как перестала! Неужели с женщинами всё вот так просто?! Или этот бугай всё-таки колдун, и слухи не врут?

Женьку, так же явно не ожидавшего такого поворота событий, невольно передёрнуло. Он непроизвольно сглотнул, внимательнее прежнего всмотрелся в остановившийся молящий облик подруги. В отличие от Мишки, парень прекрасно осознавал, что она наверняка потешается над ним или просто подыгрывает. Однако в душе своей обнаружил тщеславную надежду. Которую, правда, мгновенно поспешил отогнать.

Девушка не выдержала и засмеялась так громко и заливисто, что парни одновременно и небезосновательно забеспокоились о том, как бы её не услышали няньки, но, вместе с тем, оба почти синхронно расслабленно выдохнули.

– А теперь выдохни и рот закрой, – улыбнулась Лиля, мысленно отметив значительное повышение собственного настроения.

– Вот это на тебя уже больше похоже, – усмехнулся в ответ Женя и, погрузившись в свои мысли, умолк. В этот момент заговорил Мишка, тоже жаждущий узнать подробности ночного похода подруги. Та отвечала протяжно и по существу почти ничего не сообщила, лишь указав на то, что всё пошло не по плану и что на их компанию под утро наскочили «какие-то дурни в масках, которых только вой сирен разогнал».

Вскоре парни ушли на обед, а Лиля в размышлениях о произошедшем уставилась на окно. Она утонула в своих мыслях настолько, что проснулась только оттого, что некто попытался проколоть её бок чем-то чрезвычайно острым. Приоткрыв глаза и зевнув, девушка увидела перед собой одну из самых пожилых воспитательниц старших групп. Та держала в руках длинную деревянную указку, больше похожую на увеличенную в сотни раз иглу.

– Иди умойся. Как чучело выглядишь, – брюзжа произнесла старуха и вышла без всяких объяснений.

– И это мне говорит женщина, на которой некогда держался весь моральный облик Советского Союза, – поморщилась девушка, мрачно глядя в след удаляющейся работнице приюта. – А ты хорош пялиться и дверью с той стороны хлопни, – ворчливо обратилась она к остановившемуся на миг у порога пареньку лет девяти. Тот послушно прикрыл дверь и, судя по звуку шлепка о пол, не слишком удачно скрылся за поворотом.

После душа девушка, заплетая ещё сырые волосы в косичку, заметила у себя на плече небольшую и будто запаянную царапину, которая неприятно ныла после мыльной процедуры и определённо, но напрасно требовала должной обработки. В азарте перестрелки она, как обычно, не заметила боли, а в детдоме забыла себя осмотреть и, равно как и остальные, не обратила внимания на затерянный в пыли и грязи маленький рваный участок футболки, прикрытый к тому же волосами. Только теперь ей стало ясно, что её вполне могли убить этой ночью и она не вернулась бы в детдом даже со своим кортежем. Ранее в настоящих перестрелках ей лично участвовать не приходилось – не пускали, да и эта была, в общем-то, незапланированной, а потому серьёзные мысли о собственном будущем и верности своих действий её посещали нечасто. Максимум, что с ней случалось – получала незначительные переломы и ушибы в стычках. Теперь же всё внимание Лили сосредоточилось на одной этой царапине. «А вдруг реально?.. Что было бы тогда? И чем бы я стала, червям на корм отправилась бы?»

– Распущенные волосы быстрее высыхают, – улыбнувшись, подмигнула Лиле знакомая, выходя из соседней душевой кабинки. Та вздрогнула и машинально оглянулась на источник звука. – И отлично прикрывают боевые ссадины.

– Да-да… Верно.

Девушка быстро распустила косу и натянула на себя чистые вещи. Посмотрев в зеркало и прикрыв злосчастную царапину футболкой и волосами, она вышла и направилась к себе в комнату. На пути ей никто не встретился, поэтому до комнаты ей посчастливилось дойти без новых конфликтов с воспитателями и администрацией.

Постель соседки была нетронута: очевидно, девушка снова проводила всё время в гостиной либо с друзьями. На памяти Лили было мало случаев, когда та после школы возвращалась сразу в комнату. Обычно в такие дни она либо лежала ничком с болью в животе или со слезами на глазах и опухшим носом. Впрочем, возможно, девушка чаще видела бы соседку, если бы сама денно и нощно не пропадала бы на так называемых «сходках» своей компании или курсах.

Лиля прижалась с книгой к окну и стала перелистывать страницы, которые знала чуть ли не наизусть. Вскоре вернулась и соседка. Странно посмотрев на девушку, блондинка разделась, улеглась под одеяло и уже буквально через пару минут мирно засопела.

Когда луна уже была в зените, Лиля поняла, что стоит последовать примеру соседки, и легла спать. Засыпала она долго, постоянно ворочаясь и отгоняя от себя вопросы, об ответах на которые догадывалась, но которые не желала знать и стремилась забыть.

Однако, несмотря на то что поздно легла, проснулась девушка очень рано. Уже в пять утра Лиля надевала повседневную одежду и, не зная, куда себя деть, от безделья снова принялась перечитывать и тут же мысленно пересказывать себе строки из книги.

К пяти часам вечера, перед ужином, в кабинет с инициалами "Крыльцова Е.В." требовательно постучались.

– Войдите! – не отрываясь от бумаг, отозвалась женщина. Дверь открылась, и на пороге показался солидный с виду мужчина примерно сорока-пятидесяти лет и, не входя внутрь, заявил:

– Мне нужна преемница.

Отметив едва уловимый акцент говорящего, женщина подняла голову, оглядела его с ног до головы. Наружность мужчины была очень располагающей. Мило улыбнувшись, Крыльцова уже открыла рот, чтобы произнести что-то, как вдруг мимо кабинета с дикой бранью пронеслась Лиля, за которой с неприкрытой злобой резво, почти не отставая, промчались три воспитательницы почтенного возраста, явно забывшие о своих больных конечностях и радикулите.

Мужчина, наблюдавший эту картину до тех пор, пока компания не скрылась из виду, оживился и вдруг заявил, что хотел бы посмотреть дело именно этой девушки.

– Нет, что вы, что вы! – испуганно произнесла женщина. – Мы, конечно, были бы… Но только не её!

Поняв, что она чуть не обронила слово «рады», Максим Алексеевич, а это был не кто иной, как он, едва сдержал улыбку. Его друг оказался прав.

– Позвольте, с ней разве что-то не в порядке? – спокойно отозвался он, проходя в кабинет. – Никаких физических отклонений, сколь могу наблюдать, у неё нет, а умственно отсталые, насколько я понял, живут в соседнем корпусе.

– Но этой девушке уже почти семнадцать лет, она скоро станет совершеннолетней и наконец… Кхем. Извините, ради всего святого, но я никак не могу рекомендовать её вам. У нас много чудесных, покладистых девочек. А эта… эта особа опасна и для себя, и для общества.

– Могу я полюбопытствовать, чем же опасна для меня собственная племянница? – уже не скрывая улыбку, поинтересовался мужчина и протянул паспорт. – Я совсем недавно вернулся из сильно затянувшегося путешествия, о коем, если вас заинтересует, с готовностью поведаю впоследствии.

Директриса была бы менее изумлена, если бы стоящий перед ней объявил себя сатаной. Вероятнее всего, в этом случае она даже сочла бы развитие событий вполне закономерным. Но видеть перед собой человека, несомненно, являющегося тем, у чьих инициалов стояла пометка «ПБВ», то есть пропавшего без вести, и понимать, что он избавляет её от всех проблем, преследующих её последние несколько лет, знать, что ребёнок попадёт, очевидно, в хорошие руки, к родственнику… Все преграды для удочерения самой бедовой девушки детдома рухнули в её глазах мгновенно.

– Вот её дело.

С сияющим лицом женщина передала Максиму Алексеевичу туго забитую папку. Помимо общей карты здесь хранились доносы и прошения воспитательниц, детей и даже несколько личных записок представителей органов правопорядка. С весельем, изрядно поразившим Крыльцову, прочитав несколько из них, он протянул взамен все свои документы и задумчиво перелистал ещё пару жалоб, пока директриса проверяла наличие необходимых документов, копаясь в папках с абсолютно всеми бумагами – от кадастровых паспортов недвижимости до флюорографического снимка. Обычно данный процесс протекал вовсе не так быстро, но теперь, окрылённая мыслями о скорейшем освобождении от Лили, женщина нашла всё, что было необходимо, буквально за четверть часа.

– Вы её не позовёте? – недоумённо поинтересовался мужчина, забирая назад лишние документы. – И разве она не вправе решать, отправиться ли ко мне или остаться здесь?

Глаза Крыльцовой таинственно сверкнули, а её губы изобразили вежливую улыбку, тогда как она готова была заплясать от радости на рабочем столе:

– Что вы. Она так хотела попасть в родной дом, что о таких мелочах и говорить-то не стоит. Я пока позабочусь о передаче дела в суд… Органы опеки возражать не будут, в этом я убеждена, но окончательное решение о признании удочерения выносит суд.

– Могу ли я, в таком случае, забрать её до судебного разбирательства? Я прошу об этом исходя из соображений о том, что она, и вполне разумно, может не поверить во внезапное возвращение родственника. У меня, по крайней мере, будет возможность доказать ей свою доброжелательность.

– Разумеется. Сейчас мы её пригласим.

Директриса едва ли не выбежала за дверь и, поймав первую же воспитательницу, сообщила ей счастливую весть. Обе женщины со сдержанными лицами прошли мимо кабинета и, будучи уже шагах в десяти от него, одновременно подпрыгнули на месте с восторженным вскриком. Из невинного любопытства проследивший за ними Максим Алексеевич невольно фыркнул, покачал головой и вновь вернулся к чтению.

Спустя десять минут в кабинет втолкнули Лилю, отчаянно сопротивляющуюся и почти испуганную. Она знала, как к ней относились старшие в приюте, и подозревала, что когда-нибудь они всё же наймут кого-нибудь, чтобы он увёз её и положил конец страданиям администрации детдома, закопав её хладный труп где-нибудь в лесной глуши и присыпав порохом с чёрным перцем. Однако она и представить не могла, что они всерьёз на такое способны. Но вот он стоит и оценивающе смотрит на неё своим пронзительным взглядом… «Наверняка навскидку вычисляет, сколько метров в глубину копать надо и сколько будет весить мешок со мной…» – пронеслось в голове девушки. Пошатнувшись, она медленно сползла в кресло и мёртвой хваткой вцепилась в подлокотники. Признать в этом высоком и явно не слабом мужчине с заинтересованным взглядом, казавшимся её сейчас испытующим, своего «дядю ПБВ» она не могла и скорее поверила бы, что просто какому-то чудаку захотелось, чтобы ему под старость лет было кому стакан воды подать.