Читать книгу: «Змей», страница 2

Глава 2

Вымоленный

Много с той ночи времени прошло, четырнадцать лет. Не буду пересказывать всего что было и хорошего, и плохого. Лешка уже отслужил в армии, в Германии, и вернувшись, как не глупого и достойного человека его выбрали председателем колхоза. Молодой да с головой, так про него и говорили. Сашка тоже отслужил, уходил сморчок сморчком, даже из-за роста брать не хотели, а вернулся рослым, крепким, только вот беспутным, особенно под градусом, а выпивал он часто, молодость. Галя уже в девках ходила, стройная и видная, только отец всех женихов отваживал, да и гулять вечерами не пускал. Да может и правильно, восемнадцать еще не исполнилось.

Опустим то, что Володя с Колей лучшими друзьями стали и оба сейчас в армии служили. Коля на флоте, целых три года. Володя два. Но из-за разницы в возрасте вернуться должны были почти одновременно, весной.

Служилось Володе не плохо. Он до армии отучился на электрика, поэтому и попал в связь. Характером был покладистый, с командирами не спорил, ефрейтора получил, потом младшего сержанта. Да вот после года службы на одном из учений, вертолет на котором летела десантная группа, в состав которой был прикреплен Володя в качестве связиста, разбился. Погибла командир взвода связи, в котором служил Володя. Молодая совсем девчонка в звании лейтенанта. Погиб экипаж и два десантника. А вот Володя выжил. Был тяжело ранен, были поломаны ребра, повреждены легкие и ноги. Но выжил. И еще долго потом вспоминал, а может в бреду ему привиделось. Как вертушка начинает ходить и трястись. Как Женя, молодая девчонка, бросается открывать сдвижную дверь вертолета и ее выбрасывает из болтающейся машины, которая уже цепляет верхушки елей. Потом падение, адская боль и крики. Как он выбирался из вертолета и тащил за собой кого-то он и не помнил, это ему потом рассказывали, те кто выжил. Выбрался, отполз, пришел в сознание. Жива его ноша, кашляет, значит жив. Снял рацию и снова потерял сознание. Женю он сам не видел, очнулся уже в гарнизонном госпитале, да и то ненадолго.

Откуда-то узнал, что ее выбросило на пенек от сколотого дерева и прямо на щепу, так и проткнуло насквозь. И, что хоронили ее на территории части, мать приезжала, но на похороны опоздала, из далека. Наверное, кто-то из друзей приходил в госпиталь, еще до отправки в Ленинград, и рассказывал, но он этого не помнил.

Но помнил, что сквозь забытье слышал тихий разговор медсестер, которые по очереди менялись в его палате:

– Не выживет;

– Может и выживет, а ноги отнимут;

– Может в Ленинграде спасут хоть одну;

– Может и спасут, да все равно не жилец, полгода и все. Сам так сказал. Легкие разорваны;

– Ведь молодой совсем;

И снова тишина и снова тот вертолет, распахивается дверь, и все по кругу.

И вдруг голос матери, как тогда в детстве: – Змей этот не сам по себе, им всегда кто-то управляет, колдун или ведьма.

И еще какой-то мужской голос, незнакомый, грубый, хриплый:

– Ты о чем просишь то, понимаешь? Ведь сама судьбу ему выбираешь. Он то третий сын выживет, а его третий сын всю жизни будет ….. – и дальше все расплылось.

И снова голос матери:

– Все знаю и без твоего. Только спаси его. Не дай умереть.

И снова мужской голос:

– Пусть так и будет. Твой третий сын выживет, вымолила ты его. Но его третий сын у меня посох примет и станет навеки….– и снова туман и неразборчивые голоса. И снова вертолет, распахивается дверь, и все по кругу.

Через неделю после того сна Володя пришел в сознание. Три месяца прошло с момента катастрофы. Был он слаб, но быстро поправлялся. Доктора, которые все это время решали ампутировать ему ноги или пусть с ногами помрет, собирали один консилиум за другим и друг перед другом спорили, чье лечение привело к такому результату. До выздоровления еще долго было, еще полгода проведет Володя в госпитале, но поправится окончательно и будет комиссован как раз в то время, когда и должен был быть уволен в запас.

За это время успеет и Ленинград посмотреть, выходя иногда в город по разрешению главного врача в увольнения. Ленинград был прекрасен, а для молодого человека, который дальше районного центра, в котором учился на электрика, и не выезжал, особенно. Всю жизнь потом вспоминать будет он этот город, хоть больше и не увидит его никогда.

Раньше армия вообще была хорошим шансом посмотреть страну. С юга отправляли на север, с севера на юг. И страну посмотришь и друзей заведешь. А дружба армейская самая крепкая. Там сразу видно, кто что стоит. Служили уже по два год, а на флоте по три. И служить было почетно. В деревне даже говорили – не служил, не мужик. И девки с тобой не гуляли – как с ущербным каким, если в армию тебя не взяли. Зато после армии – герой. И все дороги тебе открыты. Только дорог в деревне не много – колхоз только. Но Володя рвался обратно. Ему хотелось в свою деревню, в свой лес, на охоту. Как часто перед армией они с Колькой уходили на охоту на два дня, а то и на неделю.

Морячок

В общем дождался он своего срока и прямиком в деревню. Его предлагали комиссовать по болезни, но для этого еще месяц нужно было полежать в госпитале, комиссию пройти и еще что-то. Но он отказался, належался уже. Два дня от Ленинграда через Москву и дома. В поезде с дембелями встретились, познакомились, в общем доехал быстро и весело. А только вышел из поезда на своей станции, еще хмельной, так и узнал, что за два дня до этого, приехал ночным поездом какой-то моряк, то же отслуживший. И ночью с поезда так и сошел. Станция то маленькая, а хулиганья много, зоны вокруг. Потом узнали, что и проводница уговаривала его до следующей большой станции доехать, там до утра подождать, а потом уже и домой ехать. Да куда там, матрос не боится ничего. Так и вышел. Что там было никто не узнал, но утром пастух местный нашел моряка висящем на столбе, на оборванном проводе. Лицо его было все в кровавых подтеках, форма в пыли и порвана. Врач, который проводил вскрытие сказал потом, что повесили уже мертвого, забили его до смерти.

Ни имя, ни фамилии на станции никто не знал, сказали только, что деревенский. Сердце защемило. Но мало ли солдат да матросов сейчас возвращается. Да и район большой. Так уговаривая себя, Володя добирался до своего дома. Добираться было часа два, это только до райцентра и оттуда еще часа полтора, если пешком. А повезет машину поймать, так быстрее. До райцентра добрался быстро, вначале на попутке с молоковозом, а потом председатель с соседнего колхоза на мотоцикле подобрал. Он и рассказал, что морячок этот повешенный его дружек Колька и есть, и что завтра утром похороны. Что мать его уж сильно убивается, как не в уме стала.

– Колькин отец год как помер. Хоть и был безногий после войны, а вон сколько прожил. Колька приезжал в отпуск на девять дней, после смерти отца. И мать его сильно ждала, да вот не доехал он до дома. Она и помешалась. Как тело отдали, сразу в дом его забрала, а как в гроб уложили, так рядом села обняла и не отходит. Не плачет даже уже, только вздрагивает. Как завтра хоронить будут? Беды бы не было.

Довез он его почти до деревни, высадил на развилке в поле и поехал в свой колхоз. До родной деревни оставалось всего то километров семь. Сколько раз Володя, пешком возвращаясь из училища на выходные ждал, когда появится эта развилка, значит полпути прошел, немного осталось. И день был хороший, уже по-настоящему летний и теплый. И дом рядом. Но на душе горе.

Он вдруг понял, что все еще стоит на развилке и не сделал ни шагу. Мотоцикл уже скрылся и даже пыль от полевой дороги осела, а он все думал. – К Кольке или домой?

Колькина семья переехала не за долго до того, как он ушёл в армию в соседнюю деревню. Свой старый домик продали колхозу, а в соседнем колхозе им дали хоть и такой же старенький, но бесплатно. А на деньги, коровку купили, нельзя без коровы. Уж очень хороший скорняк был Колькин отец. Да и Колька из армии бы пришел в новую деревню, а в поле рабочие руки всегда нужны были. Да вот не пришел. И отец умер.

Так куда? К Кольке ближе. Но что я там. Да и Мать его меня увидит, с ума сойдет. Нет домой, а завтра на похороны приду – так решил, так и сделал.

Твердо повернул он в свою деревню и через час с небольшим был уже дома.

Дома была только Галя. Обрадовалась и тут же заплакала, рассказала про Колю и все слухи про то, как его зверски убивали. И вот, что странно, убийц так и не нашли, а все знали все подробности убийства. Так обычно в деревнях и бывает.

Мать куда-то ушла, отец уехал в город. Лешка председательствует, а Сашка в поле, на тракториста отучился, домой только спать приходит, а может и в поле заночевать. Но уже скоро должен отец воротится, время то уже к девяти, а к одиннадцати и старшие придут. Так и вышло. Только вперед пришла мать. Обняла и поцеловала сына, осмотрела, еще раз обняла и стала собирать на стол. Она еще постарела, волосы уже были полностью седые, и морщины покрыли все лицо. Галька тоже забегала, то в погреб, то на двор. По деревне уже слух прошел, что Володя вернулся из армии. Вернулся отец, а следом и Лешка приехал на мотоцикле. Скоро и Сашка прибежал. Кто-то из соседей тоже пришел. Сели, выпили. Не праздник, хоть и вернулся. В другой день бы вся деревня гуляла, а сейчас все понимали – не праздник. Много пили и курили, но говорили очень мало. Легли уже за полночь.

На могиле

В деревне всегда вставали рано, еще до первых петухов, скотины много. Но после армии будить солдата не положено. Так и проспал Володя аж до семи часов. Проснулся от запаха хлеба, который уже был испечен и стоял на столе, а дома уже никого не было. Быстро одевшись, он вышел на двор, умылся у старого рукомойника, побрился и закурил. В голове звенело, не то от дороги, не то от самогона. Покурил, зашел в избу, выпил молока, отломил хлеба, не лезет еда в рот.

Достал из шкафа свою старую одежду. Солдаты в деревни после армии еще долго ходили в форме, но он собирался на похороны, и форма могла еще больше расстроить Колину мать. Так он думал, наверное.

К дому подъехал мотоцикл, хлопнули ворота, потом входная дверь и вошел Лешка. Володя только сейчас разглядел, что он уже начал лысеть, а ему еще и 30 нет. Он так же аккуратно зачесывал волосы назад, хотя это уже и не было модно. Смуглое мускулистое лицо уже было в морщинах. Глаза были строгие и требовательные – председатель.

– Одевайся, довезу. В 10 хоронить будут.

– Я уже оделся.

– А что не в форме, хотя, наверное, правильно. Поехали.

Володя, выходя следом за Лешкой заметил, что тот все еще в солдатских галифе, в которых пришел из армии, а прошло уже пять лет. Вот она мода тогдашняя.

Доехали быстро, полевыми дорогами, да еще знающий человек, быстро довезет. Поехали прямиком на кладбище, на прощание к дому уже опоздали. Хоронили рано, когда председатель машину дал гроб отвезти, тогда и время хоронить. А сейчас лето, все машины на перечет.

Народу на кладбище было не много, человек пятнадцать. Друзья Колькины кто еще в армии, а кто уже в город уехал. Да и лето опять же. Но больше всего – страх. Мать обезумела. Как бы беды не было.

Воронье каркало не стихая, кружило тучей над кронами кладбищенских деревьев.

Могила была вырыта с краю, рядом с могилой отца, уже немного поросшей травой. Земля была сухая, рыжая и постоянно осыпалась. Странно, везде чернозем, а на кладбище глина. Закрытый гроб стоял на двух табуретках рядом с могилой, а рядом с гробом сидела мать Коли. Вся в черном, она согнулась над гробом, как бы легла на него, там, где у Коли были ноги, протянула вперед руки и даже не шевелилась. Гроб уже нужно было опускать, но никто не решался к ней подойти.

Из-под ее черного платка выбилась седая прядь, совсем седая, а ведь когда уходили в армию ее волосы были черные как сажа, вспомнилось Володе. Как она рыдала, когда Коля запрыгнул в кузов грузовика вместе с другими призывниками, которых забирали вместе с ним.

Вдруг рядом с Колиной матерью появилась их собственная мать. Володя с Лешей переглянулись и даже хотели подойти, но и с места не сдвинулись напоровшись на ее взгляд.

Наталья подняла бедную женщину, прислонила к своему плечу, что-то шептала ей. И за ее спиной махнула могильщикам – трем забулдыгам в грязных телогрейках и с пропитыми лицами, чтобы опускали. Те курили неподалеку и что-то обсуждали, жестикулируя и ругаясь.

Забулдыги привычными движениями подошли к гробу и начали забивать гвоздями крышку гроба. Бедная старуха завыла на плече. Дикий крик и вопли разлетелись по кладбищу и подняли стаи ворон с деревьев, и кустов, которыми заросло все старое кладбище.

Она выла и кричала в голос, плакала и причитала, но не поворачивалась к гробу пока тот не опустили в могилу. Мать что-то ей все говорила, повернула, подвела к могиле взяла горсть земли, и первая бросила в могилу. Земля упала громко на обитую красной тканью крышку гроба. Старуха повторила за ней и тоже бросила горсть земли и осела на колени у края могилы. Володя с Лешей тоже бросили по горсти земли. Володя почему-то боялся смотреть на мать своего друга. Хотя она всегда была доброй и гостеприимной и любила друзей своего сына. Но Володе сейчас было тяжело даже смотреть на нее. И ужасно страшно, что она посмотрит на него. Но она не посмотрела, даже голову не подняла. И даже бы если посмотрела, то и не узнала бы наверное.

Мать махнула забулдыгам, закапывайте. И те привычно замахали лопатами. Через десять минут на этом месте уже был могильный холмик, аккуратно прихлопанный лопатами, с ровными краями. А забулдыги аккуратно ставили деревянный крест с двумя поперечинами, на котором уже была прибита фотография Коли в морской форме, в бескозырке. Володе показалось, что Коля смотрит на него с фотографии, он даже сделал шаг в сторону, но фотография продолжала смотреть на него.

И тут старуха снова запричитала, закричала и завыла. Мурашки пробежали по телу всех присутствующих, волоски на руках поднялись дыбом, холодный пот проступил.

– Да на кого же ты меня покинул, вернись, приди, да не бросай меня одну одинешеньку. Ждала тебя три годика, и отец не дождался, и ты не вернулся. Хоть бы еще разок увидеть тебя. Лежишь и не поговоришь со мной.

Мать, которая стояла рядом со старухой обхватила ее и зашипела:

– Что ты говоришь, не вернешь ведь его, а сама погибнешь и всех погубишь;

– Уйди ведьма, уйди. Ты своего вымолила, на чью жизнь поменяла? Не на Колину ли?

– С ума ты сошла старая, что мелишь?

– Уйди ведьма. Приди, вернись Коля, – стоны становились все слабее, она упала на свежую могилу, обняла ее, как до этого гроб и замерла.

Холодный ветер пронесся над головами стоявших у могилы людей. Воронье взлетело с насиженных ветвей и полетело прочь от своих гнезд, как будто спасаясь от чего-то невидимого. Стало холодно и мрачно.

Матери уже рядом не было, она ушла так же незаметно, как и появилась.

Володя с Лешей шли уже к мотоциклу, подавленные, разбитые, не понимающие, что произошло. Почему их мать ведьма и кого она вымолила.

Подойдя к мотоциклу Лешка открыл боковую дверку, старенького ИЖа, там, где обычно возят инструменты, достал два стакана, грамм по сто и бутылку водки из своей сумки, которая все время висела на плече. Поставил стаканы на сиденье мотоцикла, разлил водку:

– Выпьем, помянем;

Молча выпили, и Лешка сразу разлил по второму стакану.

– Лень, а как правильно, земля ему пухом, или царствие небесное?

– Ему уже все равно. Пей;

Выпили. Ленька достал из сумки пару вареных яиц, хлеб и соль в спичечном коробке, видимо с собой на обед брал. Закусили, снова выпили и закурили.

– Уезжать Вовка отсюда нужно, не будет здесь жизни;

– Куда уезжать, кто отпустит из колхоза. Да и хозяйство, ты председатель, тебе-то что уезжать?

– Вот пока я председатель, и нужно. Я с отцом уже обговорил, я их отпущу, они обживутся, потом вы с Сашкой, а потом и я. Документы всем сделаю.

– Так женился ведь, жена то поедет, да и Сашка женится собирается.

– В город то, все поедут, а отсюда и подавно.

Допили. В животе стало тепло, в голове туман. Лешка довез брата до ворот, а сам собрался на работу. Лето, дел невпроворот.

– Не замужем она, сходи как проспишься, говорила тебя ждет.

– А как узнала, что я в госпитале по частям лежу, так и писать перестала.

– Отец ее запретил. Говорит, вернется калека, что делать будешь? Сходи, не калека ведь. Врачи то, что говорят?

– Да что они говорят. Они меня еще в госпитале схоронили, а я выжил. Потом сказали полгода – а я живой. Когда выписывали, сказали каждый год обследования проходить, да я не пойду к ним больше.

– Ну, как знаешь. А может и правильно. Одному переезжать сподручнее.

Ленька, а его теперь так все называли, все-таки председатель, уехал, а Володька зашел в дом, лег на старый Галькин сундук и уснул.

Снова все закружилось, вертолет, Женю выкидывает наружу, падение, врачи и голос… Тот голос, который ему приснился вместе с голосом матери, но на этот раз он говорил непонятные слова, на непонятном языке, и снова голос матери и они вместе повторяют эти слова и огонь, вертолет горит…Нет это не вертолет, это огонь, злой огонь, яростный, но что это горит? Не разобрать.

Мама, я вернулся.

Старуху, мать Коли, с кладбища привели домой. На небольшие поминки после кладбища осталось человек пять. Из них двое забулдыг, да пара бабок, которые завсегда на поминки придут. Да еще священник местный, старичок. Он то и довел старуху до дома, выпил за помин души, да и ушел, перекрестив ее на прощание. Она как села у окна в передней избе, так и с места не сходила. Не плакала больше и не причитала, только в окно смотрела и молчала.

Водка закончилась быстро и забулдыги, поняв, что больше не дадут, а у хозяйки просить постеснялись, пошли по деревне стаканы искать. Бабки, тоже поев и выпив, да с собой захватив, что на столе оставалось, вскоре ушли. А старуха сидела и не сходила с места, она смотрела в окно, которое выходило на дорогу. Сколько раз она за последний месяц вот так смотрела на улицу, может вернется Коля, станет вот так перед окнами, и будет ждать, когда же мать увидит. Но уж теперь не вернется. Теперь точно не придет. Да и что ей теперь делать? Одна осталась. Вспомнился муж, как с фронта вернулся и неделю на станции жил, боялся без ног домой воротится. Как ей бабы рассказали, как пьет он на станции и спит на вокзале на полу, шинелью укрывшись. Как она пешком ушла на станцию и как рыдала, увидя его заросшего и грязного. Как домой его вернула, и жили потом душа в душу, и Коля родился. А теперь все, не будет больше счастья в ее бабской жизни. Он ведь и тот безногий муж ее, когда умирал, говорил, живи и радуйся, Кольку дождись, внуков дождись. А чему теперь радоваться, кого ждать, для кого жить? Убили всю ее радость, сыночка ее убили.

А Коля то, какой веселый всегда был, хоть и беспокойный. Все хулиганил. И жаловались то на него постоянно, то сарай с мальчишками сожгли, а то щенка на пасеку оттащили, того пчелы зажрали, а потом соседка прибегала, жаловалась. А как самих то не закусали пчелы то, было то им тогда по пять лет. А с Володькой то почудили. А где он Володька то, тоже должен уже прийти с армии, а может и пришел уже. Да нет, не пришел. Если бы пришел, то сегодня бы то же был. А может и был, да я старая не видела? Так мать же его была, да я-то ее ведьмой обозвала, обидела. Ой, дура я, дура. А Коля то, мой Коля, да как же я теперь. Причитала она про себя, потом на шепот перешла и все в окно смотрела. Темнело уже. Коров прогнали с пастбища, пестрая ревущая река протащилась под окнами. Большое стадо, коровы, потом овцы, и все то знают куда идти, по своим дворам расходятся. А хозяйки кричат их громко, звучно. А у нас пусто на дворе. Одной то мне не нужно было, да и тяжело. Как отец умер, так и продала коровку. Вот думала, Коля придет, новую коровку купим, поросят заведем.

Солнце садилось, деревня затихала. Кое-где в окнах появился свет. Старуха задремала, глядя в окно. Слезы уже не лились из ее впалых глаз. Снился ей муж, еще до фронта, на ногах, высокий стройный. И Коля маленький, лет пяти. Они играют в старом их доме, и он подбрасывает сына вверх и радуется, и Коля тоже смеется и радуется. И вдруг все замирает. И Коля уже взрослый в морской форме, красивый, блестящие ботинки, черные брюки, отглаженный гюйс на белой галанке, черные ленты на белой бескозырке, так он приходил в отпуск. Он стоит под окном, у палисадника, он смотрит на нее и тихо говорит: – Мама, я вернулся.

Ее бросает в холод, мурашки пробегают по всему телу, она очнулась. Отскочила от окна, замерла от страха. Уже темно. На улице лают собаки, вдалеке на столбе горит одинокий фонарь. А в ушах звенит его голос – «Мама, я вернулся». Страшно, очень страшно, она снова подходит к тому месту, где только что дремала, смотрит в окно и видит его под окнами, в форме, в бескозырке. Он стоит молча, смотрит на нее не отрывая глаз, а в голове звучит: – «Мама, я вернулся».

Может ей все приснилось, может она не хоронила его и это только был страшный сон, а он вот ведь он стоит и ждет, когда материнское сердце почувствует и выглянет в окно и увидит его.

Нет, я ведь не спала, его сегодня схоронили, ведь вон еще стол с поминок не убрали, и скамейки из досок. И фотокарточка его с черной ленточкой и стаканчик с водкой и хлебом на нем, на трюмо, и зеркала завешаны тряпками.

Но ведь и он тут, вот он пять шагов от дома. Стоит, руки протягивает. Почему он не идет. Это не он, это не он. Она предупреждала меня. Это не он.

Животный страх – это когда даже дышать трудно, когда все нервы звенят. Думать нельзя, говорить не получится, не крикнуть, не пошевелится. Слезы брызнули из глаз. Она стукнула рукой в раму, рама распахнулась. Старуха тряслась от страха, но смотрела на сына. Он улыбался своей озорной улыбкой. Он увидел маму, он ее так долго не видел, а теперь увидел. Но почему он не идет к ней. Почему стоит под ветлой и не идет к ней. Навзрыд, безумным от страха голосом, задыхаясь и запинаясь она выговорила:

– Сынок, иди в дом, я так тебя жду, иди родненький;

Мгновение и он уже в доме, он смотрит на нее. Как он так быстро зашел? Страх, безумный страх и огонь, огонь и страх. И это уже не он, он извивается. Огонь и страх, темнота.

– Пожар, пожар!

Крики разнеслись быстро по деревне. Все знали, какой дом горит, тушить не пытались. Соседние дома тоже уже полыхали. На доме старухи уже не было крыши, он сгорел и обрушился моментально. По два соседних дома, в обе стороны от дома старухи, уже тоже были в огне, загорались и соседние от них дома. Между ними как будто что-то мелькало, огромное, но почти не видимое, быстро перелетая от дома к дому, какая-то тень или ветер, перенос огонь с дома на дом. Вдруг тень скользнула на другую сторону улицы и там тоже заполыхал дом, сразу со всех сторон, а потом и два соседних. И еще, и еще.

Те, кто успевали выскочить из домов, не пытались их тушить, они хватали детей и бежали прочь, как можно дальше. У одного из домов показалась фигура мужика, он остановился и обернулся на еще нетронутый огнем свой дом. И в этот момент тень скользнула к мужику и тот вспыхнул как свечка и осел. Крик был короткий и сразу же затих, следом вспыхнул и его дом. Крики детей и баб заглушались треском горевших изб. Мужики бежали молча, волоча за собой детей и подгоняя жен. Про скотину и подумать не успели.

На дороге, которая проходила по центру широкой улицы появилась фигура. Черты разобрать было невозможно, хоть пожар и освещал дорогу с двух сторон. Горело уже не меньше пятнадцати домов. Фигура поравнялась с тенью, подняла руки, раздался голос, слов не понять, но голос его было слышно везде. Тень рвалась то к фигуре, то от нее, потом по улице, зажигая новые и новые дома, потом снова к фигуре и на другую сторону улицы. А голос продолжал звучать, громче и четче, но не единого слова нельзя было разобрать. Тень металась все быстрее, уже горело дворов по двадцать с каждой стороны улицы. Крики и треск горевших домов превратились в единый звук, в гул, и голос, голос над всем этим звучал все громче. Вдруг появился второй голос сильнее первого, он шел с другой стороны улицы, он был громче и звонче первого. Тень стала затихать, она зажгла еще два три дома и взвила вверх, потом резко вниз и пропала прямо перед землей. Оба голоса стихли. Фигура стала удаляться обратно в темноту, откуда и появилась. Пожар стихал быстро. Мужики вернулись к домам и начали тушить, то, что еще можно было отстоять у пожара. Плачь, страх и огонь. Все свелось в одно.

В эту ночь сгорело почти пятьдесят дворов в этой деревне, это было почти половина. Погибло семьдесят человек. Сгорели вместе с домами, целыми семьями. Сгоревшие дома никто не восстанавливал, да и не тронутые дома быстро опустели, народ разъехался по соседним селам, и дома свои перевез. Лет через пять от деревни и следа не осталось. Все хотели побыстрее забыть, что случилось в эту ночь.

И как это часто бывает в деревнях, когда все стараются забыть, быстро забывают. Точнее все всё помнят, но молчат об этом, а значит забыли. Теперь только если старики вспомнят, что была такая деревня, да может уже и показать не смогут, где.

А Володя спал пьяным сном и не слышал, как мать его вернулась ночью, без сил упала во дворе. Как отец на руках донес ее до кровати и укладывал в постель и снова уговаривал уехать. Как она сказала, что следующий раз уже не справится. Но на вопрос об отъезде так и не ответила. Заснула и проболела потом три недели, и постарела еще лет на десять.