Читать книгу: «Искусство исповеди», страница 2

Глава третья

Приехав домой, я оказался загружен домашними делами, учебой и прочей ерундой, но в голове постоянно крутился разговор с Олегом.

Перспективы маячили колоссальные! Возможность понять, чего хотят люди, умение управлять их жизнью… Одним словом, можно было запросто добиться того, на что у многих уходили годы упорного труда. Но то, о чем рассказал Олег, резко останавливало. Постоянная ответственность, плюс пока еще непонятное обострение чувств, про которое он говорил, не давали мне решиться на его предложение.

Также, впрочем, в голове не укладывалось и то, что он говорил про какой-то совершенно невероятный уровень манипуляций людьми. Чем больше я думал об этом, тем больше мне казалось, что у него явно не все в порядке с головой. На мой взгляд, все люди были совершенно разными, и вывести среди них закономерности было можно очень условно.

Меня никогда не интересовала политика, а основное применение тому, о чем говорил он, я видел именно в этой сфере деятельности. Кроме того, я не понимал, какая может быть отдача от его действий. Пока он рассказывал мне обо всем, я смог рассмотреть его и убедиться, что он небогат. Не было даже намека на то, чтобы его жизнь была хорошо обеспечена. Себе он покупал недорогие костюмы и такое же пиво. Однако при всем этом я сам был свидетелем того, что обеспеченные люди считали его своим другом и позволяли ему пользоваться всем, что было в их домах. Даже люди, которые соприкасались с ним опосредованно, как охранники этого дома, уважали его, и если бы он их попросил, они сделали бы для него все.

Я не понимал, как такое может быть, и меня это ужасно раздражало.

В таких раздумьях прошло четыре дня. На пятый же день, после учебы, ко мне подошел знакомый, который явно был не в духе.

– Что случилось?

– Брат.

Я припомнил то, что знал о его брате. Вроде бы ничего особенного. Учился, вылетел из института, пошел в армию. Вернуться должен был только спустя полтора года.

– Что с ним? Удрал из армии?

– Нет. «Деды» забили насмерть. Мать плачет. Отец запил. А я вообще не знаю, что мне теперь делать. Дома такой бардак, что лучшее, что я могу придумать – это не появляться там.

И тут я решился.

– Погоди. У меня есть один знакомый, который поможет.

– Да чем он помочь-то сможет?

– Не знаю. Но сам хочу посмотреть.

И тогда я позвонил Олегу. Он взял трубку после четвертого гудка и сказал:

– Неужели надумал?

– Олег, есть одна семья, которой надо помочь. Ты сейчас свободен?

– Сейчас нет. Вечером смогу. В чем там дело?

Я как смог объяснил. Олег долго молчал в трубку, после чего сказал:

– Терпеть не могу такого. Но ты прав, помочь им надо. Сам там будешь?

– А можно?

– Нужно. Только не лезь в разговор. Сиди, помалкивай и на ус мотай. Адрес?

Я дал ему адрес и, втайне не веря, что что-нибудь получится, вернулся к своему знакомому.

– Вечером мы придем. Пустишь?

– И что делать будете?

– Еще не знаю. Но твои предки меня знают, а вот того, кто будет со мной – нет. Скажешь им, что это мой друг.

– Ладно, скажу. Только вот не понимаю, на хрена это все.

– Я пока тоже, но он говорит, что поможет.

– Как?

– Даже не спрашивай. Не знаю.

На этом мы разошлись, и до самого вечера я был как на иголках.

Вечером мы встретились с Олегом перед подъездом, где жил мой знакомый со своими родителями.

– Привет. Нас ждут?

– Да.

– Сначала поговорим с этим парнем. Мне надо будет, чтобы он не мешался, а для этого лучше с ним поговорить. Обнадежить. Приободрить. Впрочем, как я понял, с ним не все так плохо, как с его родителями. Вот с ними придется тяжело. Смотри, может чему и научишься.

Мы вошли в подъезд и поднялись на этаж. Дверь открыли быстро, и, войдя в квартиру, мы под пристальным оком уже не вполне трезвого главы семейства прошли в комнату моего знакомого.

– Привет, – сказал он.

– Олег, – раздалось ему в ответ.

Они обменялись рукопожатиями, которые были крепче, чем обычно пожимаю руку я.

– Мне сказали, что ты поможешь.

– Постараюсь. Твоя проблема, по большей части, в родителях, верно? А что думаешь насчет смерти брата?

– Стараюсь не думать. Еще не хватало, чтобы и я расклеился. В доме тогда ни одного нормального человека не останется.

Олег повернулся ко мне.

– Смотри, вот это интересно. Он принял единственное правильное решение, которое только мог. Держись, парень. С твоими родителями я поговорю и сделаю что смогу, но теперь вся семья на тебе будет висеть. Ты станешь тем центром, вокруг которого они объединятся. Твои успехи позволят им жить нормально, а твои неудачи раньше срока их в могилу загонят. Все понял?

– Да.

– Ладно. Расскажи мне о брате. Расскажи то, о чем могут не знать ваши родители. Расскажи мне о том, каким человеком он был. Что любил, что ненавидел, чем увлекался. Все подряд. Мне нужно все, что ты сможешь вспомнить и рассказать.

Спустя два часа рассказа мой знакомый не выдержал и все-таки расплакался, но рассказ не прекратил. Олег же сидел, положив ему руку на плечо, с выражением искреннего сочувствия на лице. Речь лилась из парня нескончаемым потоком, как будто он только что смог осознать, насколько дорог ему был брат.

Олег слушал до тех пор, пока, наконец, тот не остановился, а после этого положил и вторую руку на плечо парня и мягко, но настойчиво, развернул его к себе.

– Помни брата таким. Он был хорошим человеком. Может, не самым лучшим, но хорошим. Правильным. Он заботился о тебе, защищал, когда это было нужно. Помогал во всем. Твои родители гордились тем, что вырастили такого сына. Но они пока просто не знают, что вырастили не одного такого сына, а двух. Ты не хуже чем он, помни об этом. Ты не хуже. А должен стать лучше. Не ради себя. Ради своих родителей. Из вашей семьи ты – тот, кто знал его с этой стороны.

Я сидел оглушенный и рассказом, и слезами. Я знал человека, к которому мы пришли, несколько лет, благо учились мы в одной и той же школе, но и понятия не имел о том, что у него был такой брат и настолько теперь его не хватает. Только сейчас я чувствовал, что он готов выть от того, что больше никогда не увидит своего брата, от того, что, наконец, понял, насколько теперь одинок. И что вся его боль выливается наружу с этими слезами.

Олег продолжал что-то говорить, но я уже не слышал его слов. Более того, я чувствовал, что и сам Олег готов разрыдаться от того, что не стало такого человека. Он не просто был искренним в своих словах, он сопереживал этой потере, как будто это был его собственный брат, которого он знал с детства.

Если честно – я чувствовал то же самое, и готов был сделать что угодно, чтобы прекратить это. Чтобы помочь.

Мой знакомый оставил нас, отправившись в ванную, чтобы высморкаться и умыться.

Олег посмотрел на меня с болью во взгляде, и сказал:

– Он не единственный, кому здесь надо помочь дать волю чувствам. И кого надо привести к желанию жить. С родителями будет сложнее и тяжелее. Намного. Вижу, что ты уже понял, насколько это тяжко. Будет еще хуже. Если хочешь – можешь сейчас остаться со своим другом. Ему нужна поддержка, хотя теперь с ним уже все лучше. Он найдет силы жить дальше. Но сейчас ему нужен отдых и поддержка. Я не буду возражать, если ты не пойдешь говорить с родителями.

Я лишь замотал головой в ответ. Так просто он не сможет отделаться от меня. Я хочу узнать, насколько все то, о чем он говорил, может быть плохо.

– Как знаешь. Значит, сейчас мы пойдем говорить с родителями. Но этот парень – на твоей ответственности. Помоги ему, когда потребуется. Просто будь рядом и поддержи, когда он начнет в чем-то сомневаться. Понял?

– Понял.

– Тогда поздравляю с первым «клиентом». Хотя с таким не поздравляют.

Я лишь кивнул в ответ. Я прекрасно понял, что он хотел сказать.

Мой друг вернулся и сказал, что его родители интересуются тем, скоро ли мы уйдем, на что Олег поднялся и сказал:

– Тебе будет непросто теперь пробивать себе дорогу к жизни. Но мы постараемся сделать ее хоть чуточку более сносной. По крайней мере, чтобы у тебя хватило сил помочь и себе, и родителям. Ложись-ка ты спать, дружок. Ты вымотался.

С этими словами Олег открыл дверь комнаты и вышел в холл. Я же поплелся за ним следом.

Мы прошли на кухню, где в обнимку с бутылкой сидел отец моего знакомого, а его мать готовила ужин.

– Прошу прощения за такой визит, – сказал Олег, усаживаясь на стул, – но нам надо было поговорить с вашим сыном. Он очень переживает из-за смерти брата.

Их реакция была такой, как если бы Олег достал пистолет и разрядил всю обойму прямо у них над ухом. Гава семейства мигом протрезвел, а его супруга уронила сковородку на пол. Они оба уставились на Олега и меня, и в их взгляде, в позах, во всем читалось: «Не смей даже заикаться о нем».

Олег же посмотрел на них и сказал:

– Я понимаю, что и вам тяжело. Правда, понимаю. Я очень хорошо знаю, каким был ваш старший.

И он стал рассказывать об их умершем сыне. О том, каким он был целеустремленным, добрым и умным. Он рассказывал им то же, что мы только что узнали от моего знакомого, только намного больше и полнее. Он не просто рассказывал им – он вызывал их слезы своим рассказом.

Я уже просто не понимал, что происходит, поскольку у меня начинало возникать ощущение, что покойный сам стоит за плечом Олега и кивает каждому его слову.

Когда же, наконец, Олег закончил рассказывать родителям об их сыне, глава семейства посмотрел на него и сказал:

– Вы были знакомы очень хорошо. За что с ним так?

– Я не служил с ним. И я не могу сказать, что именно там произошло. Но могу сказать, что у вас есть и другой сын, которому вы сейчас очень нужны, и который не справится со всем, что на него свалилось, без вашей помощи. Мы сейчас говорили с ним и видели, как он тоскует по брату. Поверьте, если вас хоть немного заботит его судьба, то ему нужна ваша поддержка и все ваши силы, чтобы не сломаться. Он хороший мальчик, и если вы хотите дать ему хоть один шанс чего-то добиться в этой жизни – помогите ему.

Оба родителя посмотрели на нас, и мне неожиданно стало не по себе. Если там, во время разговора в комнате, я чувствовал все и захлебывался чувствами, эмоциями и ощущениями, то сейчас, под взглядом отца погибшего, я не чувствовал ничего. Вообще ничего.

– Спасибо вам, что напомнили, молодой человек. И спасибо за вашу заботу.

– Я не к вам обращаюсь, – сказал ему Олег, – я обращаюсь к матери, взрастившей двух великолепных сыновей, которыми она может гордиться, в отличие от пьяницы мужа, который использует смерть сына как повод напиться.

В следующую секунду Олега сгребли за ворот рубашки и стали перетаскивать через стол. Я дернулся было, чтобы помочь, но заметил его жест – «не вмешивайся».

– Ты пожалеешь, – прошипел отец погибшего в лицо Олегу.

– Сомневаюсь, – ответил он, – ведь если вы сделаете мне хоть что-то, то это только покажет, насколько я был прав.

Я не понимал, зачем Олег так нарывается на неприятности. В следующую секунду занесенный кулак начал движение и…

И Олег улетел на тот стул, с которого его стащили, а кулак со всего размаху впечатался в стену. Затем еще и еще. Он бил до тех пор, пока кулак не стал похож на кровавое месиво, а после этого, не обращая внимания на кровь и боль, он закрыл лицо руками и зарыдал.

– Извините. Нам пора. Идем, – кивнул мне Олег, и мы торопливо покинули квартиру.

Выбравшись во двор, Олег зашарил по карманам и, торопливо вытащив сигарету, прикурил ее трясущимися руками.

– Понял? – хрипло спросил Олег.

– Много чего понял, но не все. Объяснишь?

– С тебя пиво.

Я порылся в карманах и обнаружил деньги на несколько бутылок.

– Идет.

Купив пиво, мы устроились в одном из известных мне потайных уголков нашего района. Олег посмотрел на меня и, откупорив первую бутылку, спросил:

– Что чувствовал, что понял?

– От моего друга – до фига всего. От его матери – боль, отчаяние. Потом страх и… черт его знает, что это было. Ну, а его отец – вот этого я совсем не понимаю.

– Значит, с него и начнем, – в перерывах между бульканьями донеслось от Олега.

– Я не понимаю, что с ним было. Он как будто вообще ничего не чувствовал.

– Так и есть. Он действительно ничего не чувствовал. Оглушенный болью от потери сына, он не мог уже ничего чувствовать и здраво соображать. Он пытался забыться в выпивке, а ему было нужно вовсе не это. Ему нужно было вытащить себя из этого состояния, а для этого – его надо было подвергнуть сильнейшим эмоциям. Я выбрал гнев. А можно было бы по-другому. Можно было бы, к примеру, взять в заложники его сына. Это тоже ему мозги бы вправило.

– А мать?

– С ней ты почти правильно все назвал. Боль, отчаяние, страх… Потом облегчение. Понимание, что в ее жизни еще есть смысл. Что же касается твоего друга – говорить ничего не буду. Ты уже все понял.

За то время, пока Олег говорил мне это, он успел прикончить три бутылки пива и уже откупоривал четвертую.

– В общем, готовься, паренек, – сказал Олег, – с завтрашнего дня начну тебя учить.

– Эй, я же еще не сказал, хочу ли…

– Хочешь. Иначе бы не напросился сегодня со мной, да и к родителям бы потом не пошел. Хочешь, поскольку все чувствуешь. Хочешь, потому что дуреешь с этого сильнее, чем от водки. Хочешь, потому что увидел, что я делаю с людьми и почувствовал, как у них внутри все меняется. Хочешь учиться, потому что хочешь уметь вызывать это же сам. Если я ошибся сейчас, то готов с нуля устроить тебе всю твою личную жизнь. Ну что, придется?

– Нет. Ты прав. Во всем прав. Хотя я и не понимаю, как тебе это удается.

– Поймешь. Все поймешь.

И четвертая опустевшая бутылка полетела в кусты.

Глава четвертая

Олег со скептицизмом смотрел на тетрадку с ручкой, которые я вытащил из-за пазухи.

– Это что? – поинтересовался он.

– Ты же будешь учить. Может чего записывать придется, вот я и приготовил.

Мы встретились с ним на следующий день, в том же месте, где вчера ночью он пил пиво после визита к той семье.

– Ты шутишь. Убери это и больше никогда не доставай. Не веди никаких записей о том, что я тебе буду рассказывать. Никогда. Пойми ты, это все идет, в первую очередь, от сердца и души, а уже потом от разума и здравого смысла. Здесь нет точных характеристик. Здесь нет и узколобых правил, которыми ограничивают себя те же психологи, которых ты как-то упоминал. Здесь понятия о нормальном и ненормальном размазываются до неузнаваемости, и границы между ними стираются. Вот смотри: ты считаешь, что причинить человеку жуткую, неимоверную боль это плохо?

– Да, но…

– Вот в том то и дело, что «НО». Вчера мы причиняли людям боль. Мы заставляли их вспомнить то, что болело в их душе. Мы ковырялись в еще открытой и не затянувшейся ране. Для чего? Для того, чтобы в дальнейшем они могли нормально жить. Мы не целимся на очень уж близкую перспективу, кроме тех случаев, когда это необходимо. Мы нацеливаемся на всю жизнь человека. Мы задаем ей русло, а дальше – пусть сам управляет. Мы выдергиваем пару камней из этого русла, которые рассекают воду и скапливают посреди реки весь мусор. Помогаем ли мы этими действиями людям? Да. Жестоки ли мы к ним? По необходимости.

– По необходимости?

– Запомни это слово, паренек, оно тебе скоро в ночных кошмарах являться будет.

– У меня нет ночных кошмаров.

– Будут. И еще какие. Чуть попозже, когда насмотришься на все. И тогда сну без сновидений будешь радоваться как манне небесной.

– Извини, но я что-то не понимаю. С чего вдруг они у меня появятся? Психика у меня крепкая…

– Не смеши… Крепкая. Может, пока и крепкая, но вот только есть одно «но». Когда начинаешь работать с «клиентом» – волей или неволей «влезаешь» в его шкуру. Ты уже не отделяешь себя от него. Просто, в отличие от него, ты понимаешь, что ты что-то ищешь и анализируешь все изменения, а он – просто это чувствует. После того, как «отсоединяешься», у тебя в голове такой бардак, что хоть ложись и помирай. На тебе все еще висят чувства «клиента», да и твои чувства к нему дают о себе знать. Плюс еще сопереживание. А теперь представь, что в этом коктейле есть и одиночество, и тоска, от которой выть охота, и дикий страх перед всеми вокруг. И попробуй не спятить в первый час. Дальше-то проще, а вот первый час… Поверь, это самое тяжелое. А теперь еще усложним. «Клиент» не один, а как вчера – трое. Поверь, кошмары у тебя появятся.

– Ты поэтому столько пива пьешь?

– Да. И нет.

– Это как?

– Да, я пью, чтобы расслабиться и напряжение сбросить. Нет, пиво я пью не поэтому. Просто вкус нравится.

– Ладно, это в принципе не мое дело. С чего мы начнем?

– С чего? Да мы уже начали. Давай поговорим пока об относительности морали.

– А мораль относительна?

– Я тебе уже привел пример. Причинять человеку боль – аморально. По крайней мере, все так считают. Что же касается нас – это чуть ли не норма. То же и в других случаях. Аморально считается убивать людей. Аморально пользоваться сексом без любви для получения чего-то. Аморально лезть в чью-то душу и топтаться в ней подкованными сапогами. Могу привести еще кучу примеров, но суть от этого не меняется. Если ты со мной – ты не руководствуешься понятием морали. Она для нас не существенна. Мы делаем то, что должны сделать, и плевать, если для этого потребуется с кем-то переспать, перетряхнуть весь внутренний мир человека, причинить ему боль или вообще убить. Последнее, конечно, крайний случай, и я искренне надеюсь, что к нему прибегать не придется.

– Хорошо, но если мы не руководствуемся принципами морали, тогда чем мы руководствуемся?

– Хороший вопрос. Позволь объяснить тебе, как все это бывает. Чаще всего как вчера: люди застопорились на месте от шока, боли или чего-то еще. Ты начинаешь им помогать, когда видишь, что им действительно нужно помочь, даже если они сами не могут, не знают или боятся попросить о помощи. Заметь, это самый частый случай. Они на самом деле не знают, кого просить о помощи. Они боятся просить о помощи. Они не могут просить о помощи, так как не понимают, что она им нужна. Куда реже бывает другое – когда человек знает, чего он хочет. Это, обычно, бывают самые забавные случаи в нашей деятельности. Человек, как правило, уверен в том, что именно ему надо, и он не сдвинется с места, пока не получит все, что хотел.

– И почему мы беремся им в этом помогать?

– Потому, что камни посреди реки надо выдергивать, иначе бревно, которое налетит на них, перегородит реку. Оно соберет кучу мусора, и река выйдет из берегов, затопив ближайших поселенцев. Те переберутся на другие места, поближе к людям, у которых все в порядке, и есть шанс, что там, где соберется слишком много людей, возникнет голод. И кто сказал тебе, что ты не будешь жить в этом месте?

– Намек понял. То есть, заботясь о них всех, мы заботимся и о себе.

– Именно так. Все, конечно, намного сложнее, но пока тебе и этого хватит. Но я не зря сказал тебе про необходимость. Все наши действия подчинены именно необходимости. Именно ей мы и руководствуемся. Давай-ка сделаем вот что…

Олег открыл пакет сока, глотнул из него и уселся на камень.

– Я объясню тебе еще немного сейчас, и мы попробуем тебя в деле. У меня есть на примете кое-что несложное, хотя прокатиться придется.

– Олег, я без денег… Я не смогу сегодня куда-либо поехать.

– Сможешь. Я договорился, что через час за нами машина приедет. Посмотрим, как ты справишься. Не бойся, я подстрахую, так что напортачить тебе не удастся.

Я только вздохнул. Похоже, Олег придерживался манеры обучения «кинь в воду – авось поплывет», хотя утешало только то, что все-таки страховать он будет.

– Ладно. Расскажи про «клиента» и что надо делать.

– Хорошо. Ситуация тебе знакомая. Разбитое сердце. На текущий момент все, что требуется – это утешение и понимание. Что тебе надо делать – так это научиться подмечать особенности. Мелочи. Как человек будет строить фразы, как он будет обо всем рассказывать. В идеале – попробуй почувствовать то же, что и он, и проанализировать, какие слова ему смогут помочь.

– Не понял. Какие мелочи?

– Пока запоминай все, что будет происходить. Обсудить мы с тобой все сможем потом. И запомни одну вещь. Человек тебя не знает. Он будет крайне осторожен, и, разумеется, не будет тебе доверять. Твоя задача сделать так, чтобы он стал тебе доверять.

– Ничего себе… И как, по-твоему, я должен это сделать?

– Посмотрим. Мне кажется, что ты сам найдешь способ. Запомни одно: пока он не будет тебе доверять, ты ничего не сможешь добиться от него. Ты не сможешь заглянуть в его душу и увидеть, что в ней творится, и, соответственно, не сможешь помочь ему.

– А поконкретнее объяснить не хочешь?

– Я уже сказал. Смотри на мелочи. Постарайся понять, что человеку нравится, найди с ним точки соприкосновения. Общие любимые книги, общие фильмы, песни… В общем, поймешь сам. Тут у каждого свой подход, своя манера общения и поэтому не может быть универсальных рецептов.

– Хорошо. Может тогда, пока будем ждать и ехать, ты еще что расскажешь?

– Да. Расскажу. О боли и страхе.

– О боли я тебе и сам могу рассказать.

– Ну, конечно, тренированный ты наш… Ты знаешь о боли многое… только не то, что нужно.

– Я знаю о боли.

– Тогда скажи мне, что является сутью боли как таковой?

Я заткнулся. Долго и недоверчиво я смотрел на Олега, пытаясь понять, шутит ли он, но, судя по всему, он не шутил.

– Не можешь? Вот то-то и оно. Все это знают, но никто не придает этому значения. Боль, по сути своей, является просто спутником. Спутником изменения как такового. Не важно, физическая это боль или душевная.

– Это как?

– Смотри, приведу банальный пример. Ты порезал палец, что ты чувствуешь?

– Травму. Боль.

– Нет, ты не чувствуешь травмы. Ты чувствуешь только боль. Эта боль говорит тебе, что в твоем теле начался процесс изменения. Изменяется, пусть и не намного, но весь твой организм. Начинают делиться клетки, формируются вещества, способствующие заживлению тканей, начинаются процессы, которые способствуют восстановлению кровопотери. Боль говорит тебе об этом, но ты не обращаешь на это внимания, потому, что это естественный процесс.

– Ну, хорошо. Но это физическая травма. А если дело касается душевной травмы?

– Разницы нет. Просто эти процессы сложнее представить. Говоря романтическим языком, если тебе подойдет такое объяснение, ты режешь свою душу. Это тоже мигом запускает восстановление. Если травма не слишком большая, то все очень быстро проходит. Если же травма серьезная, то процесс восстановления займет годы, и боль будет тебя терзать все это время. И если рану не бередить, то она, разумеется, затянется быстрее.

– А на кой тогда мы нужны?

– Если врач обеспечивает хороший уход и наблюдение за раной, то она заживает так, что даже шрама не остается. И заживает на порядок быстрее. Мы врачуем души, поскольку если этого не делать, на них остаются шрамы. Ты когда-нибудь видел исполосованную конечность, которая сплошь покрыта шрамами?

Я поежился, вспоминая, как столкнулся как-то раз с одним десантником, который пришел к тренеру.

– Вижу, что да. Так вот, кожа там уже настолько повреждена, что боль в этом месте не чувствуется. Конечность грубеет и не может уже различать «тонких» ощущений. То же самое и с душой. Душа, покрытая шрамами, не может воспринимать «тонких» эмоций и чувств, вот только одна проблема с этим. Большая часть эмоций и чувств являются «тонкими». Разве что сильная боль или гнев, ярость… в общем, что-то, что может захватить человека целиком, способно пробиться через эти шрамы. Люди с исполосованными душами опасны, поскольку ничего не могут чувствовать и способны наворотить дел. Из них получаются первоклассные социопаты. И вот тут вступаем в игру мы. Мы не допускаем появления шрамов. Мы устраняем уже существующие шрамы на их душах.

– Что-то у меня с трудом вяжется понятие врачевания с понятием причинения боли.

– Знаешь, когда перелом неправильно срастается, нужно снова сломать кость, чтобы срослась нормально. Так что мы и лечим, и калечим, чтобы вылечить.

– Страшновато звучит.

– Страшновато. Но по-другому не удается. Если сможешь по-другому – скажи, обсудим, обдумаем и будем пользоваться. Кстати, о страхе… Какова суть страха?

Я всерьез задумался. Вопрос был в чем-то схожим с вопросом о боли, но почти шестнадцатилетнему мальчишке было не так просто на него ответить. В конце концов, юность выгодно отличается от более зрелого возраста тем, что мало чего боишься и рискуешь двигаться вперед, сметая все на своем пути.

Наконец, обдумав этот вопрос, я выдал:

– Не вполне уверен, что правильно, но следуя твоей логике, это тоже спутник.

– Верно. Но спутник чего?

– Опасности?

– Почти верно. Спутник ее возможности. Опасность не обязательно должна быть реальной. Ты можешь бояться и того, чего реально никогда не будет. Страх предупреждает нас о том, что потенциально здесь может быть угроза для тебя.

– Олег, а это не чересчур?

– В смысле?

– Для чего ты завел об этом разговор? Ты меня окончательно хочешь запутать или запугать?

– Нет, конечно. Это я рассказываю для того, чтобы ты понял, с чем тебе придется иметь дело каждый день. Каждый день тебе придется иметь дело с болью, своей или чужой, и со страхом. Ты должен научиться улавливать их и понимать причины их возникновения, только тогда ты сможешь нормально работать.

В этот момент у Олега зазвонил телефон:

– Да? Ясно. Стой на месте, сейчас подойдем.

Он повернулся ко мне.

– Это нас. Машина ждет.

И мы направились к машине. Времени, чтобы все обдумать у меня оставалось мало.