Читать книгу: «Слуга», страница 7
Глава 12
Ныряние на дно не прошло даром. Веки опухли, слезятся. В них теперь словно битый кирпич. Врач, абсолютный сухарь, едва разевает рот. Оттого он выглядит еще загадочнее. Зачастую этим способом пользуются профаны, чтобы скрыть некомпетентность. .
У Михалыча не было времени прохлаждаться в богадельне, хотя, по мнению доктора, необходим постельный режим. Однако в больнице, сразу видно, нет хороших лекарств. Для чего здесь лежать? Не для того ли, чтоб его передали с рук на руки. Через полчасика, должно быть, вернется из аптеки матушка с лекарствами – Михалыч собственноручно выписал себе рецепт. В аптеке оно должно быть. Сказал об этом врачу – тот ноздри раздул: своими средствами вылечим, не вмешивайтесь в лечебный процесс.
Матушка задерживалась. Возможно, в аптеке не оказалось лекарств, и она навострилась в город.
Михалыч плюнул на предписания эскулапа, вышел на улицу и сел у подъезда. Из-за угла стационара вывернул какой-то мужик. Лицо помято, словно капот машины после аварии. На ногах – ботинки с заклепками. На плечах – спецовка. Как видно, слесарь из местных. Поравнявшись с Михалычем, мужик опустил на тротуар инструментальный ящик, положил рядом газовый ключ и полез по карманам. Однако в них не оказалось того, что искал. Для верности мужик еще раз хлопнул себя по карманам и тут, словно только что, заметил Кожемякина.
– Сигаретой не угостите?
Ответ Михалыча обескуражил его. Он вновь хлопнул себя по брючному карману и качнул головой.
На тропинку вывернулась из-за угла матушка и поспешила в их сторону. В руке она несла свернутый прозрачный пакет.
– Вот, купила… Как ты просил.
Мужик, вскинув брови, таращился в лицо Михалычу:
– Толян! Ты ли это?! Никогда не узнал бы.
– Чачин?
– Он самый!
– Сколько лет…
Друзья обнялись. Михалыч смотрел на друга и не узнавал. Напрочь стоптался человек. Что с тобой стало, матрос?
Чачин согнулся вопросительным знаком и тряс головой, вспоминая.
Михалыч соглашается: да, да, конечно, это невозможно забыть…
Они учились в начальной школе. Переросток Миша Бянкин от скуки ронял на пол карандаш, потом ползал возле учительского стола, заглядывая Валентине Ивановне под подол. В классе стоял хохот: молоденькая учительница не понимала причину смеха.
Чачин мог испортить всю погоду, перемешать карты. В поселке теперь будут знать: Кожемяка явился! Никого из друзей пока что не видел, но в больницу успел залететь. Лежит пластом… В полковничьем звании… Говорит, генерала дадут скоро…
С этой секунды Чачин страшнее мины замедленного действия. Для деревенских ни для кого не секрет, что тетка Анна Аникина – это мать Тольки Кожемякина, парня из Москвы.
Михалыч вынул из пакета тюбик с мазью и глазные капли. Чтобы капать себе их в глаза – не так это сложно. Вместо этого его законопатили в больничную палату. С чего бы?!
Из стационара вышел к подъезду врач, сверкнул ядовито зубами. Нарушаем?! Мы положили вас сюда только из необходимости!
И Михалыч решил тут же удрать в неизвестном направлении.
Мать оживилась:
– Лёша в ограде работает, при больнице. Я тебе, Толя, писала.
Чачина слегка трясло. Надо бы встретиться, посидеть…
– А хоть бы сегодня! Не такое у меня сильное заболевание, чтобы отлеживаться. И мужиков остальных прихвати…
– Тебе же лечиться надо! – опомнилась матушка. – У тебя же глаза!
Чачин подхватил ящик и дернулся в сторону. Кран в хирургии течет.
– Иди, мама. Вечером поговорим…
Михалыч с пакетом в руке ушел в стационар. Благополучие одиночества закончилось. Скоро пройдет слух: Кожемякин приехал… Заелся, видеть не хочет…
Вечером в матушкин дом пришли трое, включая Чачина. Михалыч оказался четвертым. Накрытый стол ждал гостей, а хозяин был выздоровевшим, он сам себя вылечил. Поднявшись в стационар, сначала обработал глаза каплями. После того как слезы унялись, стеклянной лопаткой положил мазь под веки. Через какой-нибудь час зуд прекратился. Удачным оказался диагноз, а также «рецепт», написанный лично. Михалыч удивлялся: зачем только в больницу обращался, время терял. Зато встретил там Чачина.
Они выпили по первой и нехотя закусили, а закусив, налили по второй и по третьей, вспоминая теперь не только учительницу Валентину Ивановну, но и всех остальных обоего пола – кто и где живет, да и жив ли еще, чего в жизни достиг. Вспомнили про Бутылочкина – тот служил старшим прапорщиком на Тихом океане. Вспомнили даже про то, как этот товарищ припёрся в школу с бутылочкой, наполненной чернилами, и старинной ручкой. Оттого и прилепилась к нему новая фамилия – Бутылочкин. Виделись недавно. А вот Физика видеть не приходилось. Тот, как защитил кандидатскую, так и пропал с концами.
Что ж, бывает. Михалыч вдруг решил попросить о важном одолжении. Мужики навострили уши.
– Просьба моя простая: вы меня никогда здесь не видели и со мной незнакомы.
Ребята сверлили его глазами – с трех сторон.
– Так надо. Для дела.
– Военная тайна, что ли?
– Вроде того… Мы еще встретимся, посидим…
Друзья обещали. Никто из них не знает парня по имени Кожемяка.
После пятой рюмки Михалыч как-то сразу потерял им счет, и разговор перешел на «политику». Вначале ругали «мирового жандарма», потом родное правительство и, наконец, приступили к местной олигархии. Друзья говорили о том же, что и ребята в полиции. Это был гротеск: впереди всех на белом коне сидел Сухофрукт – олигарх № 1, банкир. Вторым выступал Политик. Это был пеший человек, вооруженный мечем и щитом. Далее следовали три второстепенные фигуры, без которых, однако, орнамент терял причудливость.
Михалыч был рад встрече, он никуда не спешил. При необходимости друзья могли заночевать, не отходя, как говорят, от кассы. Всё так и было бы, не залай во дворе собака. Михалыч, опередив мать, выбежал в сени: на крыльце стоял Иванов.
– Михалыч, надо поговорить… Без свидетелей…
Оперативник спустился с крыльца, косясь в проем приоткрытых ворот. Гуща сидел за рулем.
– Пришла телефонограмма за подписью Тюменцева. Требует информацию о работниках полиции, не подчиненных управлению, – об отпускниках, командированных и прочих.
– Вот даже как?
– С учетом недавних событий, я бы ушел от греха подальше.
– Может, зайдешь на минуту?
– Даже ни на секунду.
Иванов вышел. Мотор фыркнул за воротами и вскоре затих.
Михалыч вернулся в дом. Ребята оживились:
– Ну, кто там?
– Отзывают. Утром надо быть в конторе.
Михеичев Николай улыбался. Завтра? Ну, так это же не сегодня.
– Я очень вам благодарен… Но мне пора.
До отправления автобуса оставалось тридцать минут. Надев фуражку и взяв в руку китель, Михалыч достал из-под кровати контейнер, подошел к двери. Мать тряслась у косяка. Она не верила в стремительный отъезд сына.
– Неужели так и поедешь – прямо сейчас?
– Никого к себе не пускай. А лучше – отправляйся-ка ты ночевать к тетке Матрене. Ты меня поняла?
Мать согласно качнула головой. Друзья поднялись с насиженных мест. Чачин ухватил со стола бутылку. Мать завернула в газету хлеб, копченых чебаков и колбасу. Они вышли гурьбой на улицу и через пятнадцать минут уже стояли у зала ожидания. Касса была закрыта – она начинала работать лишь по прибытии автобуса.
Чачин распечатал бутылку, пустил по кругу стакан.
– Сразу же напиши! Как приедешь! – наказывала мать. – А я пойду к Матрене, как ты сказал, всё веселее будет.
С центральной дороги, поднимая пыль, свернул автобус, подошел и остановился, пустив под себя воздух. Друзья махали руками. Лицо у матери исказилось, она плакала.
По салону быстро прошлась кассирша. Автобус взревел и, гудя нутром, покатился к центральной дороге.
…Кожемякин повернулся на другой бок, посмотрел на часы – третий час ночи. По прибытии в город он позвонил на предприятие по прокату автомобилей. Оказалось, контора работает круглосуточно. Вскоре две автомашины подъехали к автовокзалу и остановились под фонарем, мигнув дальним светом. Михалыч подошел к ним, сел в одну из них.
Предъявив для подписания договор и пересчитав деньги, водитель без лишних разговоров покинул салон, сел в другую машину и уехал. Ключ зажигания находился в замке. Автомобиль «UAZ Hunter» с дизельным двигателем был в полном распоряжении арендатора.
Среди ночи похолодало. Из организма выходили остатки алкоголя. Управлять автомашиной в нетрезвом состоянии не входило в планы Михалыча. Он вынул из кармана тюбик с глазной мазью и занялся самолечением. Затем, убрав мазь, вновь попытался уснуть.
В седьмом часу загрохотали трамваи. Михалыч запустил двигатель, двинулся за город к бывшим обкомовским дачам – там тоже начиналась жизнь. Прибыть туда нужно было чуть раньше, чтобы успеть осмотреться. Ворота у центрального входа открывались электрическим приводом из небольшой белой будки под черепичной крышей. Кнопкой привода командовала дежурная смена из двух полицейских сержантов. Михалыч сидел в машине. Аппаратура подслушивания работала исправно. Вот один из полицейских потянулся, вздохнул.
– Сколько же их развелось!
– Плодятся, как свиньи…
Михалыч радовался, слушая диалог: устройство работало на двести процентов. Повернул ручку в режим радиосвязи, совместив тонкую нитевидную стрелку с зеленой светящейся точкой, и в наушниках зазвучала другая речь:
– Я Затон – прием…
– Слушаю, Затон.
– Стоим на месте. Какие будут указания.
– Стой, где стоишь! Идем прежним маршрутом! Эфир не засорять…
Наступила тишина, изредка нарушаемая слабым шипением передатчика. Время тянулось тугими минутами, в желудке сосало: надо было прихватить по дороге парочку пирожков.
В девятом часу шлагбаум опять поднялся. Изнутри по аллее приближалась вереница автомашин с мигающими на крышах фонарями. Первым за ворота высочил «Мерседес» ГИБ ДД, притормозил на секунду у перекрестка, затем повернул направо и, гавкая на редкие автомашины, понесся в сторону города.
– Дорога перекрыта!
– Вас поняли…
Свистя резиной на повороте, мимо проскочили сразу несколько автомобилей иностранного производства с темными стеклами.
Михалыч выехал со стоянки и направился совершенно в другую сторону. Совсем не обязательно тащиться на хвосте у «Тарзана». Обогнув дачи с северной стороны, он выехал на приличный асфальт, разогнался и вскоре уже находился на площади – возле набережной. Хотелось увидеть в лицо того самого, кто управлял территорией, губернатора. Но больше всего интересны были его речи. Видеокамера, закрепленная изнутри к стеклу на присоски, смотрела на объект, а звуковая «труба» слушала воздух.
Вот и он, наш объект. Выбрался из машины и двинул к зданию в окружении мужиков, бормоча и оглядываясь, – к парадному подъезду с квадратными колоннами.
– Милый вы мой! Да неужели! Да ни за что не поверю, что одного агента нельзя поймать…
Он крякал на ходу, словно селезень.
– Стараемся, Евгений Васильевич, – оправдывался медвежьего вида попутчик. Это оказался Тюменцев. Его нельзя было не узнать.
– Поймать Лешего, между прочим, ваша первейшая задача.
Проговорил – и скрылся за колонной. Выходит, Леший и агент – для политика одно и то же. Но это уж слишком. Послушный чиновник не станет вычислять на своей территории человека Москвы.
Утро оказалось удачным. Это так вдохновило Михалыча, что он тут же решил «поступить» к губернатору на работу. Он вышел из машины и пошел к зданию.
Навстречу кинулся, отдавая честь, долговязый старшина-полицейский. Что полковнику нужно? Какие у него вопросы? Перевод по службе? Хорошо, полковник может пройти к окошечку и оформить пропуск.
Старшина потерял к Кожемякину интерес и теперь разговаривал с дамой, расставив ноги, сцепив пальцы рук и вертя головой по сторонам.
Михалыч оформил пропуск, поднялся на второй этаж. Налево и направо от лестницы пролегал широкий коридор. Тут же висел на стене список должностных лиц, часы приема, а сбоку, чуть выше, – схема эвакуации людей на случай пожара, утвержденная губернатором.
«Е. Безгодов», – значилось в схеме.
Отдел кадров помещался в правом крыле. Губернаторское гнездо – в левом.
Пройдя сотню метров, Михалыч уперся в стену с широкой двустворчатой дверью. В двери сидел за столом, развалясь, пухлый мужик лет тридцати. Ему подошел бы спортивный костюм, однако одет он был в оливковую полувоенную форму, а-ля «US Army». Его напарник торчал у окна, глядя на улицу.
– Неприемный день, – произнес сидящий. Он умудрялся говорить, не раскрывая рта.
Это была частная охрана. Значит, есть чего бояться Политику…
Взглянув на часы, Михалыч развернулся и пошел в обратном направлении. Уперся в дверцу со скромной табличкой «По кадровым вопросам с 8-00 до 17-00».
Внутри сидела столетняя старуха, пережившая, может быть, многих секретарей бывшего обкома, а также и губернаторов. Перебросившись со «службой персонала» парой слов и произнеся «пардон», Михалыч протянул для отметки бумажку. Любопытный экземпляр эта бестия. У нее не оказалось вакансии для отставного юриста.
Выйдя от старухи, Михалыч спустился в вестибюль. Тяжелые двери с трудом выпустили из здания и вновь затворились. Михалыч летел наискосок через площадь. Он буквально скакал от радости: охотник решил добыть себе Лешего и был теперь известен в лицо. Возможно, он не знал историю о ночном попутчике, сапожных клещах и пригоршне зубов. Он вообще, может, был не из местных.
Рука сама собой включила передачу, и дизель потащил Кожемякина к речному вокзалу, к гостинице. На мгновение машина показалась живой. Она словно чувствовала, чего от нее хочет водитель.
На часах было около десяти. К сожалению, в гостинице речного порта вместо дамы-спасительницы сидела старушка. Свет клином сошелся сегодня на старухах. Вторая по счету за одно утро.
Михалыч шевелил пальцами, вспоминая имя коридорной дамы, что помогла недавно сбежать от погони.
– Она будет только завтра, – догадалась сменщица. – Она говорила о вас.
Она улыбнулась, показав два ряда ровных зубов.
– Значит, завтра…
– Выходит, что так. Но я предупреждена… – Она сомкнула губы, словно растягивая удовольствие. – Я должна вас поместить в номере без оплаты. Так просили…
– Кто просил?
Старуха опять улыбнулась:
– О ком же мы говорим-то! Простая, казалось бы, история – сделать даме предложение, но нет…
Старуху понесло. Сейчас она вспомнит старые времена и героев-любовников.
Михалыч шевельнул пальцами:
– Я устал… Мне бы ключик…
Женщина поднялась, открыла шкафчик с висевшими там ключами.
– Вот!
Подав ключ, она отвернулась. Она исполнила долг. Больше ее ничто не интересует.
Михалыч отправился в комнату, быстро разделся и лег в кровать, несмотря на притязания голодного желудка. Он твердо знал, что желудок непременно успокоится. Лучше спать голодным, чем бегать в поисках пищи с опухшей от бессонницы головой.
Проснулся в четвертом часу дня. За это время никто не беспокоил. Было бы слышно, если бы в коридоре кто-то шумел. Бритье и умывание заняли минут сорок. С пистолетом под мышкой и деньгами в кармане, он вышел из гостиницы, направляясь к Миллионной улице – бывшей имени Ленина. Старое название возвратили в надежде на лучшие времена. От Миллионной теперь зависела судьба целой губернии. Повернул на Дворянскую (бывшую имени Кирова), опустился в погребок «У Яноша», заказал двойной шницель и принялся ждать, будучи абсолютно уверенным, что всё у полковника будет теперь хорошо. И что если вдруг кончатся деньги, то грабить награбленное – не такое постыдное дело: в интересах государства такое всегда допустимо.
Вскоре кельнер поднес заказ и удалился. Зал был наполнен наполовину. Скрипач с пианистом исполняли заунывную мелодию. Рядом с ними, на возвышении, трудилась, виляя задом и держась за полированную трубу, стриптизерша. Трудилась – это слишком громко сказано: она даже не вспотела, слегка приседая и поднимая по очереди обнаженные ноги.
Михалыч стал ужинать, поглядывая в сторону стриптизерши – у той вряд ли был муж, поскольку представить себя мужем при такой супруге просто невозможно. Кому нужна барышня со стальным инструментом меж ног…
Но девица оказалась закаленная, и всё мельтешила – дикая лань с трепетными ноздрями. И била копытцами перед диким горным козлом. В этом мире лучше быть упертым бараном, чем благородным оленем…
Шницели были прекрасны. К ним стопка водки была бы как раз. Но секундное замешательство тут же пропало – не для того прибыл в город полковник Кожемякин.
Расправившись с пломбиром, заправленным ложкой варенья, он расплатился и вышел из погребка – ближе к свежему воздуху, подальше от млеющей девицы. И пошел в обратном направлении – к речному вокзалу, а оттуда – к набережной.
У реки он остановился. Взгляд прыгал с одного предмета на другой, пересчитывая их количество. Двадцать столбов по набережной. Два моста через реку. Шесть грузовых теплоходов и две самоходных баржи. Восемь кранов, из которых работает лишь один… А в поселке? Как там у матушки?
Глава 13
Вдоль набережной краснели скамейки со спинками. Михалыч сел на одну, закинул ногу на ногу и сидел, блуждая взглядом по водной ряби. Местами вода бурлила на каменистых косах, а мысли скакали одна за другой: недостатки в планировании, недостатки в мышлении, законы с двойными стандартами – одним нельзя, другим можно. Против одного мужика возбудили уголовное дело только за то, что он, будучи внедренным в банду, посадил эту банду на скамью подсудимых. Мужика обвинили в том, что он спровоцировал бандитов на противоправный поступок. Защитников в суде оказалось больше, чем подсудимых. У некоторых бандитов было по три защитника. Адвокаты старались, и защита у них получалась. Кроме них, кто-то еще в том деле старался. Без судьи и прокурора не обошлось. Оперативника не взяли под стражу и пока что не осудили, но в грязи извалять успели.
В здешних местах дела обстоят в том же духе. Здесь расцвела и похорошела мафия, а виной всему, выходит, Политик. Против него нет прямых улик, зато множество косвенных. Иванов не стал бы молоть чепуху. Он говорил, что Политик рвался во власть не ради политики – он продвигает собственный капитал. Физик – человек с Северного. А Северный – город за колючей проволокой. Ведь не зря же было написано и спрятано в баночку из-под крема:
«Страшная вещь – Политик. Он вездесущ. Он норовит вывернуть меня наизнанку. Если я соглашусь работать, назад пути мне не будет. Он почему-то уверен, что теперь можно всё – подмаслил, запугал, а дальше можешь катиться на скрипучей повозке. Еду в деревню на встречу с Никитой Кожемякой – подальше от смердящих страстей. Может, не вернусь. Может, кто-то прочитает эту бумажку. И тогда все поймут, что не так плох был кандидат технических наук по кличке Физик, возглавляющий цех очистки сточных вод».
Физика собирались использовать. Но каким образом? Неужели Политику понадобилась помойка за колючей проволокой? В Северный ходу нет никому, зато помои, скорее всего, текут в реку. Не могут не течь. Возможно, это огромная, в человеческий рост, труба. А может быть, судоходный канал либо ручей. Не то ли это устье, мимо которого ходил пассажирский катер? Взглянуть бы на то место.
Михалыч поднялся и пошел в сторону пристани. Рядом с ней, около одной из лодок, копошились двое.
– Здорово, ребята.
– Привет…
Ребята явно не хотели разговаривать.
– А что, местные теплоходы теперь точно не ходят?
– Ходят… В Нефтеюганск, например…
– Мне бы до следующей пристани и обратно – забыл у шкипера документы, а теперь не доберусь никак. Нельзя ли как-нибудь?
Мужики не поднимали голов от лежащего на песке подвесного мотора, и Михалыч решил действовать наверняка.
– Тогда я сбегаю, ребята?
– Куда?
– За литром в магазин.
– Ну, сбегайте…
Мужики тут же подняли с песка мотор и понесли к корме дюралевой лодки.
А вскоре Михалыч любовался окрестностями. Лодка, гремя мотором, билась носом о волны. Справа тянулся высокий берег, поросший кустарником. Над берегом тянулись бетонные столбы с колючей проволокой – за ними виднелась территория Северного. Некоторые из столбиков когда-то свалились в обрыв и так висели в обнимку с проволокой. За ограждением виднелись пустующие вышки часовых. Охрана по периметру теперь велась электронными средствами.
Вот и устье неизвестного ручья, перехваченного поперек бетонной дамбой. В дамбе имелось подобие шлюзовых ворот. В этот момент они были открытыми. Через них выползал небольшой теплоход.
Михалыч прочитал вслух:
– «Коршун»!
– Он самый… – подтвердил рулевой.
– А что он тут делает?
– Положено! По инструкции!
– Выходит, с реки можно попасть в город?!
– Естественно…
Ребятам нравилась некомпетентность Михалыча.
– А эти? – он указал на ряды лодок, лежащих вверх днищами на песке.
– У них свои пропуска…
Пристань располагалась на километр ниже. От нее на глиняный яр поднималась бетонная лестница – за ней виднелись ворота КПП. И над всем этим смотрели из-за косогора жилые дома. Михалыч увидел это место еще первоклассником, с теплохода, – они направились тогда с учительницей в городской цирк. Ничего с тех пор не изменилось, кроме рекламных щитов. Они торчали теперь повсюду.
Моторка шоркнулась носом в берег. Михалыч ступил на песок, поднялся трапом на дебаркадер. На стене висело расписание – пароходы ни в поселок, ни в деревню давно не ходили. Это Михалыч и без расписания знал. В боковом помещении сидел шкипер в клетчатой рубахе, лет тридцати.
Для вида, спросив у служивого, почему отменили маршруты в Дубровку, Михалыч развернулся и вышел. Откуда шкиперу знать, почему отменили местные рейсы двадцать лет назад. Главное – не расписание. Главное в том, что в закрытую зону можно войти с реки. Замечательно!
Обратный путь, вверх по течению, занял больше времени. Всего, туда и обратно, ушло часа полтора. Лодка вновь пристала к берегу.
– Спасибо, ребята! Вы меня сильно выручили…
Михалыч хлопнул себя по груди ладонью. Мужики честно заработали свой литр.
– Всегда рады, товарищ полковник, – сказал рулевой. – Если понадобится – вон я в том доме живу. В пятиэтажке… Первый подъезд, квартира четыре…
– Пошел я, ребята…
– А это? – Мужик показал на бутылки, торчащие из корзины.
– Меня, к сожалению, ждут…
– Нам же не справиться с ними!
– Потом как-нибудь…
– Ваше слово, товарищ полковник!
Оставив новых знакомых, Михалыч поднялся ступенями на берег. Вывод напрашивался сам собой: Физик, возможно, командовал не только цехом очистки, но и воротами. Не зря говорят, что власть без злоупотреблений лишена очарования. Выходит, Политик – не обычная тварь, он прокуда.
«Нельзя быть пластилиновым, – говорил профессор Перельман. – Боевой жеребец по-боевому настроен…»
Профессор имел звание полковника и сорок лет выслуги. Он выковыривал националистов из послевоенных схронов. Прости, господи, покойную душу. Учитель был точен в суждениях.
Михалыч присел на скамью, вынул из кармана мобильник, открыл список телефонных абонентов. Это были должностные лица области. За губернатором значилось несколько номеров, а также один мобильный. Политик наверняка не расстается с мобильником, а голос можно легко спутать с голосом Тюменцева – характерный медвежий рык.
– Да! – тявкнул губернатор. – Кто говорит?!
– Тюменцев беспокоит…
– Что у тебя, говори!
– Я насчет Лешего… Надо подключить ФСБ. Это их дело – шпионов ловить…
– Не понял! Ты учить меня вздумал?! – Губернатор перешел на крик. – Что тебе для этого нужно?! Флот поднять?! Вертолетную группу?!
Он блефовал. Ничего, кроме МВД, Политик лично не мог использовать. Даже полицейские подразделения – и то с большими оговорками.
– Что?! Ну?! Говори! Не можешь, так и скажи! Мне некогда! И на мобилу мне больше не звони…
Связь прервалась. Михалыч сразу же повторил вызов.
– Слушаю, Безгодов…
– Мы не закончили.
– Кто это?
Голос дрожал у Политика. Он не узнавал больше Тюменцева.
– Кто говорит?!
– Я.
– Но кто ты?
– Я ржавый гвоздь в твоей жопе…
Михалыч нажал кнопку отбоя. До Безгодова теперь дошло, что оба раза звонил не Тюменцев. Сейчас он свяжется с ним и будет взахлеб обсуждать проблему.
Михалыч положил телефон на скамью. Казалось, прошла целая вечность, как он покинул поселок. Автомашина не должна стоять без действия. За нее уплачено. Поэтому вперед – ко вчерашнему дню! Может, друзей детства даже удастся застать у пивнушки.
Бомжеватого вида мужик остановился напротив, косясь в сторону телефона, и Михалыча клюнула вдруг идея – подняться и тут же уйти. Слишком уж быстро определился Тюменцев с речной гостиницей.
Михалыч поднялся и двинул тихонько к парковке. Сел в машину и уставился в сторону набережной. Мобильник сиротливо лежал на скамье. Бомж крутанул головой туда-сюда, цоп мобилу – и в пакет.
Он поравнялся с машиной Михалыча и съежился, оглядываясь: позади у него скрипнули шины, встала машина, выскочили мужики – среди них находился теперь Тюменцев.
Бомжа повалили на асфальт, руки завели за спину и надели браслету. Из пакета посыпалось содержимое.
Бомж слабо сопротивлялся. Что вам надо? Отстаньте… Я никому не должен…
Один из мужчин, молодой, схватил телефон – и к задержанному:
– Где ты взял его?! Говори?! Мне некогда ждать, пока ты разинешь свой рот! Где?!
Несчастный бомж махнул головой в сторону набережной.
– Выходит, мы в первый раз не ошиблись. В машину!
Бомжа, словно куклу, пихнули в машину, сели сами, и местность опять опустела.
Михалыч торжествовал. Телефон-то краплёный. Ну, напарник.
Выехав с площадки, он повернул на Миллионную, а оттуда – прямиком на мост через реку. Мысли скакали с пятого на десятое… Не делайте из ребенка кумира: когда он вырастет – потребует жертв… Он вырос и теперь мечет икру. Нет прекрасней рыбной ловли во время икромета, хотя это и запрещено законом.
Михалыч включил приемник, услышал мужской голос. Раньше он его уже слушал, а голос между тем продолжал:
– … Причина пожара – нерадивость хозяев. В огне погибли хозяйка и сын, прибывший со службы в отпуск… В управлении внутренних дел имеется все необходимое для борьбы с преступным элементом, в том числе служебно-розыскные собаки. Эти животные подготовлены и хорошо себя зарекомендовали. Они способны думать, размышлять и мыслить…
Он так и сказал, отчего Михалыч едва не выпал из машины: думать, размышлять и мыслить! Именно так! Могучий вывод…
– Благодарю слушателей за внимание, – сказал женский голос, – а также исполняющего обязанности начальника областного УМВД подполковника Тюменцева, любезно согласившегося дать нам интервью о состоянии преступности и пожарной безопасности в нашем регионе…
Михалыч прибавил оборотов. Слова Тюменцева звенели в голове. Сгорел дом… В огне погибли хозяйка и сын, прибывший со службы в отпуск… Выходит, интервью было записано не так давно.
Машина проскочила мост и, засвистев шинами, повернула направо. Наконец между сосен показался поселок. Михалыч повернул на перекрестке в улицу: от прежнего дома осталась лишь печь с высокой печной трубой. В городьбе вместо дома зиял теперь страшный проем. От пожарища шел местами дымок.
Тюменцев, давая интервью, имел в виду дом матери. Ему безразлична хозяйка, как безразличен и сын. Он считал, что в огне погибли оба. Неужели мать погибла в огненном смерче, ночью, сонная. Может, она потеряла сознание и не мучилась. А если нет? Она металась в стенах, и никто не пришел ей на помощь.
Михалыч, давясь слезами, включил передачу, переехал на соседнюю улицу к тетке Матрене. На встречу выбежал материн Тузик, с опаленной шерстью на морде. Собака виляла хвостом, нюхала брюки и фыркала.
– Толенька-а-а!..
Открылись воротца. Мать выбежала в шерстяных носках, обняла Кожемяку. – Сожгли меня, Толенька…
– Не плачь, мама, – Михалыч ухватил тощее тело. – Дом новый купим. Или срубим… Главное, ты жива…
– Какой мне дом теперь! Я не могу больше строить. Они подперли дверь и подожгли. Думали, одинокая старуха не выскочит. А я не спала из-за астмы.
– Как же ты?
– Слышу, щелкает за дверью, шипит, а открыть не могу. Оделась. Плеснула из бака на себя воды, топор в руки – и к раме. Еле выскочила…
Мать заплакала.
– Садись, – велел сын. – Сейчас же уезжаем.
– Да ты что! Куда я с тобой! А здесь глава обещал. Комнатку… Как сгоревшей…
– Глава?
– Они думали обоих сжечь, а получилось, что ты уехал. Бог отвел…
– Иванов не зря вчера приходил…
– Его я не видела пока что. Вообще никого из полиции не было – одни пожарники. Сказали, полиции делать нечего на пожарах. Выскочила – и будь рада…
В воротах показалась тетка Матрена. Лицо припухло от слез.
– Сидим, плачем вдвоем…
Она прижалась к Михалычу.
– Собирайся, – сказал тот, отвернувшись к реке.
Но мать стояла на своем. Не поеду… Ты будешь гоняться, а я трястись по ночам. Здесь тем более вся родня у меня.
– А разве я тебе не родня?
– Ты приедешь, навестишь когда. Они – нет…
Мать обернулась к тополям, раскинула руки. Она никуда не поедет, потому что здесь вся ее жизнь. Тем более что обещали дать… Завтра… Начальство…
– Оставайся… Я к Иванову.
– Ищут, говорят, какого-то шпиона. Лешим прикидывается, людей в лес заманивает.
– Чушь…
– Как же ты, сынок? На машине…
– Приходится…
– Потихоньку бы ты. С богом. Как-нибудь…
Она крестила Михалыча со спины – тот видел боковым зрением.
В дежурной части, несмотря на поздний час, сидели пятеро полицейских. Заметив Кожемякина, они вытянулись и отдали честь. Михалыч проскочил мимо, едва ответив на приветствие.
Иванов был у себя в кабинете, говорил по телефону. Увидев полковника, он встал из-за стола и, не прекращая разговора, протянул руку, поздоровался, указал на стул. Михалыч садиться не стал, подошел к окну. Потолок и стены в кабинете выбелены известкой. Пыли здесь будет много, если начнут стрелять. За пазухой висел «горбатый». Если что, ребята лягут под огнем героями – это уж точно. А полковник станет преступником, изгоем. Но сдаваться он не намерен.
Иванов присел, опустил голову. Михалыч прижался задом к подоконнику.
– Горим… – Иванов поднял голову. – Женщина, у которой вы ночевали…
– Это мать моя.
– Серьезно?
Глаза у Иванова метнулись к двери. Он мог совершить непоправимое.
– Даже не думай. – Михалыч шевельнулся. – Ляжет вся бригада. – Он вынул из-за пазухи «горбатого» и осторожно, будто тот был хрустальный, положил на подоконник. – А теперь слушай. Я не тот, за кого ты меня принимаешь. И сейчас я тебе докажу. Вот моё настоящее удостоверение.
Вынув из кармана красную корку, Михалыч положил ее на стол. Иванов протянул руку, открыл. И что? Полковник Кожемякин… МВД Российской Федерации…
– А теперь позвони и спроси, как здоровье Сергея Абрамыча? Последнее слово произнеси именно так, как я тебе его произнес. Включи громкую связь…
Михалыч диктовал цифры, оперативник жал кнопки. Пальцы у него торопились.
– Слушаю, – раздалось в кабинете.
– Как здоровье Сергея Абрамыча?
– Идет на поправку…
– Могу я доверять полковнику Кожемякину? Я местный опер. Звоню по его просьбе…
