Читать книгу: «Очевидец», страница 4

– Мы не виноваты, так получилось…

– Не виноваты… И она, скажешь, не виновата?!

Это был результат накопившихся чувств. Не скажи я о Вере Ивановне – не было бы истерики.

Дверной звонок заставил меня вздрогнуть. Люська поднялась и пошла открывать.

– Посмотри сначала, кто там стоит, – метнулся я следом.

– Да ладно тебе, – огрызнулась Люська. Она была неузнаваема.

За дверью оказалась ее мать. Сверкнув на меня взглядом из-под ресниц, она прошла с сумками на кухню. Потом вернулась и стала разуваться в передней.

– Соскучился? – бормотала она.

Вопрос был бессмысленным, и я промолчал.

– Как живешь? – снова спросила тетка Елена. – Не женился пока?

От подобных расспросов коробило. Я отвечал, что пока не женился и не собираюсь. И еще я сказал, что нет пока той, которая согласилась бы выйти за меня.

– Он у Веры был только что, – сказала Люська. – По пути заехал.

Информация о свекрови, как видно, была для нее важнее, чем то, что вчера нас с Петькой едва не прикончили.

– И как она там? – спросила Орлова. – Плесенью не покрылась от злости?

– Плачет, – ответил я, глядя в пол.

– Ну и пусть плачет… Осторожнее надо быть. Обыскивать. А то собрались впятером, а обыскивать будет дядя – не так ли?

Линолеум плыл у меня перед глазами. Я не верил своим ушам: о Мишке говорили, словно он был посторонним.

– Я тоже там был, – напомнил я. – Мы не смогли его обыскать. Такое бывает. Раз в жизни, может…

Голос у меня отдавал железом.

– Да это я так. К слову пришлось, – принялась лебезить Орлова. – Иначе же как это можно объяснить. Извини уж…

Она прошла в зал и уселась в кресло, в котором я перед этим сидел.

– Говорят, дурачок хочет дом продать – слыхала? – сказала она дочери, поглаживая руки. – Пока этот сидит.

– Кто? – спросил я.

– Биатлонист, – ответила Орлова. На лице у нее вдруг мелькнула едва заметная волна.

– Так он же сидит, – напомнил я.

– А шут его знает, – замялась та. – Говорят, что хотят продать через кого-то, а как – не знаю. Ему же деньги нужны на защиту. Троим адвокатам платить – шутка в деле…

Орлова обернулась к дочери. Та смотрела ледяными глазами.

– Выходит, собрался выскользнуть, – подумал я вслух. – Он думает, что это ему поможет.

Люськин взгляд устремился теперь ко мне. Казалось, она едва сдерживает себя, чтобы не закричать.

Глава 9

Смотреть на косые взгляды мне быстро надоело. Распрощавшись, я шагнул к двери.

– Не открывайте никому, пока не посмотрите в глазок, – наставлял я женщин. – Короче, будьте начеку…

– Ладно, будем, – отвечала Люська, провожая меня за дверь. И снисходительно улыбалась, словно заранее зная, что с ней-то уж точно ничего не случится.

Я поскакал вниз, с трудом соображая. Сообщение о продаже чужой недвижимости не выходило из головы. Впрочем, одно я понял достаточно хорошо: Биатлонист решил продать коттедж.

«Говорят, дурачок хочет дом продать – слыхала? Пока этот сидит…» – звучали странные слова Мишкиной тещи.

Слова застряли в голове и не хотели уходить. Выходит, пока Биатлонист парится в камере, кто-то решил распорядиться чужой недвижимостью. Странно.

Выйдя из подъезда, я направился было к себе домой, однако передумал и по пути заскочил к Обухову. Позвонил в дверной звонок, но мне никто не ответил. Наверняка Обухов нахлебался и лежал без чувств, приказав домашним не открывать дверь.

Вернувшись домой, я выпил чашку кофе и пошел к себе в комнату. Здесь стоял мой персональный компьютер. Звонок оперативнику Блоцкому, закрепленному за уголовным делом, был бы ко времени. С Блоцким мы были одного возраста и, казалось, имели одинаковые взгляды на жизнь.

Мама заглядывала в комнату и требовала объяснений по поводу вчерашнего инцидента.

– Опять попал в переделку? – ворчала она. – Смотри, залетишь в каталажку…

У меня на связи уже был Блоцкий. И я стал с ним говорить. Изложил всё, что слышал от Орловой.

– Может, тебе показалось? – переспрашивал тот.

– Нет, Костя, сказано было именно так.

Блоцкий принялся вслух рассуждать. Доверенности оформляются арестованными в простой письменной форме – начальник изолятора заверяет их своей печатью и подписью. Если позвонить завтра в спечасть и спросить у них об этом напрямую, то они вряд ли станут по телефону об этом говорить, так что надо туда ехать лично, имея при себе запрос.

– Интересно, кому он доверил продажу? – думал я.

– Это может быть кто угодно – даже тот, кто стрелял в вас с Обуховым.

– Да запросто, – соглашался я с Блоцким.

– Так что до завтра. Мне самому интересно узнать, кто этот избранный, кому поручена сделка.

Поговорив, мы распрощались. При этом я рассказал Блоцкому, что прохожу медицинскую комиссию в поликлинике УВД и скоро стану ментом.

Мать вошла ко мне, села напротив и стала расспрашивать о ходе следствия, а также о том, когда я возьмусь за голову и сяду за подготовку дипломной работы.

– Тебе надо переехать к Вере Ивановне, пока идет дело, – сказал я.

– Для чего? Ты же ничего мне не говоришь…

И я рассказал ей обо всем, что знал, упуская жуткие подробности вчерашнего вечера – вой пуль, грохот стальной колонны, а так же и то, что Петя Обухов попал в переплет. От пережитого, вероятно, тот беспробудно пил, иначе и быть не могло.

– Так что, думаю, у Веры Ивановны тебе будет лучше, – завершил я свой рассказ.

– Вот оно даже как, – вздохнула мама. – А то смотрю, носишься как угорелый. Выходит, что угрожают и требуют отказаться…

Я согласно качнул головой.

– Так откажись, – сказала матушка. – Свидетелей без тебя хватает. А к Вере я не поеду, потому что, во-первых, у меня здесь работа. Но ты откажись.

Материны слова меня удивили. Я не знал, что сказать.

– Откажись от них. Ради Христа.

– Неужели забыла, кем был для меня Мишка?

Мать замолчала, беззвучно шевеля губами.

– Он меня из-под пуль вытащил, – напомнил я, – жизнью рисковал, а я, получается, должен плюнуть вдогонку.

Звонок телефона остановил препирательства. Я взял трубку и услышал опять тот же голос. Казалось, говорил сам Паша Коньков. Конечно, это был не он лично, а кто-то из ближайшего окружения. Человек пел об изменении моих показаний. По его словам, мне надлежало хотя бы вспомнить, что обвиняемого грозились отвезти в лес, но потом передумали. Короче, в зарослях городских остановились, а потом развернулись.

Наглость звонившего удивляла меня. Но я молчал.

– Ты слышишь меня? – спросил голос.

Я опять промолчал.

– Кстати, как вчера отдохнулось? Если не понял, можем повторить…

– Меня же самого потом на голгофу! – ответил я, уклоняясь от материных рук. Та норовила вырвать у меня трубку. – Неужели не ясно, что погибший был моим другом? Я не могу по-другому…

– Жить захочешь – сможешь, – утверждал голос.

Мысли вихрем кружились у меня в голове.

– Вялов до тебя доберется, – сказал я, – потому что Блоцкий не дремлет.

– Кто?

– Недолго тебе осталось.

Это был очевидный блеф.

– Выходит, я зря старался, – произнес голос, и связь прекратилась.

Матушку трясло как осиновый лист. И ладно бы только это – она принялась пилить меня и вдоль и поперек. И вскоре небо мне стало казаться с овчинку. Будь у меня отец, тот понял бы. Но его никогда не было – тот как уехал когда-то, так и ездил до сих пор где-то, в связи с чем матушка любила говорить: «Собакам сено косит наш папаша».

Как бы то ни было, тряска у матушки всё же прошла, я разобрал кровать, лег и под конец задремал.

Ночью мне снились кошмары. Неизвестный тип в чине полковника принимал меня на службу и говорил, что моей задачей станет сбор колорадского жука – того самого, от которого нет никакого спасения. Потом Волга вышла из берегов и стала затоплять старый город, чего в принципе быть не могло, поскольку старый город стоял высоко над рекой.

Разлепив глаза, я понял, что проснулся в полдевятого. В квартире было пусто, а на столе лежала записка. «Не дури, – значилось в ней. – Подумай о собственной жизни».

Мать не понимала сути дела. Она толкала меня на скамью подсудимых – за отказ от дачи показаний.

Телефонная трубка торчала в своем привычном гнезде, в прихожей. Я взял ее и пошел на кухню. Набрав номер следователя, я стал наезжать на него по поводу неустройства собственной жизни.

Вялов едва оправдывался и даже обещал, что заставит милицию выставить пост возле моих дверей.

– Я заставлю их усилить контроль! – почему-то кричал следователь. – Они у меня попляшут!

– Но я не об этом, – ослабил я вожжи. – Тут появились сведения: какой-то дурачок продает дом Биатлониста – Орлова вчера сболтнула.

– Орлова? Тёща погибшего?

– Блоцкий собирался ехать в изолятор и узнать подробности. Дом Биатлониста расположен за Майской горой – не так ли?

Вялов молчал.

– Все равно я узнаю, – обещал я. – Хотя бы из любопытства.

– Не играй с огнем, – произнес Вялов.

– О воровском притоне печетесь?

– У него не было притона. Он занимался легальным бизнесом…

– Продажей контрацептивов?

– У него три магазина в нашем районе. В банду он, конечно, входил, но теперь это в прошлом – можешь у Блоцкого спросить, его информация.

– Магазины. Коттедж. А где он раньше жил, до коттеджа? – налегал я.

Вялов торопливо назвал адрес, вероятно, надеясь, что я не запомню. Но я запомнил. В детстве ублюдок жил по улице Девятого мая. Просторные кирпичные дома на двух хозяев тут же всплыли в моем сознании. Перед окнами сплошь палисадники, а позади, за домами – земельные участки: у кого сад, у кого погреб, у кого гараж. Номер дома только бы не забыть.

– Вообще-то мне надо сегодня в психушку, – сказал я. – И адрес его мне не нужен. Я просто хотел сказать, что Паша решил намылиться.

– Как это вдруг?! – удивился Вялов, – Как это он может, когда он под стражей?

Следователь словно впервые на свет появился.

– Стоит мне изменить показания, как завтра его оправдают, – ответил я безразличным тоном.

– Не оправдают, – оживился следователь. – Потому что ты не изменишь показания… И не лезь к нему сам!

– Не буду…

Я положил трубку и понял, что сказал неправду.

Выпустив пар, я слегка позавтракал и поехал в больницу Карамзина, расположенную в громадной низине за Старым городом, возле реки. Дорога в один конец заняла у меня часа полтора. Еще столько же пришлось сидеть в ожидании приема, так что в обратном направлении я возвращался после обеда. Потратив полдня, я теперь знал, что психдиспансер – это старое кирпичное здание времен Карамзина, с решетками на окнах, и что я психически здоров и могу служить в правоохранительных органах.

После этого я думал заехать в УВД и доложить о себе – сказать, что пока еще жив и прохожу обследование. Однако, забравшись в автобус, ехать в управление передумал. В центре пересел на другой автобус и через Волгу направился к себе в район – туда, где жила Людмила с грудным ребенком, туда, где меня, по всей видимости, дожидался теперь Петя Обухов.

Однако Петуха дома опять не оказалось, так что я повернул оглобли на Оренбургскую улицу и вскоре уже был на пятом этаже у Людмилы. Меня вновь почему-то к ней тянуло. Может, потому, что предки у нее жили теперь в «Трех богатырях». Я почему-то думал, что Людмила страдает от одиночества, что ее некому утешить. Козюлин Мишка, казалось, подталкивал меня в спину.

Приехал я вовремя: ребенок у Люськи на руках громко плакал, на кухне что-то шипело, а из ванной доносилось урчание стиральной машины.

– Дай мне его, – попросил я.

Отдав мне ребенка на руки, Людмила метнулась на кухню, потом к машине, в то время как Мишкин отпрыск, заходясь, ревел у меня на руках не своим голосом и даже пытался вырваться. На нем теперь был пушистый костюмчик. А на голове, из-под шапочки, выглядывал светлый пушок. Совсем не такой, как у Мишки или Людмилы.

Я не знал, что делать. Просто сидел и смотрел в лицо младенца.

Прошла вечность, прежде чем Люська забрала его у меня. И тот, странное дело, тут же унялся. Во рту у него была теперь бутылочка с соской.

– Помощь нужна? – спросил я. – Могу постирать.

– Стирай, – ответила Люська.

Я встал и отправился в ванную. Разгрузил отжатое белье, загрузил новую партию, всыпал порошок и вновь запустил машину.

Ребенок наелся и спал, лежа в кроватке поверх одеяла. Людмила что-то готовила на кухне: оттуда доносились запахи жареной курицы и еще чего-то, едва уловимого. Возможно, это был запах салата из крабовых палочек. Но меня туда не приглашали, и я туда не шел, хорошо помня, что не следует ходить туда, куда тебя забыли позвать.

Закончив со стиркой, я принялся за пылесос. На это ушло еще около часа. Потом мы сели на кухне ужинать. В желудке у меня, признаться, было тоскливо, поскольку обед проплыл мимо моего носа еще по пути из Карамзинки. На моей тарелке лежал куриный окорок и картофельное пюре, придавленное сверху салатом из крабовых палочек, а в бокале плескалось вино.

Мы подняли бокалы и выпили, не чокаясь. Потом повторили.

– С сегодняшнего дня я уже не кормлю, – сказала Людмила, – так что выпить мне можно.

– В смысле? – не понял я.

– Молока не хватает – потому и не кормлю, – ответила она, посмотрев на настенные часы.

Я уловил этот взгляд, брошенный снизу вверх. Возможно, она кого-то ждала, но я не спросил. Ждать можно кого угодно, в том числе того, кто никогда не вернется.

Пока мы ужинали, а потом смотрели по телевизору какую-то передачу, наступила ночь, так что уходил я от Людмилы лишь затемно. И тут же почувствовал, что кто-то идет за мной следом, кустами.

Я останавливался, сжимая в руке свой походный нож, но звуков не слышал. Стоило мне пойти, как всё опять повторялось. Мало того, в кустах вдруг мелькнула чья-то тень, и в тот же миг у меня шевельнулись волосы.

Глава 10

Уж не Козюлин ли Мишка идет за мной, думал я. И тут же отметал подобную нелепость. Я пробыл у вдовы до самой ночи, но плохого ничего не позволил. Да и причем здесь это, когда Мишка уже не вернется, когда он, может быть, только рад, что я помню о нем и Людмиле.

Добравшись до остановки, я прыгнул в «газель» и поскакал к себе на Жуковскую улицу. И тут за пазухой пропищал мобильник. Я вынул его и стал слушать.

– Ты сюда больше не ходи, – учил меня голос. – Забудь дорогу…

Не говоря ни слова, я отключил звонок и вернул телефон на место, едва соображая. «Не ходи, короче, и всё…»

И еще: «Откажись от показаний. Сиди у себя по адресу и не выглядывай…»

Мать была дома. Судя по ее словам, она все глаза проглядела – не иду ли я. Смотрела до тех пор, пока какой-то тип, проходя тротуаром мимо нашего дома, не покрутил пальцем у виска.

Глотнув воды, я разделся и лег спать. И, как ни странно, сразу уснул. Больше ничто уже не тревожило меня до самого утра. А утром, когда я пил кофе, на глаза мне попало строчное объявление, сделанное на последней странице бесплатной газеты «Мозаика». Из объявления следовало, что продается коттедж, расположенный в живописном районе города – с видом на Заволжскую впадину и реку Волгу. Это был дом господина Конькова.

После этого, само собой, воздержаться от звонков Вялову я не мог.

– Видали?! – кричал я. – С недвижимостью, сволочь, хочет расстаться! Сидя за решеткой! И за мной успевает следить… Не Мишка же, в конце концов, тащился за мной! А если не Мишка, то кто?!

– И ты никого не видел?

– Только тень. И то за кустами. Там же кусты – не продраться.

– Примем меры, – обещал следователь.

Оперативник Блоцкий тоже обещал принять меры. Вчера. А сегодня он был пока что недосягаем. Я дважды сделал звонок, но телефон по-прежнему молчал. Обухов Петр тоже молчал как рыба. Он словно пошел в сторону моря, и там его смыло.

Мне сделалось нехорошо. Ни во что уже не хотелось верить. Предстояла защита диплома, а в голову ничего не лезло – там хозяйничал чужой голос.

Я сидел за столом, перебирая события последних дней. Уголовное дело по обвинению Паши Конькова грозило затянуть меня в зыбкое болото. Хотелось всё бросить и уехать куда глаза глядят. Однако меня держало слово, данное Мишке очень давно.

«Я в долгу перед ним, – повторял я снова и снова. – Надо провести собственное расследование. Именно так. Самое ценное, что надо сделать, – это присмотреть за семейкой обвиняемого. А также за остальными, кто подвернется на этом пути…»

«Самый справедливый человек на свете – это я сам, – бормотал я себе под нос. – Так что надо напрячься и сделать мир справедливее…»

От этих мыслей по спине у меня бежала волна. Собственно говоря, слово «расследование» звучало слишком громко. Надо всего лишь провести разведку по месту жительства Биатлониста – по старому и новому адресу. По старому адресу у Биатлониста прошла чуть не вся его жизнь, включая сопливое детство.

Мне почему-то казалось, что его дом заслуживает быть сфотографированным. И вскоре мои ноги вынесли меня из троллейбуса рядом с перекрестком улиц Девятого Мая и Врача Михайлова.

Вдоль улицы имени дня Победы тянулись одноэтажные двухквартирные дома. Под окнами раскинулись заросли из вишен и яблонь. Вдоль асфальтовых тротуаров кое-где стояли древние тополя.

Адрес Паши Конькова темнел буквами по ржавому стальному листу, прибитому под карнизом. Белая краска давно сошла, уступив место ржавчине, однако черные буквы еще сохранились. В палисаднике, заслоняя окна, торчала громадная яблоня и густой вишневый «подлесок». Давно немытые стекла слепо глядели на улицу. За низкой калиткой образовался непроходимый газон из аптечной ромашки, лопухов и крапивы. По-другому быть не могло, если в доме давно никто не живет.

Паша ходил отсюда в школу. Потом, повзрослев, занялся собственным бизнесом. Какой у бригадиров бизнес, всем известно. Паша занимался бизнесом, а тем временем один за другим скончались его родители. Квартира, скорее всего, была приватизирована, осталась за Пашей и теперь пугала своим видом прохожих. У богатых так. У них на мелочи жизни времени не хватает.

Я вдруг заметил, что в мою сторону, от противоположного угла палисадника, смотрит какая-то тетка. Пришлось отлипнуть от ворот и двинуться в ее сторону. Наверняка это была одна из соседок Великого Паши.

Однако старуха вильнула к себе в воротца, подставив спину.

– Мне бы о доме узнать! – крикнул я вдогонку старухе. – На секунду всего!

Слово «дом» подействовало на бабку словно кодовое слово: она остановилась и развернулась.

Допрашивать кого-либо, в том числе старух, я еще толком не умел. Впрочем, это могла быть всего лишь обычная беседа – без ручки, бумаги и диктофона. Однако рука у меня тем временем нажала кнопку мобильника, и запись уже пошла. Вряд ли старуха догадывалась, что я записываю ее голос.

– Здравия желаю, – поздоровался я с бабкой, как если бы она была майором, а я рядовым. И женщина обмякла.

– Слушаю вас, – сказала она, кивая в ответ. – Что вас интересует?

– Понимаете, – продолжил я, – нас интересует, конечно, не дом, а тот, кто здесь жил. Дело в том, что против хозяина возбуждено уголовное дело…

– Так-так, – оживилась старуха. – Слушаю вас, продолжайте.

– Коньков взят под стражу за убийство и причинение…

– Ну как же, – скрипнула старушка, опережая. – Это нам известно. По зиме натворил, паскудник. Пришиб одного до смерти, а другого лишил этого самого. Известно.

– Пятерых, – поправил я. – И теперь думает выскользнуть.

– Опять?! – У старухи округлились глаза. – Наново, значит, собрался… А я-то всё думаю: отчего это Гошка такой задумчивый стал, на работу не ходит, а теперь и вовсе пропал. Жил всю жизнь безвылазно, а тут вдруг намылился.

– Что за Гошка? – удивился я. – Вы что-то путаете.

– Ну, как же… Братец Пашин. Однояйцовый.

Последнее слово женщина произнесла без запинки, как по написанному, и с укором посмотрела мне в глаза. Возможно, она хотела сказать, что знать очевидные истины работники милиции просто обязаны.

– В смысле? – произнес я дурацкое слово.

– В смысле того, что похожи друг на друга, как два шарика от подшипника!

Старуху трясло от смеха.

– Это не я сказала. Это слова их родного папаши. Попробуйте отличить шарики друг от друга.

Я поймал себя вдруг на мысли, что стою с разинутым ртом: у Паши был брат, и об этом никто не знал – особенно Вялов. Он взял Пашу под стражу, провел очные ставки и успокоился. Оно и понятно, поскольку братец никакого отношения к Паше не имеет, потому что не обязан за него отвечать.

– Милиционерам, говорит, никто не поверит, – бормотала старуха, – и брата освободят прямо в зале суда – слыхали? Так прямо и говорит, что в зале суда. А что с него возьмешь – дурак и есть…

Мои извилины отказывались понимать. Паша был явным дебилом – тут и спорить не о чем. Но я ошибался, поскольку придурков оказалось двое.

– В дурдоме лежал…

– Кто? – не понял я.

– Да Гоша же,

– А Паша?

– Этот умный у них. Школу на отличие закончил, хотя непоседа был, по заборам любил скакать, из воздушки по воронам стрелял… А тот из психушки не выбирался попервости, как только диагноз поставили. Говорят, у него случился сдвиг. На почве взросления. Вот он и говорит: если, говорит, убрать свидетеля, то милиционерам никто не поверит… Так и говорит. А что ему! Он же за свои слова не отвечает – так себе, прет околесицу… Услышит и мелет языком.

Соседка, рассказывая о братьях Коньковых, вдруг перескакивала на то, что за стенкой у нее теперь кто-то шумит, словно кирпичи разбирают.

– Нет-нет, а потом как начнет шуровать, инда страх берет. И так почти что с неделю. Неужто печку взялся ломать?

– Где же он ходит-то? – вспомнил я про заросший двор.

– А! – махнула та рукой. – Ему же закон не писан… Проломил дыру в заборе и лазит через мой огород. И это еще не всё… – Женщина приблизила ко мне лицо и продолжила: – До сих пор не могу понять, кто из них на самом деле сидит. Сначала будто бы Пашка сидел, а теперь даже и сказать не могу.

Старуха замолчала, прижав ладонь ко рту.

– Через забор, значит, прыгает, – уточнял я.

– В дыру лазит, – поправила женщина. – Я уж отступилась, не стала заделывать: стукнет по голове полешком – и поминай как звали. Он же больной, а с больного какой у нас спрос. Подержут да выпустят.

– И что у него за болезнь?

Старуха замялась. Точного названия она не помнила. Знала одно, что Гошку держали на «вытяжке» не особо долго: подержут «маненько» – и опять выпустят.

– То ли крыша поехала, – напрягала она мозг. – А может, он ссался у них, но точно помню, что в армию он не ходил.

– Значит, не опасен, раз выпускают, – предположил я.

– Какой там! – Лидия Алексеевна взвизгнула. – А забор! А за стенкой шурует! Кирпичами! У нас же дом-то единый! Через стенку живем!.. Не знаю, не знаю, но я бы, допустим, задумалась – для чего кирпичи-то ломать?!

Поговорив еще минут десять, я распрощался с ней. Лидия Алексеевна взяла с меня слово, что милиция непременно задумается над поведением близнеца.

Визит по старому месту жительства не радовал, поскольку психически больной обострял проблему. События последних дней, включая стрельбу, – всё это могло быть делом рук Гоши, с которого как с гуся вода. Отлежит свое в стационаре и снова выйдет.

На остановке я вошел в троллейбус и отправился в РУВД, собираясь поделиться информацией с Вяловым и Блоцким. Скорее всего, они не знали про братца-кролика. Кроме того, хотелось увидеть Петра и заглянуть тому в похмельные очи. Как ни крути, Петька был моим другом, и если бы он спился, то это было бы печально.