Читать книгу: «В тени сгоревшего кипариса», страница 2
Подушечку старшина Тингеев привез Алексею в госпиталь. Вместе с вещами. Хороший мужик, большой души, только ростом не вышел.
Доты на том участке противник восстановить так и не сумел, очередное наступление имело все шансы на успех, но моряки и десантники ударили по Хельсинки раньше, поразив врага прямо в сердце.
Местность, по которой проходит маршрут движения колонны, лейтенанту Клитину не нравится, наталкивает на тревожные мысли. Рельеф сложный, сильнопересеченный, по мере движения ухудшается, при этом маскирующие качества местности становятся даже хуже – чем дальше от реки, тем меньше древесной и кустарниковой растительности по краям дороги. Среди пасущихся на склонах холмов овец танки не замаскируешь. Лейтенант бдительно следит за движением роты, не забывает на привале сделать замечание командиру взвода за растягивание колонны, но в глубине души доволен – его танки идут намного четче, чем самоходчики. Колонна артиллеристов больше всего напоминает гармонь, на которой лихой виртуоз наяривает цыганочку. Танки третьей роты четко держат установленную скорость, ровно двадцать километров в час, вправо – влево по дороге не мотаются. Порядок в танковых войсках.
Долгий марш на такой скорости вызывает притупление реакции, поэтому командирам машин нельзя долго смотреть в одну сторону. Клитин постоянно осматривает окрестности в установленном для себя порядке: голова колонны, машины роты, местность слева, затем справа от колонны, с переносом внимания от себя в глубину.
Тройка самолетов, со снижением заходящих на колонну слева, выпала из гармонии окружающего пространства, притянула к себе внимание лейтенанта. Между прыжком в люк и поворотом турели зенитного пулемета он успел прижать большим пальцем тангенту:
– Воздух! Слева, три самолета! – и выпустил длинную очередь навстречу атакующим бипланам.
С небольшим запозданием впереди подают голос счетверенные «максимы», и самолеты отворачивают, набирают высоту. Мелкие бомбы итальянцев взрываются с большим недолетом. Пятнистые самолеты непривычных очертаний не спешат уходить, разворачиваются и снова ложатся на боевой курс. Зря. Теперь, когда по ним стреляют десятки пулеметов, к колонне им не прорваться. Лейтенант меняет диск на пулемете и ведет стволом, рассчитывая правильное упреждение.
Когда долина Вардара осталась позади и начались предгорья, Михаил стал чаще оглядываться по сторонам. Вспоминал Каталонию, выискивал совпадения и различия, но существенно отличалось лишь небо – Испания запомнилась беспощадным солнечным светом и тем самым синим безоблачным небом. А здесь над головой сплошная пелена облаков, серых, как будни обывателя. Остальное похоже – оливы, виноградники, пасущиеся на склонах холмов овцы, тройка остроносых «фиатов» «Чирри», закладывающая вираж сбоку от колонны. Фунтиков даже не сообразил сразу, что итальянские истребители заходят в атаку не в воспоминаниях, а на самом деле. Мозги заработали, когда впереди простучала пулеметная очередь. И сразу вспомнилось: итальянцы тройками не летают. Поэтому вместо того, чтобы азартно ловить в прицел верткие самолеты, Михаил оглядывается по сторонам.
Как и следовало ожидать, остальные «фиаты» находятся быстро – всей девяткой выскакивают из-за верхушек холмов справа – сзади. Михаил приподнимается над башней, отмахивает сигнал: «Делай, как я» разворачивает свой ДТ в сторону новой угрозы.
Сорвать атаку итальянцев огнем нескольких пулеметов не получается – большая часть расчетов азартно лупит в другую сторону. Но и такой встречный огонь заставляет пилотов нервничать – когда визг бомб сменяется ударами разрывов, клубы грязно-серого дыма безобидно вспухают в поле по обе стороны от дороги.
– Промазали, суки! – Михаил орет, но слышит его только экипаж по внутренней связи – вой самолетных моторов, стук пулеметов и лязг гусениц глушат любые звуки.
Михаил уводит роту вправо, разгоняет в стороны, но итальянцы на вторую атаку не решаются, уходят на запад с набором высоты. За одним из бипланов тянется серая дымная полоса.
– Стой! Моторы не глушить! – Михаил встает на башне, чтобы осмотреться.
Колонна рассыпалась, лишь два грузовика остались на шоссе. Один разгорается, медленно, как бы нехотя. Второй развернулся поперек дороги, гонит струю пара из простреленного радиатора. По обочине, придерживая большую брезентовую сумку, бежит доктор – значит, есть раненые, возможно – убитые. Холодный ветер сносит пороховую гарь. Михаил успевает удивиться – воздух почему-то пахнет парным молоком.
«До фронта не доехали, один налет устаревших истребителей и такие потери. Обделались по полной программе, что еще греки про нас подумают…»
Фунтиков меняет диск на пулемете, достает из чехла флажки – отсюда надо сматываться, пока не появились бомбардировщики. Поэтому он собирает роту на дороге и несколько минут распекает командиров машин – чтобы лучше запомнилось. Чуть позже комбат повторяет процесс для командиров рот и батарей.
Через десять минут батальон уходит, разогнавшись до максимальных тридцати километров в час. Пулеметы на танковых башнях повернуты на разные борта – нечетные влево, четные пасут небо справа от колонны. Горящую полуторку столкнули в кювет, ее ржавый скелет останется на обочине в роли дорожного знака «прочие опасности».
С каждым пройденным километром батальон поднимается выше в горы. Заметно похолодало, время от времени из низких туч начинает сыпаться снежная крупа. В такую погоду повторного налета можно не опасаться, и комбат приказывает снизить скорость до двадцати километров в час – экономия топлива и ресурса моторов еще в танковой школе накрепко вбита в командирские головы. По мере продвижения на запад меняется местность, чаще попадаются высокие деревья, в основном пирамидальные тополя. Куда ни глянь, взгляд натыкается на голые сады и виноградники. То с одной стороны, то с другой тянутся вдоль дороги серо-желтые, крытые рыжей черепицей дома, на их фоне уродливо смотрятся связанные из жердей кривые темно-серые заборы. Вперемешку с жилыми домами и отдельно от них разбросаны хозяйственные постройки довольно неопрятного вида. Иногда на склонах холмов открывается вид на совсем другие здания – с колоннами, увитые лозами, окруженные рядами деревьев.
– Буржуи живут, как пить дать! – показывает на одну из вилл Федька Баданов по кличке Хлястик. Парню от природы досталась настоящая богатырская стать, этакий Илья Муромец в танковом комбинезоне. Бойцы смеялись, что хлястик Фединой шинели обычный человек может вместо поясного ремня использовать. Если и было в этом преувеличение, то совсем небольшое. Трехдюймовый снаряд в Фединых лапах кажется предметом маленьким и совершенно невесомым, поэтому Михаил и забрал его заряжающим в командирскую машину. Вопреки распространенному мнению, парень вовсе не добродушный увалень, повадкой больше напоминает молодого медведя, одетого в военную форму. Остер на язык, соображает быстро, глаз имеет верный и приметливый, как и положено потомственному сибирскому зверобою. Час тому назад, на последнем привале, Федор попросил разрешения выставить любопытную башку из башенного люка.
– Выспался? – поинтересовался у него Фунтиков.
– И выспался, и не спится после бомбежки. Разрешите, товарищ старший лейтенант!
Глядя на эту невинную рожу, легко поверить – не разрешишь, и помрет несчастный боец от неутоленного любопытства. Прямого запрета на такую езду нет, а лишняя пара глаз не помешает.
– Вылезай, только возьми что-нибудь под зад постелить, – разрешил Михаил.
– Есть под зад постелить! – расцвел Баданов и скрылся в недрах боевого отделения.
Время от времени по команде комбата танки прибавляют ход и обгоняют очередной обоз – автомобилями греческая армия небогата. Заслышав за собой гул моторов, принимает к обочине бредущая на войну пехота. Греческие солдаты выглядят непривычно – в пилотках, отвороты которых опущены, чтобы прикрыть от холодного ветра уши, в смешных шинелях-колокольчиках.
– Чисто бабы в сарафанах,– морщится Баданов.
– Зато воюют как настоящие мужики, – одергивает рядового ротный.
Чернявые носатые греки белозубо улыбаются танкистам, что-то кричат, машут руками и снятыми касками. Михаил в ответ подносит к шлему ладонь правой руки.
За очередным поворотом над склоном холма половинками яичной скорлупы поднимаются купола. Церковь красива строгой простой красотой, никаких вычурных деталей, столь любимых архитекторами. И место выбрано с умом – небольшое строение из желтоватого местного камня возвышается над холмом и, кажется, к самому небу возносит символ православного христианства.
– Во попы понастроили, чистый опиум для народа! – опешил комсомолец Баданов.
– Здесь народ набожный, Федор, до атеизма не доросли еще. Агитацию не вздумай развести, не лезь в чужой монастырь со своим уставом!
Рядом с церковью, на обочине одинокой черной вороной стоит старушка, по самые глаза замотанная в траурную ткань. Спокойное, почти неподвижное загорелое лицо и нервные, не знающие покоя руки. Бабушка прижимает к груди небольшую темную икону без оклада и, не останавливаясь, крестит идущих мимо солдат. Те стаскивают каски и размашисто крестятся, глядя на церковные купола. Когда головной танк с грохотом и лязгом выкатывается перед старухой, она замирает, вглядывается выцветшими глазами в непонятную машину, потом вдруг кланяется и благословляет танки иконой. Долго смотрит им вслед, машинально вытирает выступающие на глазах слезы концом головного платка, но подходит очередная рота, и она снова поднимает уставшие руки.
– Чего замолк, сладкоголосая птица юности? – Михаил толкает Федора локтем.
– Так, товарищ старший лейтенант, старуха эта… Глаза… – бойкий парень растерян и удивлен. – Как теперь дальше? Она же сниться будет!
– А вот так и жить, Федя. Чтобы потом было не стыдно в эти глаза посмотреть.
Ротный помолчал. Потом, неожиданно для себя, продолжил:
– У меня вот прошлый раз не вышло, хоть и нет в том моей вины.
Дальше ехали молча, думая каждый о своем.
К полудню девятнадцатого ноября батальон без особых происшествий вышел к албанской границе. Не считать же происшествием утреннюю бомбежку при снятии с лагеря – греческие истребители перехватили бомбардировщики на подлете, и те высыпали содержимое бомболюков далеко от цели. Бомбы перепахали горный склон, а часть листовок ветер донес до прогревающих моторы танков. Ушлый Баданов притащил одну командиру роты. Михаил расправил на броне смятый листок. Бумага невысокого качества, часть букв смазана и шрифт непривычный – будто подшивку «Нивы» в библиотеке листаешь.
БРАТЬЯ!
Приказы безбожнаго большевистскаго правительства в очередной раз пытаются заставить лучших сынов РОССИИ кровью заплатить за осуществление своих людоедских планов!
Вам лгут о необходiмости защiтить страну, подвергшуюся нападению злобнаго агрессора. НЕ ВЕРЬТЕ наглой брехне сталiнских прихвостней! Наследнiки велiкай Римской имперiи встали на защиту порядка и веры от коммунистов, обманом захватiвших власть в православной Греции!
Доблестный воин! Поверни оружие против комиссаров, переходи на сторону единственной силы, способной сломать хребет краснопузой сволочи, что загнала великий Русский народ в колхозы и лагеря! Правительство Италии гарантирует сохранение жизни и свободы, и предоставит возможность сражаться с нашим общим врагом – коммунiстами в рядах свободнаго русскаго легиона!
В противном случае все не греки, захваченные непобедимой итальянской армией, будут считаться бандiтами и будут расстреляны на месте! Глупцы, вставшие на пути доблестных фашiстских легионов, будут уничтожены!
Сделав правильный выбор, предъяви эту листовку представителю итальянской армiи.
– Хоть бы ошибки исправили, грамотеи. Но яти с ерами убрать догадались… Гляди, Федор, как легко белое за черное выдавать, если совести нет. Греки их, считай, голыми руками лупят в хвост и гриву, а они – «непобедимая итальянская армия». Кретины. Похоже, беляк писал, недобитый. СвободнАго РусскАго, как же. Содержание отрабатывает, холуй фашистский.
Фунтиков складывает листовку и бросает в командирскую сумку:
– Политруку отдам, пусть вечером политинформацию организует. Федор, зачем тебе столько? Сдаваться собрался?
Боец, ничуть не смущенный тем, что Фунтиков увидел его с целой пачкой прокламаций, широко улыбается:
– Газеты-то или будут, или нет, а это даже рвать не нужно – как раз размер подходящий, товарищ старший лейтенант! – и под дружный хохот экипажа кидается ловить очередную порцию бумаги.
На марше ротный замечает, что Федору какая-то мысль не дает покоя – боец шмыгает носом, вертится, но задать вопрос решимости не хватает.
– Не мельтеши, боец, танк раскачиваешь. Спрашивай уже.
– Я про листовку, товарищ старший лейтенант. Вы сказали – греки их голыми руками лупят. А в Испании фашисты победили ведь. Вы нам вчера рассказывали, как там воевали.
Федор смотрит на командира, не зная, рассердится тот или нет.
Как ему объяснить-то доходчивей?
– В Испании, Федя, не фашисты победили. Там республиканцы проиграли. Порядка не было, каждый сам по себе воевал – коммунисты наособицу от анархистов, только интербригады дрались нормально. Потом буржуи блокаду организовали. Я как-нибудь подробнее расскажу. Смотри за небом внимательнее, тучи сегодня выше поднялись, не свалилось бы на головы что-нибудь потяжелее листовок.
Передовая – гнездо огромного паука. Бегут во все стороны, пересекаются под всеми возможными углами провода полевых телефонов, заплетают ловчей сетью полосу в десять-пятнадцать километров вдоль линии фронта. Укутанные в изоляцию тонкие медные жилки – нервные волокна современной войны. Конечно, есть радио, только не всякий приказ стоит орать в эфир. Кроме того, радиостанция вещь дорогая и хрупкая, имеет склонность жаться к большим штабам. В стремительной атаке танковой лавины, в кабине самолета альтернативы радиосвязи нет, но простые пехотинцы и артиллерия все еще вертят ручки полевых телефонов. Повинуясь электрическим импульсам, отправляются к невидимым целям снаряды, перемещаются массы войск и поднимается в атаку пехота. Бывает, по неосторожности или из-за шального осколка паутина рвется, но это не критично: бегут вдоль линий паучки-связисты, суетятся, не находят покоя, пока не восстановят разорванную нить.
Первый признак приближения к линии фронта – артиллерийская канонада. На подходах к осажденной греками Корче она почти не слышна, так, редкие одиночные выстрелы. Греки экономят боеприпасы, а итальянский гарнизон зажат с трех сторон и снабжается по горным тропам – на спинах мулов много снарядов не привезешь.
Именно идущий в укрытую долину телефонный кабель говорит Котовскому – где-то там ждут команды на выход к передовой резервные части. Крыши богатой усадьбы и целые жгуты проводов – штаб. На горе – крупный командный пункт или узел связи, следующая линия наверняка уходит к позициям дивизионной артиллерии. За холмом несколько раз с долгими перерывами ахает пушка серьезного калибра, снаряды с воем раздирают холодный воздух и уносятся куда-то к невидимой цели. Алексей довольно кивает – правильно догадался.
Позже становится различима трескотня ружейно-пулеметного огня. Вокруг – привычная суета ближнего тыла. Бегут и скачут посыльные, группами и целыми подразделениями марширует пехота, поднимаются дымки костров и полевых кухонь. Треплется на ветру белый флажок с красным крестом. Большая часть звуков не слышна из-за шума моторов и лязга гусениц, поэтому происходящее воспринимается как немое кино.
Машет руками боец-мотоциклист в танковом шлеме. Понятно, танкистам – сюда, и танки съезжают с дороги, уходят в заросли незнакомого кустарника, замирают поротно, глушат моторы.
После трех часов марша тишина давит на уши. Выбираются из удобных кустов бойцы, на ходу застегивают пояса – стеснительность в армии понятие отвлеченное. Механики привычно лезут с осмотром по люкам, лючкам и точкам смазки, изучают состояние катков и гусеничных лент. Экипажи раскатывают брезенты, проглоты принюхиваются, пытаясь определить, где именно расположились батальонные кухни. Командиры отдали привычные и по большому счету ненужные – и так все знают, что делать – распоряжения, и стянулись к штабным машинам, ждать приказов. На подножке радийной машины развалился капитан Мотылевич, придерживает левой рукой полевую сумку, бока которой распирает пухлая склейка карт. Курит в сторонке застегнутый на все пуговицы Клитин, с хозяйским видом оглядывает окрестности Фунтиков, что-то быстро пишет в блокноте командир самоходчиков капитан Козлоногов. Алексей подходит к командиру первой роты, хлопает по плечу осторожно – на его фоне Михаил смотрится хрупкой игрушкой.
– Как думаешь, скоро нас под молотки кинут?
Фунтиков нехотя отрывается от созерцания засыпанных снегом вершин.
– Думаю, скоро. Чего гадать – комбат вернется, доведет обстановку.
Долго ждать не пришлось – майор Барышев выпрыгнул из коляски мотоцикла, кивнул сидящему на заднем сиденье комиссару и направился к штабному грузовику, бросив на ходу:
– За мной, товарищи командиры!
Глава 2
Тучи над городом
Уго Кавальеро. «Записки о войне».
Дневник начальника генерального штаба
Ноябрь 1940 года
18 ноября
Вчера вечером состоялась аудиенция у Муссолини. Он начал разговор издалека. Потом разговор зашел об Албании. Я коротко доложил ему положение на фронте.
Муссолини спросил:
– Вам и эта проблема известна?
– Я всегда считал своим долгом быть в полной готовности для служения Родине, – ответил я ему.
Муссолини широко раскрыл глаза. Видно было, что он доволен, хотя и несколько удивлен. Тогда он сообщил мне действительную причину вызова, но высказал ее в форме предложения:
– Кризис неотвратим. Вы, вероятно, станете преемником Бадольо.
Ночью подморозило, под утро окрестности Корчи слегка припорошило снежной крупой. На белесой поверхности танковые гусеницы оставляют длинные спаренные следы – темные полосы на белом расходятся, сходятся, накладываются одна на другую, пересекаются, разделяются и выстраиваются почти параллельно друг другу. С этого места картина при взгляде сверху, должно быть, напоминает страницу школьной тетрадки в линейку.
Михаил помотал головой – какие только мысли ни приходят в голову перед атакой! В прицельной панораме раскачиваются ползущие навстречу дома, кусты и деревья. Трехбашенный Т-28 танк длинный, небольших ям и канав не замечает, а вот любая кочка сбивает прицел. Бить из пушки придется с коротких остановок – всяких бугорков, брустверов и насыпей впереди множество.
До сложенных из дикого камня домов Корчи почти пять километров, несколько линий окопов и жидкое заграждение в несколько рядов колючей проволоки, что кое-как висит на неровно вбитых кольях.
На обозримом пространстве артиллерийских орудий противника нет. Значит, спрятаны за домами и заборами.
Фунтиков выбрал в качестве ориентира приметное здание:
– Гриша, темный двухэтажный дом, крыша не рыжая, а серая, видишь?
– Вижу, товарищ командир, – в наушниках голос мехвода узнать трудно – ларингофон снимает колебания с горла говорящего, звук получается неестественный. Зато посторонние шумы не передаются.
– На него держи.
– Понял!
Мир в прицеле слегка поворачивается – Белоконь выполнил команду. Ротный приоткрыл люк, чтобы убедиться – танки роты поправили курс, равняясь по командирской машине.
Вокруг итальянских окопов поднимается в воздух выброшенная взрывами земля – греческая артиллерия начала артподготовку. Бьют калибры от семидесяти пяти и выше, стволов сто. Серьезно, но разрывы все равно не сливаются в одну сплошную стену – слишком широк фронт наступления, не хватает плотности для сплошного огневого вала. Но и то, что есть – очень неплохо. А еще танки. Надо надеяться, здешние фашисты не крепче павлинов из «Черного пламени» или «Черных перьев», должны побежать – не марокканцы, те могли кинуться на танк врукопашную.
Если греческая разведка не ошибается, в Корче попали в окружение тысяч пятнадцать–двадцать фашистов: пехотная дивизия и всякая мелочь вдобавок – фашистская милиция, тыловики, албанские добровольцы. Греки подтянули к городу четыре дивизии и несколько дивизионов артиллерии. Каюк фашистам.
Танки пересекают линию греческих окопов и сбрасывают скорость до пяти километров в час, чтобы не загнать пехоту по пути к вражеским позициям. Греческие пушки умолкают, подают голос итальянские, но совсем несерьезно – бьют редко, с большим разбросом, не больше десяти батарей – этого слишком мало, чтобы сорвать атаку. Когда до позиций противника остается чуть меньше километра, открывают огонь итальянские стрелки и пулеметчики. Со страху – на такой дистанции попасть в бегущего пехотинца можно только случайно, но фашисты лупят издалека, в белый свет, за что им отдельное спасибо.
– Короткая! – орет наводчик, примерно поймавший в прицел очередное пулеметное гнездо. Механик, выжав педаль главного фрикциона, жмет на тормоз и рывком вытягивает на себя оба рычага. Танк замирает на месте; наводчик, выждав, когда машина перестанет раскачиваться, уточняет наводку и давит на педаль спуска. Звонко бахает орудие, снаряд улетает к цели, а механик-водитель, не дожидаясь результата, сразу после выстрела бросает машину вперед – догоняет ушедшую вперед линию.
Очередной итальянский снаряд взрывается среди машин роты, осколки гремят по броне, один из Т-26 третьего взвода резко разворачивается и замирает.
Раньше, чем ротный и взводный успевают отреагировать, командир танка докладывает главное, в наушниках сквозь треск помех слышится:
– Все целы, гусенице …ц!
Поврежденный танк доворачивает башню и продолжает стрелять.
Метров с двухсот танки начинают стрелять из пулеметов по брустверам, заставляя солдат врага прятать головы, мешая целиться и метать гранаты. Со скрежетом складывается под гусеницами проволочное заграждение. У части врагов нервы сдают, в прицелах появляются спины убегающих фашистов. От пули не убежать, будь ты хоть дважды чемпион берлинской олимпиады – пулеметные очереди укладывают трусов на стылую землю кучками неопрятной ткани.
Отслеживая пулеметные точки и позиции минометов, Михаил перестал контролировать греков – идут за танками или нет, и перед самыми позициями противника вдруг спохватился – если их отсекли, сейчас начнется рукопашная танков с пехотой, в которой сила вовсе не на стороне боевых машин.
Зря беспокоился, одетые в смешные шинели и странные ботинки греки, сжимая винтовки с примкнутыми штыками, бегом обогнали танки и бросились на врага.
Один из механиков второго взвода увидел готовый к стрельбе во фланг атакующей пехоте пулемет, резко бросил танк в сторону, но ошибся, пустив расчет станкача под левую гусеницу. Правая до середины траков зависла над краем траншеи, грунт поплыл и «двадцать шестой» медленно завалился на бок – своими силами ему уже не выбраться.
Вторая линия окопов пустеет раньше, чем наступающие приближаются на дальность эффективного поражения – в умении соображать наследникам славы легионов Цезаря не откажешь. То, что без винтовок и пулеметов драпать намного легче, смекнуло большинство убегающих. Такую бесполезную тяжесть, как миномет, тем более никто с собой тащить не стал.
Сложенные из дикого камня дома и сараи уже рядом, в прицел можно рассмотреть швы в кладке стен. В тот момент, когда атакующие цепи пехоты следом за танками подходят ко второй линии итальянских окопов, начинается интенсивный артобстрел – он много плотнее того, что был раньше. Больше похоже на артподготовку греков.
Похоже? Черта с два, это она и есть! Не ожидавшие такого темпа наступления командиры не перенесли время артналета, и наследники Ареса ударили по собственным войскам.
Пехота прыгает в воронки и брошенные хозяевами окопы, а танки по команде уходят из-под огня рывком вперед. Удар, звон, изрядная вмятина в нише башни, – в танк Фунтикова угодил крупный осколок. Чтобы записать доклад командира роты комбату, писарю пришлось заменить большую часть слов синонимами. В воздух взлетает сразу несколько красных ракет, и через несколько десятков бесконечных секунд обстрел прекращается. Между лежащими на земле телами мечутся санитары – чья-то оплошность убила больше бойцов, чем вражеский огонь. Фунтиков не повел роту в город без сопровождения – танки задним ходом отошли за линию окопов. Итальянцы получили долгожданную передышку.
Лейтенант Клитин за развертыванием в боевой порядок наблюдает, до пояса высунувшись из башенного люка. Первый бой в жизни – ему страшно. Вот только что страшнее – вести шеренгу легких танков навстречу огню неизвестно где расположенных и поэтому еще более опасных пушек, или показать страх подчиненным? Конечно, второе, вот и стоит лейтенант в люке, до боли в пальцах сжимает броневую крышку – демонстрирует храбрость. Еще и танки взвода управления батальона выстроились на левом фланге – майор Барышев решил лично присмотреть за третьей ротой. Решение комбата – единственно верное, в отличие от ротного-три, Фунтиков и Котовский бойцы опытные. Клитин его понимает, но легче от этого не становится.
Лейтенанту кажется: он кожей чует направленные на него стволы винтовок и пулеметов, до щекотки по позвоночнику ощущает, как сводят на его танке прицельные марки итальянские артиллеристы, но только сильнее выпрямляет спину. Мышцы лица свело, поэтому команды лейтенанта короче и отрывистей, чем обычно.
В сотне метров за танками выстраиваются три самоходки, за каждой в затылок – транспортер со снарядами. По плану самоходки повзводно поддерживают вторую и третью роты, Фунтиков должен обойтись трехдюймовками средних танков. Козлоногов, раздолбай и бездельник, машет Клитину рукой и опускается на место. Лейтенант представляет, каково самоходчикам в их открытых сверху рубках, ему становится стыдно своей трусости.
Из-за переживаний Клитин долю секунды не понимает, что означают взлетевшие вдоль фронта сигнальные ракеты, потом для верности прижимает ларингофоны пальцами к горлу и хриплым, чужим голосом каркает:
– Я третий-раз, вперед!
Привычно отмечает отставшие машины, резкими командами наводит порядок и поворачивается к врагу. Танк качнулся на яме, и потерявший равновесие Клитин больно ударился локтем о зенитный пулемет. Выругался – и вдруг понял, что стало легче – рота идет красиво, механики выдерживают уставные интервалы, ровно ползет под гусеницы земля.
– Третий-раз, я Большой, уйди под броню, всех врагов распугаешь!
Комбат смотрит.
– Есть уйти под броню!
Щелкает фиксатор люка, обзор съеживается до поля прицельной панорамы, и Клитин, чтобы видеть больше, постоянно поворачивает башню влево-вправо.
Задача третьей роты – совместно с пехотой прорвать оборону итальянцев на правом фланге наступающих частей, отрезать окруженный город от западного горного массива, перерезать последние тропы, по которым прибывают в Корчу подкрепления, – и возможные пути отхода тоже. А еще где-то там находятся огневые позиции стопятимиллиметровых пушек, которые нужно найти и «привести к молчанию». Т-26, как его ни экранируй, попадания снаряда такого калибра не выдержит. Лопнет под напором летящей стали броня, детонирует боекомплект, вспыхнет вылившийся из баков бензин. Шансов выжить у экипажа не будет. Значит, нужно заметить врага первым и уничтожить до того, как он успеет навести орудия.
Лейтенант следит за точностью огня греческой артиллерии, азартно расстреливает пулеметы врага, орет команды – в горячке схватки страх потерялся, стал неразличим. Клитин увлекается, только после окрика комбата останавливает охоту за разбегающимися фашистами. Пока наводит порядок, греки накрывают артогнем вторую линию обороны, и снова – осколочными по вспышкам над бруствером, из «дегтяря» – по пехоте и на максимально возможной скорости – вперед, между редкими разрывами фугасных снарядов.
Как назло, дальше идти приходится по предгорьям, мало того, что все время вверх и вниз, эти холмы еще беспорядочно застроены всякими сараями, утыканы деревьями и кустами. Любое укрытие таит угрозу. Поди угадай – палка торчит из-за забора или ствол противотанковой скорострелки?
Впустую, каждый раз – впустую. Клитин ловит себя на мысли, что уже с нетерпением ждет – когда же наконец навстречу его танкам полетят снаряды. Не находя выхода, напряжение накапливается, туманит зрение и грозит вдребезги разнести остатки человеческого сознания.
Открывающаяся за очередным гребнем картина как ответ на невысказанную мольбу – набитая мулами и солдатами в итальянской форме ложбина.
– А-а-а! – вместо команды ревет Клитин и бьет длинной, на половину диска, очередью, выплескивает из пулеметного ствола вперемешку со свинцом страх, злобу и бешенство. Слева и справа эхом отзываются пулеметы остальных танков. Механик, осатаневший от того же ожидания, без команды бросает танк вперед, разгоняет машину под уклон, лихорадочно переключает передачи. И лейтенант всем телом подается вперед, помогая механику разгонять одиннадцать с хвостиком тонн лязгающей стали. Когда машина врезается в сгрудившихся в узком проходе врагов, Клитин рычит от счастья.
Далеко не сразу лейтенант понимает, что шум в ушах это сильно искаженный голос командира батальона, и разбирает только окончание фразы:
– …ать, прекратить немедленно!
С глаз медленно сползает кровавая пелена, возбуждение сменяется приступом вялости и апатии. Показать слабость стыдно, так же стыдно, как показать страх, и Клитин берет себя в руки, восстанавливает порядок в роте – оказалось, в уничтожении отряда фашистов участвовал только второй взвод и машины ротного и политрука. С десятиминутной задержкой танки третьей роты снова идут вперед.
Огневые позиции дивизиона итальянских пушек танкисты обнаруживают издалека, орудия стоят посреди поля, в неглубоких окопчиках. Вопреки ожиданиям Клитина, боя нет – прислуга бросила батареи, как только услышала рев моторов и лязг гусениц. Только мелькнул на подъеме силуэт уходящей на большой скорости легковушки. Вслед ей ударило несколько выстрелов, но стрельбу останавливает Барышев. Комбат вкладывает в крик всю силу командирской страсти:
– Не стрелять по моей новой машине!
И до самого непонятливого сержанта доходит – автомобиль удирает в Корчу, а они только что отрезали последние тропы, по которым из города можно было сбежать.
– Кто трофеи зря гробить будет – набью рожу перед строем! – на всякий случай обещает майор.
– Третий-раз, я Большой. Первому взводу занять позиции от развалин большого сарая до поворота дороги, сам со вторым стань здесь, третий верни на километр назад, там удобный холм есть. Занять оборону, осмотреть технику, доложить о потерях и повреждениях.
