Читать книгу: «В действующей армии», страница 17

Шрифт:

XLI. Газеты, письма и деньги на войне

В газетах на войне ощущается недостаток.

Не говоря уже о передовых позициях, но и в городах, где помещаются главные квартиры главнокомандующего и командующего армией, газеты получаются редко и неисправно.

А между тем, потребность в них сильная.

Во время русско-турецкой войны, по словам её участников, в настоящее время находящихся в рядах действующей армии, этой жажды газет не ощущалось.

Четверть века, промчавшаяся с тех пор, видимо, сильно развила в русских людях потребность к чтению газет.

– Но зачем же там газеты, там, в центре самых событий, известиями о которых интересуется весь мир? – спросит, быть может, недоумевающий читатель. – Ведь там всё совершается перед глазами…

И он очень ошибётся.

Там, в центре событий, знают не только менее того, что знают в Петербурге, но даже, без преувеличения можно сказать, ничего не знают…

Известия сосредоточиваются в главных квартирах, а оттуда идут в Петербург.

Отсюда страстное желание узнать о положении дела вообще, желание, которое может быть удовлетворено только газетами.

Петербургские и московские приходят поздно, неаккуратно и много в двух, трёх экземплярах.

Эти экземпляры положительно рвут на части и подчас стараются всеми правдами и неправдами, под предлогом передачи, получить с почты экземпляр раньше адресата.

Иногда экземпляр достигает до последнего, хоть и в помятом виде, а иногда просто зачитывается.

Кто читал последний, концов не найдёшь.

На станциях в Ляояне и Мукдене, в помещении, где продаются отдельные номера «Харбинского Вестника» и «Вестника Маньчжурской Армии», эти номера берутся прямо с бою.

Но эти местные газеты далеко не отличаются полнотою известий и не удовлетворяют читателей.

Они жаждут столичных газет, как более полных.

А их нет, или почти нет!

Редакции газет сделали бы доброе дело, если бы посылали по экземпляру газет в корпусные штабы действующей армии.

Какая это была бы радость для офицеров и солдат.

У газет не было бы более внимательных читателей.

В них оторванные от родины воины нашли бы кроме известий с войны и весточки с этой родины.

А как дороги эти весточки.

Надо видеть оживлённые лица офицеров и солдат в отрядах, на передовых позициях в дни, когда туда достигает «почта-летучка» и приносит письма.

Все ходят или стоят и сидят с радостными лицами, уткнувшись в драгоценные листочки, вынутые из конвертов.

А рядом унылые, угрюмые лица тех, которым почта не принесла ничего.

Надо отдать справедливость полевой почте – она несёт огромный труд, работая день и ночь и не её вина, если письма затериваются и запаздывают – слишком их много.

По отрядам и в полковые штабы письма развозит летучая почта, состоящая из казаков, получая адресованную в тот или другой штаб с полевой почты, а в городах разноски писем не существует.

Адресаты должны сами справляться о письмах на почте, где заказная и простая корреспонденция хранится по алфавиту адресата или, адресованная в части войск, по этим частям.

Чтобы найти письмо, особенно на букву, с которой начинается много фамилий, надо пересмотреть груду писем.

Исключения делаются лишь для писем, адресованных в главный или полевой штаб, в разведочное отделение, в цензуру в Мукдене.

Туда письма доставляются с полевой почты.

В Ляояне письма военных корреспондентов, как русских, так и иностранных, доставлялись в редакцию «Вестника Маньчжурской Армии».

Но повторяю, почта ходит неаккуратно, принося иногда сразу по два, по три письма, отправленные в разные сроки.

Многие письма теряются.

Телеграммы из Ляояна в Петербург и обратно иногда ходили по 7-8 суток.

Виной скопления телеграмм – занятые экстренными сообщениями провода.

Приходилось, в беспокойстве, не получая известий, отправлять срочные телеграммы, платя по 45 коп. за слово.

Но и эти не ходят особенно быстро.

Всё это несомненно имеет своё разумное объяснение, но от этого ничуть не легче тем, кто ждёт получить, как манну небесную, весточку с далёкой родины, от близких сердцу и… не получает её днями, а иногда и неделями.

К нервно приподнятому состоянию духа прибавляется угнетённое, и ничто не может сравниться с этой пыткой.

Надо испытать её, чтобы знать, какое оживляющее, прямо воскрешающее значение имеет во время полученное письмо с родины для оторванного от неё человека.

Письмо на театре войны – лучший подарок для воина…

* * *

– На войне бывают моменты, когда деньги для людей ни имеют никакого значения!

Это сказал мне один из выдающихся русских добровольцев г. Цеханович, бывший секретарь одесской городской управы, совершивший с отрядом полковника Мадритова рискованную разведку в Корее в тылу японцев.

– С нами были тридцать тысяч серебряных рублей, тяжесть для обоза довольно значительная. Начальник решил раздать их на руки людям, но неожиданно натолкнулся на упорный отказ. «Куда их нам, только одна тяжесть, – отвечали все как один. – Ну их!» Насилу уговорили взять по несколько рублей…

Да и вообще во время войны деньги ценятся дёшево.

Неизвестность завтрашнего дня парализует экономию и обесценивает деньги.

Этим пользуются разного рода гешефтмахеры включительно с китайцами, и назначают за товар и услуги баснословные цены.

И они не кажутся баснословными.

Заплатить за бритьё – 1 рубль, за конец на рикше – тот же рубль, за бутылку простого кваса со льдом – 80 коп., за цыплёнка – 2 рубля и за бутылку шампанского – 15 рублей – кажется совершенно естественно.

Такова цена!

Её и платят!

Экономят разве семейные офицеры, отсылающие деньги семьям.

Их всегда можно было встретить в русско-китайском банке, отделение которого в Ляояне находилось на самом конце китайского города у Восточных ворот.

Оно помещалось в китайском здании, состоящем из нескольких соединённых фанз.

Весь состав служащих банка состоял из управляющего, его помощника и кассира, двух артельщиков и нескольких «боев»-китайцев.

Операции банка по приёму и выдаче переводов, размену китайских денег были крайне несложны.

Не замечалось ни малейшей банковской волокиты.

Банк вообще был всё время на биваках и каждый день был готов к выезду.

Перед наступлением японцев на Ляоян он быстро собрал свои книги, деньги и выехал в Тьелин.

В Мукдене отделение русско-китайского банка помещается в более обширном здании, и меблировка более шикарна.

В Ляояне простые столы и табуреты, в Мукдене – европейская мебель.

В Харбине отделение бюро помещается же в собственном двухэтажном роскошном отдельном доме на Соборной улице.

Зеркальные окна, электрическое освещение, балюстрады, пюпитры, конторки, надписи и даже швейцар.

Здесь банковые операции производятся не с мукденской, не говоря уже о ляоянской, простотой.

Да и размер этих операций гораздо больше.

Из России через эти банки идут только телеграфные переводы, да и то дней по десяти, почтовых переводов вовсе не практикуются, так как почта ходит медленно и перевод может затеряться.

Почтовых денежных пакетов совсем на театре войны не получается, да они, кстати, и не принимаются.

В общем денег тратится много, и в них недостатка не ощущается.

Знаменитое «двадцатое число» и на войне играет ту же роль, как и в мирное время – жалованье служащими получается аккуратно.

Офицеры получают жалованье в своих частях от полковых и ротных казначеев.

Вы часто, впрочем, можете услышать от офицера:

– Я жалованья не получал уже три месяца…

Но это неполучение жалованья происходит не от неаккуратности выдачи, а оттого, что или сам говорящий не нашёл нужным получать жалованье, или же он был в продолжительной разведке и не соединялся со своею частью.

– Но ведь жалованье ваше в сохранности?

– Знаю, что в сохранности, надо только съездить получить. Никак не удосужусь…

Что касается до китайцев, то они, конечно, охотно принимают русские деньги, предпочитая серебру бумажки.

Золотых монет в обращении мало, и они тоже очень ценятся китайцами.

К серебряным рублям они относятся индифферентнее, берут, но не выказывают алчной радости, как при получении бумажек и золотых монет.

В китайской монетной системе господствует хаос.

Разменную монету представляет тун-цян или чох, – плоский металлический кружок величиной в новый двухкопеечник, но тонкий, с квадратным прорезом по средине.

Это очень тонкая монета и 100 чохов составляет цину серебра, тоньше нашего гривенника. Лан или таэль заключает в себе десять цин или 1.000 чохов.

С появлением в Маньчжурии русской серебряной и медной монеты, даже нищие китайцы пренебрегают чохами, не считая их ни во что.

Хаос, царящий в китайской монетной системе, в начале войны повёл к тому, что русские интенданты переплачивали китайцам, считая на рубли, тогда как китайцы считали и назначали цену па таэли.

Разница 40 процентов.

Но вскоре это было усмотрено и прекращено.

Об этом мне сообщил главный комендант маньчжурской армии, генерал Губер.

XLII. Наши солдатики

Солдатушки, браво, ребятушки,
Где же ваши жёны?
Наши жёны, ружья заряжены,
Вот вам наши жёны!

И эта старинная удалая солдатская песня, говорящая о том, что у солдата не должно быть никаких родственных привязанностей, что он весь всем своим существом принадлежит государству и должен стоять на страже своего Царя и своего отечества, разносится теперь по всему великому сибирскому пути, по длинной ленте восточно-китайской железной дороги и отдаётся гулким эхом в сопках Маньчжурии.

Во время войны она именно и приобретает глубокий смысл.

Оставлены осиротевшие семьи, молодые жёны, малые дети, и идут их дети, мужья и отцы в далёкий неприветный край, чтобы стать лицом к лицу с сильным и хитрым врагом и грудью постоять за честь и славу своего отечества.

Тут не до семей, не до жён, не до детей, и действительно «жёны» этих незаметных героев их «ружья заряжены», а «сёстры» – «штыки остры», как поётся в песне.

Мы нагляделись на этих забывших для воинского долга все родственные связи солдатиков и намерены изобразить их и в дороге к театру войны и на самом этом театре на биваках.

Эти наброски не будут беллетристическими картинами, а лишь эскизами с натуры, без преувеличений, без украшений действительности.

Да этих украшений и не требуется!

Скромный, двухпаровозный в 40-50 товарных вагонов воинский поезд движется с возможной для него быстротой по Сибирской, Забайкальской и Восточно-Китайской железнодорожным линиям, останавливаясь не только на станциях, но и на разъездах, чтобы пропустить редкие пассажирские поезда, а главным образом порожний подвижный состав, уже сдавший свои живые грузы и спешащий за новыми.

И таких поездов за последнее время по этим линиям идёт до 11 пар в сутки.

Каждый поезд везёт эшелон в 700-800 человек, не считая орудий и обозов.

Люди помещаются в так называемых «воинских теплушках», т. е. товарных вагонах, приспособленных для перевозки.

Это приспособление заключается в том, что в вагоне устроены верхние нары, на которых может спать двадцать человек, да двадцать помещается внизу.

С ними их амуниция и незатейливый скарб.

Части, где есть лошади, эти последние помещаются в вагонах по две, по четыре; стойла их завешены циновками, а в свободном пространстве едут люди, наблюдающие за лошадьми.

Едут не тесно, удобно и при хорошем питании чувствуют себя бодро и весело.

Солдатская песня оглашает и Волгу-матушку и реки далёкой Сибири: Обь, Енисей, Иртыш, Ангару и туннель в Хингане и равнины Монголии и северной Маньчжурии…

Далеко несётся эта песня.

На станциях отдых.

Солдатики разбредутся по соседним полям, лугам и рощам, коли есть речка, то купаются и запасаются водой…

Я был свидетелем такого купанья в Ангаре.

Вода в ней быстрая, студёная, даже в жары.

Солдатики были довольны.

– Что, хорошо?

– Лучше не надо, ваше благородие… И в чайники воды набрали, больно чиста.

И действительно вода в Ангаре чиста как кристалл.

Весёлые бодрые лица – ни тени грусти ни в одних глазах.

Вот солдаты обступили китайцев, продающих всякую снедь, а также солдатские серые рубахи, и Бог весть, на каком языке ведут с ним оживлённые разговоры.

Им помогают, впрочем, бывалые товарищи, сделавшие китайский поход.

На груди многих из них блестят георгиевские кресты.

Те разговаривают на каком-то изобретённом им самим русско-китайском языке и китайцы понимают их и стараются говорить, по их мнению, по-русски.

– До-шао-цянь?.. – спрашивает такой солдатик, указывая на рубашку.

Это значит «сколько стоит».

– А-цзин лубли… – отвечает китаец и для ясности поднимает один палец.

– Один рубль! Хын-до, хын-до… – возражает солдатик опять же по-китайски и тоже для ясности качает укоризненно головой.

«Хын-до» – значит «слишком дорого».

– Что муного! Ни муного. Твоя покупай. Шибко шанго есть… – уверяет китаец.

И в конце концов торг заключается.

Эти сценки происходят уже на станциях Маньчжурии.

А ранее по Сибири на станциях к приходу воинского поезда высыпают крестьяне из соседних сёл и деревень из переселенцев.

Они расспрашивают, кто откуда, ищут земляков.

Иногда происходят умилительные встречи между бывшими соседями и даже родственниками.

На пассажирских поездах, которые обгоняют воинские, едут офицеры, расспрашивающие солдат о том, какого они полка, дивизии, корпуса.

Нередки случаи, когда запасные солдаты, призванные вновь на службу, узнают в офицерах своих бывших начальников.

Широкая улыбка расплывается по добродушному солдатскому лицу.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие.

– Узнал?

– Как не узнать… Узнал, ваше высокоблагородие…

– Значит, опять послужим…

– Рад стараться, ваше высокоблагородие…

– Фельдфебелем в моей роте был, когда я был капитаном… – говорит тоже с радостным выражением лица солидный полковник.

Видимо оба довольны встречей.

Пассажиры экспресса и почтовых поездов; офицеры, да и служащие на станциях, а в городах публика, пришедшая встретить воинский поезд, дают солдатикам деньги, табак, папиросы, чай, сахар…

Солдатики принимают не без оговорки:

– Помилуйте, зачем беспокоитесь, мы и так всем довольны…

И видимо, что это так в действительности.

Ни следа утомления и, само собой разумеется, ни следа робости.

Любо-дорого глядеть на солдатиков в дороге.

Едут на войну с песней, смехом и весёлой прибауткой.

Так и хочется крикнуть им первые слова их же песни:

«Солдатушки, браво, ребятушки!»

* * *

Яркое жгучее солнце с безоблачного иссиня-голубого неба немилосердно своими палящими лучами обливает землю.

Трудно дышать в раскалённом воздухе.

Кругом поля скошенного гаоляна, вдали, совсем вдали горы, порой возвышающиеся прямо отвесными скалами.

Нельзя себе даже представить, что можно взобраться человеку на такую гору, а между тем наши солдатики ещё так недавно взбирались на них.

Палаток нет, виднеется только одна зелёного цвета под цвет травы.

Ружья сложены пирамидами, солдаты расположились на земле кучками.

Затишье.

Неприятель сравнительно далеко, из части посланы разъезды для разведки о его позициях.

Пока эти разъезды не возвращались.

Солдатики отдыхают.

Шинели и амуниция сброшены, иные сняли и пояса, но жара даёт себя знать: пот льётся градом с загорелых лиц, смочил усы, бороды, рубахи прилипли к телу и, как говорится, «хоть выжми».

Это не мешает, однако, в некоторых группах «чаёвничать», т. е. пить из жестяных кружек чай, заваренный обыкновенно в большом жестяном, а иногда и медном походном чайнике, закусывая чёрным, а порой и пшеничным хлебом.

Иные лежат на земле и смотрят в высь, в небо, следя за летающими птицами неизвестного в России оперения и неизвестного названия.

– Глянь, большая, да красноглазая, не ворона, кажись, а смахивает…

На полях то и дело мелькают человеческие фигуры.

– Гляди, гляди, кажись, он…

Под «он» подразумевается японец…

– Дурья голова, «он», откуда ему взяться, наш это, видишь, наш вытянулся… Ведь от начальства был приказ на сторожевых постах лежать, а он, на поди, во весь рост… Достанется малому…

– Тоже и лежать сласть-то небольшая… – слышится молодой голос.

– Приказано, так и лежи, умри, да лежи… – степенно говорит, видимо, бывалый солдатик уже в летах. – «Он» вот всё лежит, от земли-то и не видать его…

– Махонький, потому и не видать…

– Поскорей бы на него… Нанизал бы на штык штук пять, ровно чернослив…

– И впрямь чернослив, черномазый… – слышится добродушный смех, совсем не гармонирующий с выраженным желанием нанизать врага на штык…

– А это не «он», братцы? – указывают даже приподнявшиеся с земли солдаты на несколько фигурок, появившихся на горизонте.

– Китайцы, с косами… Впервой я их всё издали за девок принимал, прости Господи, – замечает всё тот же бывалый солдатик.

– А есть и стриженые…

– Попы это ихние, бонзы…

– Намедни есаул сказывал, есть и японцы…

– А кто их разберёт…

– Разобрать бы надоть, а японца и приколоть… – говорит молодой солдатик.

– Начальство разбирает, надо только предоставить…

– Эх, кабы попался мне… Душеньку бы я отвёл…

Вот в одной группе солдат читает письмо с родины, пришедшее по «летучке», т. е. по летучей полевой почте, состоящей из казаков.

Собрались всё земляки.

Письмо пришло одному, но радость общая.

В нём нет ничего, кроме мелочей крестьянского обихода, да поклонов от многочисленных родственников и соседей, – этими поклонами заняты три четверти письма – но в них-то вся и суть.

Имя соседа или родственника вызывает воспоминания не только того, кому адресовано письмо, но и всех земляков.

«А дядя Парфён шлёт тебе нижайший поклон», – читает солдат.

– Дядя Парфён!.. – слышится радостное восклицание.

– Жив старый!

– Ногу ему надысь телегой пришибло…

И восстают перед солдатиками картины их родины.

За кучкой, окружившей чтеца и счастливца, получившего весточку с родины, сидят и прислушиваются несколько солдатиков с грустными лицами.

Им ничего не говорят доносящиеся до их слуха имена.

Они из других мест.

И никто из них не получил письма.

С завистью смотрят они на переживающих родные воспоминания.

Но вот наступает время обеда.

Задымились походные кухни.

Подаётся сигнал к обеду.

Солдатики бегут за котелками, вынуты из за голенища или из за пазухи ложки.

Время обеда.

Если долгое затишье, то производится ученье, а то, когда надо укрепиться, роют рвы, насыпают окопы.

Работа идёт весело, с песней, песня слышится порой и на биваке, коли разрешит начальство.

И несётся русская удалая солдатская песня на далёкое пространство, гулким эхом отдаваясь вдали и привлекая китайцев, которые прислушиваются к ней со скошенных полей.