Читать книгу: «Остров Сахалин и экспедиция 1852 года», страница 5

Взяв его с собою, я отправил его в пакхауз, откуда часовому приказал не выпускать его. С горестью подумал я, что мне придется целую зиму провести с такими людьми, – один хотя и благородный, но неуживчивый, немножко грубый, другой – пьяница. Между тем работа шла своим чередом. Раз как-то аинский старшина прибежал ко мне и показывал что-то знаками, указывая на селение Пуруан-Томари. Не поняв его, я послал туда унтер-офицера Телепова и моего слугу узнать, что такое. Он долго не возвращался, так что я начал беспокоиться и поехал сам на шлюпке, взяв 4-х вооруженных гребцов. Доехав до селения, я встретил посланных. Они рассказали мне, что медведь разорвал трех аинов, и поэтому целая толпа аинов и женщин их собрались и пошли туда, где случилось несчастье. Вместе с тем я узнал от них, что в селении этом есть речка, по которой можно ехать на шлюпке. Я тотчас же поехал осмотреть ее, и действительно, шлюпка хорошо вошла в устье, недалеко от которого, на берегу, поставлена в сарае японская одномачтовая джонка; далее был виден мост. Так как уже стемнело, то я, не осмотрев реки, воротился назад. 29-го, в 3-м часу пришел ко мне аин с известием, что большое трехмачтовое судно пришло к берегам Анивы. Я тотчас же послал Рудановского узнать, какое судно; но не успел он еще заехать за лес, как встретил второго офицера транспорта «Иртыш», ехавшего с проводником аином в наше селение. Офицер этот, не совсем трезвый (фамилии его не помню) передал мне, что транспорт стоит на якоре за селением Хукуй-Кипаним. Оставив его обедать, я узнал от него, что «Иртыш» сделал неудачное плавание от Петровского зимовья, имея постоянно противные ветры. После обеда я тотчас же приказал ему ехать на транспорт передать приказание командиру его, Л. Гаврилову, сняться с якоря и идти на вид нашего поста, откуда я предполагал тотчас же отправить его в гавань «Императора Николая» на зимовку. Рудановский просил меня отпустить его тоже на судно; я охотно отпустил его с тем, чтобы он остался там ночевать и вместе с тем указал бы Гаврилову якорное место нашего рейда. Двое суток я ждал судно. Противный ветер и дурные качества транспорта не позволяли ему подойти к нам. Наконец 31-го сентября показался парус в милях 10-ти от нас. С беспокойством смотрел я на едва держащегося «Иртыша» короткими галсами. Боясь, чтобы не было поздно ему идти на зимовку, я послал шлюпку, с приказанием Рудановскому возвратиться, а транспорту следовать на зимовку. Надо сказать, что мне дана была власть распоряжаться всеми судами камчатской флотилии, приходящими в Аниву и оставлять их в порту – если обстоятельства того потребуют; у нас все было спокойно и поэтому я не находил нужды держать «Иртыш».

В ожидании возврата шлюпки я пошел прогуляться на северный мыс. Взобравшись на самую вершину мыса я невольно остановился и долго любовался прекрасным видом залива. Прямо передо мною синели, по другую сторону залива, освещенные солнцем горы; налево у ног моих лежало японское селение в красивой долине, окруженной невысокими холмами. На южном мысу видны были наши постройки. Сруб, привезенный из Аяна, уже готов, и я перешел в него жить из ветхого японского сарая.

2-го октября, когда я пришел в селение, мне доложили, что поручик Орлов воротился из своей экспедиции. Он был послан Невельским описать западный берег острова от 51° с. ш. до южной его оконечности, и вместе с тем разведать о положении владений японских в Аниве. Дойдя до селения Наиоро по 46 гр.; он возвратился назад, услыхав, что японцы, живущие на западном берегу, хотят дурно встретить его. Перейдя на восточный берег, он спустился на юг, где, не доходя мыса Анивы, перевалился через горы к нашему посту, о занятии которого он узнал от аинов и встретившихся ему у селения Найпу японцев, бежавших от нас. Орлов человек лет 50-ти, некрасивой наружности; с ним пришли пять якутских казаков (выбранных мною в Якутске) и один матрос. Мне не хотелось, чтобы Орлов остался зимовать у меня; между тем транспорт повернул уже в море, Рудановский возвратился. По словам их, пушечный выстрел не мог быть слышен на судне; однако я попробовал и сделал три выстрела, и совершенно удачно: судно поворотило обратно к порту. В ожидании его, я расспрашивал Орлова про путешествие его на Сахалине. Из отрывочных рассказов его я узнал только, что дойдя до Наиора, он возвратился на восточный берег Сахалина. После рассказал мне казак Березкин, что по приезде их в Наиор прибыл туда, бурною ночью, из селения японцев старик аин с известием, что японцы хотят перевязать русских. Этот же аин передал Орлову о нашей высадке и дал своего сына проводить его туда, советуя скорее уходить от японцев. Орлов сам-седьмой и без оружия, конечно, принял совет этот и пошел по р. Кусуной и далее по Мапуе на восточный берег. Придя в Найпу, он застал 13 японцев, бежавших из Томари. Боясь их, он хотел-было скрыть, что русские едут и велел казакам гресть по аински (т.-е. одно весло после другого, а не вместе), но японцы все-таки узнали их и ушли из селения в гору. Подымаясь по реке, Орлов встретил еще трех японцев и узнав, что они ушли от русских из Томари, уговаривал их возвратиться, на что они отвечали, что предложат это своему джанчину. Свернув с р. Найпу, Орлов пошел через хребты в Томари. Дорога эта, по рассказу его, очень хороша, она идет через невысокие горы и долины; много есть березовых рощ. Казак Березкин рассказал мне после, что в стороне селений Наиор и Найпу население аинов гораздо больше, чем у берегов залива Анивы, и что тамошние аины богаче и очень чистоплотны; что вообще все они не любят японцев, потому что те с ними жестоко обращаются. Березкин рассказывал, что он сам видел одного аина в Найпу, которому японцы разрубили плечо и нанесли еще несколько ран; в чем именно аин провинился – Березкин не знал. Когда стемнело, на «Иртыше» сожгли фальшфейр; я приказал отвечать ему тем же знаком. Вечером в часу десятом приехал Гаврилов в мундире с рапортом. Напившись с ним чаю, я проводил его и Орлова к шлюпке, где мы и простились.

Ночью на 3-е октября «Иртыш» снялся с якоря и вышел с попутным ветром из Анивы. Я послал с ним рапорты (о благополучии в Муравьевском посте) к генерал-губернатору и Невельскому, и письма к родным, Корсакову, Невельскому и Политковскому.

Так началась наша зимовка на Сахалине.

V

4-е октября. – На другой день после отплытия «Иртыша», в воскресенье, людям был дан отдых, для приведения в порядок оружия и одежды. Погода стояла очень хорошая; я поехал, с утра, осматривать берег, идущий к северу от нас. Еще прежде я предполагал, что в низменной долине этого берега, в верстах 10-ти от нашего селения, должна быть река. Действительно, я узнал от аинов, что есть река, и называется Сусуя. Орлов подтвердил мне это показание; итак, я намерен был осмотреть устье её и узнать, растет ли лес на ней. Доехав до места, где кончается гористый берег, я встретил большую отмель. Взятый мною аин, бывший проводником у Орлова, показывал мне, что есть река, но что в нее нельзя въехать. Не поверив ему, я попробовал отыскать фарватер, но шлюпка стала на мель. Против нас, на берегу, видны были аинские юрты. Мы начали кричать аинам, чтобы они выехали к нам на своих лодках. Два челнока приехали к нам. На них я и двое матросов переехали на берег, а остальные волоком дотащили шлюпку до берега. Желая непременно осмотреть реку, я приказал готовить завтрак и пошел с казаком Томским и матросом Ефимовым берегом к долине. Проводник наш пошел за нами. Около получаса шли мы по берегу, обросшему тростником. Обогнув небольшой мыс, мы подошли к мелкой речке, называемой Тиукомонай. Перейдя вброд через нее, пошли далее по берегу, а потом версты полторы по отмели, образовавшейся от убыли воды. Перейдя через нее, мы вышли к низменному мысу, за которым открылось устье реки шириною сажень 15. Пройдя по берегу, мы увидели прекрасный лес. Это меня очень обрадовало – по рассчету недоставало, даже для необходимых построек, купленного у японцев лесу. Желая узнать, есть ли хороший входный фарватер, я пошел назад, к шлюпке. Около нас летали целые стада куликов, уток, а на самом устье сидело много лебедей. Томский, выстрелив по одному стаду куликов, убил зараз штук десять. У шлюпки готовился завтрак; несколько аинов сидели с матросами.

Напившись чаю, я пошел осматривать аинские юрты. Их было не более пяти. Я вошел в самую большую. У она сидел старик и пожилая женщина. Старик имел красивое лицо, но женщина была очень уродлива. Черные глаза её как-то дико выглядывали из-под нависших, всклокоченных волос. Оба они курили трубки. Юрта была очень чиста, убрана соломенными матами; в углу висело несколько сабель, вероятно японских. Возвратившись к шлюпке, я тотчас же отвалил от берега. Вода немного прибыла, и мы довольно легко сошли с отмели. Заметив, что устье реки уклонялось более к с.-з., я направил шлюпку к противоположному берегу залива, лежавшему в этом направлении. Отъехав с милю от селения, мы увидели палку, торчавшую из воды. Приняв ее за знак, поставленный на фарватере, мы подъехали к ней. Действительно, глубина увеличилась до 4½ футов. Тогда мы повернули в устье. Направляя шлюпку то в одну, то в другую сторону, я старался узнать направление фарватера. Что он существует, в этом не было сомнения, и глубина его в среднюю воду между 4-мя и 5-ю футами, т.-е. достаточная для прохода не только гребных судов, но и речных пароходов. Войдя в устье реки, я поднялся по ней версты три. Берега её, на этом пространстве, покрыты прекрасным лиственичным и еловых лесом. Пристав к берегу, я разослал своих гребцов осматривать деревья, а урядника Томского осмотреть далее течение реки, беспрестанные извилины которой не позволяли мне видеть далеко вперед. Мне очень хотелось еще подняться по Сусуе, но было уже поздно, а оставить свой пост на ночь я считал незаконным. Томский возвратился через полчаса с известием, что в одной версте от нас есть большая просека, прорубленная, вероятно, при добывании лесу японцами. В лесу мы видели много орлов, но небольших. На возвратном пути я опять промеривал фарватер. В порт мы приехали когда уже совсем стемнело.

Я намерен был, на другой же день, послать Рудановского исследовать реку, о чем я ему сообщил тотчас по приезде в порт. Но на сборы его потребовалось целые два дня, и я все более и более убеждался, что судьба мне послала беспокойного и малополезного сотрудника. Рудановский вообразил себе, что он может действовать совершенно независимо от меня, и еслибы еще предположения его на счет исследования страны были бы благоразумны, – а то он вообразил себе, что прежде всего надо сделать карту ближайших к нам берегов. Берега эти мы видели, гаваней, нам известно было, нет подле нас, следовательно, нужно было заниматься не рисовкою карты, а исследованием рек, т.-е. внутренних сообщений острова и отыскиванием гавани, где бы суда могли зимовать; для этого, по позднему уже времени, следовало поспешить подвигаться по различным направлениям, делая только глазомерную съемку, и уже отъискав важные пункты, начать подробное их исследование. Объяснив это Рудановскому, я убедил, наконец, его в пользе и необходимости исследовать р. Сусую. Решено было ему ехать на шлюпке с 5-ю матросами и продовольствием на 7 дней. За день перед отправлением я рассказал ему, на что именно надо более обратить внимание при исследовании неизвестной страны, и что на этот предмет он получит от меня письменную инструкцию. На это он мне ответил, что он, без всяких письменных приказаний, будет ездить и делать съемки, смотря как он будет находить нужным, а что если я дам ему предписание, то он совсем не поедет. «В таком случае я напишу на вас рапорт генерал-губернатору», сказал я ему, выведенный уже из терпения.

Он вышел из дому, а я тотчас же написал инструкцию, с тем, что если Рудановский не примет ее, то приказал по посту отчислить его от экспедиции, оставив жить на Сахалине без занятий. Я видел всю невыгоду и неприятность такого оборота наших отношений. Рудановский мог принести пользу экспедиции морскими сведениями своими и съемкою и, сверх того он, в деле интересующем его, очень деятелем. Когда я успокоился немного от досады, возбужденной этой историей, то решился объясниться с ним, с тем, что если он будет упорствовать, то тогда только исполнить мое намерение – устранить его от занятий по экспедиции. Попросив его выслушать меня спокойно, я ему объяснил невозможность дать ему право действовать по своей прихоти; что командировка его есть дело служебное и что без предписания моего он не может ни оставить поста, ни взять гребцов для лодки. Наконец, я его просил решительно сказать мне, хочет ли он мне подчиняться и считать меня своим начальником; если нет, то значит нам служить вместе нельзя и я уволю его от занятий по экспедиции. Выслушав меня, он просил извинить его, соглашался, что имеет тяжелый характер, благодарил меня, что я ему прямо высказал свое мнение и решение, и объявил, что он готов исполнять все приказания мои. На другой день, 6-го сентября, он уехал.

Признаюсь, что мне как-то легче стало: жизнь и занятия сделались приятнее, когда я остался один в своей избе и не видел и не слыхал вечне бранящегося с своим вестовым моего неприятного сожителя. В день отъезда его я послал, на сайме, 9 человек людей для рыбной ловли в Сусуе. Она была неудачна, и потому, велев воротиться 6-м, я назначил троих для рубки лесу. После я в ним еще прибавил, видя, что на 3-ю казарму японских бревен не останется ни одного. Неделя прошла в беспрерывной работе; к несчастью погода стояла довольно дурная и число заболевающих стало увеличиваться; необходимо было, как можно скорее, подвести строения под крышу. Аины нашего селения ежедневно посещали меня. Приезжали также на поклон и из других селений, принося ко мне древесные метелки в знак уважения. Эти метелки отдавали они, становясь на колени и поднимая руки в голове, которую, вместе с тем, они преклоняли немного. Я угощал и одаривал их блестящими вещицами, которые привез из Петербурга, а джанчинам (старшины) давал из пакгауза рубашки и платки. Скоро появилось много джанчинов с надеждою на подарки. Вообще аины любят обманывать, и поэтому трудно достоверно что-нибудь узнать от них об стране. К этому еще страх к японцам заставляет их скрывать многое. Женщины не приходили ко мне и даже не отвечали на поклон, когда я встречал их, но при посещении юрт мною они не прятались. Аины очень любят крепкие напитки и пьют их с особенным наслаждением, делая при этом различные церемонии – приняв в обе руки рюмку, поднимают ее вверху и склоняют голову; потом берут какую-нибудь палочку, или просто свой маленький чубучок и конец его обмакивают в вине четыре раза, делая вид, что спрыскивают во все четыре стороны – это онначает, как кажется, жертву добрым духам. Проделав это, снова поднимают рюмку и при этом издают три раза звук, похожий на то, когда кряхтят от боли или тяжести. Пьют понемногу, глотая по капле, останавливаясь несколько раз, склоняя голову. Оставшиеся капли в рюмке выливают на руку и вытирают ими головы. Наш ром кажется некоторым из них слишком крепким. Хлеб наш вообще всем аинам не нравится. Рис и все сладкое очень любят. Вообще отборка товаров для экспедиции была сделана очень неудачно. Все наши товары мало подходят к быту сахалинцев, так что еслибы не было японцев на острове, то мы не могли бы удовлетворить нужд жителей. Между прочим я все более и более убеждался, что старшина аинов нашего селения человек очень лукавый и преданный японцам, а поэтому стал обращаться с ним осторожнее. В субботу, 10-го октября, Рудановский воротился. Он прошел вверх по реке около 70-ти верст. По словам его, река, на всем этом протяжении, удобна для гребных судов. Берега покрыты лесом. Селений нет. Экспедиция эта очень заинтересовала Рудановского, так что он уже сам просил меня послать его опять туда, дав ему недели на две продовольствия и японскую плоскодонную лодку. Лодка была куплена у аинского старшины, и было решено через несколько дней опять начать экспедицию на Сусую.

11-го октября. – В воскресенье пошел я осматривать окрестности нашего селения, взяв с собою матроса Сизого. Мы дошли по теченью ручейка, впадающего в залив у нашей южной баттареи. Долина, по которой течет ручей этот, довольно низменная и покрыта травою выше роста человека и так густа, что едва можно продираться через нее. Густота и вышина травы вероятно причиною тому, что местами образовалась по долине тундра под нею. Лучи солнечные не проникают до почвы, покрытой размокшею от дождей отцветшею травою – слои этой травы, постепенно утолщаясь, гниют и образуют вязкую массу. Впрочем таких мест мало, большею же частью земля прекрасная – чернозем, смешанный с глиною, а местами совершенно чистый и рассыпчатый. Возвращаясь домой, я зашел в пильный японский сарай. Бревна у них для пилки кладутся одним концом на пол, а другим на козел. В этом же сарае строят и лодки. От сарая я поднялся в лес, растущий позади наших верхних строений. В этом лесу я заметил небольшое строение, между деревьями на горе, я предполагал, что это должен быть японский храм. Действительно, я не ошибся; но кто бы отгадал, что служит божеством этого храма? Внутренность храма и украшения были совершенно такие же, как и в прежде виденных мною храмах, на среднем холме нашего селения. У входа висел такой же бубен. Желая посмотреть идола, помещенного в небольшом шкафчике, позади нескольких занавесок, я раскрыл их и долго смотрел не веря глазам своим. Вместо маленьхой куклы, одетой в богатый японский костюм, служащей идолом у японцев, стоял позолоченный phallus, изображенный в вертикальном положении. По обеим сторонам шкафа находились два таких же идола, один сделанный из камня, другой из дерева.

После завтрака, я поехал с Рудановским в соседнее нам селение, Пуруан-томари, посмотреть реку того же имени. Я знал только устье этой реки; оно удобно для входа шлюпок и даже небольших катеров. Мы приехали к реке в среднюю воду. Течение её в устье было очень быстро, но в самой реке умеренное. В саженях 100 от устья перекинут через речку мост; под ним шлюпка может удобно проходить. Поднимаясь выше, мы, так сказать, вертелись по извилинам речки. Берега обросли высокою травою и камышником. беспрестанно встречали мы логовища медведей. Они ложатся на берегах рек караулить рыбу. С такими соседями наше путешествие было не безопасно, мы были вчетвером, но без всякого оружия; впрочем у меня был пистолет. Речка, почти на всем течении, имеет ширины не более 3-х саженей. На обратном пути мы вышли у устья на берег для осмотра селения. Оно состоит из нескольких юрт аинских и 3-х или 4-х японских сараев, и лежит на ровной долине. Земля – чистый чернозем. Свободного места от построек очень много. Приставать лодкам в устье речки кажется можно даже и в большой бурун. И это-то прекрасное место на реке хотел нам показать японец, когда повел Невельского из Томари по лайде. Поселившись на нем, мы были бы в стороне от японцев и не обеспокоили бы их. Рудановский чуть не в отчаянье приходил, что нами занято не Пуруан-томари. К обеду мы воротились домой.