Читать книгу: «Старый знакомый», страница 3
IV
В это время ко мне подошел очень красивый мужчина ссветло-русыми волосами, подрезанными в скобку, разделявшуюся посредине лба в обе стороны крупными кольцами красивых кудрей; свеженькаая, темная бородка только что запушила края его щек, а верхняя губа начала оттеняться густыми, мягкими усами. На нем была синяя суконная поддевка и щегольские козловые сапоги, в которые мягкими складками уходили широкие плисовые шаровары. Розовая рубаха с высоким косым воротом, видневшаяся из-под распахнутой поддевки, довершала костюм. Вообще, вся его мужественная и замечательно стройная фигура вполне Представляла образцовый тип чисто русской красоты и молодецкой силы.
Ко мне он подошел как хозяин и, радушно приветствуя меня, предложил, указывая на стол с закуской: «Погреться с дороги, чем бог послал…»
При одном взгляде на эти синие умные глаза, а главное, при первом звуке его голоса я без всякой рекомендации сейчас же узнал давно и далеко случайно встреченного мною одного из охотников, замечательно дельного в охоте по перу и до дерзости смелого по зверю… Этому охотнику и тогда еще очень хотелось побывать со мною на медвежьей охоте, но не удалось, и он тогда же, шутя, дал мне слово, что рано или поздно, а уж мы с ним сходим на медведя… Вскоре затем я потерял его из вида, а впоследствии совсем забыл и о самой нашей встрече.
И вот, точно сбывшийся сон, стоял здесь передо мною этот действительно мой старый знакомый, но уже не молодой парень, а вполне сложившийся мужчина, по-своему деловой человек – волостной писарь, на которого за его письменную удаль и солидную жизнь богатый и почтенный волостной старшина, как говорится, не надышится.
– Ба! Иван Тимофеич!.. Какими судьбами?.. Вот не ожидал… Ну, здравствуй, милый человек!.. Как поживаешь?.. – заговорил я, здороваясь с ним, столько же удивленный, столько и обрадованный этой встречей.
– Да вот-с, как сами видите, помаленьку, живем, пока бог грехам терпит…
– Верен же ты, друг, как я вижу, на своем слове, верен… Позвал же на медведя, да еще с каким сюрпризом… Ну, спасибо тебе за добрую память…
– Помилуйте, не за что. Много вам благодарны, что не отказались… ведь проехали неблизко!.. – И его красивое лицо выразило неподдельную улыбку полнейшего удовольствия, затем, припоминая подробности нашей первой с ним встречи, мы весело разговорились.
В комнате появилось новое для меня лицо, сам хозяин – волостной старшина Дмитрий Савелич по прозванию Закат – высокий, благообразный старик с библейским выражением на лице и с длинной окладистой бородою, совсем белою на концах. Осанистый без важности и почтительный без унижения, он очень радушно принимал своих гостей и, услыша мой отказ от выпивки, немедленно распорядился, чтобы мне подали чаю.
Между тем прерванная моим появлением игра и беседа вскоре завязались вновь. Вновь послышались отрывочные возгласы игроков, добивающих бесконечную пульку: «Семь бубны»… «вист один»… «прошу втемную»… и тому подобные. Кто не участвовал в игре, толковал об охоте; комические и трагические анекдоты и действительные случаи из полевой жизни так и сыпались кругом с приличными комментариями каждого. Каждому хотелось говорить, рассказывать на известную тему: если не о своих собственных деяниях, то хоть о подвигах знакомой собаки… Но в то же время почти все не забывали частенько навещать передний угол с вдохновляющею влагой. В комнатке становилось шумно и жарко.
Незаметно отделившись от общества, мы с Иваном Тимофеевичем уселись в сторонке, и я принялся за чай, которым меня угощала родная дочка Дмитрия Савелича, Аленушка.
Как сейчас гляжу на это живое олицетворение народной похвалы: «кровь с молоком»… и в самой поре девического возраста. Яркая брюнетка с большими темно-серыми глазами и густыми, необыкновенно подвижными бровями. Стройно держится на ней цветистый русский сарафан с широкими и высоко подобранными рукавами кисейной рубахи, на голове алеет шелковая косыночка, заколотая у подбородка, а из-под этой косыночки ползут назад ее роскошные черные косы, и только пониже пояса оканчиваются они затейливыми бантиками из красной ленточки.
С поклоном деревенской грации и с едва слышным «пожалуйте-с» всякий раз становилась она передо мной, держа в руках поднос, на котором даровал горячий чай, стояли сливки, лежала кучка свежих баранок и лимон, и я поневоле как-то дольше обычного принимал от нее стакан (вероятно, все размышляя, чего бы захватить к чаю).
– Вам не угодно ли варенья? – спросила она меня. – У нас есть брусника в сахаре и малина есть, я сейчас подам… – Но тут же, взглянув на моего соседа, зарделась и сама что твоя ягодка под росою… а, вследствие этого, воспользовавшись предлогом, она так быстро скользнула за дверь, что я уже вслед поблагодарил ее за предложение и, не любя ничего сладкого, однако ж, попросил зачем-то малины.
– Петька! ей!! Петька!.. – раздается между прочим веселый голос из-за карточного стола. – Слышал историю-то? Семь, без трех отладил – вот ты и восчувствуй, моя дорогая.
– Валяй, Федя! – откликается кто-то из угла, занятый там поглощением французской водки. – Валяй, дружище, в мою голову, все свезем – на то у нас с тобой и компания.
И затем этот компаньон, покрякивая от выпивки и утирая бороду, – направляется к нам и начинает убедительно приставать к моему собеседнику.
– Иван Тимофеич, спой хоть одну за весь вечер, а? Разуважь, друг! Хвати тройку серо-пегих!.. Я гитарку подам, а?..
Но Иван Тимофеич не слышит или только притворяется, что не слышит этой просьбы, и заводит со мною деловую речь о применении в действие (тогда еще нового) устава о воинской повинности.
– Да ну ее к богу, эту повинность, сказано – нас не возьмут, и шабаш! Голубчик, одолжи! Хоть одну-то за вечер, – подвигаясь к нам и подсовывая гитару, пристает подгулявший господин, называемый Петькой.
– Нет, уж увольте, пожалуйста, – степенно отнекивался Иван Тимофеич, которому, надо полагать, успели вдоволь надоесть вся эта компания и всякие песни на их потеху.
– Друг, облагодетельствуй! Только одну: серо-пегих на заре – и кончено… Больше и просить не стану…
– Хорошо-с, я после, – отделывается отсрочкой Иван Тимофеич, и довольный проситель успокоивается обещанием.
В таком порядке и идет весь вечер.
Под конец совсем уже осоловевший любитель пения снова лезет к Ивану Тимофеичу и на этот раз, поддержанный прочей братией, добивается своего. Иван Тимофеич взял гитару и, удалившись в угол комнаты, поместился на стуле, слегка попробовал строй, переложил ногу на ногу и, встряхнув своими кудрями, взял несколько бойких цыганских аккордов.
Аккорды стройно прозвучали и затихли… Петька с ожесточением зашикал на публику, те послушно начали смолкать, в дверях появилась Аленушка.
Послышалась тихая музыка, и вместе с ней сначала тоже тихо, словно подневольно, нехотя полилась одна из заунывных песен наших старинных ямщиков: «Не вечерняя то, братцы, заря спотухать рано стала…»
Пленительно хорошо и вместе как-то сразу грустно обхватила всех эта песня. Обхватила, понесла и закачала слух и душу каждого на волнах своих заветных звуков… Скоро прижукнувшиеся слушатели совсем поникли, а песня, постепенно разливаясь, все сильнее и сильнее давила их своим впечатлением вместе с словами прощальной тоски умирающего ямщика, как он посылает своим малым детушкам «благословеньице», молодой жене – «бракоразрешеньице»! Всем было невыразимо хорошо, но жутко, тяжело, и плакать всем хотелось…
Последние слова песни певец ловко закончил переливистым, настоящим россейским подголоском и, как будто далеко-далеко отделившись, тихо замер со всеми своими звуками где-то там, в неведомой дали… Очарование вышло полное! Все общество задыхалось от душевного волнения и в самых разнообразных позах надолго окаменело в немой картине. Но замечательнее всех из этой группы обрисовались две фигуры в стороне: это пробравшийся на цыпочках во время пения к столу с закуской становой и перед ним сам старшина – Дмитрий Савелич. Первый, с налитою рюмкой в одной руке и многозначительно поднявши вверх другую, неподвижно стоял, склонивши набок голову, и всем своим видом как бы спрашивал у остального общества: «Каков голосок?..» А последний, безмолвно ответствуя на этот вызов, совсем закрыл глаза от удовольствия и, придерживая сложенными на животе перстами свой халат, только равномерно покачивал головою и словно бы тянул свое бесконечное: н-н-да-с, ра-зу-ва-жил-с!!.
На полу сидел Петька и, крепко запустивши руки в свои волосы, заливался горькими слезами…
