Читать книгу: «Фелисетт», страница 8
3
В этом никто не виноват
Каждое действие Лилит было аккуратно пропитано красотой и в некотором смысле грацией. Заботливое отношение к компьютерам в сокрытой ранее комнате – это тот необходимый для нее успокаивающий бальзам в процессе работы по раскапыванию тайны. Настоящий массаж для мысли, должный перезагрузить утомленный ум. Разумеется, подобному очень способствовало искусственное одиночество, необходимое для концентрации. Если бы Лилит знала о том, как все случившееся с детьми и неизвестным человеком повлияет в итоге на Нила, то, скорее всего, почувствовала бы зависть. Но не стоит делать поспешных выводов – бесспорно, как жена и просто человек, она будет рада узнать о более цельном формировании ее мужа как взрослого мужчины, наконец‑то разорвавшего тянущие назад путы проблем с отцом. Да вот только если Нил уже выставил новые для себя ориентиры, следуя им с завидной скоростью и упорством, то Лилит была в смятении и всеобщем раздрае. И если кто ей и мог помочь в собственных проблемах, то именно Нил, как единственный знающий о первородной причине случившегося надлома. Как часто и бывает, человеку с грузом неразрешенных тягостных эмоциональных язв в первую очередь надо хотя бы их признать, а уже потом найти способ устранения. Вот она и сидит одна, увлеченная раскапыванием ожидаемо страшных причин существования здесь того человека, чье изуродованное временем тело вскрывает Нил. Надеется ли она через эту работу с этой подоплекой распутать свой клубок мучающих мыслей? Да, конечно. И это стало важным признанием самой себе, что служит и первым шагом на трудном пути к собственной реабилитации.
Для начала она вытащила гибридный компьютер из угла комнаты почти на середину, аккуратно поглядывая на разноцветные мотки проводов, желая сохранить полную работоспособность. Воткнув по углам в потолок переносные лампы, Лилит создала в некотором роде свою операционную, где холодно‑голубоватый оттенок позволял разглядеть любой предмет окружения под любым углом. Квадратный ящик с пятью отсеками плавно двигался на четырех колесиках так, как ей было необходимо, позволяя использовать любой инструмент для вскрытия и изучения.
Пока программное обеспечение планшета собирало данные об этом стареньком, но очень живучем оборудовании, заодно фрагментируя жесткие диски, ее руки так и потянулись к вскрытию объекта. Процесс этот был крайне поступательным и аккуратным, что вновь олицетворяет для нее красоту и заботу. Причем так было всегда, что, несомненно, удивляло ее родителей, видевших по своему примеру дочь либо актрисой театра, либо писательницей. А она, наша Лилит, крайне рано увлеклась сначала механикой, а потом и программированием, проецируя точную науку на понимание мира. В своем роде систему координат и опору для контроля над собственной жизнью. В чем была такая необходимость? Все просто: она была одинока и потеряна в семье, где пропасть между ней и остальными казалась непреодолимой. Самая младшая, девочка рано познала жизненную надобность самостоятельности, в одиночестве изобретая инструмент познания мира. Уже тогда она выстраивала свое мировоззрение преимущественно мыслями, а не чувствами. Хотя, стоит отметить, с годами она нашла свой баланс, позволяющий получать удовольствие от жизни сполна. Так вот, за последние три месяца этот баланс даже не поддавался восстановлению, будто бы и не было его вообще, а то, известное ей, – лишь иллюзия, осознанный обман.
Гибридный компьютер оказался на удивление простым: жесткие диски в числе пяти штук, система охлаждения – и еще одна система в небольшом блоке, отвечающая… пока не понятно за что. Но провода шли напрямую к тому самому шлему в криокамере. Подобное не могло не заинтриговать – и, уже взяв этот шлем в руки, Лилит стала разглядывать каждый его миллиметр. Она решила даже надеть его – и мозаика внезапно сложилась. Знаете, как бывает порядок из хаоса, – так вот здесь на нее нашло озарение, когда самое простое и даже банальное оказалось самым верным. Осталось найти подтверждение, чем вот‑вот должен порадовать анализ программ гибрида. Правда, важно чуть‑чуть осадить эту интригу, чем сама Лилит внезапно и занялась, потому что даже если она ошибается, то как минимум данное оборудование способно на ту функцию, которая видится ей панацеей. Все‑таки преследователь никуда не делся.
Отвлекла ее от развития неприятной, но притягательной идеи находка на внутренней стенке криокамеры. Там, где примерно должна быть левая рука, ближе к верхней крышке прикреплено кольцо, причем Лилит потребовалось как следует применить силу, чтобы оторвать его. Взглянув поближе, она подметила слой клея, удивительно державшего это – то ли обручальное, то ли созданное для иного повода, но все же с несильно далекими чувствами кольцо. Нестандартного вида: две большие черные закругленные грани соединялись меньшими квадратными, также черными кусочками почти одной ширины, но на разном расстоянии друг от друга, что формировало широкое кольцо. Внутри не было замечено ни надписей, ни иных опознавательных знаков, но кольцо было женским… наверное. Лилит не знает наверняка, но почему‑то ей сразу же представилась именно история любви, где подобная безделушка играет роль того самого ключика к важнейшим воспоминаниям. Лилит еще раз его разглядела со всех сторон, а потом почти даже примерила на безымянный палец, но в последний момент остановилась по причине такой банальной, что сама аж удивилась: у нее уже было обручальное кольцо. Как‑то уж привычно было ей его носить всегда и везде. Они с Нилом были простыми в этом плане, но именно этот подход и сыграл роль в быстрой притирке их характеров. Правда, как нам уже известно – и вскоре это тема будет поднята: быстрота играет не только в положительном ключе, но и в негативном.
Лишь позже Лилит поймет, как же ей повезло, что Нил пришел именно в этот момент, одним своим присутствием осадив крайне неразумную и только что появившуюся идею. Ей даже захотелось назвать его дурацким разрушителем настроения, но она выдала лишь плохо скрываемую раздражительную усмешку – мол, дурачится со шлемом. Нил неоднозначно воспринял ее гримасы, осмотрелся, но шагов не делал, оставаясь у сломанной стены. Лилит же, успев убрать кольцо в карман, сняла шлем, медленно отпуская злость на его неожиданное появление, после села на стул, прямо перед гибридом. Она повернула голову к Нилу и аккуратно, будто бы в некотором смущении, спросила:
– Как там дела?
– Холд и Август вернулись. Выжил лишь Алекс, они его привезли. Ничего критичного, скоро должен в сознание прийти, Холд хочет допросить его. – Лилит кратко кивала в такт словам. Неловкость ощущалась, но, когда Нил вновь заговорил, она проявила уже больше вовлеченности. – Кстати говоря, дети в порядке. Сейчас спят, все хорошо.
– Это хорошо. Они устали, наконец‑то отдохнут. Надо нам будет потом с Максом серьезно обсудить случившееся. Кстати, – активнее вырвалось из нее, – как Август воспринял…
– Неприятно воспринял. Но я ему растолковал. Да, да, чего ты бровями играешь, я ему прямо донес, что Нора – ребенок, а не его протеже, каким он является для Холда.
– Тебя это вообще не тревожит?
– Ты о чем? Что Холд с ним ближе, чем со мной? Нет, я даже как‑то и рад немного. Явственнее, если можно так выразиться, вижу различия между мной и Холдом, что приятно.
– Это хорошо, ты молодец, – впервые за разговор Лилит улыбнулась, взглянув на Нила более теплыми глазами.
В принципе, этот момент стал переходным, оба поняли, что если дальше и идти, то только по личной тропинке. Долго себя заставлять не пришлось, и Лилит начала с чуть иного угла, постепенно, волнительно и чувственно открывая толком не обсуждаемую между ними тему:
– Пока не могу окончательно сказать, к чему эти компьютеры на самом деле. Это было создано еще до моего рождения, а язык программирования мне неизвестен. Фрагментирую, надеюсь, автономный анализ современного века поможет разобраться по‑быстренькому. Но кое в чем я ошиблась – этот шлем был создан не для того, чтобы давить на приятное ради приятного. Смысла в этом нет, если говорить про долгосрочную перспективу. Вреда больше будет, если честно. Но это навело меня на одну идею. – Нил слушал внимательно, опершись на стену и сложив руки на груди, он отдал всего себя Лилит. – Среди хакерского мира, которого я малька касалась, были те – как и наверняка есть сейчас, – кто пытался подключиться к мозгу человека ради внесения изменений. Так, если кратенько. Это незаконно, совершенно неофициально и жутко опасно, а лицензии на такое не давались уже где‑то лет триста‑четыреста. Тема то всплывает, то про нее на полвека забывают, тут уже как получится. Так вот, основным мотивом для использования служило желание лечить эмоциональные… проблемы. Опять же, чисто по верхам если сгрести. Суть дела в том, что это, возможно, так, но на бумаге. Но это не она, нет. Там нужно сверлиться в мозг, а здесь…
– Над ним провели такую операцию. Да, кто‑то высверлил сквозь череп очень тонкие иглы, прямо в мозг и прямо, как ты уже поняла, во все важные места.
– Вот оно как. Это странно. Потому что этот шлем… Да, он может напрямую действовать на те стержни, которые ты нашел в его мозгу. Но… смотри, если я все правильно поняла, то и без них в целом будет шанс куда надо ткнуть.
– Может быть, так он хотел более сильного эффекта?
– Может… Короче, я это вот к чему говорила: подпольно было придумано и, по слухам, создано близкое по смыслу… Электронный антидепрессант, если уж упростить. Приходишь на сеанс, сидишь в кресле – а тебе по мозгу в нужных местах импульсы дают. Без сверления и прочего, через височные доли. Причем не слепо приятное ловишь, а подталкивают твои же мысли к большей визуализации благодаря правильному настрою и разной химии, а еще там даже гипнотизера использовали. Считай, осознанные заранее программируемые сны. И да, это кажется громоздким кустарным барахлом, но… оно работало.
Лицо Нила было мрачным и сосредоточенным.
– Лилит! Я же все‑таки врач, я понимаю, о чем ты говоришь. Сталкивался с теми, кто даже мне предлагал стать частью, как ты правильно выразилась, проектов. Кстати, за хорошие деньги.
– Я этого не знала.
– Аналогично. Ты сказала очень мало, но я вижу, что намного меньше, чем тебе известно.
Тишина и зрительный контакт сыграли очень важную паузу, переключив тему на следующий уровень глубины.
– Лилит, мне нужен честный ответ. Ты хотела использовать аналогичную программу?
– Да. – Лилит в этот момент было крайне тяжело, вот‑вот, казалось, и заплачет, но то была необходимая боль. – Я не знаю, как тебе удавалось быть спокойным, но мне было ужасно невыносимо от одних только мыслей… что я потеряла ребенка. Ты знаешь, как мне трудно даются чувства, как я привыкла к контролю. Но его больше не было, и я задумалась, очень серьезно и дотошно задумалась о том, чтобы сделать хоть что‑то, лишь бы стало легче! Я не знала, как дальше быть мамой. Я не знала, как быть женой. Я была на пятом месяце, мы хотели Максиму сюрприз тогда сделать, помнишь? У него скоро должен был быть день рожденья! Ты думаешь, я просто так отстранилась от сына? Все это напускное безразличие сделало только хуже. Я до смерти боялась – нет, боюсь! Боюсь и его потерять! Думала, так будет правильно и легче, хотя понимала, что это не поможет на самом деле.
Лилит отвернулась, вытирая лицо от слез, посматривая в сторону. Нилу в этот момент было не сильно легче.
– Я не знаю, – продолжила Лилит чуть увереннее, – к чему вообще привели разговоры с психотерапевтом. Мы говорили и говорили, а как будто бы ничего и не менялось. Я считала себя плохой матерью, плохой женой, кем угодно, но не тем человеком, которым была, которым хотела быть! А еще меня бесило твое спокойствие.
– Я не хочу говорить банальность. – Нил подошел к ней, аккуратно сел на корточки, взял ее ладони в свои и смотрел снизу вверх в ее влажные и красивые глаза. – Но я скажу правду, хочешь ты это слышать или нет: то, что случилось, – в этом никто не виноват. Это не наказание или проклятие, не месть или урок. Это случилось, потому что случилось. Ты отличная мама, Максим любит тебя, и ему нужна его мама. Пока ты ищешь причину, ты теряешь сына.
– Уже не ищу, причем… давно на самом деле. Я даже этот момент не могла ни с кем обсудить, представляешь. Я пытаюсь вернуть себя, потому что я потеряна… как, блин, в детстве. Разбита, как стекло, и собрать себя не могу. На меня накатывают приступы паники. Только мне кажется, что все хорошо, какой‑то баланс появляется, – как все возвращается, словно преследует меня, аки маньяк.
Лилит непроизвольно сжала его руки крепче. Это был очень личный и сильный момент для обоих. Боль плавно уходила, тепло возвращалось, а разрушенный между мужем и женой мост медленно восстанавливался, окрашиваясь в новые оттенки. Каждый из них хотел этого откровения – и, как частенько бывает, оба удивлялись тому, почему не сделали этого раньше.
Внезапно Лилит задумалась, вернулась мысленно ко всему вышесказанному и более серьезным и с претензией тоном спросила:
– Почему ты сказал, что я отличная мама, но не отличная жена?
– Я очень рад, что ты спросила. И я хочу быть честным с тобой во всем. Это трудно, правда, трудно, но одно неотделимо от другого. Мы слишком долго пренебрегали тем, что на самом ты подметила не просто так, задав мне этот вопрос. Если бы ты промолчала, я бы подумал, что ты либо не готова, либо тебе плевать.
Момент теплоты был утерян, но на место ему пришло куда более неожиданное открытие.
– Во‑первых, ты не знаешь, что у меня в голове и как я пережил смерть Софии. Да, ты просила не называть имя, но… А во‑вторых, я не могу отделаться от мысли, что на самом деле мы хотели второго ребенка не из‑за любви, пусть что‑то от нее и было. – Пауза была затянувшейся и мучающей, и с горьким чувством Нил заговорил вновь: – Мы думали, что это спасет наш брак. И я принял это. Плохо или хорошо, но это помогло мне пережить ее смерть. Потому что я… я в итоге осознал, что ничего не чувствую ни к ребенку, ни к нашему будущему. Я хочу этого, искренне и честно хочу вернуть все как раньше, а то и лучше. Но пока что не знаю, как это вернуть… Ты отстранилась и от меня тоже, а я, как мог, пытался все сделать для вас двоих. Но справился недостаточно хорошо.
Ей была приятна его откровенность. Но кое‑что он скрыл, причем от страха показаться слабым, что запустит еще большее отдаление, – пустоту в сердце из‑за потери возможности любить Лилит. А он очень любил любить. Любил ее с первого взгляда, и эта любовь, чистая и честная, не имеющая аналогов в жизни, кроме любви к давно почившей маме, – это единственная стабильная единица, заполоняющая пустоту вокруг, даже лишающая его какой‑либо тяги к другим женщинам… она пропала. Так уж бывает – жизнь сама вносит правки, и если не успеваешь реагировать, то скорее исправляешь симптомы, а не искореняешь болезнь. Лилит не знала этого, может, и догадывалась порой, но точно не вводила заметку на будущее. Нил начал терять любовь давно, не замечал этого порой, а гнет рутины – это всеобъемлющая разрушительная стихия. Когда они потеряли Софию, защитный механизм отработал автономность с лихвой.
Но все же они вместе, уже сползли на пол и, обнявшись, не могли отцепиться друг от друга. Как бы это все ни казалось неприятным или даже жестоким, но им было очень полезно выговориться. Вопрос уже был не в прощении или правде, а в самом важном – сохранении того, что еще осталось.
Тот, кто любил
После того как Алекса передали Нилу, Август зашел к детям. Словно медведи в спячке, малые утопали в сновидениях, лежа на одном диване спинами друг к другу. Причем казалось, будто бы они целенаправленно выбрали такое положение, желая быть уверенными в безопасности тыла. Максим был справа, лбом в стенку. Нора слева, немного лицом к потолку по той самой неприятной причине – из‑за ранений. На левой щеке, помимо крупного синяка, от носа до уха был белый прямоугольник, плотно прикрывающий шов в пять сантиметров почти параллельно линии подбородка. Смотреть на это, ожидаемо, Августу было невыносимо, но все же он принимал действительность, представляя вдогонку еще и тот ужасающий страх, и боль при получении его дочерью ран. Он все смотрел и смотрел, не способный ни пошевелиться, ни дать волю чувствам. Лишь аккуратно подтянул одеяло, после чего вышел с горьким комком в горле. Та картинка так и мучает его, вися перед глазами, пропитывая все его сознание едким раствором ужаса. Сейчас он был уже на кухне – и, пытаясь занять себя хоть чем‑то, начал распаковывать посуду и прочие атрибуты, желая сделать чаю. Разумеется, Август не хочет думать о страданиях своего ребенка, но почему‑то сценарии так и пробиваются наружу, оставляя после себя рваные болезненные раны. А что если бы?.. Вопрос этот был катализатором для сотни сценариев, каждый из которых доводит до дрожи. Но все почти прекратилось, оставив лишь развалины, когда его вытянул из водоворота сомнений вопрос от только что вошедшего Холда:
– Нил пошел за Лилит. Надеюсь, она что‑то узнала. – Холд выдержал паузу, стоя ровно и хорошо обдумывая слова. – Что ты там готовишь?
Да, старик был аккуратен и тактичен. Чуть взглянув с прищуром на зону у раковины, Холд сразу встретил удивленный взгляд Августа. Тот словно только что понял не только вопрос, но и ответ. А дело было вот в чем: оказалось, отец готовил не чай, а фруктовый напиток, причем именно такой, какой любила Нора. Частенько, когда отец возвращался, она много раз угощала его разными видами, экспериментируя с порошковыми смесями и прочим разным, мало интересным Августу за пределами хобби Норы. На неожиданный вопрос Холда он так и не ответил, лишь аккуратно убрал напиток в герметичную упаковку и заботливо поставил в холодильник. Холд наблюдал за этим молча, а потом сел за стол в двух метрах перед кухней, на половине которого еще стояли неразобранные контейнеры. Кратко смерив их глазами, чуть отодвинул для большего простора и, откинувшись на спинку скамейки, посматривал то на дверь перед собой, то на Августа. Тот, в свою очередь, постарался успокоиться и, развернувшись, сложил руки на груди. Молчание было неловким, почти неуместным, что более чем ожидаемо, если уж быть честным. Но странный уют покоя все же витал вокруг них, будто бы слон в посудной лавке, заметить которого все никак не хотели. Хотя, скорее всего, именно усталость в этом имела львиную долю влияния.
– Винишь меня в этом? – Холд пошел в лоб.
– Да мне все равно, – угрюмо буркнул Август, уткнув тяжелый взгляд в пол.
– Это плохо. Лучше обвини, не держи в себе. Будет лишь хуже. Разберись с этим сейчас и живи дальше. Поверь старику.
Последние слова вызвали моментальную реакцию – он резко повернул голову и врезался злыми глазами в невольного провокатора. Наклоняясь вперед, Август говорил твердо и грубо:
– Твоя семья не хочет тебя видеть и знать, и ты еще смеешь меня учить чему‑то? Все, что мне нужно, я узнал и увидел. Главный урок – не быть тобой. Моя дочь чуть не погибла! Виноват в этом только я! – Август был в ярости, но держал себя в руках. Холд же выдавал непробиваемость во всем, будто бы и не человек он вовсе. – То, что она пережила, – это не пройдет просто так. Услышь и запомни: я ничего не хочу иметь с тобой общего, как и с этим местом. Твой сын был прав, я брал плохой пример и сам стал не лучше. Мы улетим отсюда, как только Нора проснется, хочешь ты этого или нет.
Августа почти трясло, он вот‑вот и достигнет критического порога, а желание что‑то сломать почти победило здравомыслие. Отчасти он даже хотел ответной реакции Холда, криков, ярости, а то и драки – хоть чего‑то, чтобы не оставаться наедине с кошмарными выводами. Но лицо Холда было нетронутым, понять его истинное мнение о вышесказанном сгоряча было попросту невозможно.
В этот момент непринужденно вошли Лилит и Нил. Совершенно не уловив улик разгоряченной битвы поколений, Лилит принялась готовить себе кофе, а Нил сел напротив Холда, положил планшет на стол и, откинув голову, потирал лицо ладонями. Изможденный вид Лилит и Нила странными оттенками выделял их на фоне остальных.
– Что у вас тут? – спросил наконец‑то Нил, осмотрев обоих, но ответа так и не получил. Лилит к этому моменту уже села с горячей кружкой за стол, рядом с мужем. Между ними чувствовалась как пропасть, так и некое принятие этой самой пропасти в виде отсутствия ранее ощутимого за километр напряжения. Лилит грела руки о дымящуюся кружку, делая коротки глотки, прислонившись к Нилу, который, в свою очередь, положил правую руку через ее голову на плечо и потер его с заботой. Остальные впервые увидели между ними такую близость и понимание.
– Какие… Какие сведения добыли? – Холд заговорил с запинкой, его абстрагирование от конфликта с Августом все же имело шероховатость.
– Твой человек должен скоро проснуться, спросим, что и как вышло. – Нил говорил уверенно, со стороны любой поверил бы в его лидерство над этой группой. – А по поводу нашего неизвестного – здесь я встретил сюрпризы.
Нил взглянул на заинтригованного Августа, потом на немного отрешенного Холда. Лилит казалась единственной, чье любопытство имело хоть какое‑то доброе намерение.
– Наш объект – мужчина. Когда‑то на нем провели некоторые манипуляции, чтобы он мог пережить долгое погружение в криокамеру. Оказалось, что у него искусственное сердце, контроль над которым, так же как и над некоторыми другими органами, производили те компьютеры, которые мы нашли. То же самое с головой: шлем был закреплен к черепу, а там куча отверстий до самого мозга, как и прямое подключение к глазам и ушам. Причем кто‑то очень позаботился о мышцах, подавая на них через игры ток, чтобы они окончательно не атрофировались. Накладки для подключения к штырям в ногах лежат в крикамере. А еще о его органах питания и всех выделениях не забыли. Я заметил контейнеры со стимуляторами, питательными составами и отводами для мочи и кала. По сути, как‑то мне мало верится, что подключение было с четким осознанием долгосрочности этой… затеи.
Нил тяжело выдохнул. Звучащее со всей своей доказательной базой все равно считалось чем‑то вымышленным, инородным.
– Каждое движение давалось ему с немыслимыми, неописуемыми мучениями. Как и все оставшиеся функции организма. Не думаю, что он вообще понимал, что происходит и что он делает. Реагировал на раздражители так, как умел. А кроме раздражителей ничего он и не чувствовал.
– Кто вообще мог сделать такое с человеком? – Август искренне не понимал, как относится к этому.
– Тот, кто любил.
Звучало это как гром среди ясного неба. Лилит смотрела на Августа, будто бы упрекая, ловя на лицемерии. Тот не понял этого, как и никто не понял, с чего она выдала такой ответ. Пауза выдержалась достаточно, и, взяв планшет, Лилит быстро пробежалась глазами по результатам анализа древней системы, откинула его обратно на стол и начала настоящий рассказ.
– Я все не могла понять, откуда мне знакома та операционная система – древняя и примитивная, оттого и непонятная. Ясно было, что те компьютеры настроены на поддержку работы органов жизнедеятельности в течение очень долгого времени. Обычные криокамеры не рассчитаны на сотню лет постоянной работы. А тут не только позаботились о неиссякаемом источнике энергии, подсосавшись к мельницам и солнечным батареям, но и об эмоциональном состоянии. Точнее, я так думала изначально. Раз уж позаботились о теле, чтобы оно не деградировало с десятилетиями, то про мозг забывать нельзя. Конечно, если до него есть дело. А оно было, еще как было. Сначала я думала, что просто сделали стимуляцию долей мозга для поддержки нужных эмоций во время спячки. Не пустить же на самотек сны и импульсы – все под карандаш, иначе никак. Более того, подобное в мире уже присутствовало, только неофициально и с очень плохой репутацией на страницах мировой истории. Многие пытались подпольно создать свои версии – кому‑то удавалось, кто‑то, наоборот, лишь утверждался в глупости идеи и страха создания цифрового наркотика. Программисты и барыги – все же разные ягоды. Так вот, штуку эту кое‑кто кое‑где все же умело использовал для лечения эмоциональных и ментальных проблем. Но это оказался не наш вариант. Точнее, почти не наш. Тут загнули туда, где даже я во времена глупой молодости боялась ступать, хотя и ступать‑то некуда было: скорее байка, нежели артефакт. Наш дружище был в своем некоем виртуальном мире. – Лилит дала всем время осмыслить это. Говорила она уверенно и даже немного наслаждаясь этими знаниями, закидывая закладки на будущее, как изобретатель, подмечающий в блокноте чужие идеи. – Суть дела в том, что эта система не просто делает приятное: она создает определенный и заранее сконструированный мир в голове нашего друга. Он там живет, говорит, ест, пьет, делает то же, что и в обычной жизни. Те, кто это сделали, – гениальнейшие люди. Таких установок по миру меньше, чем пальцев на руке, причем неофициально.
– Он понимал, где находится и что происходит? – спросил Нил.
– Если да, то лишь в начале. Я просмотрела журнал событий: последний раз он проснулся пятьдесят лет назад. Я думаю, с годами он настолько потерял связь с реальностью, насколько стал путать одно с другим. Время‑то ощущается иначе.
– Вот из‑за чего он вел себя как животное, – заканчивал мысль Нил. – Для него это стало реальным и единственным, а здесь – кошмар наяву, где он забыл, как существовать.
– Он проснулся из‑за нас. Когда Холд стал копаться в системе энергоснабжения «Фелисетта», то сбил подачу энергии к его капсуле. А дальше резерв оказался пуст, аварийное отключение – и здравствуй, страшнейший кошмар. Я думаю, он даже позабыл о том, кто он и как здесь оказался, не говоря уже про свое заточение. Там он и потерял такое понятие, как материальность, а тут…
– С какой целью такое могли сделать? – Август был шокирован такими открытиями научного мира.
– Не знаю. В основании такое имело благородные цели – лечить и помогать людям. Не много прошло времени, когда нашлись совершенно разные применения. Амбиции тогдашних первопроходцев были необъятными. Но ключевым фактором запрета данной технологии, как и аналогов, служили последствия. Как раз с одним из них мы и столкнулись. А если говорить про наш образец, то я не знаю. В системе нет прописанной мотивации или цели. Но его мир хороший, добрый и приятный. Если уж хотели бы пытать, то вряд ли так. Отсюда я ставлю на то, что все это делалось по любви, иначе не было бы такой заботы в исполнении.
– Ну, как посмотреть, – странно рассуждал Холд. – Разве умер он не в мучениях? Вот именно. Потерять себя, как и свою память, – это страшнее смерти. А если он знал, что когда проснется, то будет лишен всего, чем являлся? Один, взаперти, неизвестно где, даже не зная, что все, кто был дорог, уже умерли. Засыпать со знанием, что когда проснешься, то окажется в мире, где ты уже чужой, а инструменты для взаимодействия деградируют настолько, что не будет даже шанса на контакт… Хотя на самом деле мир‑то не изменится: это ты извратишься настолько, что перестанешь его узнавать и понимать. Представьте, каково это, и ответьте, что бы выбрали – такое или быструю смерть?
– С другой стороны, – рассуждал Нил, – хороший способ встретить старость и последующую смерть. Лучший момент напоследок.
– Это ты на меня так намекаешь? Мне семьдесят пять лет, засранец. Я быстрее от болезни помру, чем от вашего аппарата.
Нил и Лилит кратко переглянулись.
– Вам же шестьдесят пять, – заботливо проронила она. Холд задумался, потом ворча выронил:
– Да какая разница! Уже даже мозг не пашет, сраные симптомы, еще деменции мне не хватало! Хотя она и то лучше, чем то, что случилось с этим несчастным… Я так хотя бы плавно загнусь, а не по щелчку пальцев.
Холд упер локти в стол и прижал к ладоням лицо, потирая его с тяжелым дыханием. Тишина начинала нервировать даже Нила и Лилит, причем если он воспринимал это как обыватель, ставя себя на место несчастного, то она боролась с притяжением к этой системе, где потенциал до конца даже близко не исследован. А если учесть возможности современных технологий, то страшно представить предел потенциала при умелых руках. Но эта ее мысль была прервана из‑за Августа. Совсем с иной стороны он зашел и выдал обвинительным тоном вполне ожидаемый, но почему‑то забытый остальными вопрос:
– Ты знал об этом?
Холд медленно повернул голову, открыв лицо не друга или мудреца, а того самого в высшей степени надменного и честолюбивого человека. Нил отметил про себя, как раньше он боялся этого взгляда, сторонился и чуть ли не пресмыкался, – а сейчас ему плевать. Он даже надеется на внимание в свой адрес, дабы Холд увидел разрушенное уважение в глаза сына.
– Это у всех на уме. Ты собрал нас впопыхах, заставил взять детей, притащил в самую дальнюю точку освоения человеком, и именно тут, на единственной базе на всей планете, нашлось это ужасное творение рук человека! Как‑то много совпадений, не кажется?!
Холд медленно перевел тяжелый взгляд на Нила и Лилит, но поиск поддержки увенчался провалом – они правда думали о том же.
– Я скажу то, о чем мы все думаем, – вполне контролируя ситуацию, начал Нил тоном, испугавшим даже Лилит. – Если ты нам все не расскажешь, то мы просто свалим отсюда, а тебя оставим одного, ждать, когда кто‑нибудь, возможно, соизволит прилететь.
