Читать книгу: «Воровка Теней», страница 2

3

Про то, о чем Кукольник разговаривал с Кухулинном, я не могу сказать, потому что это большой секрет. Могу только открыть, что Кухулинн, как всегда, пунктуальный и дисциплинированный до смерти, был в деревушке у самых ворот еще до того, как Кукольник его позвал. Казалось, что он просто знал, что ему следует там быть, вот и пришел, вполне бесцельно, нашел ближайший бар и сел там, тихонечко напиваясь, как и следует. Стоял Апрель, и на улице было зябко, а внутри бара – душно, полумрачно, и сладко пахло пролитым везде сидром. А Кухулинн вписывался в эту обстановку как нельзя лучше, и там Кукольник его и нашел. Шептались они ровно минуту, а потом волшебнику надо было отправляться в наиболее долгое путешествие – в город, где подают к столу пироги, в которых прячутся вороны.

* * *

Если посмотреть на Марию со стороны, то кажется, что она вообще никогда не понимает, что она делает и куда идет. Скажем, кто же выходит за маслом и туалетной бумагой посреди декабря в одном свитере? Да и что это за набор такой? И тем не менее она пошла в магазин в одном свитере и в домашних штанах, на которых еще держалось тепло кошачьего тела, которое только что там лежало. Выходя из дома, Мария была убеждена, что через минуту вернется и позволит ему снова залезть к себе на колени, пока она работает на компьютере. В ее городе ничего не знали о Кристиании и никогда о такой стране не слышали; но Мария подозревала. Краешком сознания она всегда чего-то такого ждала.

Она шагала по заснеженной дороге от магазина до дома с зажатой под мышкой бутылкой подсолнечного масла и с рулоном туалетной бумаги в руке. И комки кошачьей шерсти на ее черном новогоднем свитере напоминали большие нетающие снежинки, запутавшиеся в махровых нитях. Волосы у нее были непричесанные и запутавшиеся – пятерню если сунешь, то уже не вынешь. Сапоги были застегнуты лишь наполовину, потому что идти тут было двести метров в одну сторону и двести – в другую. Словом, эту вылазку она воспринимала как открывание и закрывание балкона. Немного свежего зимнего воздуха попало в легкие, и снег, сидящий на хрупких, тонких ветках вокруг, светлел морозом, и немного белого попало в ее сознание, чтобы подтаять, когда она попадет обратно, в свою коричнево-красную квартиру с синей гостиной. В светлом дневном небе, где-то там, за молочными тучами, висела небольшая белая луна. Мария не могла видеть, но та слегка накренилась, и в этот момент Мария оскользнулась на льду, проглянувшем коварно из-под снега, натертом десятками ног, которые пока еще безопасно проходились по нему. Она удержала равновесие, но выронила бутылку масла, и та покатилась вперед по дороге. Дорога ее (двести метров) лежала через двор, выводящий на дорогу, перед которой стояли два небольших холма-бункера, оставшиеся еще со времен войны, всегдашние зловещие напоминания о тех временах. Тогда в них засовывали провиант и прятались, когда начинался обстрел, а сейчас в маленькие металлические дверцы запихивали мусор, и в конце концов бункеры были настолько им набиты, что там вот-вот завелись бы мусорные еноты и лисы. Марии, которая родилась уже после войны и не знала того мира, охваченного страхом, эти холмики всегда напоминали хоббичьи норы. Было нечто загадочное, что-то в их круглой симметрии, идеальной форме и том, как они слегка возвышались над землей, и она постоянно на них любовалась. Убежища, знамения того, что в любую секунду что-то может пойти не так, для ее бабушек, для самой Марии были больше сказочным атрибутом. Потому эти норы и послужили главным атрибутом того, что случилось в следующие минуты.

Бутылка покатилась, а Мария кинулась за ней, и тут прямо из холма появился человек, голову которого она сначала не увидела на фоне снега. Ведь волосы у него были такие же снежные, а кожа – ирландская, бледная, как молоко. Глаза у него были ярко-светлые, как льдинки или взрывы голубого фейерверка. Обут был человек в серебристые носатые сапоги и очень пушистую леопардовую шубу, вокруг шеи был обмотан красный шарф, а на штанах были темно-синие полоски. Появившись, он растопырил руки, чтобы преградить ей дорогу, но Мария остановилась заблаговременно – ведь не заметить его было очень трудно.

Стекла в ближайших домах даже не повылетали от появления такого чудного гостя в обыкновенном, лишенном магии городе. Деревья так же спокойно стояли вокруг, сосредоточенно удерживая на прогибающихся ветках снег, а где-то на соседней улице яростно заливалась собака. Бутылка масла прокатилась до поребрика, уперлась в него и остановилась. И Мария тоже стояла, вся в кошачьей шерсти и с растрепанными волосами, и сложно было сказать, кто из них двоих выглядел более сумасшедшим.

– Ага! – сказал Кукольник. Нам, конечно, понятно, что это был он, а вот Мария долго соображала, как бы его обозвать. Он появился как черт из табакерки, и девушка была убеждена, что он должен был в нее чем-нибудь кинуть, или опрокинуть с ног на голову, или украсть у нее туалетную бумагу, но он просто воскликнул «Ага!» и замолчал.

– Надо же, – наконец сказала она.

– И не говори. Ты в этом пойдешь?

– Надо же, – тихонько повторила Мария, хлопая себя по бокам. – Всегда знала, что такое придется именно на тот день, когда я выскочу из дома в самой уродливой своей одежде, буквально на три минуты. Но я полагала, это будет поход на помойку с мусором.

Кукольник пожал плечами.

– Откуда же ты взялся?

– Из твоих стихотворений, – ответил Кукольник, – из твоих снов. С луны. Из той осени, когда у тебя не было работы и ты пила кофе на кухне и смотрела в окно весь вечер. Откуда угодно. Из серебристого озера. Из нарисованной страны…

– Понятно, – Мария махнула рукой.

Кукольник переминался с ноги на ногу, взмахивая головой, чтобы стряхнуть пушистую челку с сияющих глаз. Здесь он был не к месту – на этом треугольном дворе (он побаивался треугольников), между военным бункером и общежитием, с которого в том марте спрыгнула насмерть женщина, и рядом с непристойно-разноцветной детской площадкой с уродливыми инопланетянами, сделанными из фиолетовой пластмассы. Среди всего этого пагубного, кровожадного реализма. Он мало того что разучился разговаривать с людьми, так еще и забыл, как ему плохо бывало во внешнем мире.

– А что, собственно, случилось? – спросила Мария, не уверенная, что понимает, что конкретно должен означать этот вопрос.

– Беда. Все умирает. И озеро снова закипело. Кто-то попал в него, и все отравилось. Всему конец.

Мария пристыженно посмотрела в землю, хотя со стороны и нельзя было понять почему.

– Ну так что, – требовательно воскликнул он, подступая на шаг, – ты идешь?

– Прямо так? – испуганно спросила она.

– Времени нет. Нужно торопиться!

И вдруг он схватил девушку за запястье, крепко смыкая пальцы, и потащил к хоббичьей норе. Мария разжала пальцы и выронила туалетную бумагу, представляя, что эти два предмета будут последними следами на месте ее похищения и полиция просто сломает себе голову, увидев, что следы ведут в забитый мусором холм. Она даже на мгновение испугалась, что, когда он откроет дверь, на них вывалится гора полиэтиленовых упаковок от чипсов, окурков сигарет и бутылок, но вместо этого там, по ту сторону, она увидела сухую улицу, совсем не по сезону, без единой снежинки, утыканную черными столбами фонарей.

– О! – вдруг вспомнил Кукольник, резко разворачиваясь к ней и преграждая путь. – Ни в коем случае не произноси моего настоящего имени, когда попадешь в Кристианию. И еще масло возьми, – он протянул ей откуда-то взявшуюся бутылку.

– Это так называется вот то место? – Мария вытянула шею, заглядывая в дверь.

– Да. Ты меня услышала, дорогуша?

– Да. Но почему?

– Очень опасно, – на мгновение его лицо стало непроницаемым, и глаза вдруг похолодели. Но тут же отмерли.

Мария посмотрела на него пристально.

– А как мне тебя называть?

– Зови Кукольником.

Мария обернулась обратно на улицу, чтобы кинуть прощальный взгляд, но глазу не за что было уцепиться. Вообще, она жила в неплохом месте по сравнению с тем, где…

Кукольник начал подталкивать ее в плечо, накрывая своей теплой шубой, и вдвоем они проскочили в проход, и потом дверь за ними захлопнулась.

– Я все-таки не понимаю, почему нельзя произносить имена, – Мария потерла ладони, потому что первый холодок наконец коснулся ее. Она начала задумываться о том, разумно ли это – приходить в зиму в одном лишь свитере и домашних штанах. Кошачья шерсть не греет так эффективно, если носить ее разрозненными клочками.

Кукольник наклонился к ней как-то мрачно, и показалось, что на улицу упала полусерая тень. Его шуба заслонила собою небо, и Мария немного втянула голову в плечи. А его глаза стали огромными, словно два сапфира.

– Очень опасно, – повторил он, – относись к этому серьезно. Моего имени никто не должен знать.

Потом он подумал немного и добавил:

– Иначе я тут же умру.

Обоим было очевидно, что это ложь, но Мария торжественно кивнула.

4

Зима в Кристиании бывала настолько прекрасной, что сказка про Щелкунчика не желала даже с ней тягаться. Она сверкала своими блестящими красками в отсветах снежинок и сосулек. Белый цвет, самый чистый, встречаясь с редкими солнечными лучами, отбрасывает все оттенки радуги в разные стороны, и их осколки летят в глаза и ослепляют на секунду. Снежные горы простираются так далеко, как можно только себе представить, и деревья одеты в огромные круглые шапки, а холмы идеально гладкие, пушистые, и скатываться с них по хрустящему шелковистому снегу в долины одно удовольствие.

Но в Кристиании давно уже не было зимы, а стоял все тот же Апрель, и жители только вспоминали зиму, воскрешая ее в своем сознании, пытались оживить в воображении колкость снежных зайчиков и запах свежести; но даже если они думали о зиме все одновременно, это нисколько не помогало – только туман немного поднимался над землей.

* * *

Кухулинн, которому суждено было стать самым уставшим человеком на всей земле, вышел из бара и передернул плечами, поправляя куртку. Он увидел странную компанию у дверей бара; они, казалось, не решались зайти и топтались снаружи, но на самом деле они стеснялись друг друга. Прямо у обочины дороги, где скучала одинокая деревянная табуретка и докуда еще доносились голоса из бара, стояли: две девушки – одна рыжая, другая шатенка, аккуратно причесанный юноша с кудрявой челкой и в щегольском вельветовом пиджаке и мужчина в одеяниях мага. На последнем были цветастая накидка и шляпа с волчьими ушами, и он смотрел прямо на Кухулинна.

– Наконец! – он всплеснул руками. Три пары глаз уставились на новоприбывшего. – Мы тебя уже заждались.

Кукольник посмотрел на запястье, где у всех обычных людей прячутся под рукавом часы. Но у него ничего там не было, и он притворился, что смотрит на время, хотя ни черта не понимал в самой концепции времени; только знал, что его осталось критически мало.

– Впрочем, вполне вовремя. Молодец.

Рыжая тут же ткнула в него пальцем:

– Это ж Кухулинн.

Остальные похмыкали, и Кухулинн на всякий случай осмотрелся краем глаза, к собственному разочарованию, убеждаясь, что разговаривают с ним и о нем.

Кукольник, который, Кухулинн мог поклясться, выглядел как подросток несколькими часами ранее, когда говорил с ним, подошел и похлопал его по плечу, подталкивая к компании.

– Молодцы. Вот мы и на месте, – сказал он, вышагивая по кругу, когда все четверо оказались рядом друг с другом. – Посмотрите по сторонам, посмотрите друг другу в глаза – с этими людьми вы в ближайшее время пройдете очень сложный и, возможно, малоприятный путь.

Кукольник принялся вышагивать как генерал, покачивая полами накидки, и его волчьи уши на шляпе тоже приплясывали в такт его шага. Кухулинн не мог оторвать глаз от его сияющих сапог. Марта смотрела на Гвилима и его хорошо пошитый пиджак, его опрятную прическу и лицо, веснушки, очень напоминающие ее собственные, и пресно-голубые глаза, делающие его лицо проницаемым, водянистым, но все же красивым, как расплывшаяся акварель. Гвилим глазел на Марию, которая выглядела так, будто ее взяли за ногу и хорошенько встряхнули. Та же смотрела на Кухулинна, его прямую осанку, его кожаную потертую куртку и коротко подстриженные рыжие волосы, его сощуренные глаза, и будто то ли приглядывалась, то ли силилась что-то вспомнить.

Все они робко оглядели друг друга, стараясь не вкладывать в свои взгляды враждебность и любопытство, чтобы не показаться невежливыми; но все же смотрели пристально, слушаясь Кукольника. От их взглядов не ускользнуло ничего. Каждый видел, что Гвилим вцепился в рукава своего пиджака и перекосился на одну сторону от неуверенности и смятения; что он бледен, потому что мало спал; что он смотрит на остальных с легким испугом, но в глубине его глаз таятся отчаянье, убежденность. Каждый видел, что Мария явилась в домашней одежде, с бутылкой масла под мышкой, что волосы у нее нечесаные, а под глазами – круги от бессонницы, но она спокойнее самого лежащего трупом на дороге ветра, будто уже знает, что ее ждет и где она находится. Каждый увидел и что Марта одета во все полосатое: практичная, хорошо тянущаяся одежда, джинсы и кофта; что она собрана, сосредоточена и вполне открыто смотрит по сторонам, но чаще бросает выжидательные взгляды на Кукольника, и глаза ее, когда она на него глядит, сияют как мед. Кухулинн, имени которого никто не знал, но который в сознании всех тут же сросся со странной кличкой, которая выпала у Марии изо рта, держался на полшага дальше остальных и взирал на всех исподлобья; его руки были скрещены на груди, и он заранее выглядел утомленным; он смотрел, но не желал подпускать к себе, глядя с подозрением.

Кукольник удовлетворенно кивнул и хлопнул в ладоши, разряжая воздух, как молния разряжает обстановку перед самой грозой и застоявшиеся слои кислорода начинают медленно плыть в разные стороны, освобождая пространство дождю.

– Оглядитесь вокруг, – сказал Кукольник, – что вы видите?

В этот момент, когда все стали крутить головами, из бара вышел лысеющий мужчина в рыбацкой куртке нараспашку и осоловело поглядел на пятерых у дверей, бездумно скользя по ним взглядом.

– Алкоголика, – сказала Марта.

– Пасмурно, – заметила Мария.

– Вас, – угрюмо отозвался Кухулинн.

– Что мы должны увидеть? – спросил Гвилим.

– Эта дорога, – продолжал Кукольник, будто и не услышав их ответы, – ведет в первое кольцо Кристиании. Марта живет здесь, и она вас сориентирует, если что. Для того чтобы вы не потерялись, я принес вам карту…

Он неуверенно запустил руку под накидку, открывая бант под шеей, атласный и сиреневый, принадлежащий блузе такого же оттенка. Его глаза нерешительно замерли.

– Сам-то я карты не умею читать, но на всякий случай… – он пожал плечами и протянул ее Кухулинну, просто чтобы тот принял более открытую позицию.

– А куда мы идем?

– Искать брата Гвилима.

– Гвилим – это… – протянула Марта. Гвилим приподнял руку, поджимая губы.

– Почему мы идем искать его брата? Я его не знаю, – сказал Кухулинн.

– Каждый из вас найдет что-то, – просто сказал Кукольник, – не думай, что у этой вашей затеи одна-единственная прямолинейная цель.

– Нашей затеи?!

Волшебник невинно пожал плечами, но его губы едва заметно по-хулигански искривились. Он поправил шляпу.

– Вам надо поторопиться и найти, где бы переночевать, прежде чем наступят сумерки. Около границы слоняться после заката не стоит.

Все подняли головы к небу, пытаясь понять, когда наступят сумерки, но, понятное дело, сделать это было невозможно. Зеленоватый свет был однотонным и равномерным, и сейчас запросто могло быть и утро, и вечер.

– Ни у кого из нас нет денег, – заметила Марта, – ну, точнее, у меня точно нет. Ты не говорил ничего брать с собой.

– У меня есть немного, – сказал Кухулинн.

– Все гостиницы позакрывались, ночлег придется устраивать на улице.

– Я не могу спать на улице, – заявила Мария, – у меня слабые кости! То есть… ну, их продувает! Я не смогу ходить, если проведу ночь на земле при такой погоде!

Все посмотрели на нее.

– Никто не живет поблизости?

– Я живу в Копенгагене, – сказал Гвилим.

– Ворота закрыты, – напомнил кто-то.

– Но мы же как-то попали сюда?

– У Кукольника есть ключ.

– Вы не можете пойти в Копенгаген, – вставил Кукольник.

– Придется спать на улице.

– Ну нет!

– А ну-ка, притихли, – Кукольник снова захлопал в ладоши, – не волнуйтесь. На улице не так холодно, как кажется. Ночью совсем нет ветра, так что никто не замерзнет, особенно если вы соберетесь в кучку, как котята. Будете греть друг друга.

Остальные слегка взбешенно выкатили глаза. Конечно же, никто не собирался спать эту ночь в обнимку с едва знакомыми людьми по указке какого-то сумасшедшего с волчьими ушами. Только Марта полностью полагалась на него, но и она не горела желанием спать, обхватив вельветовый пиджак или волосатый свитер, от которого у нее может начаться астма.

– Неподалеку есть парк, – продолжал Кукольник, заложив руки за спину, – там можно провести ночь, а с утра отправиться в путь. Я думаю, вы разберетесь…

Наконец, собрав всех вместе, он мог выдохнуть на минутку и ни о чем не думать. Но эта минутка очень быстро грозила кончиться, потому что у него была еще куча дел. И много тревоги. Тревога в нем была, и немало, и она все росла и росла, прямо в животе и груди, и могла достичь немалых размеров, если ничего с ней не делать. Так что ему надо было срочно уходить.

Когда он сказал об этом, Марта немало расстроилась, а остальные просто пришли в еще большее смятение.

– Перестаньте, – повторял Кукольник, – перестаньте нервничать. Вы все здесь, все хорошо. Разберетесь по дороге. Не надо переживать из-за проблем, которые еще не возникли – ведь тогда они могут возникнуть намного раньше! Зачем время торопить? Оно и так иссякает – гляньте на небо. Ступайте и дайте Кухулинну…

– Меня зовут не Кухулинн.

– …читать карту. Положитесь друг на друга, и вскоре вы узнаете, что можете друг другу доверять. Я, знаете ли, родом из одного туманного города, в котором река однажды вышла из берегов. И когда она это сделала, люди стали бегать по городу как угорелые и совершенно отказались работать сообща. Знаете, к чему это привело?

Все молчали.

– Раскол общества. Нашелся умник, который построил в центре города высоченную башню и свез туда всех, кто мог себе позволить жить в роскоши даже в такие горькие времена, а остальные потонули или превратились в преступников. Вот так. А теперь и со всей Кристианией происходит то же самое, и это, если честно, немало меня беспокоит.

Когда Гвилим понял, что Кукольник собрался совсем уходить, он воскликнул:

– Стой! Но расскажи мне о брате. Где мне его искать?

Кукольник посмотрел на него как на безмозглого.

– Ну конечно, там, куда он ушел!

Воцарилась тишина.

– Все, мне пора идти. Если попадете в беду – бегите.

На том они распрощались. Кукольник качнул волчьими ушами на шляпе и пошел, пританцовывая как курица на дороге, а все остальные стояли и смотрели ему вслед, не обращая внимания на накрапывающий теплый дождик. Потом, когда его фигура растворилась в зеленоватой пелене улицы, все стали снова смотреть друг на друга, и ничего им в голову не шло.

Кухулинн кашлянул.

– Ну что ж, – сказал он, разворачивая карту. Он быстро смирился с тем, что его ждет. Ему все равно нечего было делать. Этим утром он встал с кровати, понятия не имея, чем займется, ведь не помнил своей жизни вчера. – Он сказал – парк?

– Парк поблизости, – бесцветно повторила Марта. Она присмотрелась к Марии, которая всеми силами пыталась распрямить волосы или собрать их в хвост. Она подошла к табуретке, одиноко торчащей из земли, и поставила ногу на перекладину, заглядывая в карту через плечо юноши. – Вон он. Я его вижу.

– Идем туда. Сумерки вот-вот наступят.

– Откуда ты знаешь? – спросил Гвилим.

На секунду оба посмотрели друг на друга, и случилось то, что обычно случается, когда двое мужчин понимают, что надолго застряли друг с другом: они смерили друг друга взглядами, а потом сцепились глазами, ожидая, кто первый сдастся. Но ни один не хотел отступать. Наконец Гвилим моргнул. Кухулинн повел головой, принюхиваясь.

– Чувствую, – лаконично ответил он.

5

Они все были сплочены вокруг высоченного Кухулинна, которому второй самый высокий, Гвилим, был по плечо. Впрочем, и Марта была практически одного с Гвилимом роста. Эти двое еще какое-то время исподтишка вглядывались друг в друга с подозрением. Наверняка в голове копенгагенского юноши крутились мысли вроде «почему эта жительница Кристиании похожа на меня больше, чем мой собственный брат?»

Яков, впрочем, не был похож ни на кого из живущих.

Гвилим бы очень сильно удивился, узнай он, какие мысли роятся у Марты в голове. Она стояла и думала: «Почему этот парень из внешнего мира как две капли воды мне меня напоминает?»

И впрямь, когда они стали плечом к плечу, Мария тоже заметила: эти двое были будто бы версиями друг друга. Кухулинн будто бы не замечал, или ему было все равно: он нахмурился, вглядываясь в карту так, будто у него была мигрень; недовольно, но с усердием, будто бы ему очень хотелось то ли заплакать, то ли закурить. Рыжая девушка с печалью подумала, что не с кем ей тут будет по душам поговорить.

Карта напоминала паутину, одна нить из которой вела в самый центр, неровно раскрашенный зеленым. Каждый представил себе, как Кукольник присел на пень на обочине и карандаши вываливались у него из-за пазухи, а он, высунув кончик языка и сдвинув шляпу с волчьими ушами набок, положив одну ногу на другую, раскрашивал участки карты, размашисто водя рукой по старой бумаге. Вот! Он слишком сильно дернул запястьем, и в карте образовалась дырка. Кухулинн с удивлением сунул в нее кончик пальца. Область «Длинная Гора» исчезла с карты, осталась лишь надпись.

– Так, а где мы? – не выдержал Гвилим.

– Вот здесь, – авторитетно заявила Марта. Она ткнула пальцем с коротким аккуратным ногтем в маленькие ворота (которых действительно было не видать вокруг) у самого первого круга паутины. И принялась объяснять: – Кристиания строилась кругами. Я живу на самом первом, мой дом тут недалеко, – и, предвосхищая вопросы недовольных, сразу добавила: – Ко мне ночевать нельзя, у меня дед больной дома.

Мария сразу поникла.

– Второй круг очень близко к первому, и на нем тоже еще Апрель.

– А почему ты произносишь Апрель с большой буквы? – поинтересовалась Мария.

– Потому что это больше, чем месяц. Больше, чем сезон.

Марта вздохнула так, что у нее раздулись ноздри – будто она знала, кто конкретно виноват в этом Апреле; у Марии в голове все зашевелилось. Начали вспоминаться старые сказки из детства.

– Что же случилось в Кристиании? – неуверенно спросил Гвилим.

Кухулинн молча почесал голову. Наступила тишина: Марта все еще раздувала ноздри, а он просто не помнил. Вопрос так и остался без ответа.

– Третий круг значительно дальше от второго, и потом, продвигаясь вглубь страны, вы будете замечать изменения. Насколько я знаю, Апрель еще не добрался до центра. Там Кристиания прежняя…

Гвилим вытянул руку между Марией и Кухулинном и провел пальцем по бумаге, скорее потому, что хотел почувствовать, какая она на ощупь:

– И нам надо… сюда.

Его палец остановился в самом центре, где жирная, черная, как глубина морского дна, точка почти прокалывала дремучесть Леса. Все верно, в центре Кристиании был некий Лес, и он рос спиралями, охватывая два последних круга. Конечно, кроме этого Леса в стране были еще леса, но они не были такими дремучими, такими густыми и такими зелеными (Кукольник постарался, чтобы все увидели), такими волшебными. Именно туда он прочертил линию, кружащую по карте, заканчивающуюся в самом сердце чащи.

– Мой брат там?

Вопрос Гвилима снова остался без ответа. Кто же мог знать, куда забрали его брата?

– Пока идем в парк, – Марта наконец нарушила тишину.

Недалеко от ворот, в сторону от бара, где Кухулинн провел последнее спокойное утро, был парк – пока еще вполне цивилизованный, начальнокружный, испещренный дорожками парк с чинно тянущимися к клейкому небу орешниками и ивами.

– Мы что же, будем спать прямо на земле? – поинтересовалась Мария, заранее потирая запястья.

– Что, у тебя все так плохо с костями? – спросил ее Кухулинн, поворачивая гибкую шею.

Она пожала плечами.

– Любой сквозняк – и у меня потом несколько недель все болит, кости будто бы выкручивает.

Марта сочувственно свела брови. Гвилим посмотрел на нее, будто пытаясь представить себе, как ее кости выкручиваются. Стоя перед ними в черных сапогах, черных домашних штанах и черном свитере (впрочем, покрытом белой кошачьей шерстью), Мария казалась просто мешком с беспорядочно набросанными белыми, стучащими друг о друга костями.

– Что же с тобой не так? – немного грубо спросил юноша. Мария будто не оскорбилась.

– Родилась такая.

– Ладно, пошли, – Марта махнула рукой, и они все одновременно двинулись за ней. – Разведем костер, там потеплее станет. Кукольник прав: ветра сейчас нет, и воздух не то чтобы теплый, но и не холодный.

«Хуже некуда», – подумала Мария.

Они с Гвилимом, двое из внешнего мира, крутили головами по сторонам, рассматривая незнакомую местность. Всю дорогу до парка – мощеная тропа с неживой зеленоватой травой по бокам – они провели в молчании, медленно адаптируясь к условиям своего путешествия. «Что ж, – думали гости, один из которых до сих пор нес под мышкой бутылку масла, – вот я и здесь, и приключение застало меня в том виде, в котором я есть сейчас. И я не в силах изменить погодные условия или эту землю, так что буду играть по ее правилам». В конце концов, каким бы ни был Яков, брат отчаянно желал найти его. Даже если по окончании квеста он бы всего лишь имел возможность посмотреть ему в глаза и отругать как следует. Его сердце дергалось как на ниточках, когда он представлял, как Якова кто-то перебрасывает за плечо или связывает его руки, созданные для того, чтобы рисовать, а не быть скрепленными вместе или раздробленными.

У Марии в голове, кажется, вообще не было никаких переживаний, кроме состояния ее костей. Бутылка масла тихонько булькала у нее под мышкой, золотая жидкость волнами качалась, и этот цвет был самым ярким в Кристиании, практически слепящим.

* * *

Парк был тихим, немного гулким. Старые фонари не зажигались уже очень давно, потому что днем в них не было надобности, а по ночам сюда никто не ходил. Впрочем, какая разница – днем сюда тоже не ходили. Кто хочет шастать по парку, когда он купается в неуютном серо-блеклом цвете и небо выглядит так, будто вот-вот пойдет осенний дождь? И дорожки с мелкой галькой потеряли свой сочно-серебристый цвет и стали просто серыми. И совы уже ухали апатично, с кислыми минами на мордах. Раньше они мечтали, чтобы люди перестали постоянно приходить сюда и шуметь, пока они спят. А теперь они, не желая переступать через свою гордость, не могли признать, что опустевший их парк стал грустным. Не было в траве цветов, не было белок, шустро бегающих между стволами, и в тьме между дубами не мерещились вьющиеся туманные воронки и чьи-то наблюдающие глаза. Все было хуже: он был пуст. Подумайте об этом. Самое страшное место – то, где пусто. Нет ни монстров, ни героев. Одна неживая зеленая трава.

И путешественники все это чувствовали. Еще не до конца опустились сумерки, а они уже стремились найти уголок поуютнее, потемнее и теплее, инстинктивно ступая с тропы и углубляясь в мелкую чащу, стремясь к толстым, теплым стволам дубов. У некоторых из них – не будем указывать пальцами – на глаза слезы наворачивались от того, в какой упадок пришло это некогда живое, радостное место. Они даже не заметили, как сблизились, пока шагали через кочки и торчащие корни деревьев по упругой, не желающей пригибаться траве. Оступившись, Мария приподняла ногу и с ужасом увидела: трава-то стала пластмассовой. Она присела, укладывая бутылку масла себе на колени, и потрогала травинки. Они были твердыми и прохладными, совершенно искусственными. Она уставилась на медленно отдаляющиеся спины своих спутников, а потом обернулась на оставшуюся позади тропу. И тут ей стало по-настоящему страшно. Она бы предпочла, чтобы за ней из-за деревьев кто-то наблюдал, чтобы кто-то шептал ее имя или дышал в шею, но здесь не было ничего, и она быстро встала и посеменила за остальными.

– Нужен костер, – внезапно решительно заявил Гвилим.

Кухулинн молча кивнул и, чтобы не произносить ничего лишний раз, прямо тут закурил, как бы показывая, что у них есть огонь.

Они набрали упавших веток (настоящих – деревья лучше сопротивляются мору и унынию, чем трава; в конце концов, трава беззащитна, а деревья – могучи) и развели огонь, а затем сели вокруг него, почти прижимаясь друг к другу локтями. Конечно, спать вместе, как котята, грея друг друга, они еще не были готовы, но уже заметно потеплели друг к другу – по мере того как теплели их побледневшие от прогулки лица. Яркий огонь, красно-оранжевый, ревущий и свирепый, оживил все вокруг. Человеческое присутствие принесло некоторое оживление в парк, и совы, томящиеся от одиночества, как только проснулись – прилетели к ним и уселись на ветки деревьев вокруг. Их черные меланитовые глаза поблескивали в свете, пока они жадно наблюдали за четверкой, тихо переговаривающейся вокруг костра. Странно, но никто не был голоден. Мария даже сунула руку себе под свитер, чтобы пощупать свой теплый, мягкий живот и убедиться, что она сама еще не превратилась в неодушевленную пластмассовую фигурку.

– Итак, кто и зачем здесь? Кукольник сказал, что все мы найдем что-то в этом путешествии, – Марта всегда была готова начать разговор. Она не стеснялась людей и не боялась первой открыть рот. Она редко говорила глупости, а даже если и говорила – ее это не очень заботило. Ведь слова, единожды вырываясь изо рта, тут же растворялись в воздухе, да так быстро, что никто не успевал рассмотреть их форму.

– Путешествие – это сильно сказано, – Кухулинн приподнял брови, меланхолично глядя на костер. Свет причинял глазам боль. Он вдруг понял, что не помнит, где живет. Мысль о том, что это – «путешествие», в смысле не какое-то там непыльное предприятие на один день, а целое «путешествие», была ему в крайней степени неприятна.

– Начинай ты, – предложила Мария, обращаясь к Марте.

– Кукольник пришел ко мне и сказал, что пришло время спасать Кристианию, – спокойно отозвалась она.

– Прямо вот так, – Гвилим недоверчиво повел носом, – просто вышла из дома и пошла спасать Кристианию? От чего?

Марта харизматично усмехнулась. Прядки ее темных волос упали на лицо, и она слегка повела головой. В свете огня ее глаза блестели, как два драгоценных камня.