Читать книгу: «Человек», страница 6

5

Он шёл ковыляя, сильно наклонившись вперёд, где-то чуть не падая из-за высокого для него подъёма или корней елей, так не вовремя вырвавшихся из глубин сырой земли, но шёл, пусть и мучительно передвигая конечностями, тяжело топая. В голове была одна мысль: «Идти. Идти. Идти…». Несмотря на то, что он должен был быть всегда внимательным, аккуратным, чтобы какое-нибудь падение не стало последним, ведь местность, по которой он ступал была пересечена кочками, ухабами, рытвинами, от некогда здесь бежавших ручьёв, резкими подъёмами и спусками – всем тем, чем не была богата открытая поверхность, которую он наблюдал с утёса. Теперь же его тормозило не сознание, а природа.

Разрыв реки надвое он прошёл, когда месяц поднялся над головой, освещая и без того нелёгкий путь. Теперь боковым зрением правого глаза он всегда непроизвольно наблюдал громадную каменную глыбу, ставшую в лунном свете лазуритно-серой. Вблизи этого великана человек чувствовал себя маленьким, незаметным, незначимым, будто сжимался в размерах – становился не больше таракана или даже муравья. Появлялось какое-то гнетущее чувство, давящее на стенки черепа.

Но ведь и правда – он стал подобен таракану или муравью. Он только лишился жалкой деревянной палки, а уже склонился и на четвереньках пытается преодолеть мало-мальски приличный холм; без помощи опоры он уже не может выпрямиться во весь рост. Но способен ли он иначе? Может его попытки преодолеть теперь ставшую для него долину вселенной, кажущиеся жалкими – естественны? Да и кто смеет судить калеку, которого изнутри сжирает заражение, а единственной опоры лишила безнадёга? За что и по какому праву?! А если и найдётся смельчак, то у человека есть друг… у каждого.

6

Руки его были черны, под ногтями будто спрятались целые валуны. Если бы не высокие поножи, прикрывающие колени, то и штанины разорвались бы, а колени исцарапались и сбились бы в кровь. Правая нога едва сгибалась, из-за чего, по большому счёту, – просто тащилась ненужным грузом. Одежда его была грязна, ужасно благоухала суровым мужским потом и была мерзко влажна.

Река наконец выровнялась с берегом так, что человек всё же смог смочить губы и наполнить кишки хотя бы водой, а пил он пока не стало подташнивать от избытка. Напившись, стоя на коленях и ладонях, он вгляделся в водную гладь, которая спустя многие километры очистилась и стала прозрачной, чистой, что алмаз, и переливалась в лунном свете будто тёмно-синий кварц. В чудотворном зеркале сиял месяц всем своим небесным величием, мутно, но всё же завораживающе мерцали звёзды, можно было разглядеть целые мириады, озаряющие небо бесчисленными, ещё неизвестными цветами радуги. Он видел тёмные силуэты деревьев, склонившихся над рекой и стоящих скромно вблизи. Он дышал глубоко и тяжко, но равномерно, однако, когда он увидел собственное лицо… в груди защемило. Волосы спутались и слиплись, как на голове, так и на лице; даже сквозь массив рыжей бороды было заметно, что щёки впали; веки будто потемнели и опухли, но то могла быть и игра затемнённого зеркала реки, а губы, как их не смачивай, были сухи и незаметны среди одичавшей бороды. Собственное отражение пугало. Всё, что он увидел могло показаться во мраке ночи и лунном сияние. Но чувства, ощущения, каждая клетка тела подсказывали, что ему ничего не показалось и ещё крепкое зрение не обмануло его.

Тут же, в воде, он сел, никого не стесняясь. Вода охлаждала ноги, а песок и галька ягодицы. Сквозь ноздри входил и выходил прохладный сырой воздух сумрака. Он смотрел на луну и думал о глупостях: «Интересно. Луна – светило, не хуже солнца освещает землю, но глаз не обжигает и зайчиков не оставляет…»

Прошла не одна минута, а луна не раз успела прикрыться дымными облачками, а он сидел и смотрел, после медленно встал, будто малый ребёнок, что совсем недавно научился ходить, и пошёл. Вода стекала со штанин, сыпала крупными градинами обратно в реку, хлюпала в сапогах. Тихо выйдя на берег, он снял сапоги, перевязанные бечевой в последнем лагере перед сечей, вылил воду, вернул на конечности и также тихо продолжил ход. Справа его всё также сопровождала скала и река, нарушавшая ночной покой.

7

Окружение не менялось и соответствовало горной местности, потому взор обвыкся и, к тому же в полумраке сумерек, он не сразу заметил небольшой кустик, и скорее не кустик, а пару низеньких веточек с увесистыми гроздьями каких-то мелких плодов. И вряд ли заметил, если бы не следил за каждой пядью земли по которой идёт, чтобы не утруждать ноги и, несмотря на обилие древесины вокруг, у него так и не вышло найти достойную замену посоху, так нелепо и неразумно потерянному, ибо сошла бы она лишь на хворост.

Заметив веточки с неизвестными плодами, он прибавил шагу, чтобы поскорее разглядеть, что ему подкинула судьба. В душе появилась едва теплящаяся надежда, игривое чувство, как у охотника, что притаился в ожидании добычи.

Взял одну из гроздей в четыре ягодки в пальцы, повернул к свету до того скрытые под широкими листами на тонких веточках. Плоды были небольшими шариками, неприметными на первый взгляд, а их нежно-красная гладкая кожица давала глянцевый отблеск.

Человек аккуратно улыбнулся – его ожидание оправдалось. То были плоды брусники. Первую гроздь он тут же без остатка забросил в рот. На зубы выдавилась влага, язык ощутил терпкий кисло-сладкий вкус, проглотил. Он собрал всё, что было, и с приподнятым настроением заковылял дальше, оставив голым кустик брусники. Голод, конечно, такой пищей только пугать, но что дано судьбой, то и примем. Так считал человек.

8

Он закидывал ягоды в рот, дорога делалась быстрее, да и идти вдруг стало как-то легче, бодрее. Однако, человек не замечал, что с каждой проглоченной ягодой сердце его билось сильнее и чаще. Не заметил он и как закончился весь его судьбоносный запас.

Зрение стало острее, но по краям видимая картинка будто расплывалась, шла рябью, а человек, удивляясь и глупо радуясь, думал: «Может ли пища так воздействовать на бедную и голодную плоть, наливать силой?». Не заметил он как тело стало сыпать дрожью, а дыхание, и без того тяжелое, стало томным, будто дышишь банным жаром. А зрение же, став острее, стало замечать какое-то движение меж деревьев: мелькающие фигуры, лишь тени, образы, а главное – они были всюду. Глаза замечали, наверное, десятки неопределённых призраков, петляющих меж стволов деревьев, скрывающихся за юбками сосен, будто стремящихся прочь от человека. Дыхание спёрло, он дышал не хуже коня, летящего в галопе. Вот он уже бежит за этими невидимками, тенями!

– Подождите! – кричал он надрывающимся, зарывающимся в собственном дыхании голосом, с сердцем, разрывающимся от страха отстать, остаться в одиночестве, быть брошенным и этими пилигримами.

– Я… не… причиню… вам… зла!.. – снова выкрикивал человек, задыхаясь, с надеждой замедлить путников, несущихся что сами бесы от благодатного огня.

Ковыляя, спотыкаясь, почти падая, он бежал за ними, кричал, проклинал, но бежал. Однако тени летели, что ветер, что сами валькирии на своих крылатых конях.

Но всё изменилось, когда он увидел её. Когда увидел её соломенные волосы, стянутые на лбу черной лентой, худую, но крепкую фигуру в свободном сером платье по лодыжки.

Он ничего не успел сказать, да и не смог бы – дыхание остановилось, лёгкие будто стянуло, а ноги потеряли с трудом сохраняемый безумный ритм и отправили его в полёт, будто ласточкой в воду.

В голове будто били в набат, видимо хорошо стукнулся о корни, на которых лежал той самой головой, лицо горело, руки пульсировали болью. Он не помнил, как падал, но помнил её лицо, что видел в последний момент. Всё тело морозило, человеку было страшно холодно. Тени исчезли, лица матери он не наблюдал. Он попытался встать, но попытка кончилась падением на колени. Пытаясь отдышаться, он поднял голову. Его непроглядный лес, еловая чаща и её мгла. Но её лицо он вновь видел, будто днём, лицо матери. Она манила, звала в свои объятья, вытянув руки. Лицо было заплакано, распухло, глаза красные, полны тоски и нескончаемой любви.

Он встал, опираясь о колени, вдохнул-выдохнул, пошёл, будто на деревянных палках. Но как бы не старался – он не мог приблизиться к ней! Каждый шаг к ней увеличивал путь ещё на шаг. Она уходила вглубь леса, пролетая меж ветвей, да, именно пролетая. Он не видел её шага, её тело перемещалось какой-то чудесной силой, она будто летела.

– Мама! Мама!.. – кричал, надрываясь человек.

Он вновь бежал, кряхтя и пыхтя от боли, злобных болезненных конвульсий, сотрясающих тело. Ревел от натужного дыхания, что печь в избе с узкой трубой. Теперь он кричал ей, звал её, просил не оставлять, пытался узнать почему покидает его, почему не бежит к нему. А зрение заметило ещё одну фигуру, краем глаза. То был его отец. Суровое, при этом добрейшее лицо, покрытое, как и голова, рыжей шевелюрой. Широченные плечи, рабочие руки, ладони, что лапа медвежья, а на теле белая рубаха. А глаза устремлены к нему.

Но он не пытался взглянуть на отца. Теперь же левый глаз углядел фигуру. Соломенные волосы, стянутые лентой на затылке, лицо чисто, как всегда, благородно. На его крепком молодецком теле стальной панцирь, шею прикрывает металлический воротник, плечи и кисти тоже в стали, а ноги защищены поножами. Он настоящий всадник с благородным белым жеребцом. Его старший брат. И он смотрел на него, а конь, скача рысью, держал их рядом.

Он видел их, что днём, но сам же утопал в лунных волнах, накатывающих сквозь хрустально-чистое небо. Они будто щурились от яркого летнего солнца, в их глазах, на их коже, на их одеяниях играли солнечные зайчики, их головы были освещены будто нимбом. Он же, умирая, бежал в океане ночи, то выплывая из воды тьмы, то буквально захлёбываясь ею.

Меж еловых ветвей выплыли три маленьких фигурки, три сестры, три светло-рыжих головы, играющих блеском густых здоровых волос, величественно мерцающих вспышками. Одна чуть выше другой, одна чуть старше другой, они держались за руки. Мерцали и пылали меж ветвей и стволов. Будто из глубин пещер был слышен их звонкий девичий смех, заставляющий невольно начать смеяться вслед. Их ножки легко ступали на землю с женственной лёгкостью, но и они были неуловимы, скакали, что пятнистые лани по полю, не замечая холмов и горок, без устали.

Они все были здесь. Все рядом с ним. Но он не мог их догнать!..

– Я хочу быть с вами! Останьтесь! Вы мне нужны! Я… хочу… быть… с вами!

Если они и слышали, то ничего не могли поделать. Они лишь взирали на него с лёгким взглядом, расслабленным лицом, не омрачённым заботами и тяжбами. Они не могли быть с ним, но остаться его частью. Только лицо матери выражало боль и скорбь, тень мук и страданий. Ничто уже не разгонит её сплин. Никто не заполнит их пустоту. Лишь крыльев шум и перьев белых, что в землю лягут.

9

Он очнулся с первыми лучами рассвета, бестактно пробивающимися сквозь веки. Чувствовал он себя, что улитка в разбитой раковине. Лёгкая лихорадка, которая у него была до этого, и в подмётки не годилась тому, как он ощущал себя сейчас – ледник, будто оказался с головой подо льдом. А самое главное – человека так тошнило, что казалось, будто разорвёт от напряжения. То немногое, что было в желудке, всё же вышло в одном длительном и очень болезненном рывке, сжимая его тело, как пружину. Он стоял на четвереньках, испуская бульканья и стоны, глаза бестолково глядели в кислотно-бело-зелёную с красным массу, в которую изредка капала тягучая гадкая слюна и остатки массы во рту. Язык ощущал металлический привкус, который сам по себе заставлял испытывать страдания, ощущал кисло-сладкую вязкость из желудка, если бы ноздри не оказались вдруг заложены, то ощутили бы все краски великолепного амбре, ползущего из уст. Ещё несколько раз его вырвало лишь желудочными соками, в придачу с кровью. А когда сил не осталось, он сел, отвернувшись спиной к подаркам пробуждения.

Сердце замерло, дыхание остановилось, открытый рот не закрылся, язык так и онемел на нижних зубах, глаза медленно, что змея, переползали с фигуры на фигуру.

Пять коричневато-серых молоденьких волков, сидящих на задних лапах, с разинутыми пастями. Их груди мерно вздымались и опадали, а пять пар тех же жёлтых и серых глаз с черными точками, вместо зрачков, глядели на него.

Человек просто ждал. Всё его тело, даже мысли, остановилось, кроме глаз. Он изучал их, пытался понять, что ему делать в этой совсем неожиданной ситуации. Он никак не ожидал увидеть этих волков после той встречи и уж точно никогда не готовился к такой встрече. Страх – нет… даже ужас, бросил обмёрзшее тело в жар, человек чувствовал, как на щеках выступил румянец, как к лицу подступило тепло. В висках больно отдавало ударами сердца, редкими, но мощными, как удар кузнечного молота на водяном колесе. Ладони, что опирались сзади в землю, вдруг жутко вспотели. Казалось, будто всё его тело пытается найти самую глубокую дыру в собственной плоти, пытается спрятаться по-тихому, чтобы твари ничего не заметили. Но они заметили, словили его страх налету, – животное ровно посередине оголило кошмарные зубы и встало, за ним ещё двое по краям, после них и те, что были сбоку от него. Глаза вожака будто шваркали молниями, горели кровью, заставляя волосы человека по всей поверхности тела встать дыбом. Безумное понимание того, что он никогда ещё так не боялся, ворвалось в сознание и будто ударило хорошей металлической дубиной, заставив потеряться в пространстве. Он прошёл не одну битву, держал удар чёрной кавалерии, сметающей всё на своём пути, оставляя лишь изуродованные трупы и визги раненых, ловил стрелы, прошивающие чуть ли не на половину своей длины щит – и всегда страх и паника исчезали только-только начинали звенеть первые удары. Но теперь же дух покинул его, едва он увидел реальную возможность почувствовать дикие волчьи зубы.

Вожак не заставил человека долго наблюдать одни лишь угрозы. Издав короткий клокочуще-гавкающий звук, он послал двух крайних волков на него.

Зрение человека не уловило диких движений волков – стрелами они пронеслись к нему. Он успел лишь инстинктивно заслониться левой рукой, а сознание будто погасило восприятие мира и вернулось лишь в момент падения, когда голова звучно шлёпнула о рвотные массы, а из лёгких вышел весь воздух.

Человек видел, как огромные зубы твари клацают по наручу, пытаясь разгрызть, но тщетно, а сама она стояла на панцире, пригвоздив немалым весом к земле. Он чувствовал, как вторая тварь пыталась сделать то же самое, только с поножем правой ноги, но ей удавалось только дёргать ногу из стороны в сторону. Три волка с удивительной, почти человеческой разумностью, обходили лежащую жертву по кругу, на случай, если та вырвется.

Человек беспомощно бил по морде волка, вцепившегося в его руку, снова и снова, но всё зря. Тварь рычала и скользила по стали. Мир будто замедлился. Человек видел окружающие его стволы деревьев, уходящие ввысь своими колючими конусами, видел лучи рассвета, будто получившие оболочку, он видел слюну, капающую из пасти животного, но больше всего его захватил вид здоровенных клыков, кои он мог прекрасно наблюдать. Вид волчьего орудия напомнил человеку о собственном.

Он вонзил кинжал в грудь волка по самую гарду, лишь благодаря которой удар остановился. Животное тонко взвизгнуло, испустив воздух из лёгких, а человек провернул кинжал на четверть оборота, заставив тварь обвиснуть на нём ещё горячим, но уже пустым телом.

Рыча не хуже окружающих его волков, он откинул труп и резко поднялся, размашисто полоснув по морде второго волка.

Поражённые внезапной контратакой человека, волки опешили, подарив ему мгновения, чтобы сорваться и побежать.

С момента волчьей атаки и контратаки человека прошли такие же мгновения, казавшиеся вечностью.