Читать книгу: «Хроники Нордланда. Цветы зла», страница 35
– Со мной оскорбление нанесли и вам, верно? – Прошептал Гэбриэл, обращаясь к ним так, как обращаются к близким людям. – Я обязан отомстить не только за себя, но и за вас, за отца, за брата и маму. Благословите меня на эту войну. – Он нагнул голову. – Мне это… нужно.
Тишина в этот час, и без того царящая в зале, вдруг стала просто оглушительной. Казалось, даже светильники с каменным маслом перестали тихо шипеть и потрескивать. В этой тишине Гэбриэл уловил тихий, за гранью слышимого, шелест: словно неясный шёпот. Испуганно, с мурашками по коже, Гэбриэл вскинул голову, и увидел, что знамёна сами собою, без ветра и сквозняка, колышутся всё сильнее и сильнее. Замер в страхе и восторге, стиснув рукоять меча… Самое большое знамя, с гербом Генриха Великого, тяжело хлопнуло над ним, обдав холодом, и не просто холодом, а морозной ледяной стылостью, и всё стихло – так же само собой. Гэбриэл почувствовал, что его чуть потряхивает – но не от страха, от волнения.
– Я не подведу вас. – Уверенно произнёс он. – Клянусь.
Пахло потрясающе: хозяйка пекла хлеб, и запах просто сводил с ума. В деревнях Междуречья, таких, как Каменка, хлеб пекли сразу помногу, на месяц; потом готовые круглые хлеба убирались в клеть, и с каждым днём становясь всё жёстче, быстро утрачивали этот волшебный дух. Дом был крепким, хоть и не богатым, чистеньким, уютным. Хозяйка тоже была уютная, полненькая, не красавица, но приятная, опрятная. И с тестом она обращалась любовно, похлопывала по будущим караваям прежде, чем отправить в печь, так, словно ласкала. За этим процессом наблюдал её муж, такой же полненький, крепенький, опрятный, немного забавный. Судя по всему, поесть в этой семье любили, и приготовление пищи, особенно такой значимой, как хлеб, здесь было чуть ли не ритуалом.
– А наша-то где? – Спросил хозяин.
– Здесь гдей-то была… – Недовольно откликнулась хозяйка. – В погреб, поди, за огурцами полезла. Есть и есть, и не стыдно, нет, не стыдно!
– А ты её не стыди. – Насупился муж. – Дура она, но чегой-то теперь!..
– А чегой ты её защищаешь?!
– А чегой не защитить?! Смотреть-то матери надоть было! Дети, дети! – Передразнил он жену. – А дети-то своего детку смастрячили, без присмотру –то!
– И чевой теперь?! – Всплеснула руками жена. – Чевой делать-то?!
– А ничевой. – Отмахнулся муж. – Живём-то рядышком. Посмотрють те дед с бабкой на дитёнка, да и оттають.
– Сычиха нас опять позорить. – Обиженно напомнила жена. – Кричить через забор, что от эльфов наша нагуляла!
– А! – Отмахнулся муж. – Кто её слушаеть-то?! Где энти эльфы, и где мы! Энто нашей на неделю, не меньше, отлучаться надыть было! А она всё во дворе и во дворе!
– Вот, посмотри на неё! – Всплеснула руками хозяйка. В избу выплыла утиной походочкой девушка лет пятнадцати, такая же невысокая, крепенькая, простенькая, но свеженькая, миловидная и румяная, беременная на сносях, прижимая к животу деревянную глубокую тарелку с солёными огурцами.
– Чевой? – Дёрнулась на мать.
– Да ничевой!!! – Разозлилась та. – Ходить, ходить, огурцы лопаеть… и дела нету никакого до родителей!
– Пусть лопаеть! – Вступился за дочь хозяин. – Огурцов не жалко!
– От эльфов нагуляла! – В этот самый момент утверждала их соседка, стоя перед сосредоточенным братом Корнелием, только что приехавшим в их деревню в сопровождении латников Бергквиста и Смайли. – А говорять на нас, а мы-то ни при чём! Сынок наш и не станет об такую-то мараться, дура она у них, и с рожи некрасивая! Только эльф на такую и позариться, ему чего, он, как кобель, сучка, и ладноть!
– Да где она у нас эльфа-то взяла! – Воскликнул староста, слегка обеспокоенный. Но Корнелий гласа здравого смысла уже не слушал. Глаза его вспыхнули фанатичным огнём, и скоро на деревенской околице уже обкладывали хворостом наскоро вбитый столб, а кнехты тащили упирающуюся и плачущую девчонку. Её родители бежали следом, не в силах поверить, что всё это всерьёз, что все это, совершенно нелогичное, так явственно нелепое – не бред, не морок какой-то, а самая, что ни на есть, реальность! Так же озадачены и ошарашены были крестьяне, которые слушали вдохновенный бред Корнелия о скверном чреве и не знали, что делать и как реагировать.
– Да скажи ты им! – В отчаянии обратился отец девушки к парню, высокому, слегка сонному на вид, вихрастому и конопатому, – что это от тебя она! Скажи, Бога ради!
– А ну, пошёл домой!!! – Вихрем налетела на парня его мамаша. – А ну, быстро домой пошёл!
Тот колебался – это было видно. Растерянно смотрел на девушку, которая причитала:
– Мамочка, мамочка, я боюсь! Мамочка, забери меня! – И даже сделал движение в её сторону, но мать погнала его прочь, и тот пошёл, оглядываясь до последнего. Мать девушки, увидев факел в руках кнехта, закричала и бросилась на него, её схватили, потащили прочь, она билась, кусалась, как сумасшедшая, вырвалась, встрёпанная, жуткая, бросилась на брата Корнелия, который обвинял её дочь в таких страшных нелепых вещах, и получила удар щитом – кнехт не хотел её убивать, но удар пришёлся в висок, и женщина рухнула замертво. Супруг и отец пытался броситься им на помощь, но его схватили и скрутили так, что он не в состоянии был даже дёрнуться. Зато смотреть и слушать мог, и пока его дочь горела заживо, сам кричал, кричал безостановочно, страшно, так, что его односельчане крестились и многие плакали, не скрываясь.
Когда всё было кончено, и его отпустили, он пошёл прочь, в сторону своего дома. Кнехты по приказу Корнелия разворошили пепелище, собрали останки и сложили в мешок.
Мужчина вошёл прямо на соседский двор, где отчаянно ругались его соседи: муж, жена, и сын. Замолчали, увидев соседа. Тот шёл прямо на парня, повторяя негромко:
– Что ж ты не сказал, а? Что ж ты не сказал…
Тот пятился, лицо по-детски скривилось от стыда и отчаяния, он хотел что-то сказать, но не успел: подхватив по пути лежавшие у кучи соломы вилы, мужчина со всей силы пригвоздил ими парня к стене амбара. Мать завопила, завизжала, отец и двое братьев парня бросились на убийцу. Тот упал, не сопротивляясь, скорчившись в позе зародыша, и только шептал, пока мог:
– Что ж ты не сказал…
Брат Корнелий остановил коня на холме, горящим взором обозрел мягкие прелестные дали древнего Альвалара. Глаза его горели фанатичным огнём, ноздри раздувались.
– Поле сие, – он простёр вперёд руку с растопыренными пальцами, – это нива Господня, взросли на коей плевелы ядовитые! И плачет наш Господь слезами огненными! Доколе мы будем потворствовать разврату?! Доколе будем позволять дщерям человеческим осквернять чрево своё, совокупляясь со скотиною?! Ведь всё хуже с каждым днём жизнь наша, всё тяжелее жребий наш день ото дня, но не хотим открыть глаза и признать правду! А Господь терпелив, но терпение его не вечно! Переполнится чаша терпения его, и обрушит на нас Он столб огненный, как на Содом и Гоморру! Отринем жалость, братья мои, укрепим и ожесточим сердца наши, ибо только так можем мы искупить грехи наши и спасти землю свою от Божьей кары! Истинно говорю вам: нет ныне невинных! Ибо виновны даже тем, что просто терпим блуд немыслимый, разврат сатанинский, терпим и молчим!!! Покаемся же в грехах, братья, укрепимся в вере, и твёрдой рукой вырвем и спалим плевелы ядовитые! Спасём этот остров! С нами Бог!!!
– С нами Бог!!! – Дружно грянули «братья». Но многим из них, не смотря на пламенные речи Корнелия, пришлось здорово напиться вечером, чтобы хоть как-то заглушить рвущий душу визг горящей заживо беременной девочки.
Впрочем, после каждого раза становилось всё легче и проще.
Черногорск, 2 апреля 2018 года
При оформлении обложки использовано изображение, взятое с https://pixabay.com/ по лицензии СС0
