Читать книгу: «Папина дочка. Путь от отца земного к Отцу Небесному», страница 3

– Чё такое?

– Белов твой женился. Да не просто женился, а венчался. На Кормухиной.

– Да ла-а-адно, – удивленно произнесла Наташка. – Что, прям в церкви?

– Ну да.

Это было очень серьезно для нас. Это и доказательство нашей детской веры, и любовь к людям. Это справедливость. Хорошим людям Бог должен воздать сторицей, и мы высеивали из всех интервью какую-то простоту Белова и хотели, чтобы Бог его вознаградил за это. Крепкой семьей и детьми вместо американских мытарств. Это был предпоследний информационный всполох от «Парка Горького» для нас. Где-то рядом по времени из группы ушел фронтмен Маршал и записал сольный альбом, «Парка Горького» больше не было. Но главное – Белов женился!

«Это Ольга Кормухина!»

Через 12 лет я уже с другой Натальей планирую поездку в Косово. У меня трое детей и желание поддержать людей на баррикадах. И этот удивительный звонок. Как это вообще? Тебе звонит человек из телевизора! А она откуда про нас узнала?

«Пишите адрес и приезжайте за дисками», – говорит Ольга, и я пишу. Помню, как стою в гостиной собственной квартиры и на деревянной столешнице плохо пишущей ручкой вывожу адрес. Боясь переспросить то, что не расслышала. Это ведь сама Кормухина, которую показывали на Первом канале. Я волнуюсь и заказываю такси.

Недавно мы с Ольгой решили посмотреть, как она меня тогда записала у себя в телефоне. С Косово прошло много времени, мы уже много раз пересекались на «Спасе», я брала большое портретное интервью у Алексея Белова, и они вдвоем были у меня и в «Прямой линии жизни», и в «Службе спасения семьи», которую я веду вместе с Павлом Астаховым.

А в телефоне у Ольги я значилась по-прежнему как «Наташа Косово».

Я помню, как попала к ней в квартиру. Мы проговорили на кухне несколько часов. Про то, почему я этим решила заняться, не страшно ли мне ехать туда, где танки, ведь я молода. На кухню зашла дочка Ольги и Алексея – Анатолия, мы познакомились. Ольга торжественно объявила дочке: «Это Наталия, посмотри, какая она хрупкая, у нее трое детей, и она не боится ехать на войну». Конечно, я не ехала тогда на войну. Я ехала к людям, до конца, наверное, не понимая, что делаю. У меня накопилась тысяча мелких проблем, которые предстояло решить, и это меня очень заботило. Не было денег на перелет и проживание. Не было маршрута поездки. Мы не знали, как везти иконы в самолете. К тому моменту мы уже решили поместить каждую икону в киот со стеклом, и они могли разбиться. Одна из икон, «Троеручица», XIX или даже XVIII века. Меня страшно запугали, что через таможню без экспертизы нам ее не провезти.

Все это роилось в моей голове, когда Ольга начала резать помидоры. «Мы заговорились! – воскликнула Оля. – Сейчас проснется Алексей, а я не приготовила ему ужин». Пишу и смеюсь, как же я тогда захотела выбежать в коридор и начать обуваться. Сослаться на дела и некормленых детей. Познакомиться с кумиром школьных лет – на это нужно отважиться. Что-то при этом нужно говорить. И я не знала что. Я стала намекать, что мне пора. Короче говоря, я не хотела собственного фиаско и еще разочарования. Я двигалась в сторону своих ботинок, а Алексей двигался мне навстречу. Сонный и без своей фирменной шапочки.

Услышав от Ольги представление меня в связке с тремя детьми и контекстом поездки, Алексей заговорил про Америку. Про Косово как наркотрафик в Европу, про продажу людей на органы и «Желтый дом», где без вести пропадали плененные сербы. Про Ратко Младича и геноцид в Сребренице (Боснии), представленный миру как символ жестокости сербов. Про Гаагский трибунал, осудивший Младича. А я рассказала, как Русское общество из Армавира помогало оплачивать больному и измученному тюрьмой Ратко Младичу адвоката в Гааге. И что именно эти армавирцы подарили нам сербскую «Троеручицу» XVIII–XIX века для монастыря в Косово. Теперь осталось ее довезти до места назначения.

Коробка с Олиными дисками была очень тяжелая. До машины нес ее Алексей. А я ему напомнила про притчу о талантах на НТВ. Я не помню, что ответил Алексей, а может, и ничего. Что-то обычное в таких случаях, чтобы занять паузу. Зато я помню его глаза и невозможность вытереть слезы, потому что в руках коробка. Я села в машину и поняла, что мое Косово было задумано Богом ради этой встречи. Бог позаботился об этом в моем детстве. А это значит, я на верном пути.

Икона для Косово

В Косово я ехала молиться о своем браке. Ведь если разрушены храмы, то разрушены и семьи. От нашей семьи я тоже решила везти в монастырь Косово и Метохии икону и поехала ее покупать.

В магазине я попросила показать мне аналойные по размеру иконы, их ставят в центре храма для поклонения. Мы долго ходили по магазину, ничего не нашли, продавец принес стремянку и стал показывать иконы под потолком. Но все, что мне нравилось, стоило в два, три или даже четыре раза дороже нужной суммы. А то, что подходило мне по деньгам, помещалось у меня на ладони.

Я замучила продавца и думала уже уходить. И тогда он вспомнил «про еще одну икону, правда, на старой доске». Тогда я еще не знала, что такие доски могут быть препятствием на границе. Под новой росписью может тайно вывозиться культурная ценность.

Икона мне очень понравилась. Это была Богородичная икона, окруженная по краям изображениями Господа и ветхозаветных пророков.

– Что это за икона? – только спросила я.

– Читайте, я не очень знаю ее историю, – сказал мне продавец-консультант и сунул открытый на нужном месте каталог.

Это была Курская-Коренная икона Божьей Матери, 25 лет хранившаяся в Белградском Свято-Троицком соборе, а потом вывезенная в Америку епископом Сан-Францисским и Шанхайским Иоанном. Получалось, что мы фактически возвращали ее на родину, хоть и в виде списка. Мы приняли решение ради этой иконы изменить маршрут, выбрав более долгий путь – ехать сначала в столицу, где она была четверть века.

Я позвонила Наталье и восторженно рассказала про мою покупку, а в ответ услышала: «Ты что, православных чудес, что ли, не видела?» Ну, как бы плевое дело – творишь добро, и чудеса сыпятся как из рога изобилия.

А мне все равно хотелось поделиться этой историей, и я, пристегнув икону ремнем безопасности на заднем сиденье автомобиля, поехала к знакомому батюшке.

«Ба-а-тюшки, – почти прокричала я, взглянув на икону по приезде, – да она же треснула!» Почти до самого лика снизу тянулась трещина. Все пропало! Батюшка позвал к себе, шла служба. Он исповедовал у самого алтаря, там у него был уголок, он сидел. И я опустилась рядом.

– Так должно быть, – сказал он. – Курская-Коренная была разрублена пополам, а потом срослась. Что бы ты ни делала с ней, больше она не треснет.

Так и было. Мы заказали на нее киот, а он был настолько впритык, что мы втискивали икону буквально кулаками, навалившись вдвоем сверху. Но трещина больше не стала.

А дальше нужно было получить благословение от Церкви на нашу поездку. Мы написали прошение в Отдел внешних церковных связей, и я занесла его секретарю. Выходя в коридор, вдруг из другого кабинета я услышала свою фамилию. Немного помедлив, зашла.

– Здравствуйте! Вы только что назвали мою фамилию.

– Какую?

– Москвитина. Я еду в Косово вместе с Батраевой и прошу благословения на поездку.

– А, да. – Он посмотрел в свои записи на столе. – А вы кто вообще?

– Многодетная мать и журналист.

– А зачем вам в Косово?

– Помочь сербскому народу.

– Как?

– Отвезти туда иконы, пожертвованные русским народом.

– Зачем вам это?

– Я просто считаю это нормальным.

– Знаете ли вы, что даты вашей поездки совпадают с референдумом по признанию независимости края?

– Да.

– У вас есть план поездки, и кто вас будет сопровождать?

– Нет.

Он спросил, с кем в Сербии мы будем взаимодействовать. Я назвала священника, которому мы звонили. В телефоне секретаря неожиданно нашелся его номер, и он позвонил по нему. Священник открестился от нас, сказав, что с нами незнаком. Это было неприятно. И было похоже, что нас не пропустят.

Но вскоре все произошло ровно наоборот: мы получили благословение. На руках у нас была бумага, в которой Русская Церковь просила Сербскую оказать содействие в нашем проживании, переездах и безопасности на их территории.

Дата поездки получилась сама собой: мы собрали иконы, Наталья договорилась с монастырями, куда какая икона будет подарена, и мы купили билеты на самолет. Покупая билеты, мы не очень понимали, как их везти, и, главное, на грузовой отсек не было денег. И я решила звонить, а потом писать в «AIR SERBIA».

Там было как-то все очень лирично. Сам директор авиакомпании заявил, что к судьбе Косово он небезразличен и готов посодействовать двум русским девушкам. Нужно было только в день перелета подойти к определенной стойке регистрации. Как я в это поверила?

Страх меня начал догонять по дороге в аэропорт. 11 икон в пяти чемоданах, вес неподъемный даже для нескольких мужчин, и еще эта липовая договоренность с директором авиакомпании.

Однако все случилось, как и пообещали: нас ждали у нужной стойки регистрации и проводили отдельным коридором. Но таможенники попросили вынуть иконы из киотов, и тогда мы схитрили: мою икону на старой доске и еще одну XVIII века мы оставили напоследок. Пускай таможенники устанут проверять и махнут на нас рукой. И они устали.

Сербия

Белград нас встречал метелью. За несколько дней до полета нам позвонили из Посольства России в Сербии и попросили отказаться от поездки. Местный МЧС рекомендовал сербам оставаться дома. Столицу Сербии завалило снегом, и транспорт не работал. Такое у них бывало редко, и снегоочистительной техники они в принципе не держали. Но разве это могло смутить нас, да еще купивших билеты?

Конечно, нет, мы так и сказали по телефону, что за нами «Россия, Москва и Арбат», и мы не можем подвести их ожидания. Поэтому мы просто съездили в спортивный магазин, купили флисовой одежды и что-то пошутили про Сталинград.

И вот мы и наши иконы в Белграде. Город обездвижен. Столица Сербии в метровом снегу, транспорт не ходит. И мы очень смешно одеты: Наталья в валенках и ушанке, а я в красных резиновых сапогах на меху. Жарища, а мы разодетые, как капуста.

После молебна нас вызвал на аудиенцию посол России в Белграде Александр Конузин. Мы шли по сугробам и хохотали от нашего отражения в зеркальных витринах – сейчас мы в валенках ввалимся к послу.

Он принял нас с интересом. Целых полтора часа спрашивал, зачем нам это, и рассказывал про ситуацию в регионе. Конузина любили сербы и вставали перед ним на колени. Он был абсолютный рок-стар в политике.

За несколько месяцев до этого на международном саммите по терроризму он спросил зал: «Тут вообще есть сербы? У вас Америка отнимает Косово, исконно сербскую землю. И вы сидите и молчите, выискивая среди своих террористов?» На следующий день с балконов многоэтажек сербы вывесили флаги с его портретом.

Конузин выдал нам машины с дипломатическими номерами. Распорядился о смене машин перед границей: мы должны были въехать с нейтральными номерами. Ситуация перед референдумом накалялась. Кроме того, было важно въезжать через определенные посты, где нам не ставили печать самопровозглашенного Косово. Печать блокировала обратный вылет из аэропорта Сербии, которая не признавала отделения. Этого мы не знали и, если бы добирались своим ходом, столкнулись бы с серьезными проблемами. Мы еще много чего не знали, но Бог устроил все за нас лучшим образом.

Косово

В Косово грязно. Ветер. Везде мусорная свалка. Бесхозный край без хозяина. Нет архитектуры, нет инфраструктуры. Сплошные горы из разобранных автомобилей. Много американских флагов, чтобы хозяин не забыл, что эта точка на карте – его внебрачный ребенок. Улицы переполнены гуляющей молодежью. Знаменитый у местных ресторан, рядом с которым возвели бутафорную статую Свободы. Парни 13–18 лет бездельно шастают стаями. Их матери много рожают, а отцы приезжают домой из Америки и Европы несколько раз в год. Молодежь не рассчитывает задерживаться тут надолго.

Православные кладбища осквернены и разрушены. Баннер вдоль дороги: два борца на ринге, на их трусах изображены флаги стран. У одного Америки, у другого СССР. Америка бьет наотмашь СССР.

Косово – не религиозный, а политический ринг. Много заброшенных домов, в них жили сербы, пока их не убили или не прогнали прочь. Тогда я впервые услышала слова, сказанные ранее Патриархом Сербским Павлом:

«Если албанская женщина рожает семерых детей, а сербская делает семь абортов, то эта земля нужнее албанцам, чем сербам».

В нашу машину кидали ледяные глыбы, а когда мы шли – вслед нам плевали. Нас, белокожих, рассматривали с животным интересом, и это была энергия хищников. Оскал победителей.

Поездка имела форму круга: мы начинали и заканчивали в одном месте. И мы договорились провести что-то типа импровизированного крестного хода с Державной иконой Божьей Матери. А подарить ее в последнем монастыре. Тот, кто из нас ехал на первом сиденье, держал икону на руках, как бы освящая ею путь. Возили нас всегда разные люди.

Мы много ездили с русским консулом и представителем ООН. И тот и другой были глубоко верующими людьми. Они помогали нам во всем, но так было не всегда. Мы зависели от множества обстоятельств, разных людей и их внутренних распорядков.

Сербы никогда никуда не спешили, да и сербское «полако» (тише, медленнее) звучало там на каждом шагу. Никого не волновало, что у нас были обратные билеты, все думали, что если уж мы приехали в гости, то 2–3 дня проведем именно у него. И вечером стандартной ситуацией стал поиск машины, чтобы отправиться дальше в путь. Однажды наша машина застряла в лесу. За рулем был монах, и мы вдвоем с иконами. Что поделать, мы вдвоем с Натальей вытолкали машину, застрявшую в сугробе. И доехали до монастыря.

В каждый монастырь, куда мы приезжали, заносилась на несколько часов Державная икона, а потом мы везли ее дальше. Монастыри находились под охраной миротворческой миссии KFOR, на входе мы сдавали паспорта и получали документ НАТО. Обстановка была военная, смотреть на монахов и святыни через колючую проволоку и вышки для обстрела было тяжело. Монахини не выходили за ограду монастыря и зависели от поставок продуктов. Их привозили раз в неделю.

В одном женском монастыре произошла необычная история. Мы вышли из машины, вынесли Державную икону и ту икону, что хотели подарить. Наташа мне показала одну монахиню, ее звали Полька, и в Наташиной книге про Косово она фигурировала.

Мы провели в монастыре некоторое время и уже хотели уходить, унося и Державную икону. И что-то произошло в тот момент, когда нужно было садиться в машину. Ни с того ни с сего я заплакала. Я не понимала, что происходит. Была моя очередь везти икону на переднем сиденье, и я просто не смогла с ней сесть. Я обернулась к Наташе, чтобы она помогла мне, но оказалось, что такая же ситуация и у нее.

– Может, нам нужно эту икону оставить тут? – спросила я. – Как думаешь?

– Может, но нам нужно двигаться вперед, как задумали, и, если Богу будет угодно, мы вернем икону в этот монастырь.

Державную икону мы все же завезли туда, куда и планировали, а по приезде в Россию обнаружили, что за время поездки на карту собралась сумма, равная еще одной иконе, и мы заказали ее в тот монастырь. Монахиня Полька оказалась прямой родственницей моих друзей-сербов, которые до резни жили в Косово. Даже однофамилица, только я это узнала позже. Такое вот совпадение, его я почувствовала сердцем.

Мы были во многих монастырях, подолгу общались с настоятелями и монахами, с трудниками. Ночевали в обителях. Попали на Крстну славу в Печку Патриаршую (Печская епархия), нас встречал ночью епископ в полном облачении. Как он сказал, мы не простые гости, раз приехали на небесный праздник.

Утром мы крутили каравай вместе с епископом и его гостями и насельниками, а потом преломляли его, стоя над мощами святых.

В другом монастыре, в Грачанице, нам пришлось оставить чемоданы с иконами в самом главном храме. В нем зимой не служили, он считался летним, отапливать его было проблемой. В Сербии это обычная история и во всех монастырях служба зимой проводится в домовых теплых храмах. Мы приехали в монастырь в ночи, занесли чемоданы в пустой храм и пошли немного перекусить. Я вспомнила, что в чемодане осталось что-то нужное, и спросила, как я могу попасть в главный собор. Мне сказали, что я могу сама туда сходить.

Я вышла на улицу, было очень красиво. Полнейшая тишина, мрак. В центре храм из красного кирпича с большими, до пола, глазницами окон. Я двинулась к нему. И в этот момент медленно приоткрылись ворота монастыря и забежали мальчишки-албанцы. Я почувствовала себя в опасности. Я зашла в каменный храм и замерла. Это была абсолютная киношная картинка, словно отрывок из «Вия». К чемоданам я не пошла, а устремилась в самое нутро храма и стала молиться, находясь, как у Христа за пазухой. Подождала время, в храм никто не входил, я посмотрела из окон – никого не видно. Взяла из чемодана то, что было нужно, и вышла на мороз. На улице пусто, ворота закрыты.

В Высоких Дечанах нам открыли раку святого Стефана Дечанского. Приложились к его деснице, в перстнях. А потом нам разрешили по их благочестивой традиции пролезть под мощами святого. Это было необычно. У нас бы сказали язычество, но мы пролезли целых три раза, решили не мелочиться.

Конечно, мы сами смеялись над своим стандартным мышлением и поэтому решили сделать все ровно наоборот привычному. А еще в этом монастыре красивая редкая фреска Спасителя с мечом, я такую нигде не видела.

Впервые в Косово я увидела православные татуировки: кресты, четки и монастыри. Они были не с тюремным подтекстом, как мы привыкли, а скорее со шлейфом войны. «За эти кресты им умирать», – мелькнуло в голове. Эти кресты не снять. И я, никогда не понимавшая эстетики татуировок, вдруг подумала, что, может, такое и сама бы себе набила как знак того, что я – Христова, того, что я была в Косово. Как арабы, например, набивают крест после паломничества на Святую землю.

Спустя 5 лет я действительно набила крест, очень похожий на сербский. Он называется константинопольский, с расшифровкой по четырем углам IC XC NI KA (Иисус Христос Победа), а у сербов CCCC (Само Слова Србина Спасава – Только Единство Спасет Сербов).