Читать книгу: «У Мирона был Colt's», страница 14

Часть 2 Глава 4

***

Мирон был бы счастлив работать с отцом на его «бриллиантовом» заводе. Пантелеймона Всевладовича он безгранично уважал и любил, не так, конечно, как деда Сухинина, но тем не менее. В свою очередь, Тимофейкин – старший обожал и любил бриллианты, вернее, фианиты, производством которых занимался почти всю свою сознательную жизнь. Начав с должности подмастерья, он вскоре стал директором завода, а потом и его владельцем. Он настолько фанатично обожал своё дело, что было неудивительно, что этим увлекается и сын.

И даже его дружба со стариком-соседом не погасила в нём интереса к делу отца. Мирон приходил к нему на работу, старался помочь, вникал во все тонкости производства, в работу завода в целом, хотя уже и не так часто, как это бывало раньше. После института Мирон стал гемологом и думал вернуться к отцу, чтобы уже стать его помощником по-настоящему, на профессиональном уровне, а в будущем сделаться полноправным и единственным владельцем завода. Хотя Мирон отца любил и желал ему только добра и долголетия, но жизнь, увы, не бесконечна, этот факт нельзя было отрицать…Но, всё получилось совсем не так, как задумал Тимофеечкин-младший, и причиной тому стала его мать, Роза Михайловна…

После того как её отношения с сыном разладились, она стала очень ревностно относиться к дружбе Мирона с отцом. Ее раздражало, что Пантелей Всеволодович не желает вмешиваться и мешать общению Мирона со столетним соседом. Пантелей Всеволодович в разговорах с Розой лишь вяло соглашался с тем, что это действительно странно, но никаких препятствий дружбе сына со стариком чинить не хотел.

Молодую жену это бесило до крайности, я в момент ссоры доходила до истеричного визга: «Он якшается со старым ср@ным дедом-маразматиком, с которым и просто сидеть-то рядом неприятно! А он у него днюет и ночует! Какая тут дружба, если нормальный человек и не поймет даже, чем этот старый п@дун вообще говорит своим беззубым ртом! Тебе все равно?! Может, он вообще сына твоего чем-то поит, какой-то травой! Тебе наплевать?! Ты можешь думать хоть о чем-то, кроме своих проклятых фианитов?!» У тебя уже вместо сердца- фианиты! Вместо мозгов у тебя- фианиты! Опомнись, Пантелей! Тебе мало того, что твоя несовершеннолетняя дочь уже аборт сделала?! Теперь у нас вообще внуков не будет никогда! Так ещё и Мирон, он же как в секте у этого поганого старика! Он промыл ему мозги так, как будто это не наш сын! А тебе всё равно?! Он меня вообще не слушает! А ты делаешь вид, что всё как прежде, он приезжает на завод, когда хочет! Уже, наверное, себя тем полноправным хозяином чувствует, а тебе всё равно?! Ты просто лопух, Пантелей! Ты олух! Все на тебе вечно катаются! Для всех ты хороший и добренький, а я плохая! Ты вместо того, чтобы про камни свои дурацкие, вот взял бы и хоть раз с ним поговорил! Хоть раз!!! – гневно кричала Роза Михайловна всякий раз, когда муж сообщал ей, что Мирон снова приходил к нему на завод.

И всякий раз Пантелей Всеволодович клятвенно обещал жене поговорить с сыном. Но потом, когда Мирон действительно приходил, их всегда увлекало общее дело – работа. И Тимофеечкин-старший напрочь забыл про обещание, данное жене. А даже если и помнил, то его попытки вразумить сына и отвадить его от дружбы со странным соседом были такие вялые и ничтожные, что их можно было причислить лишь к формальному исполнению обещаний перед Розой. Пантелей Всеволодович всегда заводил этот неприятный разговор со слов типа: «Мама против… Мама плачет… Мама ругается… Не расстраивай маму, сынок…». Тем самым подчёркивая, что он-то не против и говорит с ним на эту тему только по поручению Розы. Неудивительно, что у Мирона всё время либо отшучивался, либо легко переводил разговор на другую тему.

Но профессор старел, и с годами ему было всё сложнее и сложней игнорировать истерики жены, тем более что он её действительно искренне очень сильно любил. И в конце концов однажды дело дошло до того, что всё-таки не выдержал и заявил сыну, что работать с ним он больше не хочет, чтобы тот сдал пропуск и больше на завод не приезжал. А ещё намекнул, что лишает его наследства и чтобы он не рассчитывал, что что-то из имущества, а уж тем более завод достанется ему.

Сказать эти жестокие слова любимому сыну, конечно, научила его жена. Она надеялась, что дочка, которая к тому времени обрела уже мировую славу как знаменитая натурщица плюс сайз. И жила в Париже даже по меркам небедных Тимофеечкиных, ну просто роскошно! Роза Михайловна всегда впадала в восторг от фотографий, которые ей присылала Зойка. Шикарные виллы, лучшие рестораны и только брендовая одежда. Роза была одержима переездом во Францию почти так же сильно, как Пантелеев Всеволодович своими фианитами. Безгранично её огорчало только лишь то, что взбалмашная Зойка не может и дня прожить без шампанского, меняет мужей как перчатки и мало того, что не может, а ещё и не хочет иметь детей.

Проникнувшись тамошними порядками, Зоя теперь относилась к жизни совсем иначе. Она-то из детства была девушка уж слишком свободолюбивая и эгоистичная, а уж терпеть, когда слава и деньги вскружили ее и без того пустую голову, она напрочь забыла всё, о чем ей когда-то говорила мать: про любовь, про верность мужу, про то, что дети – самое главное.

Теперь Зойка жила, как хотела, а пышные свадьбы стали для нее чем-то вроде хобби. Она с удовольствием надевала белые платья, фотографировалась то с одним, то с другим новым мужем и выкладывала фото в социальной сети. На этом заканчивалась цель ее бракосочетания. В итоге в свои 27 года Зоя Пантелеевна побывала у алтаря уже четыре раза, и это не считая её первого мужа, с которым она пошла в ЗАГС ещё в шестнадцать лет.

Избранниками Зои всегда становились представители богемы. И Пантелеев Всеволодович, конечно, даже в страшном сне не мог представить, что когда-нибудь ему придётся оставить завод кому-нибудь из вот таких вот зятьков-художников, с которыми бесконечно «женихается» его непутёвая дочь. Да к тому же никто, а уж тем более самака, не мог гарантировать, что её нынешний брак будет последним. Значит, завод и всё, что профессор Тимофеечкин нажил за годы беспрерывного труда, вполне может однажды быть поделенным на двое между дочкой и ее очередным бывшим мужем. У Пантелеева Всеволодовича сердце кровью обливалось, когда он думал об этом. Да и Розе Михайловне, хоть с великой неохотой, но приходилось это признавать. И хотя теперь и завод, и имущество оказались ей каплями в море по сравнению с тем, как живёт и какие гонорары получает её знаменитая дочь, но допустить, чтобы все пошло прахом и утекло из рук ее семьи, она тоже не хотела и не могла…

В конце – концов супругам Тимофеечкиным после долгих ссор и скандалов всё-таки пришлось сойтись на компромиссе, который состоял в том, что Пантелеев Алексей Владиславович всё-таки не будет работать до последнего дня, а выйдет на пенсию в семьдесят пять лет, и они уедут в Ниццу на ПМЖ поближе к дочке. Только в этом случае Роза позволила бы мужу переписать завод на имя Мирона.

Тимофейчкин-младший помнил этот день всегда так ярко, будто это было вчера, независимо от того, сколько лет уже прошло с тех пор.

Тогда вот уже пять лет, как он жил в Москве, с родителями общался крайне редко, ну чтоб было для него болезненнее всего, уже пять лет, как они не виделись с дедом Сухининым. А тут вдруг отец позвонил и сказал приезжать в Маломздовск…

Если бы позвонила мать, то Мирон наверняка забеспокоился бы, начал бы накручивать себя и думать, что что-то случилось с его старым папой, но так как он звонил сам и голос у него был вполне бодрый и будничный, то Тимофеечкин-младший отправился в родительский дом с лёгким сердцем. Мысль о том, что что-то случилось с Розой Михайловной, ему в голову не пришла. Во-первых, потому что мать была на пятнадцать лет моложе отца. В этом году ей только должно было исполниться шестьдесят. И выглядела она хвалёной, полной жизни и огня бабёнкой. Если бы сама себя не доводила своими театральными истериками, то и на хроническую мигрень, депрессию и колики в сердце не приходилось бы жаловаться. А во-вторых, Мирон думал, что ничего дурного никогда не случается с такими людьми, как его мать…

Слава богу, он оказался прав, и оба родители находились в добром здравии, когда он приехал в их дом. Вернее, это был не дом, а шикарные двухуровневые апартаменты с собственным бассейном, фитнес-залом и цветочной оранжереей.

Посторонней не мог проникнуть на территорию этого элитного жилого комплекса. Три высотки, стоявшие рядом «плечом к плечу», смотрелись в коттеджном Маломздовске эдаким островком цивилизации. Но погулять в домашних скверах или поиграть на детских площадках простые жители городка не могли. Видеть красоту поющих фонтанов и ездить по велодорожкам имели право только жители квартир этих элитных высоток. Вся территория этого ЖК была обнесена трёхметровым забором, а на КПП охранники каждому гостю выдавали пропуск. Плюс к тому на каждом этаже высотки сидел строгий консьерж и смотрел на всех посетителей взглядом придирчивого КГБшника.

Такого взгляда по приезде удостоился и Мирон. Но старый седой волчара-консьерж тут же сменил гнев на милость, стоило двадцати восьмилетнему профессорскому сыну посмотреть в глаза майору-отставнику, как тот расплылся в улыбке. Сначала встал, потом сел, потом почему-то снова встал и будто бы хотел отсалютовать Мирону, приложив руку к пустой голове, но все же сдержался и произнес с нескрываемой радостью, так, будто видеть пред собой верховного главнокомандующего:

– А это Вы…

– Я…

– Давно Вас не было, так давно не видел Вас…

– Дядя Слава, а что это вы на «вы» перешли? Вы у нас тут сколько работаете, я ещё под стол пешком ходил… Вы меня всегда конфетами угощали, «Раковые шейки» и «Гусиные лапки» помните? Я – Мирон Тимофеечкин, помните?! Вы меня что, не узнали?! Я ж приезжал года четыре, а может быть, пять назад, помните???

– Узнал! Узнал, Мирон, как же не узнал, узнал, конечно! Как же я могу самого Мирона Тимофеечкина не узнать…. Здравствуй! Дорогой! Я просто не ожидал, прям растерялся…. А ты так возмужал…. Даже порадовался…

– Спасибо, дядь Слава, а вы всё такой же и не изменились даже…

– Ой, да какой-то там! Здоровье уже ни к чёрту! После того, как из органов комиссовали по ранению, вот уж двадцать пять лет сижу тут, как цепной пёс…. Уже скоро, наверное, и отсюда турнут…. Рана ноет, как проклятая! Да и колени рассыпались все….. Боюсь, что где-нибудь на свалке свои дни закончу…. Мои-то дети, как и ваша сестричка, по заграницам поразъехались…..

– Ну что вы такое говорите, дядя Слава, вы у нас ещё ого-го! Я как вошёл, меня аж током передернуло от вашего взгляда…. Прям так и захотелось упасть мордой в пол…. Вот это моя визитка, если что, звоните по любому из этих номеров в любое время, вас соединят со мной, обязательно соединят, и я помогу Вам, чем смогу, если что, так что вы не переживайте и о плохом не думайте….

– Ой, спасибо! Спасибо, Мироша…. Славный ты парень, душевный, не то что эта твоя Зойка…. Ой, ты извини, конечно, если тебя задело, что про сестру твою так говорю, но оторва она и с детства была, спасу нет, и сейчас, когда приезжает вся такая из себя «Нефертити» с охраной…. Нос задерёт свой, ни здрасте, ни н@срать….

А ты с детства был такой общительный мальчик, детки-то с тобой дружить не хотели…. Так ты то ко мне на пункт придёшь, то к дедушке Сухинину бегал….

– Да, было дело…. Ну, так что, дядь Слав, пропуск-то мне выпишите?

– Да какой пропуск, ты что, Мирон?! Ты хочешь, чтобы меня мужики потом на смех подняли?! Что я свою вшивую писюльку самому Мирону Тимофеечкину наколякал… Не надо… Не надо ничего, проходи так… Бог с тобой!

– Не бог, а богиня – Santa – Novia…

С этими словами Тимофеечкин-младший протянул консьержу небольшую фигурку невесты на серебряной цепочке, на ощупь фигурка была то ли из воска, то ли из фосфора, и быстрым шагом прошмыгнул в лифт, в котором уже набилось человек, толпа собралась ехать наверх, не дожидаясь Мирона, но тот успел. После встречи с Мироном Вячеслав Головин весь оставшийся день был сам не свой.

Первое, чему он немало удивился после того, как Тимофеечкин ушёл, так это своей словоохотливости, и не столько даже словоохотливости, а сколько вообще в целом своему поведению. Его внутренний голос ругался за то, что майор вдруг повёл себя как баба базарная. Зачем-то приплёл Зойку, да и вообще чуть ли не в ноги Мирону кинулся, такое поведение было не то что не свойственно, а даже противоестественно для дисциплинированного и сдержанного Головина. Он молился, чтобы его смена закончилась, когда Мирон пойдёт назад. Теперь после того, как он оконфузился, ему было неприятно видеть Тимофеечкина. Хотя в детстве он действительно считал его умным и добрым мальчиком.

На нервной почве Вячеслав поначалу даже хотел тут же выбросить глупый и «бабский» презент Мирона. Он даже пробубнил про себя со стариковской желчностью: «Визиточку он мне суёт, сопляк! Да я таких, как ты, «господ-новых русских» когда-то жрать эти визитки заставлял! Пропуск ему мой не нужен! Да, надо было и не выписывать, и не пускать! Надо было сказать, мол, знать тебя не знаю. Пять лет уж как родителей не навещал, сволочь! Такой же, как и сестра его, проститутка! Не зря говорили, что он чокнутый! Хрен знает, что этот дед Сухинин с ним делал в детстве! Вон и кулоны какие-то дарит бабские! Тьфу, бл@!»

Но, несмотря на свой гнев и непонятно откуда взявшееся презрение, Головин все же, будто подчиняясь чьей-то неведомой воле, придя с работы домой, тем же вечером всё уже повесил на шею кулончик, подаренный ему Мироном.

С тех пор снимать его мужчине не хотелось. Он чувствовал какую-то странную энергитическую мощь от этой безделушки. Хотя никак не мог понять, из чего она сделана. От тепла его тела «невеста» нагревалась и начинала передаваться радужным цветом, как лужа из нефти. И в такие моменты Головин ощущал, что по всему его организму будто разливается молодецкая мощь…

А самое странное началось месяцев восемь спустя, когда консьерж вдруг будто бы начал молодеть. Его старый рубец от пулевого ранения вдруг перестал краснеть и воспаляться. Артрит прошел, будто-то бы и не было его. Но самое прикольное, что впервые за пятнадцать лет после того, как с ним развелась супруга, пенсионер почувствовал потребность в женской ласке и начал на регулярной основе пользоваться услугами путан.

Вячеслав бы мог чувствовать себя абсолютно счастливым и наслаждаться «второй молодостью», но на смену физическим болезням вдруг пришла ментальная проблема.

Старый майор вдруг будто-то бы стал одержим Мироном Тимофеечкиным. Его образ преследовал Вячеслава повсюду, будто бы вымышленный друг. С утра до ночи консьерж теперь представлял, как они снова повстречаются с Мироном, что он ему скажет, что тот ответит ему. Он даже представлял, как попросится к нему на службу в охранники или даже прислужники.

Вячеслав Головин дошёл до того, что всякий раз, едва завидев Тимофеечкина-старшего или Розу Михайловну, он принимался заводить разговор о Мироне и выспрашивать, когда же тот приедет снова. Профессор реагировал на это положительно, а вот его жена нескрываемо раздражалась. Но, несмотря на это, одержимый консьерж продолжал донимать Тимофеечкиных, аж до тех пор, пока они не отбыли за границу.

И не только их! Теперь все разговоры майора обязательно сводились к тому, какой Мирон прекрасный и замечательный. Даже люди, которые знают, не знают, кто такой Мирон Тимофеевич, обязаны были выслушивать эти хвалебные оды. Головин сильно похудел из-за этого и даже, кажется, тронулся умом. Днем он ходил весь в своих мечтах о Мироне. А ночью ему снилось, будто бы он жрец, а Мирон Тимофеечкин – это великий черный древний бог, требующий поклонения и жертв…

***

Мирон никогда не был сентиментальным человеком и если и вспоминал что-то, то эти воспоминания чаще всего были связаны с делом Сухининым, с его гаданиями, с его наставлениями, с его историческими артефактами. А вот отца и мать, а уж тем более сестру-Зойку он крайне редко вспоминал. Но тот случай, когда он приехал в Маломздовск по звонку, когда поговорил с консьержем дядей Славой, когда едва успел заскочить в закрывающийся лифт, крепко врезались ему в память.

Он помнил всё, вплоть до запахов, звуков и цветов. И через много лет он вспоминал, как дверь ему тогда открыла мать.

На дворе снова был июнь, как и тогда, когда Мирон уезжал из родного городишки в большую Москву, желая начать там новую жизнь. И вот теперь ему было уже почти тридцать. И ничего из обещанного дедом Калининым так и не сбылось.

Да, Мирон смог собрать вокруг себя верных друзей-соратников. Создал и возглавил прибыльную корпорацию «Cosmo-Safe-Invest», которая медленно, но уверенно завоевывала авторитет на международном инвестиционном рынке. И Мирон уже тогда был миллионером, ему не нужно было наследство отца. Деньги Ильи Ильича стали начальным капиталом для его бизнеса. Но Мирон не чувствовал себя счастливым человеком, его амбиции были гораздо выше, ему не нравилось быть просто оборотистым и удачливым воротилой инвестиционного бизнеса. Хотя схему он придумал хитрую, и центральный административный офис находился в Сингапуре, что позволяло обходить законы России и мутить с налогами. А это значило, что его фактическое состояние было на порядок выше, чем считалось официально. И как бы это банально ни звучало, но деньги не сделали Тимофеечкина-младшего счастливым. Временами он даже думал, что это из-за того, что он предал сам себя, свою мечту, свое любимое дело. Ведь он, как и отец, обожал драгоценные камни, фианиты и всё, что с ними связано. Но бизнесом Мирон занялся ещё в 90-е, а потому бездумно прошёл той дорожкой, которая сама открылась ему тогда. Нет-нет, да и задумывался он над тем, что надо бы параллельно заняться ещё и ювелирной, и всякий раз мысль о том, что не надо идти против судьбы, мешала ему осуществить задуманное.

Виной тому, что Тимофеечкин стал таким ярым фаталистом, конечно же, был Илья Ильич. Этот полусумасшедший эзотерик вбил в голову ещё маленького Мирона немало всякой сверхъестественной чуши. И, будучи уже взрослым богатым мужчиной, Тимофеечкин-младший верил в благословение Santa-Novia, в судьбу, в то, что он должен встретить свою истинную любовь, и в свою исключительно всё с той же непоколебимой силой, как и в свои двенадцать лет.

Душевные терзания мучили его, когда ему было едва за двадцать, и сейчас, стоя уже почти на пороге своего тридцатилетнего юбилея, он все так же страдал из-за несбывшихся мечт и из-за неудовлетворенных амбиций.

Когда Роза Михайловна открыла ему дверь, он понял, что мать по-прежнему страдает тоже. В детстве он и Зойка были главной причиной ее бед. И теперь, когда дети поразъехались и вполне себе неплохо устроились в жизни, казалось бы, можно и расслабиться, забыть белые обиды и жить в своё удовольствие. Но стоило Мирону бросить беглый взгляд на мать, и он понял, что она ни на один день, ни на один час не выходила из своего любимого, самого комфортного для себя образа – образа страдающей жертвы.

В китайском синем шёлковом халате с вышитой золотыми нитями огромной жар-птицей на всю спину. За эти пять лет, что они не виделись, она заметно прибавила в весе. Как говорят в народе, «обабилась», но фигура «песочные часы», которой наградила ее природа, позволяла Розе выглядеть аппетитной красавицей. И даже округлившиеся лицо и второй подбородок её не особо портили. Волосы были замотаны в огромную чалму из нежно-розового банного полотенца, и Мирон не мог видеть, что она теперь носит короткую, но все такую же кудрявую прическу, а волосы красит в цвет «Красное дерево». От Розы шёл яркий запах лавандового мыла, и Тимофеечкин с неожиданной горечью подумал о том, что мать сейчас переоденется и уйдет куда-нибудь специально, чтобы не пришлось общаться с ним.

А ещё он подумал, что хороший сын после пяти лет разлуки наверняка принёс бы матери как минимум цветы и тортик, и чувство обиды сменилось стыдом и неловкостью, и, чтобы скрыть это, он воскликнул с наигранной радостью: «Здравствуй-здравствуй, мамочка! Я так соскучился!» Тимофеечкин обнял мать, та зарыдала, и он на мгновенье даже понадеялся услышать от неё что-то нежное и доброе. Но Роза Михайловна ни на йоту не изменилась и с порога перешла к упрёкам:

– Да, соскучился ты! Охотно верю, что ты соскучился! Поэтому звонишь только по великим праздникам?!

– Ну, ма, не обижайся, пожалуйста…. Ты же должна понимать дела-заботы…

– Да, я всю жизнь вас с отцом понимать должна!

– Мамочка, ну что ты…. Ты же знаешь, как мы тебя любим!

– Любите??? Любите??? Ну, если пропасть на пять лет – это значит любить, тогда я, может, чего-то в этой жизни не понимаю?! Мирон, объясни мне! Почему??? Почему я то от чужих людей узнаю, что ты приезжал к нам в город и был в доме этого проклятого деда! То от отца, что ты был у него на заводе! А я??? Как же я??? Я что, какая-то прокажённая??? Тебе что, на меня плевать?!

Услышав эти слова, Мирон со злобой во взгляде зыркнул на Розу Михайловну и вскрикнул приказным, почти жестоким тоном: «Хватит, мама!» Роза Михайловна не ожидала таких резких перемен в настроении сына и от неожиданности аж вздрогнула и перестала плакать. «Не смей на меня орать, щенок неблагодарный!!!» – опомнившись, завопила она в ответ. Мирон благоразумно проигнорировал ее крик и, сдерживая себя изо всех сил, спросил как можно более миролюбиво: «Где отец???»

Роза Михайловна, которая опять распустила слёзы, лишь всхлипывала и, не произнося ни слова, указала наверх. Тимофейчкин понял, что отец наверняка в своём кабинете. И прошел по коридору в межэтажный зеркальный лифт, который поднял его и, остановившись, открыл двери напротив домашнего кабинета Пантелеева Всеволодовича. Окликнув его, Мирон вошёл внутрь и с удивлением увидел, что его папа спит на твердой кабинетной тахте, скрючившись буквой «зю», без пледа и подушки. Мирону стало жаль старика, потому что он понял, что тот опять работал всю ночь.

Будить трудоголика он не стал, сел в его рабочее кресло, позвонил своему водителю, который ждал его внизу, в припаркованном «Майбахе», и приказал купить для матери большой букет цветов и торт.

То ли он по привычке разговаривал громче, чем ему самому хотелось бы, то ли отец просто сквозь сон почувствовал чье-то присутствие в комнате, тут же проснулся, едва продрав глаза, полез к сыну с дружескими объятиями.

– Мироша, сынок! Это ты здесь, а я немного покемарить решил, пока ждал тебя, и размяк, как алмазная паста! А ты тут, я смотрю, зря времени не теряешь… Уже моё место занял… Это правильно. Всё правильно, сынок…

– Да что ты, па, не выдумывай! Я просто, чтобы тебе не мешать…

– Ну что ты! Что ты такое говоришь, дорогой мой! Как ты можешь мне мешать?! Ты же для меня как Bleu Royal.

Тимофеечкин-младший от души засмеялся, услышав, что отец сравнивает его с бриллиантом за сорок четыре миллиона долларов.

От чего Пантелей Всеволодович будто опомнился и, смутившись, произнёс:

– Ой, что-то я такой сентиментальный стал на старости лет, ты не обращай внимания…

– Да ну что ты, папа, я тоже очень рад тебя видеть! Как ты?! Как твоё здоровье?! Как с мамой, не ругаетесь?!

– Всё хорошо, сынок…. Всё хорошо…. А вот с мамой, с мамой, так сказать, у нас как раз-таки и вышел весь этот пердимонокль…

– Что такое?!

Тут Мирон грешным делом подумал, что Роза Михайловна заигралась до такой степени, что нашла себе кого помоложе и теперь требует развода. От этой мысли у него застрелись окошки на душе, хотя он уже, конечно, далеко не ребёнок, чтобы расстраиваться из-за развода родителей, но почему-то ему вдруг подумалось, что на отца это может пагубно повлиять и даже укоротить ему жизнь…

Мирон аж весь внутренний сжался при мысли об этом, но, слава богу, Пантелей Всеволодович его тут же успокоил:

– Да нет… Ничего такого радикального, ты не переживай… Просто знаешь… Ты ведь знаешь, что даже бриллианты не вечны, они превращаются в самый обычный примитивный графит…

– Па, хватит загадки загадывать, ты можешь сказать толком, что случилось???

– Да ничего… Говорю же, ничего страшного! Пошли вниз чайку попьем. Мы с мамой кое-что тебе хотели сказать, важное… Очень важное…

– Я думаю, мама сейчас не настроена разговаривать со мной, мы немного повздорили при встрече…

– Как?! Уже?! И когда успели??? Ладно, ничего страшного, пошли! А то скорее Даймонд Хэд проснётся и начнёт опять извергаться, чем мы дождёмся, чтобы у твоей мамы было хорошее настроение…

Продолжая беседу, мужчины вышли из кабинета, чему Мирон был несказанно рад, потому что там на стенах и на столе было много фотографий. В том числе и зайкиных, а мысли о сестре навевали ему воспоминания о счастливом детстве. Поэтому Мирон был рад покинуть эту комнату, где, несмотря на все старания матери, интерьер всё равно отдавал советской казенщиной, что гораздо больше нравилось отцу, чем пафосная роскошь, которую предпочитала мать. Хотя она не единожды пыталась подтянуть его кабинет под общий стиль ампира, который царил в их квартире, но все равно со временем под влиянием хозяина как-то все упрощалось и обсовковывалось…

Но и в гостиной Мирону легче не стало, а как раз наоборот, ведь там, размером почти во всю стену, висел обнаженный портрет сестры. И глаза было некуда деть, когда они уселись пить чай с тортом, который уже купил и принёс в подарок Розе Михайловне водитель Мирона.

Помпезные напольные часы с ангелочками величественно пробили двенадцать. В огромной, охлажденной кондиционером гостиной воздух был наполнен ароматами роз от букета, который пришлось ставить в напольную вазу, потому что водила словосочетание «большой букет» понял по-своему и приволок в подарок матери невероятно огромный. Букетище роз на длинных ножках. Мирон не удивился бы, если бы сказали, что там 101 роза.

Хотя если он и сконфузился из-за этого, то только на секундочку, потому что увидел, что настроение матери из-за этого явно улучшилось. Она восприняла это не как глупую ошибку, а как проявление сыновней щедрости.

Переодетая в шёлковую блузку и просторные джинсы с толстым ремнём, подчеркивающим талию. С кудрявой, как у ангела-брюнета, головой. Роза Михайловна выглядела действительно как роза, цветущая и привлекательная. Оказалось, что Мирон был прав, и она действительно собиралась с подружками на выставку. С тех пор, как Зоя стала натурщицей, у Розы Михайловны проявился интерес к художественному искусству. И тоже появилось немало подруг из богемной среды, разделяющих её интересы.

Но всё же, видимо, разговор предстоял действительно важный, раз уж Роза решила всё же ненадолго отложить свои дела и, дождавшись, пока домработница Ольга подаст всем чай и уйдет, решилась сама начать разговор, так и не дождавшись этого от мужа.

– Мирон, хоть ты и не горишь желанием посещать наш дом… Но мы решили позвать тебя не просто так… Если ты не нуждаешься в общении с нами, то, как сам понимаешь, Пантелей не посмел бы сам звонить тебе и напрашиваться, дело гораздо серьезнее, чем просто балконная скука по детям… Мы с папой ещё не такие старые, чтобы надоедать вам с Зоинькой…

– Мама, пожалуйста… Перестань меня изводить… Вы позвонили, я приехал. Звонили бы чаще, я приезжал бы чаще, в чём проблема?! Никто вас не заставляет и не бросает…

– Да нет уж, спасибо, сынок, нам одолжения твои не нужны… Скажи ему, Пантелей…

Пантелей Всеволодович засуетился, задумался на секунду и придумал, как ему, наверное, казалось, весьма тонкую оговорку, вышел из-за стола со словами:

«Сказать??? Что сказать??? Ах да… Конечно… Я скажу… Конечно… Только я папку забыл с документами… Сейчас принесу и скажу…»

Профессор с неуклюжей, смешной поспешностью ретировался в свой кабинет. А Мирон спросил у матери, недоумевая:

– Какую папку?! Какие документы?! Вы можете просто обновить, что происходит?! Меня вообще-то там машина ждёт, я водителя не отпускал…

– Как?! А ты разве не остановился у нас погостить???

– Да, я останусь, я останусь здесь, в Маломоздовске, но я ещё хотел заехать в дом к Сухинину…

– Опять?! Господи ж ты, боже мой, да за что же мне это?!

Вскричала Роза Михайловна с театральной экспрессией в голосе и поставила кружку в чайные блюдца так резко, что хрусталь зазвенел с такой силой, будто на него снизошёл гнев божий. Почти отшвырнув стул, Роза выскочила из-за стола и подошла, уставившись в лицо Мирону с таким видом, будто вот-вот ударит его.

И Тимофеечкин невольно вспомнил, как в детстве мать запирала его в комнате и даже связала, чтобы он не бегал в гости к Илье Ильичу. Он почувствовал, что тоже начинает вскипать, но не смог сдержаться и спросил ехидным тоном:

– А что такое, мама??? В чем проблема??? В чем теперь-то твоя беда??? Ильи Ильича там нет, хотя я, конечно, надеюсь и больше тем уверен, что он жив-здоров, но дом он подарил мне. И дом, и деньги, которые стали мне путёвкой в жизнь. И теперь, когда я хочу пусть не его самого, ну хотя бы дом его навестить, где прошло моё детство, а ты опять начинаешь скандал.

– Что??? Что ты сказал, Мирон?! Ты что, думаешь, что этот старый п@дун ещё живой?! Ты вообще в своём уме, что ты такое говоришь?! У тебя как с головой-то всё в порядке?!

– Ну, а что тут уж такого сумасшедшего??? Мировая история знала такие случаи. Например, Джон Смит из племени «Чипиа», индеец, который прожил 138 лет, ты что-нибудь слышала о нем, мама?

– Да, я не хочу!!! Я не хочу слышать ни про индейцев! Ни про этого проклятого деда!!!

– Хватит, мама, сколько можно одно и тоже и то же, а потом ты удивляешься, что я не приезжаю к тебе и не навещаю тебя, что не хочу разговаривать с тобой по телефону. Может быть, ты сама подумаешь, почему?! Столько лет ты проклинаешь Илью Ильича ни за что, я чертовски устал это слышать, мама, понимаешь, устал!

– А я не устала?! Я, по-твоему, отлично себя чувствую в этой «золотой клетке»??? Твой отец днюет и ночует на работе. И двух слов связать уже не может, не упомянув при этом свои любимые бриллианты?! И это, по-твоему, нормально?!

– Хватит, мама!!! Все у тебя ненормальные, я – ненормальный! Дед Сухинин ненормальный! Отец ненормальный! Только ты одна в своём уме! И Зоинька твоя любимая!

– Не смей! Не смей плохо говорить о сестре! Ты всю жизнь на неё ябедничал. И радовался, если ее ругают! А я правильно и делала, что не шла поддавалась на твои уловки. Зонька – талантливая девушка! Столького всего добилась сама! Да ее весь мир знает и восхищается ей! Она настоящая звезда в мире искусства! Её талант оценят даже и через сотни лет…