Читать книгу: «Все как у людей», страница 3

Порыв ветра подхватил шарик, и Ольга Николаевна, смеясь от переполнявшей ее радости, побежала за ним, как за мечтой, неукротимо влекущей ее к счастью, к славе, к исполнению самых заветных желаний!

Услышав сбоку отчаянный визг тормозов, девочка не успела даже испугаться – все произошло слишком быстро…

Посттравматический синдром

– Ну, что, Сидоров, – оторвавшись от бумаг, доктор взглянул на меня поверх очков, – анализы нормальные, по всем показателям вы здоровы. Будем выписывать. А тот человек вам померещился. При падении вы сильно ударились головой. Видимо, на время потеряли сознание. Это было видение, что-то вроде бреда или галлюцинации. Посттравматический синдром. Забудьте об этом, и все будет хорошо.

– Как это «померещился»! – не понял я. – А милиционеры? Они же его тоже видели! Вы их спросите.

Доктор снял очки, потер переносицу, снова надел и устало посмотрел на меня.

– Сидоров, головные боли у вас прекратились, нервозность мы вам сняли. Но если вы будете продолжать настаивать, что в канализационной системе обитают люди, говорящие на тарабарском языке, лечение придется продолжить в другом месте, оно будет длительным и серьезным. Повторяю, по результатам обследования вы здоровы, но я не имею права выписывать человека, который будет сеять в обществе нездоровые настроения, отвлекая советских людей от их главной задачи – строительства коммунизма. Поняли меня? Идите и подумайте над тем, что я вам сказал. Хорошенько подумайте.

Я вернулся в палату и стал думать. Хотя, чего тут думать? Я все хорошо помню, нечего мне не мерещилось. Не люди там были, а один единственный псих, сбежавший из дурдома. Это его туда вернуть надо, а не меня психушкой пугать! Может им товарищ Сидюков сказал, что у меня с головой не в порядке? Ну, дали маху мы тогда с лопатами, не подумали, но к дальнейшему это отношения не имеет. Ведь как было-то.

Наш завод вместе со всей страной готовился к празднованию 40-летия Великой Октябрьской Социалистической революции. Меня, как передовика производства, удостоили чести пройти с колонной демонстрантов по Красной площади. Более того, мне доверили нести портрет Фридриха Энгельса. Справа от меня наладчик Ленька Ионов должен был нести портрет Маркса, а слева мастер Трофимыч – портрет Ленина. Для инструктажа нас вызвал парторг товарищ Сидюков. Наша задача, объяснил он, сделать так, чтобы портреты вождей мирового пролетариата величаво плыли над толпой, как бы указывая путь в светлое будущее. Чтобы все прошло достойно, мы должны как следует потренироваться, иначе классики марксизма-ленинизма при ходьбе будут раскачиваться вразнобой. Допустить этого нельзя, ибо только четкость и слаженность движения может олицетворять твердость и незыблемость нашей идеологической платформы.

Выйдя из помещения парткома мы некоторое время маршировали по коридору, отрабатывая слаженность движения. Потом Трофимыч сказал, что погода в праздник может быть ветреная, как сегодня. Поэтому надо взять в Красном уголке подготовленные портреты и отработать шаг в условиях, приближенных к боевым, то есть во дворе. Но портретов нам не дали. Дежурный по Красному уголку сказал, что мы получим их под расписку только утром 7 ноября, а раньше не положено. Тогда мне пришла в голову блестящая идея. Мы пошли к кладовщице тете Вале, которая в преддверие зимнего сезона уже выписала со склада лопаты для уборки снега. По весу обитые железом лопаты были примерно как портреты. По площади, правда, поменьше, но выбирать не приходилось. Подняв лопаты вверх, мы маршировали по заводскому двору, покрикивая друг на друга:

– Руки держи, у тебя Энгельс шатается, как алкаш после получки!

– А куда у тебя Маркс отворачивается, он со всеми или сам по себе?

– Ленин, Ленин, не высовывайся!

– Эт-то что такое!? – вдруг грозно взревел сзади голос товарища Сидюкова.

Мы обернулись. Товарищ Сидюков стоял весь багровый от негодования:

– Вам доверили святыню, а вы посмешище устраиваете! Завтра же сообщу начальнику цеха, чтобы выдвигал других кандидатов на демонстрацию. А с вами на партактиве будет особый разговор.

– Товарищ Сидюков, мы выполняем ваши указания – сказал я. – Вы сами сказали потренироваться, вот мы и тренируемся. С макетами.

– Я вам сказал эту провокацию устроить!? Да вы… да я… попробуйте только это еще кому-нибудь сказать!

Товарищ Сидюков аж пятнами покрылся.

– Немедленно уберите эти ваши «макеты» и чтобы я этого больше не видел!

– А на демонстрацию?

– А на демонстрации, чтобы все прошло без сучка и задоринки. Иначе – разбор на партактиве.

Мы облегченно вздохнули.

Утром 7 ноября я отправился к месту формирования нашей колонны. Было холодно, пронизывающий ветер сек лицо снежной крупой, но настроение было отличное. Гордо и торжественно выглядела Москва, украшенная кумачом. Повсюду из громкоговорителей звучали песни о Ленине. От всего этого, от сознания оказанной мне чести, от радостного ожидания я шел с гордо поднятой головой. Вдруг моя нога потеряла опору, раздался глухой металлический лязг, и, больно ударившись, я полетел куда-то вниз.

Сверху снова лязгнуло и наступил полный мрак. В полете я еще несколько раз ударился обо что-то, с громким плеском упал в глубокую лужу и явственно услышал над собой:

– Уй, блин!

Если бы вам на голову свалился человек, что бы вы сказали? «Черт!», «твою мать!» или что-то в этом роде. А причем тут традиционное блюдо русской кухни? К примеру, толкнут вас в трамвае, а вы в ответ: «Щи да каша – пища наша». Может такое быть? Не может! Вот вам и первое доказательство, что это был псих. Но сразу я этого не сообразил. Я в тот момент вообще ничего не соображал. Только и мог спросить:

– Где я?

– В коллекторе, где ж еще! – досадливо отозвался голос.

– Это я что, в канализационный люк провалился?

– Выходит, провалился. Только где ты его взял? Тут люка уж лет пятнадцать как нет, с тех пор, как дом построили. Держи руку. Встать можешь?

– А вы кто?

– Да диггер я, диггер. Слышь, мужик, посвети телефоном, ты с меня фонарь сбил.

– Не знал, что работники москанализации называются диггерами, – пробормотал я, с трудом подымаясь на ноги.

– Ты телефон-то давай, – нетерпеливо перебил диггер. – Я свой сюда не беру, тут не ловит.

– Кто не ловит?

– Телефон.

– Кого не ловит?

– Да, мужик, ты, видать, хорошо головой приложился. Ну, телефон-то есть?

Постепенно смысл его слов стал до меня доходить. Вернее, полное отсутствие всякого смысла. Он – псих! Я оказался в канализации, в полной темноте, рядом с умалишенным! Так, спокойно. Сумасшедших нельзя раздражать. С ними надо говорить мягко и доброжелательно, тогда, может, и обойдется.

– Телефон у меня есть, – сказал я, – но он дома.

– А чего с собой не берешь? – поинтересовался псих.

– Он большой, его с собой брать неудобно, – я старался говорить спокойно и убедительно.

– Как это большой? – удивился псих. – А что за модель?

– У меня не модель, а настоящий телефон, – терпеливо объяснял я. – По нему можно разговаривать. Мне его недавно поставили.

Псих молчал, явно меня не понимая. Надо было вызвать у него правильные ассоциации, поэтому я добавил:

– Он у меня в прихожей на стенке висит, такой черный с белым диском.

Видимо, это был правильный логический ход, потому что, когда псих заговорил, голос его звучал уже не так решительно, как раньше:

– Ну, поставки-то разные бывают, особенно если из Гонконга, наверно и габаритные попадаются. Я, правда, не врубаюсь, зачем его на стенку вешать, но это кому как нравится. Только вот черно-белые дисплеи, по-моему, уже не выпускают. Ты уверен, что он новый, может ворованный?

У меня аж кулаки зачесались, эх, дать бы ему в морду за такие слова. Но, с другой стороны, он же псих, больной человек, отвечать за себя не может. В общем, я решил не связываться. К тому же, вспомнил, что в кармане пальто у меня должен быть фонарь-«жучок». Я его брал с собой, когда мы с дружинниками на ночное дежурство в парк ходили, и, кажется, не выложил. Вот кстати! Я заработал ручкой, «жучок» зажужжал и тусклым светом осветил психа. Как пить дать, сбежал из сумасшедшего дома. Одет он был в пижаму без полосок, с капюшоном, сшитую из необычного, видимо специального медицинского материала – что-то среднее между клеенкой и парашютным шелком.

– Во, блин! – восхитился псих на «жучок». – Откуда у тебя такой раритет?

– Это не раритет, это «жучок», – терпеливо пояснил я.

– Слушай, продай, а? За «капусту»?

Ориентироваться в потоке его бреда становилось все труднее, но я держался.

– Хорошо, выберемся отсюда, забирай так, – пообещал я. – Не надо мне ни капусты, ни моркови.

– Клево! – обрадовался псих. – А хочешь бартер? У меня разные прикольные штуки есть. – Я тебе прайс скину на мыло. Ты мне адрес оставь.

Адрес ему! Щас! Не хватало еще, чтобы он узнал, где я живу.

– У меня нет… мыла, – сказал я, пытаясь говорить на его языке.

– Ну, эсэмэской, – не отставал тот со своей галиматьей. – А то, заходи к нам на форум. Раритет. ру.

Отмахиваясь от него, я машинально крутанул фонариком.

– Это че у тебя за прикид? – поинтересовался псих, разглядывая в тусклом свете «жучка» мое насквозь промокшее пальто с цигейковым воротником и каракулевую ушанку, надетую по случаю праздника. Хорошо хоть она мне маловата и не свалилась при падении, а то бы тоже намокла.

Я уже совсем ничего не понимал в его бессвязной речи, поэтому промолчал. Псих тоже помолчал, будто что-то соображая.

– В люк, говоришь, провалился? – уточнил он.

– Ну, да.

– А может ты того… через портал?

– Сам ты того! – разозлившись и забыв об осторожности при общении с психами, я покрутил у виска и, поскольку ничего страшного не случилось, осмелев, добавил:

– Сам ты чериспартал!

Такого ругательства я никогда раньше не слышал. Мне понравилось. Звучное такое, смачное. Надо будет запомнить.

– А может, и я – через портал, – неожиданно согласился псих, задумчиво разглядывая слабую полоску света над головой. – Ну-ка посвети наверх.

И шустро полез по скобам, шелестя своей пижамой. Добравшись до верху, он крякнул, отодвигая люк, который после моего падения сам собой почти встал на место, и выбрался наружу.

– Во, блин! – раздалось оттуда. – Вылазь, мужик!

Я последовал за ним.

На улице все также мела крупа и звучала песня о партии. Псих с радостным изумлением крутил головой по сторонам, глазея на красные стяги и развешенные кругом портреты членов политбюро.

– Слышь, мужик, а ведь ты прав, это я через портал прошел. Ты раритет-то отдавать не раздумал, а то ведь мне не поверят!

Я протянул ему «жучок» и тут же услышал пронзительный звук свистка – к нам бежали два милиционера. Псих неожиданно показал им кулак, схватил «жучок» и быстро залез обратно в люк. Одного этого кулака бы достаточно, чтобы понять, что он из дурдома. Не потому, что кулак был показан представителям власти, а по тому, как он выглядел. Кулак сумасшедшего – все пальцы вместе, а один, средний, вскинут вверх. Вот, собственно, и все. Больше я его не видел.

Меня все праздники держали в милиции, выясняя, кем и с какой целью готовилась провокация в дни празднования Октябрьской революции, кто мой подельник, и куда он скрылся. Выходит, психа так и не поймали. Устанавливали мою личность, вызывали для дачи показаний товарища Сидюкова. Потом переправили меня в психоневрологическое отделение нашей больницы, где я и провел три недели. Приходившие навестить меня Ленька с Трофимычем рассказали, что портрет Энгельса нес сам товарищ Сидюков. Порывом ветра Энгельсом ударило по Ленину и тот перекособочился, но за всеобщим ликованием на это не обратили внимания. Можно сказать, все прошло нормально, жаль только, без меня. А вот мне-то теперь как дальше быть?