Читать книгу: «Гости полуночные. Русское фэнтези», страница 3

Глава 5

Утром Игнатий Петрович напрасно ждал своего молодого коллегу. Тот явился на работу только после полудня, бледный, осунувшийся, но до неприличия счастливый.

Игнатий Петрович, с профессиональным интересом ожидавший от него патанатомическое заключение о смерти больного Семичева, с удивлением убедился, что Александру Михайловичу не только глубоко безразлично, что послужило ее причиной, – нет, он даже не уверен, имела ли она место! Из его отчета о поездке в Черногузовку можно было понять, что вышеназванный парень вообще жив и занят на лесоповале, а вот его отец точно погиб под действием некоей «непреодолимой силы», и тут уж ничего поделать нельзя. Впрочем, это не шло в противоречие с рассказом бедной Марьи Григорьевны, еще не полностью пришедшей в себя после того, как вышеупомянутый Семичев явился на сестринский пост среди ночи в одной простыне, с биркой на ноге и потребовал у нее свою одежду…

По словам Марьи Гавриловны, она сначала вовсе не испугалась, когда увидела Семичева. Во время учебы ей приходилось слышать о людях, впавших в состояние летаргического сна, о том, что иногда летаргия почти неотличима от смерти. Первой ее мыслью было, что как раз такое у них здесь и произошло. Хорошо еще, что больного не успели отвезти в мертвецкую! Сейчас ей нужно успокоить его, уложить в постель и послать за Игнатом Петровичем. Марья Гавриловна была доброй девушкой и то, что парень жив, ее искренне обрадовало.

Спокойно заговорив с Семичевым, она попыталась усадить его на топчан. Он повиновался, хотя и медленно, сел… Марья Гавриловна взяла его за запястье, желая проверить пульс. Рука больного была холодна как лед и тверда, как дерево, пульс не прощупывался. Семичев не шевелился и молчал. Глаза его были полузакрыты. Марья Григорьевна приложила пальцы к его сонной артерии – пульсации там не было. Она удивилась, и ей вдруг стало страшно… Она машинально потянулась к лампе, желая добавить света, но Семичев быстрым движением перехватил ее руку и сжал, словно тисками. Девушка взглянула ему в лицо и обмерла: оно было мертвенно-бледным, и на этом белом, как простыня, лице чудовищными пятнами выделялись красные, обведенные темными кругами глаза.

Это было так необычно и жутко, что девушка с несвойственной ей силой вырвала руку из ледяных пальцев «покойничка» и, не помня себя, выскочила в коридор. Он был пуст, больные и дежурный персонал спали. Марья Гавриловна захлопнула дверь сестринской, быстро закрыла ее на ключ и принялась звать на помощь. Несмотря на ее отчаянные крики, из палат никто не вышел. Между тем Семичев начал толкать дверь изнутри. Толчки следовали один за другим со все нарастающей силой. Еще один, другой – и заскрипели, ломаясь, дверные петли, дверь качнулась и упала. Семичев вышел в коридор. Он улыбался, длинные нечеловеческие зубы сверкали между его красных, как кровь, губ. Марья Гавриловна в ужасе закричала и бросилась бежать вглубь темного больничного коридора… Что было дальше, она не помнила.

– Ерунда какая, – рассеяно сказал Александр Михайлович, выслушав все это в пересказе Игната Петровича. – Никакой он не вампир и не вурдалак. Просто интересный случай глубокой комы. Или летаргии… Наша ошибка, одним словом. А сестра перепугалась, вот ей и померещилось бог весть что. Видел я этого Семичева, вот как вас сейчас вижу, Игнат Петрович. Ну, бледный он был, не спорю! Но никаких красных глаз, никаких «нечеловеческих» зубов. Человек как человек. Лошадей на скаку остановил, спас девушку от верной смерти…

– Какую такую девушку?

– Попутчицу нашу. Староста из Черногузовки попросил подвезти ее до города, – на лице Александра Михайловича заиграла какая-то детская, счастливая улыбка. – Ах, Игнат Петрович! Как я вам благодарен, дорогой, что вы послали меня в эту деревню!

– Уж не влюбились ли вы в нее, коллега? – почему-то шепотом спросил изумленный доктор. – Возможно ли это?

– Возможно, милый вы мой Игнат Петрович! Еще как возможно! Анечка согласилась выйти за меня! Будете моим посаженным отцом?

– Извольте! Но как же так, скоропалительно-то? Кто она, эта Анечка? Откуда?

– Она изумительная! Красавица! Вы полюбите ее, я уверен! Ее невозможно не полюбить!

– Хм! Это так не похоже на вас, мой друг! Но если вы решили, то я что ж… Я рад буду за вас! А скоро ли свадьба?

– Мы планируем на следующей неделе. Надо бы скорее, но необходимо купить платье, кольца… Квартиру найти получше… Но давайте теперь работать, Игнат Петрович! Вы ведь отпустите меня сегодня пораньше?

– Ну, если ничего экстренного не будет, конечно же отпущу. А что, кстати, наш урядник?..

Но Александр Михайлович не слышал своего коллегу. Напевая что-то под нос, он уже спешил к своим больным.

***

Через пару дней окончательно пришедший в себя урядник, уездный следователь и отряд хорошо вооруженных стражников в числе пятнадцати человек выехали в Черногузовку…

Глава 6

К сожалению, жизнь внесла коррективы в намерения Александра Михайловича. В уезде неожиданно началась вспышка тифа, и в последующие недели у медиков было столько работы, что об устройстве личной жизни не могло быть и речи. Доктор приходил домой очень уставшим. Анна чуть не насильно кормила его, и он проваливался в сон. Ночью он просыпался, и они до утра любили друг друга…

Утром ни свет ни заря Саша, как звала она его с первого дня, убегал в больницу или уезжал в очередную деревню, где люди метались в тифозном бреду. Иногда он уезжал на несколько дней, и Анна оставалась в доме одна. Она переносила такую жизнь с терпением, необычным для молодой и красивой женщины, чему в душе удивлялась сама. Что за нежданная любовь к человеку, которого она и знает-то всего ничего, поразила ее? Чем он смог так привязать ее к себе? Было в этом нечто, ускользающее от ее сознания. Да, он молод, хорош собой, умен, порядочен – ну и что? Разве мало она встречала таких? Он искренне любит ее, – это Анна определила безошибочным внутренним чутьем, свойственным ей с детства. Но еще чуяла она: есть нечто, занимающее в его душе почти такое же место, как и любовь к ней, и это не работа.

Доктор успел снять новую квартиру и в помощницы прислуге и стряпухе Матрене нанял горничную из обедневших мещан, Феню. Квартира была большой и удобной. Она занимала половину двухэтажного кирпичного дома, принадлежащего разбогатевшему на военных поставках купцу Егорову. Вторая половина стояла запертой, так как хозяин с семьей в настоящее время жил в Москве. Матрена вечером рано укладывалась спать, Феня коротала вечер в своей небольшой комнате по соседству с комнатой Анны.

Днем Анна с ними вместе занималась обустройством квартиры, вникая в разные мелочи хозяйства, чем несказанно удивляла прислугу. Иногда она ездила к портнихе и по магазинам или, оставаясь дома одна, много читала. Читать она пристрастилась в доме у генеральши Стаховой, которая любила книги, требовала, чтобы Анна то и дело читала ей вслух и даже нанимала бывшую учительницу из пансиона благородных девиц, пожилую даму-петербурженку, чтобы придать своей компаньонке необходимый лоск и знание французского языка.

Свадебное платье было уже готово. Мадам Витольди, портниха, примеряя его на Анну, восхищенно говорила, что среди ее заказчиц еще не было девушки прелестнее. Анна смотрела на себя в зеркало и в душе соглашалась с нею. Госпоже Стаховой она отправила письмо, в котором сообщала о скором замужестве. Ответа еще не было, да Анна не особенно и ждала его. Вся прошлая жизнь вдруг словно отодвинулась от нее куда-то. Она даже о дочке почти не вспоминала, хотя девочка жила с ней в одном городе. Но однажды, выходя из модной лавки, она увидела подъехавшую коляску, из которой вышли красивая, нарядная барыня и девушка-горничная. Горничная, шедшая впереди, несла на руках хорошенькую, разряженную в кружева и шелк девочку лет четырех-пяти, в которой Анна узнала дочь. От неожиданности она остановилась и выронила из рук сумочку. Горничная нагнулась, с улыбкой подняла ее и подала Анне. Девочка засмеялась и, обняв девушку за шею, спрятала личико у нее на плече.

– Ну, что ты, Любочка, лучше поздоровайся с тетей! – произнесла ласково дама, подходя к ним и гладя ребенка по голове.

Девочка, не оборачиваясь, замотала кудрявой черноволосой головкой.

– Простите ее, она у меня еще такая дикарка! – обратилась дама к Анне.

Та только молча поклонилась, не в силах выдавить из себя ни слова. Она до полусмерти испугалась, что дочка узнает ее. Но ребенок, обернувшись наконец-то, только скользнул по ней взглядом и отвернулся.

«Не узнала – и слава Богу!» – думала Анна, быстро шагая прочь. Но в душе ей было так обидно и горько, что, вернувшись домой, она заперлась в своей комнате и почти до вечера проплакала.

«Вот поженимся с Сашей, и я заберу мою Танюшку, – мечтала она. – Он меня любит и сделает все, что я ни попрошу». Каким образом сможет доктор забрать у Гуриных ребенка, она решила пока не думать.

***

В тот вечер она не ждала Александра Михайловича домой, – он днем раньше уехал в отдаленную деревню и должен был вернуться в воскресенье. После обеда Феня отпросилась у нее на несколько дней, чтобы съездить к родственникам. Что-то у них случилось, – то ли брат помер, то ли другой кто. Анна ее отпустила, и та, быстро собравшись, уехала со случайными попутчиками. Матрена, только стемнело, отправилась спать в свою комнатушку рядом с кухней. Анна осталась наверху одна. Думы ее были невеселы. Она вспоминала прошлое и опять плакала. Незаметно наступила ночь…

Не зажигая огня, Анна долго сидела в комнате, которую они с Сашей именовали гостиной. За окнами плыла лунная ночь. Снег еще не выпал, но листья с деревьев давно облетели, и тени от обнажившихся ветвей печально ложились на ковер. На душе у Анны было тоскливо, и она не могла понять причин этого. К отлучкам Саши она относилась с чисто крестьянским фатализмом. Ее любовь к нему была простой и спокойной. Мысли о дочке она гнала, твердо решив со временем вернуть девочку себе. Как воспримет это госпожа Гурина, ей дела не было. Воспоминания о прошлой жизни, о сестре, о Марко она не допускала в свое сердце, – они были слишком тяжелы.

В какой-то момент ей пришла на ум мысль о госпоже Стаховой и людях из ее окружения, именующих себя спиритами. Общаясь с ними на протяжении почти двух лет, Анна восприняла от некоторых из них кое-какие знания и навыки, которые смогла удачно совместить с тем тайным, что узнала в юности из колдовских книг деда и бесед с умиравшим Петром, еретником и оборотнем. Она помнила, как были поражены спириты, когда господину Кроули, другу и любовнику госпожи Стаховой, по какому-то наитию вдруг вздумалось использовать ее, молоденькую горничную, в качестве медиума на одном из своих сеансов. Анна вспомнила их изумленные лица и усмехнулась. Открывать этим господам все, что умела, она конечно же не собиралась, хватило и того немногого. Нина Сергеевна ее сразу зауважала, полюбила и произвела из горничных в компаньонки, почти подруги. Да, вероятно, Стахова будет сильно раздосадована, узнав о предстоящем замужестве Анны. Где еще они найдут себе такого медиума? Но проблемы Стаховой и ее друзей теперь не особенно волновали девушку.

Тягостно, томно было ей отчего-то. Что это? Почему не сидится, не лежится, не спится, не читается? Словно какая-то тайная сила зовет ее, но куда, зачем?

Она встала, потянувшись всем своим стройным, гибким телом, прошлась по комнате легкими шагами… Мадам Штиль, бывшая преподавательница института благородных девиц, учила ее держаться, двигаться и говорить, как подобает настоящей даме. Старуха была весьма довольна ученицей. Однажды Анна случайно слышала, как эта особа уверяла Стахову, будто ее компаньонка является, вероятно, внебрачной дочерью какого-нибудь аристократа. Иначе откуда, дескать, в простой девушке такие достоинства? На лету все схватывает, обаятельно, красива, к тому же умна, – все при ней, большего не надо и желать!

Анна недобро усмехнулась: ну и понятия у господ! Они не допускают мысли, что простые люди могут быть не хуже них!

Мелодичный металлический звон разорвал тишину, – это часы в гостиной пробили полночь. За окном внезапно прошумел ветер, вскрикнула какая-то ночная птица, где-то стукнуло, прошелестело… Что это? Может, ветка бьется о стекло?

Девушка быстро подошла к окну и глянула вниз: перед домом копошились какие-то тени… Вернулся Саша? Но отчего нет радости в ее душе? Уж об его-то возвращении она всегда узнавала заранее по охватывающему ее теплому чувству. Сейчас же томит душу тягостное, властное что-то, пугающее, как бездна, когда стоишь над нею, а она манит, манит… в покой и смерть… Голова Анны коснулась холодного стекла, девушка вздрогнула, отшатнулась от окна и тряхнула головой, прогоняя морок…

– Матрена! – крикнула она, выглянув на лестницу. – Узнай, пожалуйста, кто пришел?

За время их совместной жизни с Александром Михайловичем она привыкла не удивляться поздним визитам. Доктора часто звали к больным, и он по доброте душевной никому не отказывал.

В ответ не раздалось ни звука.

– Уснула старая – не добудишься! – мелькнуло в голове девушки. – Сама пойду, узнаю!

Опять что-то стукнуло. Теперь Анна отчетливо слышала, что стучат внизу. Засветив лампу, она сбежала по лестнице и распахнула дверь.

Две мужские фигуры выступили из темноты. Первый, молодой, почти мальчишка, искательно улыбался. Стоящий за ним, высокий, статный, кутался в башлык, лицо его терялось в тени крыльца. Оба молчали, передний переминался с ноги на ногу, как норовистый конь.

– Если вы к доктору, господа, то он в отъезде, – сказала Анна.

Полуночные гости продолжали молчать.

«Робкие какие! Наверное, из какой-нибудь глухой деревни приехали», – подумала девушка.

– Ну, что же вы молчите? Говорите, коль пришли! – улыбнулась Анна.

– Нам бы войти, барышня! Обогреться! – наконец выдавил из себя стоявший впереди, продолжая улыбаться. – Продрогли мы – страсть!

– Так войдите! – посторонившись, она пропустила их в дом.

Мальчишка скользнул мимо нее и исчез, словно растворился в темноте дома. Второй вошел следом, откинул башлык, и Анна узнала в нем русоволосого парня, спасшего ее в лесу.

– Говорил ведь – свидимся! – произнес он глубоким, низким голосом и с силой вдруг притянул девушку к себе. Она почувствовала на губах его жадный, жгучий поцелуй, попробовала вырваться из крепко держащих ее рук, но голова закружилась, все поплыло, и она потеряла сознание…

***

– Барышня, барышня! Да живы ли вы, миленькая моя?

К голосу Матрены, долетавшему словно через слой ваты, примешивался то ли шум волн, то ли гул многолюдной толпы. Перед закрытыми глазами мерцал желтый туман. Анна застонала, попыталась шевельнуть рукой, открыть глаза – и в следующее мгновение очнулась. Она сидела на маленьком диванчике в прихожей. Перед ней на коленях стояла Матрена, смертельно бледная, с провалившимися глазами, в одной рубахе, на груди и у ворота густо испачканной красным.

– Как вы, барышня? – тормошила ее взволнованная Матрена.

– Все нормально, жива я… А с тобой-то что такое? Ты как смерть бледна! – хотела сказать Анна, но губы словно одеревенели и с трудом повиновались ей.

– Ох, видать, это мы угорели! – продолжала Матрена. – Говорила ведь я намедни этому идолищу, печнику, что тяга в печи плохая! Иной раз как ветер задует, так угар в дом идет. Вы, видать, барышня, угар-то раньше меня почуяли, раз открыли дверь. Настежь ведь она была!

– Смотри, Матрена, что это? – слабым голосом проговорила Анна. – Никак, кровь у тебя на рубахе?..

– Да какая ж это кровь, барышня? Морс клюквенный! Видать, вырвало меня… Уж так плохо мне было, так плохо! Но, слава Богу, живы мы с вами остались! Пойдемте-ка, я вас в спальню провожу.

Матрена помогла Анне встать и, тяжело ступая, охая, жалуясь на головную боль, повела ее наверх. В спальне она уложила Анну, уселась напротив кровати и долго сидела так, не в силах подняться. Язык у нее порой заплетался, глаза были мутные, красные, с набрякшими веками. Анне с трудом удалось отправить ее вниз, чтобы отлежаться и прийти в себя…

***

Оставшись, наконец, одна, Анна попыталась вспомнить, что произошло. В памяти сохранились только какие-то смутные образы, ощущения, не дающие полной картины случившегося. Вот она спускается по лестнице… Стук в дверь, улыбающееся лицо мальчишки, темная фигура за его спиной, и тягостное, томящее чувство какой-то неотвратимой жути, а потом внезапная темнота, провал в памяти…

Анна встала, подошла к зеркалу и посмотрела на себя: бледное лицо с горящими глазами, запекшиеся, синеватые губы, растрепавшиеся пряди волнистых волос… «Краше в гроб кладут! – мелькнула мысль. – Саша расстроится, если увидит меня такой». Она взяла с туалетного столика умывальный кувшин, плеснула воды в ладони и стала умываться. Провела рукой по лицу, шее, снова по лицу… И, холодея, выронила кувшин: за пальцами тянулась темно-красная, почти черная полоса… Она взглянула на ладонь: кровь! Откуда она взялась? Медленно поворачиваясь перед зеркалом, Анна оглядела себя и увидела два маленьких багровых пятнышка на боковой поверхности шеи…

Глава 7

– Упырь! Да неужели возможно такое? – в ужасе шептала Анна. – Батюшка, миленький, сестрица родная, за что это мне?

Лицо второго ночного гостя с поразительной четкостью всплыло в ее памяти: русые густые волосы, высокий лоб, брови, резко выделяющиеся на бледном лице, темные глаза, притягивающий, внимательный взгляд… И поцелуй, страстный, обжигающий, от которого сердце замирает, ноги подкашиваются, тонет все в сладкой истоме… Только один человек мог так целовать ее когда-то, но его нет и никогда не будет. И кто же вместо него? Упырь! Кровосос! Получи, моя красавица!

«Боже, вот оно, наказание за мои грехи! – шептала Анна, сидя на кровати и раскачиваясь из стороны в сторону. – Что теперь будет? Он ведь еще придет! Повадится ходить – не остановится, пока я такой же, как он, не стану. Вместе будем ночами людей подкарауливать да кровь пить! И так целую вечность, без конца…»

Внизу что-то тяжело ударило, прокатилось гулом по всему дому…

«Матрена что-то уронила или сама упала? Вот упрямая! Надо пойти посмотреть, как она там»

Анна хотела встать, но силы вновь покинули ее, потому что красные пятна на Матрениной рубахе сами собой всплыли вдруг перед ее мысленным взором.

«Это ж они, упыри, в полночь к нам явились, а я-то, дура, в дом их пригласила! И Матрену, и себя погубила! Ну, себя-то – понятно за что, а ее за что же? – сокрушалась Анна. – Что я скажу теперь Саше? А если он еще пару дней не приедет? Все это время, два дня полнолуния, мы будем с Матреной вдвоем… Что делать?»

С улицы донесся скрип колес, конский топот, затем по крыльцу, простучали знакомые шаги, тяжело хлопнула дверь.

– Аннушка, я вернулся! – раздался в прихожей голос Саши. – Ты дома? Я тебе кое-что привез!

Анна едва успела встать, как он уже взбежал по лестнице и крепко обнял ее, целуя и смеясь. Он был осунувшийся, усталый, но глаза его лучились такой радостью и любовью, что Анна, улыбаясь, залюбовалась им…

У нее язык не повернулся рассказать о том, что на самом деле произошло ночью. Версия с угаром казалась наиболее приемлемой, тем более, что Матрену они обнаружили в кухне без чувств. Бедная баба пыталась, видно, поставить самовар, но ей стало плохо, она уронила его и сама упала рядом.

Александр Михайлович не на шутку встревожился. Приведя стряпуху в чувство с помощью нашатыря и уложив ее и Анну в постели, он послал дворника за печником. Тот вскорости явился, осмотрел печь, разжег в топке огонь и начал божиться, что с печью все в полном порядке, тяга отличная.

– Ума не приложу, господин доктор, отчего бабам поплохеть могло, – басил он недоумевающе. – Трубу я намедни еще прочистил, щели все замазал. Изволите видеть, как славно дрова горят!

Доктор заглянул в топящуюся печь и не нашел, к чему придраться. Заплатив старику за беспокойство, он отпустил его и поднялся к Анне. К его приходу она уже встала с постели и успела привести себя в порядок. Саше она показалась только чуть бледнее обычного. В дамских ухищрениях по части косметики он плохо разбирался.

Долго побыть вместе им не пришлось. Они даже не успели толком поговорить, потому что явился санитар, привезший записку от Игната Петровича с просьбой незамедлительно явиться в больницу.

– Отчего спешность такая? Что стряслось? – поинтересовался Александр Михайлович, быстро собираясь. – Признаться, устал я, отдохнуть хотелось…

«Известно, что вам хотелось! С любушкой помиловаться!» – беззлобно усмехаясь в душе, подумал санитар, но вслух сказал только:

– Стряслось! Уж такое стряслось, господин доктор! Четверых уездных стражников, что с урядником и следователем в Черногузовку ездили, в больницу доставили… Игнат Петрович сказал, что оперировать их срочно надо. Израненные все, в кровище – страсть! Следователь обещается всех мужиков в Черногузовке пострелять. Говорит, что это их рук дело. Воинскую команду вызывать думает…

– А что ж урядник? – спросил Александр Михайлович.

– Так Ивана Ивановича, урядника-то, живым не довезли, сразу в мертвецкую поместили! – сказал санитар. – Ой, барышня! Простите вы меня, дурака, не хотел я вас пугать, голубушка!

Девушка была бледна как полотно. Александр Михайлович кинулся к ней, – ему показалось, что она сейчас упадет. Но Анна с улыбкой отстранила его:

– Ты иди, Саша. Тебя ждут. Не беспокойся за меня, – я в полном порядке.

– Я постараюсь пораньше вернуться, милая, – шепнул Саша, целуя ее. – Ничего не поделаешь, уж работа у нас такая…

Он еще раз поцеловал ее и вышел.

Анна подошла к окну и долго смотрела вслед отъехавшей пролетке.

***

Но вернуться пораньше не получилось. Александр Михайлович задержался в больнице надолго, так что Анна напрасно ждала его к обеду. Уже смеркалось, когда явился давешний санитар с коротенькой запиской, в которой доктор сообщал, что вернется только утром, так как прооперированные в очень тяжелом состоянии. Еще он спрашивал о ее самочувствии и просил не беспокоиться.

Анна велела на словах передать ему, что дома все хорошо.

Когда санитар ушел, она сказала Матрене, что ужинать не будет и велела ей идти отдыхать. Та весь день была бледна, слаба, как осенняя муха, из рук у нее все валилось. Выслушав хозяйку, она только молча кивнула, ушла в свою комнатку и вскоре захрапела.

Анна спать не могла. Какое-то странное беспокойство все более овладевало ею. Она ходила по комнатам, пробовала читать, потом бросила книгу, быстро оделась и вышла из дома. Осенний вечер охватил ее холодом. Уже начинало подмораживать, под ногами кое-где похрустывал первый ледок. Дул северный ветер. Редкие фонари светили тускло, черные тени деревьев размытыми пятнами лежали под ногами. Прохожих было немного. Анна медленно шла не зная куда, не отдавая себе в этом отчета, и не заметила, как очутилась у входа в старый городской парк. Ворота его были уже закрыты. Она повернула направо, прошла несколько десятков метров, снова повернула и очутилась в нешироком переулке, идущем вдоль мрачных кирпичных домов. Там было темно и безлюдно.

«Зачем я здесь? – мелькнуло в ее сознании, – что я делаю, почему?»

Ей стало страшно на мгновение. Она хотела повернуть обратно, но словно чья-то чужая воля завладела ею и повлекла дальше, в пугающий мрак пустой улицы…

По мере того, как она шла, страстное нетерпение, похожее на радостное предчувствие чего-то несбывшегося, неведомого, но долгожданного, все более овладевало Анной. Она убыстряла и убыстряла шаги, казалось, немного – и побежит, помчится со всех ног… к нему, единственному, любимому… Тьма между тем сгущалась, становясь вовсе уж непроглядной, несмотря на то, что была вторая ночь полнолуния. Плотные облака надежно закрывали холодный свет луны, – мистического, воровского солнца. Переулок был безлюден и страшен.

Неожиданно где-то сбоку раздался крик какой-то ночной птицы, ему ответил другой, и навстречу Анне пахнуло настолько ледяным дыханием, что это на миг словно отрезвило ее. Она испуганно остановилась, всматриваясь в темноту широко открытыми глазами, пытаясь понять, где она и что с ней происходит. Мысли о Саше, о том, что надо возвращаться, на миг всплыли в ее сознании, но эта жалкая попытка сопротивления была последней. Через мгновение она уже бежала, каким-то звериным чутьем ориентируясь в темноте. Переулок, казавшийся вначале коротким, странным образом удлинялся и удлинялся, тянулся, поворачивал то вправо, то влево. Она следовала за его изгибами, пока, наконец, он внезапно не закончился и она не очутилась в глухом тупике, образованном заиндевевшими каменными стенами, между которыми холодным облаком лежала странная опалесцирующая мгла.

Высокая мужская фигура шагнула ей навстречу. Анна почувствовала на своих плечах сильные руки, крепко прижавшие ее к своей груди. Бледное лицо с черными провалами глаз склонилось над ней. Чужие губы, осторожно коснувшись ее щеки, скользнули ниже, и Анна сама нашла их горячими, жадными губами… Они слились в долгом поцелуе… Чувство непередаваемого, удивительного блаженства и счастья наполнило душу Анны, заставив ее забыть все и вся…