Читать книгу: «Взгляд из-подо льда», страница 3

Папа, как всегда, был прав. За следующий год Адриана пережила интоксикацию организма после попытки самоубийства. Она выпила 13 таблеток снотворного, «13» было любимым числом Эриха. Потом был аборт на сроке восемь недель. Анорексия из-за полного отказа от еды. Она пыталась броситься под машину, когда узнала от знакомых, что у Эриха появилась новая девушка. И окончательным ее способом свести счеты с жизнью оказалось вскрытие вен. Это далось ей тяжелее всего, она порезала обе руки, нанеся себе глубочайшие раны мамиными портными ножницами. Мама застала ее в ванной комнате без сознания, врачи еле привели девушку в чувство, и на этот раз деньги и авторитет семьи Мерчей способствовали только тому, чтобы не предавать историю огласке, а вот уберечь Адриану от психиатрической больницы даже коленопреклонение матери перед врачами не помогло. Адриану забрали в больницу.

Глава 3

Франц. 20 мая 2020 года

Бебель сел за рабочий стол у себя в квартире и принялся набирать текст электронного письма.

Уважаемая семья Мерч. Мною найдена значимая улика по делу об исчезновении вашей дочери, и мне стало известно имя человека, похитившего ее. Если вам это интересно, прошу сохранять информацию в тайне, необходимо, чтобы это не попало в СМИ для безопасности Адрианы. Также прошу связаться со мной.

С уважением, Бебель Франц.

Данное сообщение было отправлено на электронную почту семьи Мерч, указанную в объявлениях о пропаже дочери.

На следующее утро Бебель получил ответным письмом: «Ждем Вас сегодня в 16:00 у нас дома».

Ровно в 16:00 Бебель стоял на пороге дома Мерчей с папкой в руках. Мать Адрианы предложила пройти ему в гостиную. В кресле у камина сидел глава семейства.

– Здравствуйте, мистер Мерч, – поздоровался Бебель.

– Здравствуйте, у вас есть что-то для нашей семьи, я правильно вас понял? – отбросив формальности, Мерч желал поскорее перейти к делу. На подлокотник кресла рядом с супругом мягко присела жена и жестом предложила гостю занять кресло напротив.

– Да, это так, – Бебель тоже был серьезен, и, сев, он начал свой рассказ: – Мне удалось проникнуть в палату Адрианы в больнице Шарите, и при осмотре мною была найдена хорошо спрятанная деталь, которую пропустили полицейские, – в этот момент Бебель достал из своей папки красный конверт и протянул его Мерчу.

Мерч развернул конверт и принялся читать.

«Адриана, ты моя, а я твой. Я не хотел тебя будить ночью, ты была слишком красивая. Ты всегда красивая, любовь моя. Мы будем вместе, несмотря ни на что, когда придет время. Я приду за тобой, я тебе обещаю. Не ходи на пруд, не ищи меня, не говори никому о нас, спи ночью в своей палате, стань своей тенью, не привлекай внимания, ходи в церковь и молись. За нас и за многих других. И сожги это письмо. Если тебя спросят обо мне – ты меня не знаешь. До скорого. Будь терпеливой. Э.Д.».

– «Э.Д»? Что еще за «Э.Д»?! – возмущенно спросил Мерч, глядя то на жену, то на Бебеля.

Бебель дал минуту родителям прийти в себя и продолжил:

– «Э.Д» – это инициалы человека, который оставил Адриане письмо, скорее всего, тоже пациент больницы или кто-то, кто посещал ее. Пока точно мне это неизвестно. Адриане было передано это письмо, и она не сожгла его, как было указано, а сохранила и спрятала за зеркалом в своей палате. Как и обещал, молодой человек, вероятнее всего, вернулся за девушкой.

Потрясенные Мерчи сидели с широко открытыми глазами, мать одной рукой схватилась за мужа, другой – за спинку кресла, чтобы не упасть.

– Вы уже что-то знаете о том, где сейчас этот ублюдок? – разъяренно спросил отец.

– Эрих Вебер? – схватившись за голову, с полным ужасом в глазах посмотрела на мужа женщина.

– Нет. Нет, милая, этот выродок сидит за избиение своей новой подружки, – прильнув к жене, утешающе приобнял он ее.

– Вы должны найти его, полиция нам ничего не предоставила, и вся надежда на вас! – взволнованно вступила в диалог мать Адрианы.

– Я попытаюсь найти его и Адриану, – заверил Бебель смотревших на него с надеждой в глазах встревоженных родителей.

– Франц? Верно? – уточнил Мерч и, не дождавшись ответа, продолжил: – Франц, если выяснится, что кто-то действительно причастен к исчезновению нашей девочки, то мы не хотим правосудия, – грозно произнес переполненный злостью отец, – я устрою свой суд, какой посчитаю нужным, – желваки заиграли на скулах, а пальцы рук стали непроизвольно сжиматься в кулаки . – Полиция бездействует, и меня это порядком утомило. Беритесь за дело, о гонораре можете не беспокоиться, наша семья имеет неплохие капиталы, – заверил он ликующего внутри себя Бебеля.

Утром журналист позвонил в больницу Шарите и сообщил доктору, что вернет журналы в обмен на личные дела четырех пациентов. Доктору ничего не оставалось, кроме как принять условия, и к полудню того же дня сделка была совершена.

У Бебеля были на примете четыре человека, которые могли быть причастны к исчезновению Адрианы, исходя из инициалов, указанных в найденном письме: Эбер Хартманн, Эверт Леманн, Эван Кениг и Эрик Шлоссер. Пациентов с инициалами «Э.Д», находившихся с Адрианой одновременно в больнице, по журналам Бебель не нашел. И с именем и фамилией на «Д» тоже.

Добравшись домой, он купил три бутылки пива. Ночь обещала быть длинной. Франц принялся читать длинные личные дела пациентов больницы Шарите и выписывать основные выдержки.

«Эбер Хартман – мужчина, 38 лет. Диагноз – маниакально-депрессивный психоз, маниакальная фаза, требующая биполярного лечения. Родом из Шлезвиг-Гольштейна. В больницу попал по обращению матери. Причина: «агрессивное поведение». В больнице пробыл четыре с половиной года. Выписался два года назад. Из записей врача: первое время очень скучал по маме, хотел домой. Агрессию проявляет при упоминании матери. За период лечения не обзавелся друзьями. Не приспосабливался к коммунам. Сложно входил в диалоги и выходил из них. Мимика неподвижная. Речь то быстрая, то заторможенная. Утверждает, что иногда, когда куда-то идет, может одновременно спать, видя при этом сны. Местонахождение после выписки: Шлезвиг-Гольштейн. Продолжает проживать с матерью».

«Эверт Леманн – мужчина, 18 лет. Диагноз – психическое расстройство, суицидальные наклонности. Родом из деревни Мерсбург. В больницу попал из-за подозрений в поджоге деревянной церкви, находящейся недалеко от Мерсбурга. Провел в больнице полгода. Из-за попытки суицида переведен в закрытый госпиталь для душевнобольных людей. Из записей врача: «…на месте поджога были найдены личные вещи Эверта, дома обнаружены спички для розжига камина и пустая бутылка с характерным запахом жидкости для розжига, вину в поджоге отрицает, свою агрессию объясняет придирчивостью окружающих».

На этом силы Бебеля кончились, и три бутылки пива тоже. По каждому больному были толстенные личные дела, и от чтения такого у Бебеля слипались глаза. Не раздеваясь, усталый, он плюхнулся на диван и заснул с оставшимся вопросом в голове: «Какое психическое заболевание есть у меня? Нужно спросить у дока».

Проснувшись рано утром от шума, раздающегося за стенкой у соседей, Бебель не сказать, что был рад, но помнил о незаконченном деле. Он встал и почувствовал головную боль. Подойдя к столешнице на кухне, погрузил капсулу в кофе-машину, приоткрыл дверь на балкон и закурил. По квартире разносился приятный запах кофе. Докурив, Бебель направился в ванную – умыться. Выйдя оттуда весьма посвежевшим, он ощутил прилив сил, а устойчивый запах кофе в квартире бодрил еще сильнее. Взяв кружку свежеприготовленного горячего напитка, он снова уселся за рабочий стол. Перед ним лежало дело Эвана Кенига.

«Эван Кениг – мужчина, 20 лет. Диагноз – вялотекущий синдром от депрессии с элементами отсутствия интереса к жизни до шизофрении, с элементами агрессии, направленной на общество и никогда на себя. Родом из Кельна. В больницу попал в десятилетнем возрасте по определению Югендамта. Сирота. Мать – жестоко убита, труп матери обнаружил ребенок в их доме, отец – совершил вскоре самоубийство на глазах мальчика (?). Из записей врача: «…за время нахождения в больнице прошел длительный и сложный путь течения множества расстройств, был активен, участвовал в жизни больницы, было замечено желание проявлять помощь персоналу. По окончании лечения избавился от абулии и признаков шизофрении, сохраняется бессонница, имеет место временами незатяжная депрессия. В полной мере обрел личность и имеет сформированный характер, изобретателен, находчив, общительный. После выписки документы переданы в Югендамт».

«Эрик Шлоссер, мужчина, 26 лет. Диагноз – синдром зависимости от каннабиоидов. Хронический шизофреноподобный психоз, вызванный употреблением каннабиоидов. В больницу обратилась семья Эрика, когда тот признался им в своей наркотической зависимости. Проходил курс избавления от наркозависимости. Из записей врача: эмоциональная личность, жестикуляция неестественно активная, хорошо проявлял себя при работах в группах. Тщеславен. До поступления увлекался музыкой, утверждает, что был лидером музыкальной группы, имел большое количество фанаток. Адаптированный, работоспособный. Местонахождение после выписки: живет с семьей в Берлине. Поддерживает реабилитацию, посещая группы один раз в две недели. Устроился работать в магазин продажи виниловых пластинок».

Закончив работать с личными делами, Бебель поехал в больницу, где прямиком направился в кабинет главного врача.

Увидев врача, шедшего по коридору больницы, Бебель понял: он приехал в не самое удобное время. Врач производил обход. Заметив Бебеля, доктор подошел к нему сам.

– Вы принесли личные дела пациентов? – деловито спросил он.

– Да, но мне нужно задать вам еще несколько вопросов, – заявил Бебель.

Доктор явно был недоволен, ему не нравилось такое положение вещей, где он чувствовал себя марионеткой, но возразить наглому журналюге в данной ситуации не мог. Ставки были слишком высоки.

– Подождите меня у моего кабинета, через тридцать минут я закончу.

– Хорошо, но не задерживайтесь, у меня дела, – сказал Бебель в спину врача, уже направившегося дальше по своим делам. Журналист заметил, как плечи доктора передернулись после его наглых заявлений.

Когда наконец они остались наедине в кабине, Бебель начал задавать доктору вопросы.

– Доктор, скажите, вы помните лично кого-нибудь из тех пациентов, чьи карты я взял у вас? – взяв блокнот и начав записывать, спросил он.

– Да, конечно, – вскинув брови, сказал доктор, – я был их лечащим врачом. Я помню на лицо всех четырех пациентов, возможно, я не смог бы с ходу по памяти сказать, какое у кого было заболевание и как проходило лечение, но для этого есть личные дела, и я уверен, что после их просмотра я детально смог бы уже давать комментарии, – было видно, что к своим пациентам доктор относится весьма ответственно.

– Хорошо, доктор. Вот, возьмите это, – Бебель протянул ему в руки карту Эбера Хартмана.

Доктор бегло просмотрел первую страницу личного дела.

– Да, я помню его. Они с матерью были созависимы. Я не сразу же понял это. Обычно созависимость проявляется активно двумя сторонами. И сложно представить, что созависимый человек смог бы отдать объект своей зависимости куда-то, где тот будет вдали от него. Но на совместных консультациях я это понял. Мать мучила ребенка все его детство своей гиперопекой, поэтому, став взрослым, он ужасно раздражался, а мать, в свою очередь, беспокоилась за его раздражительность, и ему опять начинало казаться, что она его опекает, и так появлялась агрессия. Но и без матери в больнице он находиться не мог. Когда я понял, что они больны оба, я предложил женщине тоже лечь в больницу и проходить лечение вместе с сыном, но ее оскорбило это, и она забрала его под расписку, – проникновенно говорил доктор, и в голосе его слышалось небольшое сожаление, что так и не смог помочь этой семье.

– Созависимость предполагает появление третьего человека, потребность одного из созависимых в ком-то другом? – заинтересовался Бебель.

– Бывает по-разному, но в данном случае это исключено. Мы пытались переключить внимание Эбера с матери на что-то или кого-то другое, будь то люди, пытаясь приобщить его к сформировавшимся группам людей по интересам, или род занятий, проводя тесты на интересы и устраивая различные ситуации, где он бы мог себя проявить, но он полностью это игнорировал.

– Вы когда-нибудь видели Эбера Хартмана рядом с Адрианой? Как они разговаривают, куда-то идут вместе или проводят время друг с другом?

– Нет, никогда, – качая головой, ответил доктор. – Я даже не могу себе это представить, – дополнил он свой ответ.

– Хорошо, доктор, – поставив напротив фамилии Эбера в своем блокноте прочерк, продолжал Бебель. – Давайте теперь поговорим об Эверте Леманне, – протягивая дело Леманна доктору в руки, сказал Бебель.

– Про этого пациента я могу рассказать и без дела. Его имя и фамилия у меня набили оскомину. Меня замучили расспросами, когда с ним все случилось, – вымученно ответил доктор.

– Вы про суицид? – ободряюще спросил Бебель.

– Если все сведется к Адриане Мерч, то давайте я сразу же скажу: Эверт Леманн – несформировавшийся подросток в теле восемнадцатилетнего мужчины. Он бы даже гипотетически не смог заинтересовать Адриану, если вы об этом. Тем более, он был здесь всего полгода, этого времени не хватило ему просто на адаптацию, не то чтобы заводить друзей, затем его перевели.

– Хорошо, продолжим, док. Эван Кениг, – протягивая очередное личное дело, сказал Бебель.

– Эван Кениг, Эван Кениг, – несколько раз произнес доктор, будто бы пытался вспомнить и у него это не получалось. Он начал листать карту, просмотрел личные характеристики, затем диагнозы, прошелся по листам с историей болезни и, перебрав больше четверти записей, воскликнул: – Вспомнил! Этот мальчик… Почему мальчик? Потому что он попал сюда в совсем юном возрасте, а пробыл очень долго, почти десять лет. То, что было с ним при поступлении, я могу сказать только со слов, записанных в карте другим врачом. Когда я заступил на пост главного врача, Эван уже достаточно подрос. Он избавился от всех недугов и был замечательным парнем, – врач хотел что-то добавить, но Бебель его перебил:

– Почему же он тогда так много провел здесь времени?

– Потому что мальчик был полным сиротой. За ним никто не мог приехать. И его дело в Югендамт мы передали по его ходатайству, когда тот решил для себя, что готов покинуть эти стены.

Ответ доктора был исчерпывающим, но у Бебеля как будто в голове появилось очень много новых вопросов.

Доктор продолжал:

– У мальчика случилась большая трагедия в жизни, об этом тогда писали все газеты Германии, – с выдохом сожаления сказал он.

– Охарактеризуйте его как личность, – не отрываясь от блокнота и не поднимая глаз, попросил журналист.

– Эван был достаточно скрытен, хотя пытался таким не казаться, но это чувствовалось. Хлопот больнице он не приносил, наоборот, помогал, медсестры его любили.

– Вы когда-нибудь видели их вместе с Адрианой? – уже обыденно спросил журналист.

– М-м-м… – задумался доктор, – да, мне кажется, я видел, как они разговаривают друг с другом, – медленно, с расстановкой, будто вспоминая, говорил доктор и в конце добавил: – Может, один или пару раз.

Бебель задал еще вопрос:

– Как Эван покидал стены больницы? Его провожали, кто-нибудь прощался с ним?

– Вы знаете, нет. Обычно проводы происходят, когда кто-то из родственников приезжает забрать пациента и привозит какие-то угощения, а здесь он просто зашел в мой кабинет в то время, которое у нас было обговорено, забрал кое-какие документы и ушел. Ах да, – как будто вспомнив, добавил док, – я спросил его, попрощался ли он с кем-нибудь, ему так долго эти стены были домом. Он удивился и сказал: «У меня здесь никого нет». И ушел, – закончил врач, взглянув на часы. – Давайте побыстрее закончим, время уже поджимает, меня ждут пациенты, – обратился он к своему слушателю, – кто там у нас остался? – вопросительно посмотрел на Бебеля в ожидании, что тот протянет ему дело Эрика Шлоссера.

– Доктор, вы знаете, мы закончили, – удовлетворенно сообщил Бебель, вставая.

– Очень хорошо, – радостно произнес врач.

Мужчины пожали друг другу руки, и Бебель удалился.

Глава 4

Шарите. Май 2017

В семнадцать лет он впервые обратил внимание на девочку. Он увидел ее в приемном отделении, когда помогал старшей медсестре относить постиранные простыни из прачечной. Молодой человек задержал на ней взгляд, заметив огромные голубые глаза, выглядывающие из-под пледа, которым она была укрыта вместе с головой и ногами, поджатыми к себе, сидя на стуле. Рядом стояла женщина в полицейской форме. Кабинет лечащего врача открылся, и оттуда вышли врач и другой полицейский, который произнес: «Адриана, подойди». Девочка нехотя встала. Она оказалась довольно высокой и стройной, ей было лет шестнадцать на вид, приталенная кофта обтягивала ее уже сформировавшуюся грудь, но больше внимание молодого человека привлекли ее руки. Оба запястья были перебинтованы, но даже сквозь марлю просочилась кровь.

Он не мог дольше задерживаться, его подгоняла медсестра.

Ночью он не спал, в его комнате было очень душно, ему то становилось жарко под одеялом, то холодно без него. Ему надоело маяться, он встал, вышел из комнаты и направился к покоям медсестры. На посту никого не было, кругом царила тишина. Он взял со стола, стоявшего у поста сестры, пластиковый стакан, наполненный водой, и пошел дальше. Пройдя весь этаж, он подошел к лестничной площадке, находящейся между вторым и четвертым этажами. На площадке располагался стол, этот пост занимала сестра Зоя – русская женщина, хорошо знающая немецкий, чья семья эмигрировала в Германию еще в 60-х годах. Она спала за столом, положив голову на руки, сложенные друг на друга. Он хотел проскользнуть, но у Зои был чуткий сон.

– Что, опять бессонница? – тихо, сонным голосом спросила она.

– Да. Очень душно, хочу пройтись немного и сразу же вернуться, может, удастся заснуть, – с надеждой в голосе ответил парень, добродушно улыбнувшись.

– Хорошо, иди, только тихо, – наказала ему Зоя.

Молодой человек прошел вниз, потом спустился еще на один этаж. И на первом этаже оказался около железной решетки, которая перекрывала проход в отделение пациентов с острыми психозами. Он посмотрел на длинный коридор, стояла абсолютная тишина, дверей в проемах палат не было. Вдалеке виднелся свет лампы на столе медбрата. В этом отделении работали только мужчины, с буйными пациентами нужно много силы, о чем было известно не понаслышке. Он вспомнил девушку, которую видел днем в приемном отделении. Она должна находиться в одной из этих палат.

– Адриана, – шепнул он, и только стены видели, как в ту минуту от улыбки в свете лампы блеснули его зубы.

Адриана находилась в отделении с решетками на окнах и мягкими стенами около двух месяцев. Но, даже находясь в таких условиях, она давала всем знать о себе. Из-за приема активных препаратов ей периодически виделись галлюцинации. Голоса, звенящие в голове эхом, плывущие стены, собственное тело, которым ты не управляешь и можешь просто застыть на месте, желая идти, но у тебя не получается, ноги слишком тяжелые. Происходящие с ее сознанием и телом метаморфозы пугали, и у нее случались частые истерики, она кричала днем, но это быстро удавалось купировать. Ночью дела обстояли намного хуже. То не хватало дежурных, чтобы просто ее поймать, удержать, то еще случалось что-то. Она зачастую будила своими криками других больных.

Наступил момент, когда главный врач разрешил выводить Адриану на прогулки, сначала постепенно, под присмотром, ограничивая по времени, увеличивая его с каждым днем, давая привыкнуть к местному социуму. Однажды Адриану под руки вывели впервые за долгое время нахождения ее в клинике на уличную прогулку два санитара. Со стороны Адриана выглядела весьма жалко. Она шла медленно, санитары слегка подтягивали ее за собой. Она жмурила глаза, спасаясь от апрельского яркого солнца. Одета она была не лучшим образом, сверху наброшена длинная кофта явно не по размеру . Она щурилась, блуждала вокруг рассеянным взглядом, у нее был вид потерянного во времени человека, плечи округлены и сведены вперед, пальцы рук смотрели в разные стороны. Ее держали под руки, но она словно не ощущала эту поддержку, а искала пальцами, за что бы ей ухватиться. Ноги ставила тихонько, неуверенно, одну за другой, словно ища опору. Ее знобило, но при этом с нее тек пот. Она была под действием сильнейших препаратов.

Другие пациенты, находившиеся на прогулке в этот момент, стояли и с ужасом смотрели на то, что происходило. Молодой человек, увидевший ее однажды в приемном отделении, был среди них. Состояние, в котором он застал Адриану, повергло его в шок, ему хотелось разогнать зевак, оттолкнуть от нее вцепившихся санитаров и просто обнять, унести в тихое, спокойное место, где никто не притронется к ней. Он желал помочь, поддержать ее, но никак не мог, от чего его накрыла злость, пальцы сжались в кулаки. Он резко развернулся и пошел прочь, в глубину парка. Ему было необходимо остановить нарастающий приступ! Он не мог себя выдать! Нельзя!

За время нахождения в клинике он пережил много собственных внутренних перестроек, он создал целый огромный мир внутри из алгоритмов, заученных ответов, фраз. Все это было просто необходимо, чтобы выжить в месте, где ты находишься под тщательным контролем, и малейшая оплошность может привести к тому, что тебя просто уничтожат, сотрут память, изничтожат чувствительность к инстинктам, а в конце превратят в обмякший кусок плоти, и тогда тебе уже никогда не стать прежним и не выбраться отсюда. А проявление гнева и агрессии – это первое, на что здесь обращают внимание люди в белых халатах. И просто замечанием не обойтись, тебя берут на контроль, и ты уже будто где-то одной ногой за чертой.

Так как в клинике нет возможности побыть одному, рядом всегда кто-то находится, то когда его одолевала злость и нужно было максимально быстро прийти в себя, он начинал в голове проговаривать стихотворение, которое когда-то учил с мамой, и «проходить шаги»: каждый шаг равнялся одной строке, он зацикливал внимание на этом, чтобы прохаживать каждую строчку, держать ритм, он повторял четверостишие снова и снова, пока к нему не возвращалось спокойствие: это ознаменовывалось тем, что он слышал только свой шаг в шуме других звуков вокруг. Он умел его услышать, даже когда шел по песку. Это ощущение спокойствия, возможность «слышать свой шаг», шли изнутри.

Ringel, Rangel, Rose,

Butter in die Dose,

Schmalz in die

Kasten, ab morgen

Woll’’n wir fasten,

Übermorgen Nikolaus und du bis raus!

Рингел, Рангел, Роза,

Масло в олове, сало в коробке,

С завтрашнего дня мы хотим поститься,

Послезавтра, Николай, и вы!

Первое время Адриана пыталась привыкнуть к новым условиям, в которых ей приходилось жить, но у нее это плохо получалось. В больнице каждый день действуют очень жестокие законы, и каждый пациент сам выбирает, подчиняться им или нет. Адриана не видела перед собой выбор после пережитого ею до попадания в больницу. Ей терять нечего, она свободолюбива и склонна каждый день к риску, неподчинению правилам и невыполнению того, чего от нее ждут. Она была по сути бунтарем, которое проявлялось во всем. Она не умела держать себя в руках и контролировать эмоции. Во всем доходила до крайностей. От восторга ее звонкий смех переходил в крик, превращающийся в истерию. В агрессии все ее нутро рвалось наружу, ей хотелось что-то сломать, кого-то ударить. Если она пребывала в спокойствии, то ее умиротворение походило больше на отсутствие жизни, на полное равнодушие ко всему. С ней было сложно. Было непонятно, делала она это специально в качестве протеста или у нее действительно в голове были не все дома. Она отказывалась общаться с другими пациентами клиники, была груба, вырывалась из рук санитаров, выводящих ее. На прогулке садилась на землю, брала песок и сыпала на себя, пытаясь будто закопаться в нем. Подходила к спокойным пациентам, стоявшим и разговаривавшим в группах по пять-шесть человек, и начинала хохотать, громко перебивая каждого и заглядывая в лица. Это наводило определенные беспорядки. Психи легко провоцируемы, истерия одного цепной реакцией передается другому, так и начинался хаос. Адриану несколько раз «выключали» нейролептиками прямо на улице, на глазах других, чтобы исключить уподобления ее поведению, и полусонную уводили в палату. Но порой ее забирали с прогулки и приводили в чувства в ее одиночной палате. А это было намного жестче. Каждому пациенту клиники знакомо словосочетание «электрошоковая терапия». Кому-то только по рассказам, а кому-то – не понаслышке. Так и приводили Адриану в чувства первое время ее бесовщины. Ограничились несколькими сеансами. Судя по изменившемуся поведению Адрианы, ей данный метод лечения не пришелся по душе, она стала значительно спокойнее.

Она была единственным светом в его жизни. При ее появлении рядом он ее чувствовал, ощущал, как будто от нее исходила энергия, которая пронизывала его всего, и он начинал сиять. Она заставляла его думать о хорошем, сидя у окна и лежа на кровати. Он мечтал о ней. Прогуливался по саду, и на его лице играла настоящая, добрая улыбка. Он вспоминал, как увидел ее впервые. Она была как испуганный, замерзший птенец с напуганными глазами, укутанная в плед. Он много думал об этом пледе. Это так ничтожно – укутывать именно ее, именно такую, как она, этим дурацким пледом, который никогда никому и не принадлежал, а был грязной приютской тряпкой. «Все это не для нее», – крутилось у него в голове. И он знал, что однажды унесет ее, спрячет ото всех, положит на самую чистую, мягкую кровать, будет расчесывать ее волосы, читать стихи, а взамен лишь очень тихо, не издавая ни звука, уткнется в ее волосы лицом и будет вдыхать аромат. Ее кожа, нежная, будто вечерняя волна, слегка касающаяся ног сидящего на берегу, запах роз, болгарских роз, упавших охапкой в океан. В таком случае морской свежий воздух разбавлял бы аромат душистых роз, наполняя легкие и, нет, не душа ароматом, а наоборот, наполняя желанием вдыхать снова и снова, забывая выдыхать, пока в легких совсем не останется места до полного головокружения.

У него не было возможности говорить с ней, прикасаться к ней. Но он питал себя любовью к ней, мечтая и представляя, как однажды они встретятся.

***

Выдался теплый августовский денек, солнце очень медленно и как-то особенно неторопливо взбиралось ввысь по ясному небу. К полудню, перед обедом, пациентов вывели на прогулку. По лестнице, не держась даже за поручни, спускалась Адриана. На ее лице виднелся чуть заметный румянец, длинные блестящие волосы были рассыпаны по спине, а несколько передних прядей были заколоты, но даже так самые тонкие волосы находились у лица, они не причиняли ей дискомфорта и не щекотали ее, а колыхались от дуновений теплого ветра. Она была уже опрятно одета, в глазах отсутствовала прежняя чертовщинка. Весь ее образ, снисходительный взгляд и мягкие движения руками делали ее похожей на сошедшего с небес на землю ангела.

Своим появлением она привлекла взгляды прогуливающихся по двору больницы пациентов и санитаров. На нее смотрел и ее тайный воздыхатель. Ему хотелось взять ее за руку и отвести в храм! Встать вместе с ней на клирос и вместе с ангелами воспевать славу Божию. До чего она была прекрасна…

Девушка спустилась со ступеней, огляделась по сторонам и направилась в его сторону. Молодой человек впервые почувствовал внутренний подъем, какая-то щекочущая волна прошлась по низу живота, заставив его слегка сгорбиться. Адриана прошла мимо, и лишь ветер, устремляющийся за ней и ударивший ему в лицо, привел молодого человека в чувства. Он огляделся. Рядом с ними никого не было. Он последовал за ней. Он шел крадучись, пока не понял, куда она направляется. Адриана шла в зеленый сад. Больницу с обеих сторон окружали дворы. С парадной стороны находились распашные высокие ажурные ворота в готическом стиле с гербом клиники в виде мифической птицы Симпати. По широкой вымощенной дороге они вели на небольшой двор перед клиникой. Также этот двор имел пешеходные тропинки. С боков находились церковь и школа. В отдельном небольшом здании располагалась хозяйственная часть. Задний двор не соединялся с передним, был отделен высокими решетчатыми воротами с прутьями различного диаметра и вычурными завитками, покрытыми от старости мхом. На задний двор можно было зайти только через одну дверь больницы, ведущую во двор. Эта территория предназначалась только для больных. Она была большой, при выходе из больницы во двор находились столики с кушетками для сиденья, тропинки вели в зеленый сад, высаженный еще первым держателем клиники в год образования. Сам сад далеко расстилался вглубь. Но для безопасности и дабы не терять больных из виду сотрудники отрезали и оградили его железной сеткой, за которую проходить запрещалось. В саду была хорошая почва, поэтому и наполняемость деревьями, источающими свежий приятный аромат, радовала глаз.

Нагнав Адриану, молодой человек окликнул ее. Она, чуть не подпрыгнув на месте, повернулась к нему.

– Откуда ты знаешь мое имя? – подозрительно спросила она. Ее взгляд посуровел, в нем проступила внутренняя настороженность, а тело приняло оборонительную позу.

– Я слышал его, когда тебя привезли сюда. Ты не заметила меня, но я тогда тоже был в приемном отделении.

– Мы одновременно попали сюда? – безэмоционально спросила она.

– Нет, я здесь давно. А тогда просто оказался там поблизости, помогал медсестре.

– Давно? Да ты, выходит, настоящий псих, – вздернув брови, улыбаясь с издевкой, сказала Адриана.

Жар обдал щеки парня, и в этот раз совсем не от смущения, а от ярости. Обычно издевки давались ему легко, но в этот раз он внутри затормозил, будто организм остановил всю работу. И Адриана, будто почувствовав это, еще более дерзко бросила:

– Хм, тебе даже нечего на это ответить, псих, – и направилась дальше вглубь сада легкой походкой.

Парень, доведенный до предела, развернувшись, пошел обратно во двор, ступая жестко на стопы и повторяя про себя: «Рингель, Рангель, Роза….». И тут в его голове будто загорелась лампочка. И он побежал догонять Адриану. Увидев ее вдалеке, он свернул с тропинки направо в чащу деревьев и пошел за ней, но уже пробираясь сквозь хвойные ветви, листья папоротника и скрываясь из виду за стволами. Шорох в чаще насторожил Адриану, и она огляделась. Всмотревшись в окружающие зеленые массивы, она продолжила идти, но уже не так быстро. Молодому человеку пришлось спуститься на колени, чтобы его не было видно из-за куста можжевельника. Нащупав на земле небольшой камень, он бросил его в ноги Адриане. Она оцепенела.