Читать книгу: «Дочь капитана», страница 2

1.10 Детство, отрочество отца

Вот и подошло время рассказать о моем отце более подробно. Папа рос в деревне, был трудолюбив, покладист, умел делать всю крестьянскую работу: пас коров, косил сено, скирдовал его, пахал землю, сеял хлеб. Во всем помогал родителям.

Внешне он больше был похож на маму, мою бабушку Еву: стройный, высокий, с врожденной интеллигентностью. Мама, вспоминая нашего папу, всегда подчеркивала, что он выгодно отличался от своих сверстников вдумчивостью, никогда не ругался матом, хотя вырос в деревне, где это было нормой. Был умен, хорошо учился в школе. Первый из сверстников собрал детекторный приемник. Хорошо играл на гармони, был центром притяжения сельской молодежи. В него влюблены были все девушки их деревни, старше и младше его по возрасту. Во время войны бабушка спасала своих детей от угона в Германию, пряча их в лесу. Поэтому мои папа и тетя уцелели.

Но вот война, наконец, кончилась. Понятно, что в годы оккупации, не о какой школе речи быть не могло. Отец пропустил четыре года. Должен был идти в 7 класс. Но когда он вошел и увидел детей намного младше себя, то почувствовал себя второгодником. Сам, дома освоил программу 7 и 8 класса, сдал за них экзамены и пошел сразу в 9 класс. Это было не близко, а за семнадцать километров в районном центре под названием Червень. Всю эту дорогу отец преодолевал пешком, позже – на велосипеде. Когда начались осенние дожди, дедушка снял папе квартиру у дальних родственников. Он жил и учился там один. Никто из его сверстников такого поступка не сделал. Многие просто побросали школу, оставшись недоучками.

В 1947 году отца призвали в армию. Здесь он также показал себя только с лучшей стороны. Ему предложили окончить школу младших командиров и остаться служить офицером. Что он и сделал. Затем экстерном он оканчивает военное училище и уже становится полноправным офицером.

В 1953 году отец и мама женятся. Маме 18 лет, отцу 24 года. Свадьба состоялась 8 июля 1953 года все в тех же Кобзевичах. Родители поженились по любви и пронесли ее через все тяготы военной жизни: скитания, последствия чеченской войны, в последние годы на их родине – в Белоруссии.

В 1954 году у них рождается первенец, мой брат Сергей. В 1958 году родилась я.

Глава. 2 Город Владимир. Бухта Ольга. Курильские острова

2.1 Город Владимир. Мытарства мои и родителей

Служба отца шла своим чередом. Но в годы нахождения у власти Хрущева Никиты Сергеевича, в армии и на флоте произошли большие сокращения, как в военной технике, так и среди личного состава.

Мой отец, как молодой, перспективный офицер, был послан в 1959 году в г. Владимир на переподготовку. В святом городе Владимире случилось то, чего никто не ожидал в нашей семье: на частную квартиру с двумя маленькими детьми никто не хотел брать нашего военного отца. Не хотят брать и точка.

Одна женщина согласилась сдать одну комнату в частном доме, но только с одним, старшим ребенком. Мотивировала тем, что комната маленькая, и все мы там все равно бы не поместились. Действительно, в комнате, где стояла одна кровать, письменный стол и комод, негде было спать маленькому ребенку. Делать было нечего.

Родители, посовещались и решили отвезти меня, годовалую девочку, во всю ту же многострадальную деревню Кобзевичи к моим дедушке и бабушке. Там я пробыла полгода. Мама, отвозившая меня, плакала все время: и, оставляя меня на уже престарелых родителей мужа, и по возвращении, в самом Владимире. Все время плакала по мне, особенно по ночам. Ведь в то время в деревне не было телефонов, нельзя было позвонить и узнать о своем ребенке хоть что-то, услышать его голос, удостовериться, что он жив и здоров. От стариков были только письма, которые не так уж часто они писали.

Этим всегда занимался дедушка: на неизменном пожелтевшем от времени листе общей тетради, оставшейся еще от отца, ходившего в школу, жирно писанное толстым химическим карандашом. Письмо, как правило, умещалось на одной странице. В нем заверялось, что живется мне хорошо, сытно и весело. Мама на короткое время успокаивалась, а через некоторое время все начиналось сызнова.

Сереже было уже пять лет. Садиков для детей военных не было, и брата запирали на день или полдня в маленькой комнатушке. Днем он сидел на комоде, и рисовал войну, танки, самолеты. Сидел тихо, как мышь, потому что мама ему объяснила, что сестру, то есть меня, отвезли к бабушке и дедушке. Хозяйка не любит, когда маленькие дети плачут и кричат. У нее от этого болит голова. А если он, Сережа, будет шуметь, то их всех выгонят на улицу, и им некуда будет идти.

Брат тонко чувствовал настроение в семье и, конечно же, не мог допустить, чтобы родителей хозяйка выгнала на улицу. Он молчал за закрытой дверью весь день до самого прихода родителей с работы и службы. Мама снова работала медсестрой.

Хозяйка тем временем наблюдала полнейшую тишину в сдаваемой ею комнате. Видимо эта зловещая тишина днем, долгий и безутешный плачь матери ночью, подействовала на ее совесть, и она как-то взмолилась перед родителями, чтобы Сережу не запирали в комнате и привезли из ссылки меня. А дальше – больше: хозяйка уступила моим родителям комнату побольше, где уже могла разместиться моя кроватка. Родители тут же съездили за мной и забрали от бабушки и дедушки. Семья благополучно воссоединилась на радость всем!

2.2 Бухта Ольга

После успешного окончания классов, отец был направлен на новое место службы на Дальний Восток, в бухту Ольга.

Приморский край встретил нас свежим морским ветром, пышной растительностью окрестных лесов и одиноко стоящим трехэтажным домом для семей военнослужащих, где нам выдели трехкомнатную квартиру. Квартира была просторная, большая, на третьем этаже. Одну, самую дальнюю комнату родители заперли, так как казенной мебели хватало только на то, чтобы обставить две. Дальняя считалась «холодной»: там складывали все не нужное в повседневной жизни – ящики от переездов, чемоданы и прочее.

Отец стал командиром роты. «Прослужили» мы с отцом в бухте Ольга год или два. Когда меня некуда было деть, ведь Сережа пошел в школу, а мама, как всегда, на работу в медсанчасть, меня опекали папины бойцы. Я всегда ходила с полным ртом конфет, в карманах платья лежали шоколад и другие сладости.

Помню даже премьеру фильма «Гусарская баллада», когда я восседала на первом ряду, среди солдат и вместе с ними громко смеялась, реагируя на происходящее на экране. Позднее, я сдавалась на руки Сереже, вернувшимся из школы, и мы с ним отбывали коротким путем домой, то есть через колючую проволоку и заросли буйной растительности. Так, протаскивая меня в очередной раз под колючей проволокой, Сережа не заметил, что я зацепилась виском за острие проволоки. Он продолжал меня тащить, я начала орать от боли, так как пошла кровь. Он оставил меня, побежал за отцом и только после этого меня высвободили из плена, отвезли в медпункт к маме на перевязку. От этого путешествия на виске у меня остался шрам.

2.3 Развлечения детворы

Как всегда, дети в доме были предоставлены сами себе, так как ни яслей, ни садов не было. Они бродили вокруг дома по зарослям с приморской растительностью. Отцы и матери служили родине, а их дети росли в орешниках, строили бесконечные шалаши, делали «секреты» из разноцветного стекла, битых столовых сервизов. «Секреты» сверху закрывались плоским стеклом, засыпались землей, тщательно маскировались от чужих глаз.

Верхом блаженства для малышни было найти чужой секрет, разрушить его, утащить их стеклышки в свой. Позже с нашим секретом случалось тоже самое. Для обнаружения чужого секрета ловили «языка», «пытали» его, где их, вражеский, «секрет». Все было по-взрослому. Родители созывали своих чад выкриками из окон квартир и если слышали ответный крик, то убеждались в их сохранности и спокойно продолжали заниматься своими делами.

Однажды мы нашли кустик с кислым на вкус стеблем, нагрызлись его и после этого не спали три дня. После того, как родители забили тревогу, обеспокоенные нашим странным бодрствованием, появился доктор, определивший, что наелись мы лимонника китайского и, спать нам не придется дня три.

Досуг военные коротали рыбной ловлей. Ловили бычков в охотском море. Отец брал меня и брата на такие рыбалки. Происходило это около прибрежных скал, куда била соленая морская волна. Брат и отец таскали бычков один за одним, а мне было строго приказано стоять у скалы и не подходить к ним близко. Камни и обломки скал были навалены хаотично, постоянно омывались водой, были скользкими, так что маленький ребенок мог свалиться в воду и, оступившись, удариться и пораниться. Я с завистью наблюдала, как они мастерски выуживали этих небольших, но таких вкусных после жарки, маленьких рыбок.

2.4 Божественная красота бухты

Одним из самых ярких и запоминающихся воспоминаний детства было событие, о котором хочется сказать особо. Как-то отец подвел меня к краю скалистого обрыва, где заканчивалась территория его части. Я впервые в своей маленькой жизни поразилась безбрежной широте моря, закату солнца, заливавшим все видимое пространство пурпурным светом, голубизне неба. Вокруг царило бескрайнее, широкое, запоминающееся своей неповторимостью пространство, от которого полностью захватило дух у четырехлетней девочки. Эта картина навсегда осталась в моей памяти. Затем отец показал мне куда-то вдаль и приказал смотреть туда неотрывно. И правда, прошло какое-то время, и я увидела показавшуюся из воды подводную лодку. Она плыла в нашу сторону.

Под нашей скалой была огромная природная арка, и подводные лодки заходили через нее в бухту. Когда-нибудь хочу написать картину, где будет отображено все то, о чем я рассказала выше: и бескрайнее море, и закат солнца, и всплывающая подводная лодка, и обрыв скалы, где на самом краю стоят мужчина в военной форме и с ним маленькая девочка. Оба смотрят в даль, любуясь пространством окружающего их мира.

2.5 Курильские острова. Как отца «сосватали» в бухту Ольга

Прошло время. Отца перевели к новому месту службы на Курильские острова. На остров Итуруп. Снова нас ждали чемоданы, ящики и новая часть отца, затерявшаяся среди Курильских сопок. Ближайший к нам поселок, он же порт, назывался Буревестник. История, рассказывающая нам, как и по каким причинам, отец оказался на Курильских островах, такова.

Еще в Москве, откуда он получил назначение на Дальний восток, ему сказали, что поедет служить на Чукотку. Там год шел за два, но окончательно его распределят во Владивостоке. А во Владивостоке ему, неискушенному в северных делах провинциалу, штабисты «загрузили мозги» и предложили бухту Ольга вместо Чукотки. Уговоры были примерно следующими:

– Послушайте, зачем вам Чукотка, когда рядом есть красивейшее место. Будете довольны.

Отец согласился. А когда приехал, понял, что место действительно красивое, но нет здесь ни школы для Сергея, ни магазинов, ничего, кроме леса и дома для семей военнослужащих. На военном языке такое место считалось «дырой» и замениться, то есть перевестись на другое место службы вместо кого-то, из нее, было практически невозможно.

Другие его сослуживцы знали обо всех «прелестях» этого «райского уголка» и никто туда не ехал. А главное, служба шла год за год, как и на «большой» земле. Стоило ехать в такую даль, чтобы служить год за год, да еще мучить свою семью. Единственным шансом вырваться из этого «медвежьего» угла был отъезд в еще более «далекий» угол Дальнего Востока. Так выбор отца пал на остров Курильской гряды.

2.6 Военный быт. «Когда придет контейнер?»

Поселились мы в типичном для военных городков одноэтажном доме на четыре семьи, без водопровода, с печным отоплением. Район Курил был сейсмоопасным. Случались тут время от времени и цунами. Первый раз в своей жизни я слышала такие слова, как землетрясение, разрушило землетрясением, смыло цунами, занесло тайфуном.

Стали обживаться на новом месте. Мама наводила порядок в нашем новом, казенном жилье. Она белила стены и потолки, красила двери, окна, вешала красивые занавески. Они всегда были живописными, яркими. Сказывалось соседство с Китаем.

От старых хозяев нам «в наследство» осталась мебель с инвентарными номерами, железные кровати с панцирными сетками, столы и стулья. Все остальные вещи, такие как постельное белье, одеяла, подушки, кухонная утварь, одежда шли контейнером по железной дороге и морем. Ждать их приходилось от месяца до трех.

Дети, побывав у соседей, таких же военных, уже успевали сравнить уют в их жилье со своим временно-казенным пристанищем, пока еще не таким уютным и бесконечно спрашивали родителей, когда же придет и наш контейнер? На что получали краткий ответ – скоро, уже скоро. И когда этот долгожданный контейнер приходил, его привозили к дому на грузовике и отец, с выделенными ему солдатами, разгружали его. Снимали пломбы и распахивали железные двери.

Внутри громоздились большие деревянные ящики, где и хранилась вся нехитрая утварь военной семьи. За разгрузкой контейнера прибегало понаблюдать все детское население военного городка. Ящики и ковры, доставаемые из недр, им были не интересны. Но если в руках солдата появлялся велосипед, особенно детский, то вся детвора подбегала к счастливому обладателю этого чуда, и кто-то один, обязательно шепотом, на правах лучшего друга, спрашивал:

– Дашь прокатиться?

На что гордый хозяин объявлял:

– Ну, ладно, дам разок.

С этого дня хозяин детского велосипеда пользовался заслуженным уважением, покровительством старших товарищей. Не важно, что через неделю велосипед превращался в искореженный металлический предмет с погнутыми ободами, вылетевшими спицами. В конце концов, становился «на прикол» из-за пробитых камер. Интерес к хозяину железного коня потихоньку угасал, его уже не хлопали залихвацки по плечам, не встречали радостными возгласами. Приходило время со всеми и на равных снова утверждаться среди сверстников.

Но вернусь к контейнеру. Деревянные ящики вносились в дом, где мама по написанным на них номерам и записям в своей тетради, показывала, какой из ящиков открывать. Что было нужно в первую очередь. Конечно же, это были постели с мягкими, легкими китайскими одеялами. Китайские вещи в то время ценились и славились, так как были отменного качества.

Затем доставались кастрюли, тарелки, чашки, все то, из чего можно было вкусно и сытно есть. На второй день доставались шторы и занавески на окна, покрывала на кровати.

2.7 Мама наводит уют

Мама всегда сдвигала вместе две солдатские железные кровати и получалась одна большая двуспальная кровать. Провал между ними, остававшийся после такого сдвигания, закладывался свернутой отцовской шинелью, и получалось еще одно спальное место для меня. Я любила нежиться до отхода ко сну между ними. Мы о чем-нибудь разговаривали, обсуждали. Потом меня деликатно выпроваживали восвояси спать. А родительская двуспальная кровать утром убиралась красивейшим малазийским покрывалом. Стояла она, как символ близости и единения двух любящих сердец.

Мне очень нравилось подходить к заправленной кровати, проводить маленькой ладошкой по покрывалу, его прекрасному рисунку, гладить свисающие кисточки и с благоговением отходить. Эта кровать с покрывалом была для меня, как Эрмитаж для ценителей искусства. Первый мой взор в мир прекрасного. Внутри, где-то в глубине души, ширилось и росло уважение к матери, за то, что она могла создать такую красоту, в общем-то, на пустом месте, в казенной комнате.

Когда все вещи были расставлены и уложены по своим местам, ящики не выбрасывались, а заботливо уносились в сарай на заднем дворе и складывались штабелями до самого потолка. Ведь они снова понадобятся через три года для нового переезда.

Жизнь на острове продолжалась. Отец командовал ротой, нес ночные дежурства в войсках ПВО. Мама работала медсестрой в воинской части.

2.8 Брат уезжает в интернат. Огорд отца

Брат жил с нами, так как начальная школа в части была. Он ходил в нее третий и четвертый класс, а вот пятый ему пришлось оканчивать в интернате в поселке Буревестник. Детей его возраста там набиралось человек десять, пятнадцать. Братик обихаживал сам себя. Приезжал четыре раза в год, на каникулы.

У меня уже тогда было чувство жалости к брату, что он был где-то один одинешенек, без мамы и папы. Как ему было тоскливо и одиноко еще совсем маленькому мальчику. Но он держался очень мужественно, никогда не плакал, не жаловался на свою жизнь. Воспринимал все, как должное. Может быть, поэтому у него рано сформировался молчаливый, замкнутый характер. Хотя бирюком его назвать трудно. Просто эти стрессы для детской души не прошли даром. Но такова уж была нелегкая служба нашего отца, что издержки ее ложились и на неокрепшие плечи его детей.

Помню, как брат после пятого класса на летних каникулах, катал меня на настоящем коне верхом. Где он взял этого коня, непонятно. Но точно помню, что он сам им управлял с большой лихостью и даже прокатил меня. Наш папа запечатлел этот момент на фото.

Надо сказать, что где бы мы не жили, где бы не приходилось служить нашему отцу, в любом, самом заброшенном уголке нашей необъятной родины, он всегда заводил огород. Это было большим подспорьем в домашнем хозяйстве, ведь продовольственный паек выдавался военным в виде консервов. Витаминов в них не было никаких. А хотелось чего-то свежего, того же зеленого лука, редиски, салата. Да и сказывалась в отце его природная крестьянская жилка: он не мог сидеть просто так, без дела.

Перед самым домом высаживал кусты крыжовника, черной смородины и даже разбивал грядки с клубникой. Начинал разбивку огорода с вкапывания столбов. К этому трудоемкому процессу всегда привлекались мы с братом. Отец нас никогда ни к чему не принуждал, но получалось всегда так, что мы с радостью помогали ему даже в самых трудных работах.

Сначала он копал ямы, затем вместе с Сергеем вставлял туда столбы. Моя задача заключалась поддерживать их, чтобы они стояли ровно. Брат забрасывал яму вокруг столба камнями, отец их утрамбовывал с помощью лома, затем все окончательно забрасывалось землей, утаптывалось ногами. К столбам прибивались две параллельные доски, а уже к ним штакетник забора. Отец разрешал нам вбивать гвозди, а брат с обратной стороны загибал их концы другим молотком. Это делалось и для крепости, и для безопасности. За этим отец всегда следил особо.

Именно с тех пор у меня появилась сноровка при забивании гвоздей, я научилась держать молоток, появилась тяга что-то мастерить, делать своими руками. Как будто кто-то взрослый сидел внутри меня и руководил моими поступками. В дальнейшем, когда я обросла друзьями, в основном мальчишками, которые сами почему-то ко мне тянулись и говорили, что им со мной интересно, я подвигла их на строительство не просто шалаша, какие мы строили в бухте Ольга, а целого «штаба» из настоящих досок, полностью деревянного.

Поселок со всех сторон был окружен плотно стоящими бамбуками. Они росли до самых сопок и были непроходимыми. Дети дошкольного возраста были предоставлены сами себе и, как всегда, носились по окрестностям воинской части.

2.9 Что на острове осталось от японцев. Фанзы

Во время войны с Японией на острове размещались их части. От японских войск остался какой-то взорванный военный объект, фанзы с геотермальными источниками, очень много ходов сообщений, к тому времени сплошь заросших малиной. Ее очень удобно было собирать, так как можно было идти по дну траншеи и рвать. Оставалось только поднять руку. Ягоды собирались очень быстро, так как природа была девственная, а народу мало.

В фанзы мы ходили каждую неделю – в баню. Круглый бассейн в центре был разделен на три части: в одной, самой большой доле, был просто бассейн для плаванья. А другая половина была разделена пополам: в одной четвертой доле была очень холодная вода, в другой очень горячая. Обе доли бурлили как теперешние джакузи. Фанзы обладали каким-то оздоровительным эффектом, так как люди после них чувствовали себя умиротворенными, спокойными.

Поскольку бамбуки были непроходимыми, да и родители попугивали нас якобы живущими неподалеку медведями, мы, детвора, боялись удаляться в глубь острова. Свой штаб мы решили построить за первыми рядами бамбуков, недалеко от нашего огорода.

Кстати, огород отец вскопал, так же привлекая нас с братом. Посадил картофель, лук, редис трех сортов, щавель, салат. Свежими овощами мы обеспечивали себя сами. Ранней весной собирали на сопках черемшу, разновидность дикого чеснока. Черемши съедалось огромное количество. А осенью, в период созревания кедровых орехов, отец с солдатами ходили в сопки и приносили их. Все лакомились орешками с большим удовольствием. Маслянистый запах и неповторимый вкус до сих пор чудится мне, когда я пишу эти строки.