Читать книгу: «Цветок Фантоса. Романс для княгини», страница 2

Лепесток 3

Яшка, проснувшись, открыла глаза, и тут же снова закрыла. Мгновение спустя осторожно открыла снова, но звёзды над головой не исчезли. Девочка, вглядевшись, узнала и оскаленную пасть Волка, и острые рога Оленя, и Великого Змея, тянущегося через всё небо за пузатой Луной. Лунный свет заливал полянку, поросшую льнущими к земле кустиками лазурики.

Яшке не раз случалось любоваться ночным небом, но одно дело смотреть на звёзды, сидя со всеми у костра, и совсем другое – когда спину холодит камень, а вокруг ни души.

Ой, как бабушка Фатха будет недовольна! Яшка живо представила дорожки морщинок, сбегающиеся к уголкам бабушкиных глаз, и ты-меня-разочаровальное выражение самих глаз. Фатха никогда не бранила и не повышала голоса, но все томалэ от мала до велика готовы были на всё, лишь бы не заслужить такой взгляд. И Яшке, даром что бабушкина любимица, не избежать укоризненных взглядов. Ведь сказано же было, что они с Розой должны вернуться из лесу к обеду.

И как объяснить бабушке, что прилегла всего на минуточку? Кто поверит, что она весь день проспала в лесу? И почему Роза не разбудила её?

Спрыгнув с камня, на котором лежала, девочка огляделась по сторонам. Ни Розы, ни корзинки с ягодами. Только тёмные силуэты деревьев врастали в ночную мглу вокруг поляны, и белел, поблёскивая прожилками в лунном свете, большой камень-столешница с гладкой полированной поверхностью. Темнота не пугала Яшку, но от одного вида странного камня становилось неуютно, а при мысли о том, что она спала на нём, по спине пробежали мурашки, но не серьёзные лесные жители, торопящиеся по своим непонятным делам, а противные свидетели страха. Ноги сами понесли девочку прочь от лазуричной полянки вниз по склону, усыпанному прошлогодней хвоей.

Никогда раньше Яшка не ходила вверх по склону. Говорили, что там, наверху, нехорошее место. Чем оно нехорошее, девочка не знала, потому и не смогла отказаться, когда утром Роза со смехом сказала: «Ну, что ты, как маленькая. До сих пор веришь в бабушкины сказки?» Выглядеть маленькой в глазах старшей подруги, неожиданной выделившей её среди сверстниц и взявшей с собой в лес, Яшке не хотелось. Да и не верила она в бабушкины сказки, не верила… Но сейчас, пока она пробиралась в темноте через лес, в памяти начали всплывать страшные истории про призрачного охотника, рыщущего по лесам со сворой призрачных гончих в поисках добычи. И не на призрачных оленей и кабанов охотился он, а на живых людей. На мёртвых лицах несчастных, ставших его добычей, застывало выражение непередаваемого ужаса, а их души навеки попадали в призрачную свиту Охотника.

– Это всё сказки для маленьких, – пробормотала девочка, пытаясь успокоить просыпающееся беспокойство. – Дикой Охоты не существует. Словно в ответ на её слова где-то далеко наверху, там, откуда она бежала, прозвучал охотничий рожок и раздался собачий лай. И было в этом лае нечто, заставившее Яшку поверить в существование Дикой Охоты и броситься бежать со всех ног. Хвоя скользила под ногами, ускоряя её спуск, деревья услужливо подставляли под ноги ступеньки корней, словно лес пытался помочь девочке.

Девочка не зря считалась лучшей сборщицей лазурики и подружки наперебой звали её в лес, зная, что она всегда найдёт и «богатую» ягодную полянку, и дорогу домой. Как это получалось, Яшка и сама не могла объяснить, но она всегда чувствовала, в какую сторону идти. Вот и сейчас, несмотря на то, что темнота преобразила лес до неузнаваемости, девочка чувствовала кратчайший путь: спуститься к заболоченному озерцу, потом по тропинке вдоль озера выйти в березняк, а оттуда уже рукой подать до просёлочной дороги. О том, что до города больше часа, даже если бежать бегом, Яшка старалась не думать. Да и какие тут мысли, если в ушах звучит рожок и жуткий лай псов Дикой охоты, почуявших добычу, рвущихся с поводков в предвкушении азарта погони? Тут важно только одно – не упасть. Страх придавал ей силы. Девочка бежала, задыхаясь, ничего не видя перед собой, не замечая, что кусты и деревья словно расступаются перед ней, отводя ветки, которые могли бы зацепиться за юбку или хлестнуть по лицу. Бежать вдоль озера было и легче, и сложнее. Легче, потому что тропинка была ясно видна в ярком свете полной луны, и корней здесь было куда меньше, но зато дорожка, пропитанная водой после вчерашнего дождя, была более скользкой. Ветки кустов, росших вдоль тропинки, были слишком тонкими, чтобы удержать девочку, и пару раз даже подставленная ветка не помогла ей удержаться на ногах. Но, упав, Яшка тут же поднималась, и, не обращая внимания на испачканную юбку и ссадины на коленях, мчалась дальше.

Яшке казалось, что она бежит так уже целую вечность, что силы на исходе, когда тропинка вывела её к просёлочной дороге. Лай сдерживаемых собак прозвучал совсем рядом, и, обернувшись, девочка увидела белёсый туман, затягивающий тропинку у неё за спиной. В безветренной ночи клочья тумана то расплывались, то сгущались, становясь похожими на разверзнутые пасти. Яшка вскрикнула, и чуть было снова не упала, чудом зацепившись за подвернувшуюся ветку. Но с дороги донёсся стук дробный копыт. Девочка из последних сил выскочила на дорогу и увидела двух приближавшихся всадников.

– Держись, Потеряшка, – крикнул первый, и она узнала голос брата. Радх на скаку подхватил сестру, и, развернув коня, помчался к городу, а его спутник проскакал мимо них, торопясь туда, где на дорогу неторопливо выползал туман.

– Вайд ар, роалив![“Поймай меня, если сможешь!” Перевод с тарского³ ] – донесся до Яшки звонкий голос.

– Ат вайде ра![“Я поймаю тебя!” Перевод с тарского] – прозвучал в ответ голос, от звука которого Яшка уткнулась лицом в плечо своего спасителя, боясь пошевелиться.

– Вот, надень.

Брат протянул ей что-то. Но перепуганная девочка ещё крепче вцепилась в Радха.

– Он велел надеть, сказал, что ты станешь невидимой для Охотника. Дрожащими руками Яшка надела перстень и почувствовала холодное прикосновение металла. И от этого прикосновения замерли, замёрзли все страхи, и всё случившееся стало казаться сном, страшным сном, о котором с лёгкостью забываешь поутру.

Лепесток 4

Двухэтажный деревянный дом, принадлежавший княгине Улитиной, стоял на тихой улочке, молчаливо возвышаясь над одноэтажными соседями. Это угрюмое молчание нарушалось раз или два в год, когда из столицы приходил вестник. И тогда дом оживал, наполняясь голосами служанок, хлопал распахивавшимися оконными рамами, шуршал чехлами, снимаемыми с мебели.

Потом улицу оглашало ржание лошадей, стук колёс по деревянной мостовой, перебранки кучеров и лакеев, а соседи начинали изобретать предлоги, чтобы заглянуть в гости и раньше других встретиться с приезжими.

Но штабс-ротмистру Петру Кваснёву, взбегавшему по ступеням резного крыльца, не нужен был предлог, чтобы постучаться в двери этого дома. У него было к приезжему дело, и не просто дело, а дело чести. Ему не раз случалось принимать на себя обязанности секунданта, но ни разу ещё не сталкивался он с оскорблением, столь хладнокровно нанесённым на ровном месте незнакомому человеку. В горячке и по пьяни – случалось, недоброжелателям и неприятелям – многократно, а вот такого… Штабс-ротмистр вспомнил презрительно-брезгливое выражение лица мальчишки в штатском, потребовавшего от Афиногена отпустить пойманную плясунью. Фин аж присвистнул, глядя на щуплого и наглого противника.

– У вас, сударь, ещё молоко на губах не обсохло, но я готов вам преподать урок вежливости, – насмешливо заметил корнет.

– Вы пьяны, господин грубиян, – холодно ответил нежданный заступник Розы, – и пятнаете честь мундира так же, как уже испачкали сам мундир. И юноша указал на свежее пятно солидных размеров, украсившее обшлаг рукава корнета.

Лицо корнета, румяное прежде от выпитого вина, побагровело.

– Кто будет вашим секундантом? – прорычал он обидчику.

Тот усмехнулся.

– Я не принимаю пьяных вызовов. Вот если завтра не передумаете, присылайте своего секунданта в дом княгини Улитиной.

С этими словами незнакомец развернулся и пошёл к выходу, уводя за собой «спасённую» томалэ. Они остановились у дверей, но, судя по выражению лица девушки, разговор их был мало похож на воркование влюблённых голубков. Да и подошедший Радх после короткой беседы с юношей помрачнел не на шутку.

Странный молодой человек. И всё же не были ли слова «о пьяном вызове» попыткой избежать дуэли? А если так, то интересно, каким будет лицо наглеца, когда тот поймёт, что отвертеться не удастся?

Потому что не будь он Петром Кваснёвым, он не позволит наглецу увильнуть от поединка!

Но первым принимать бой пришлось самому Петру. Дверь ему открыла дюжая баба, больше похожая на гвардейца в юбке, чем на служанку приличного дома. Штабс-ротмистр был высок ростом и привык смотреть на окружающих сверху вниз, но служанка, стоящая на пороге, возвышалась над ним на добрых полголовы. При этом смотрела она на вошедшего с любезностью полковника Лискина, посреди игры оторванного от карточного стола.

– Барин не принимает, – сказала она грубым голосом, вполне соответствующим её телосложению.

Однако напугать штабс-ротмистра было не так просто.

– Доложи своему хозяину, что его желает видеть штаб-ротмистр Кваснёв.

– А по какому делу? – спросила служанка.

– Свои дела я буду обсуждать с твоим хозяином, – ответил Кваснёв, взбешённый наглостью служанки, посмевшей таким тоном разговаривать с дворянином.

По лицу бабы было видно, что она совершенно не хочет докладывать хозяину. Но прежде, чем это было озвучено, откуда-то сверху донёсся нежный девичий голос.

– К нам кто-то пришёл, Матрёна?

Пётр поднял голову и замер, глядя на белокурого ангела, по недоразумению облачённого в скромное утреннее платьице. Очарование момента было нарушено визгливым голосом:

– Анна, благовоспитанные девицы не выскакивают на лестницу! Ваше любопытство неприлично!

Голос этот принадлежал сухопарой особе, безуспешно пытавшейся одновременно двигаться с достоинством светской дамы и поспевать за девушкой. Неказистость компаньонки, а никем другим кроме компаньонки дама в чёрном наглухо закрытом платье быть не могла, ещё сильнее оттеняла красоту Анны.

– Тогда я буду неприличной, – весело ответила девушка, сбегая вниз. – Так кто там пришёл?

С появлением хозяйки Матрёна расслабилась.

– Этот господин желает видеть хозяина, Анна Андреевна, – с видимым облегчением ответила она.

– Штабс-ротмистр Кваснёв к вашим услугам, сударыня! – молодой человек склонился, запечатлевая поцелуй на тонкой девичьей руке. Вблизи девушка показалась ему больше похожей на сбежавшую из классной комнаты гимназистку, чем на спустившегося с небес ангела.

– Анна Задольская к вашим, – Анна улыбнулась гостю с такой обезоруживающей искренностью, что Пётр на мгновение забыл, зачем он пришёл в этот дом. – Что привело вас в наш дом? Только не говорите, что любопытство!

– Увы, сударыня, всего лишь скучные мужские дела. Я должен видеть господина Задольского.

Девушка надула губки.

– Ну почему, как только дела, так сразу мужские, – обиженно сказала она. – Так вам непременно нужен мой брат?

– Увы, сударыня, только он и никто другой.

– К сожалению, Виталион ещё спит. Он вчера вернулся поздно, и до полночи работал. И если это не очень срочно…

– К сожалению, – в тон ей ответил штабс-ротмистр, – вопрос не терпит отлагательства.

Своими соображениями о том, чем господин Задольский занимался допоздна, поделиться с невинной девушкой Пётр не мог, но и щадить заспавшегося зазнайку не собирался.

– Тогда придётся разбудить его, – задумчиво произнесла хозяйка. – Матрена! Скажи Адрейке разбудить Виталиона! Надеюсь, вы, господин штаб-ротмистр, позволите мне скрасить время вашего ожидания?

Пётр с удовольствием позволил девушке увлечь себя в гостиную и вовлечь себя в разговор. В конце концов, девушка нисколько не виновата в поведении своего брата.

Штабс-ротмистру казалось, что никогда ещё не был он в таком ударе, не шутил так непринуждённо, рассказывая о местных достопримечательностях и известных горожанах, никогда не был так красноречив, и никогда не было у него слушательницы, столь внимательной и заинтересованной, живой и непосредственной. Клара, сидевшая в уголке, только недовольно поджимала губы, выражая недовольство всем своим видом, но не решаясь сделать замечание, когда её подопечная вела себя слишком неподобающе. Смех Анны, звонкий и неприлично громкий, то и дело разносился по дому, но вдруг неожиданно оборвался. Лицо компаньонки, и без того длинное, вытянулось и закаменело.

Пётр обернулся и увидел стоящего в дверях Задольского.

– Аннет, – холодно произнёс вошедший, – будь добра подняться к себе.

– Но, Тали, – капризно протянула девушка, однако, наткнувшись на холодный взгляд брата, поднялась и улыбнулась гостю. – Приятно было познакомиться, – почти пропела она.

– Счастлив был познакомиться, – с чувством произнёс штабс-ротмистр. Девушка ещё раз улыбнулась и удалилась из комнаты походкой разгневанной королевы. За ней покинула комнату и компаньонка.

– Итак, сударь, чем обязан вашему визиту? – спросил хозяин, убедившись, что Клара плотно закрыла за собой дверь.

– Вы, сударь, вчера публично оскорбили корнета Слепнёва. Он требует от вас удовлетворения.

К разочарованию Кваснёва, вызываемый нисколько не испугался и не растерялся.

– Ну что ж, – сказал Задольский, пожав плечами с таким невозмутимым видом, словно ему каждый день приходилось принимать вызовы на дуэль. – Я охотно удовлетворю корнета, – тут он задумался, словно что-то подсчитывая. – Однако, принимая во внимание, что я приехал сюда по делам и мне требуется некоторое время для их завершения, предлагаю корнету встретиться через пять дней.

– Пять дней? – штабс-капитан недоверчиво посмотрел на юношу.

– Пять дней, – подтвердил тот. – О месте и точном времени с вами договорится мой секундант, которого я обязуюсь найти не позднее чем через два дня.

Лепесток 5

Арсений Вотнов, худенький темноволосый мальчик, хмуро смотрел на мир сквозь замызганное оконное стекло. Там, за окном, во всю светило солнце и его лучи, заглядывавшие на чердак, освещали большой деревянный сундук, окованный железными полосами, когда-то с любовью разрисованный травами и цветами, выцветшими за долгие годы, дубовый резной поставец⁴, на дверцах которого можно было разглядеть Жар-птицу и Бову-королевича из нянькиных сказок, львинолапое дубовое же кресло, затянутое вместо обивки паучьими гобеленами, – одним словом, весь хлам, выставленный сюда за ненадобностью. Маменька в дождливую погоду любила подняться на чердак, как она выражалась «на охоту». Спускалась она уставшая, с пыльными следами на руках и лице, но неизменно довольная. Следом за ней такая же перемазанная Марфуша несла трофеи – то старинную шаль, потраченную молью, то резной ломберный столик, то ломаный веер.

– Золушка ты моя, – смеялся папенька, поправляя русые прядки, выбившиеся из матушкиной причёски.

А вечером, сидя у камина, маменька рассказывала удивительные истории из жизни владельцев найденных вещей. Истории эти, то забавные, то грустные, звучали так правдиво, словно она видела всё происходившее собственными глазами.

– Мудрая женщина твоя матушка, Елена Степановна, – говаривал Арсению столяр Михеич, полируя исцарапанный столик или перебирая костяные пластинки веера. – Ты думаешь, она просто забавляется? Она спасает вещи, вторую жизнь им даёт.

Мог ли Арсений подумать, следя за ловкими руками Михеича, что он, наследник и любимец отца, баловень матери, окажется позабытым и ненужным, как чердачный хлам? Только вот спасать его будет некому… Но, как говаривал папенька, Вотновы не ждут милостей от судьбы, а находят своё «но» на любое неприятное «вот». В конце концов, ему, Арсению Вотнову, уже целых десять лет. Он не малыш какой-нибудь, и вполне может позаботиться о себе. Решено, он сбежит и станет разбойником! Нет, лучше предводителем шайки, как благородный Робин! Оседлав колченогий стул, для надёжности прислонённый к стене, вооружившись тяжёлой тростью со стёршейся позолотой, Арсений представил себя сидящим на лесной поляне у костра в окружении до зубов вооружённых разбойников. Чучело фазана, растерявшее большую часть перьев ещё во времена папенькиного детства, пришлось как раз кстати. У воображаемого костра перед ним стоял, понурив голову и растеряв лоск, Павлин, Павел Игнатьин, волею городского главы ставший опекуном осиротевшего в одночасье Арсения. Прозвище Павлину дано было папенькой, Григорием Александровичем. Арсений однажды нечаянно подслушал разговор родителей, собиравшихся в гости.

– Опять Павлин перед тобой будет хвост распускать, – смеясь говорил папенька, глядя на маменьку в бальном платье, спускавшуюся по лестнице.

– А что, кроме Павла Игнатьина мой наряд оценить некому? – Кокетливо спросила она. – А как насчёт господина Вотнова?

– Господина Вотнова вы, сударыня, покорили уже давным-давно, – всё так же весело отвечал папенька, подавая ей руку. – И для него вы прекрасна в любом наряде.

– Льстец, – с притворным укором воскликнула маменька и нежно поцеловала мужа в щёку.

Что было дальше, Арсений не слышал, потому что гувернёр, месье Филипп, увёл в детскую. Вотнов-младший был не в обиде на месье, да и вообще редко на него обижался. Всегда элегантный и подтянутый, Филипп умел быть и строгим, и весёлым, а уж знал он, казалось, обо всём на свете. Он ни за что не позволил бы своему воспитаннику бездельничать, но увы… Павлин уволил месье Филиппа, заменив его вечно пьяным Яковом, отставным поручиком, все уроки которого сводились лишь к муштре и колотушкам.

Арсений ненавидел опекуна за это, и за то, что тот запер мальчика в загородной усадьбе, за то, что забрал в город всех слуг, оставив только сторожа и кухарку, но больше всего за то, что именно к нему в гости уехали родители тогда, когда… Вспоминать об этом не хотелось, и мальчик вновь вернулся к Павлину, стоящему перед ним на поляне.

– Дорогой Арсений, я сожалею, – пробормотал испуганный опекун, не смея поднять глаза на грозного атамана, но договорить, о чём именно он сожалеет, придуманный Павлин не успел. Мальчика отвлекли шум и крики. Арсений выглянул в окно и увидел сторожа Петрушку, суетившегося около ворот. С трудом отворив ворота, он впустил во двор бричку, принадлежавшую раньше Григорию Вотнову, отцу Арсения. В бричке – кто бы сомневался – сидел Павлин собственной персоной. Но явился он не один. Следом за бричкой во двор въехала карета, запряжённая четвёркой лошадей. Такого выезда – Арсений кое-что понимал в экипажах – не было ни у кого в Версаново. Даже экипаж городского головы, заслуженно считавшийся лучшим в городе, не шёл ни в какое сравнение с этим.

Дверца экипажа распахнулась и из неё на пыльный, поросший редкой травой двор спустился невысокий изящный блондин в тёмно-синем казакине, за ним выпорхнула юная девица в голубом платье с серебряной отделкой. Последней карету покинула высокая сухопарая дама в сером.

Наблюдать за приезжими с чердака было забавно, почти как за Петрушкой в ярмарочном балагане, но любопытство гнало мальчика вниз. Ему хотелось поближе посмотреть на приехавший экипаж, поговорить с кучером и узнать про рессоры, и про фонари… Короче узнать всё, что гордящийся каретой кучер может рассказать мальчику. Арсений полагал, что Павлин будет принимать гостей в сиреневой зале, так что можно будет проскользнуть мимо них, выйдя через чёрное крыльцо.

Мальчик, крадучись, спустился с чердака, не опасаясь, что его могут заметить слуги, изображающие лихорадочную деятельность. Яков с утра уже успел и опохмелиться, и набраться снова, так что ни гром и молния небесные, ни те, что обрушил бы на учителя Павлин, обнаружь такое безобразие, не смогли бы прервать его сладкий сон.

Но, вопреки ожиданиям Арсения, гости не прошли в дом, а задержались во дворе, так что, тихонько отворив дверь, мальчик увидел прямо перед собой гостя. Мысль о том, что месье Филипп привёл бы ему в пример одежду и манеры этого молодого человека, мелькнула у Арсения и скрылась прежде, чем мальчик успел осторожно прикрыть дверь. Но та предательски скрипнула, и гость, потянув со своей стороны за ручку, распахнул её. Не ожидавший такого манёвра Арсений вылетел на крыльцо и врезался в юношу, с трудом удержавшегося на ногах.

– Так, так, так, – удивлённо пробормотал гость. – А тут, оказывается, разбойник в засаде сидел?

Мальчик покраснел и оттого, что, поставил себя в глупейшее положение, и оттого, что на фоне элегантного костюма приезжего его собственный, тесноватый в плечах, со ставшими короткими рукавами, с прорехами, кое-как заштопанными Глашей, да ещё и перемазанный в пыли и паутине, выглядел убого.

– Разбойник, как есть разбойник, – со смехом подтвердила подоспевшая девушка. Но смех её звучал не обидно, а ласково. Дескать, и вправду, дружок, чумаз ты, ну да ничего, какие твои годы. Мальчик, осмелев, испуганно поднял опущенную было голову, и тут же опустил, увидев подходящего Павлина. Но и беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что девушка не только хороша собой необычайно, но есть в ней то самое, живое, искрящееся во взгляде, прячущееся в ямочках на щеках, плещущееся в улыбке, то, что превращает последнюю дурнушку в неотразимую красавицу, то, без чего идеально красивое лицо кажется безжизненной маской.

– На вашем месте, молодой человек, – голос подоспевшего опекуна звучал ровно, но мальчик достаточно хорошо знал, что за этим спокойствием прячется грозовая туча, и что грома с молниями и прилагающейся взбучкой избежать не удастся, – я бы постеснялся выходить к гостям в таком виде.

– Виталион, Аннет, – обратился он к приехавшим, – позвольте представить вам моего подопечного Арсения Вотнова. Как вы сами можете видеть, он не страдает избытком благонравия и хороших манер. Мальчик опустил голову ещё ниже и покраснел ещё гуще. К выговорам Павлина он уже привык и не принимал их близко к сердцу, но так унизить его перед этими понравившимися ему гостями… Стиснув зубы, Арсений снова представил себе опекуна, тщетно умоляющего о прощении знаменитого атамана разбойников.

– Господин Задольский приехал сюда, чтобы осмотреть усадьбу, которую он выкупает по поручению княгини Улитиной, – с холодной улыбкой продолжал Павлин.

Паника охватила мальчика, когда он представил, что опекун выставит его на улицу, разлучив с домом, в котором он вырос, с которым связанны все лучшие воспоминания.

– Нет, – закричал Арсений, становясь похожим на загнанного в угол волчонка. – Нет! Он не может купить её! Это мой дом! Я не согласен продавать его!

– Увы, мой дорогой друг, – ехидно заметил опекун, и мальчик почувствовал, что тот наслаждается его отчаяньем, – ваше согласие не требуется. Достаточно моего, а я его определённо дам.

– Пойдёмте, Павел Алексеевич, – предложил Виталион, беря под локоть опекуна, – посмотрим дом изнутри. А Аннет к нам присоединится, если захочет, попозже.

С этими словами он решительно увёл Павлина в дом, оставив на крыльце Анну с мальчиком.

Арсений хотел кинуться за ними, но девушка положила мальчику ладонь на плечо, одновременно и утешая, и удерживая. Хватка её тоненьких пальцев оказалась неожиданно крепкой, так что попытка Арсения освободиться не увенчалась успехом.

– Послушай меня, дружок, – мягко сказала она, – дом – это не четыре стены и крыша, а место, где тебя любят и ждут. Потерпи немного. Я обещаю, что у тебя снова будет настоящий дом.