Читать книгу: «Пришелец», страница 5
Мгновения жизни
Старый лес, мы ведь не понимали,
Лето не будет вечным – осень нас разлучит.
Старый лес, по полосе асфальта
Мы покидаем место нашей любви.
А лес всё молчит…
Мы стояли на балконе в прохладных сумерках июльского вечера. За нашими спинами горел яркий свет, гремела музыка, веселились подвыпившие гости… потом ушли к столу. Нас всё это не касалось. Я одела стереонаушники, поставила «Scorpions» – «I’m still loving you». Ты принёс мне сигарету и бокал вина и смеялся, глядя, как я «шикую».
Была музыка, была ночь, были знакомые огни ГВФ… легчайший запах дорогого табака (всего пара затяжек, ты ведь знаешь, я не курю), кисловато-терпкий вкус шампанского – и рядом ты… Саш, конечно, это смешно, но в то мгновение казалось – о чём ещё мечтать? Понимаешь? Не так уж много выпадает человеку моментов, когда он столь полно ощущает жизнь, когда не мучает прошлое, не манит будущее – существует лишь одно бесконечное now – и рядом ты.
Ты не любишь прощаться и всё время куда-то спешишь, когда спешить совсем не надо. Знаешь, я по тебе скучаю. Мне не хватает наших прогулок – вместе, быстро-быстро; твоей долгой открытой улыбки и наших разговоров – ни о чём и обо всём… Ты говоришь о музыке – я о любви, ты об учёбе, и я тебя ругаю или даю советы, ты говоришь о дружбе – я говорю о тебе, ты говоришь о девчонках – я вздыхаю, ты снова говоришь о музыке – я о своей любви – ты ревнуешь, я смеюсь, мы смеёмся вместе. «Пока… пора идти…» Теперь я живу далеко. «Саша, проводи Надю», – говорит тётя Лида, и мы оба благодарны ей за эту «навязчивую» заботу, потому что – вечер, тихий и поздний, мы идём, улыбаясь друг другу и говорим, говорим, говорим… Я не обижаюсь на тебя, когда ты заявляешь, что я «впадаю в детство» или, когда слышу, как ты спрашиваешь обо мне у домочадцев: «Надя уже уползла?» – потому что, когда ты со мной, слишком, мне слишком ясно: я – лучшая, и нет других.
Сашка, ты был мне другом, а для меня это значит – им и останешься, ведь дружба, как и любовь, не умирает…
Часто в моих снах мы нежны друг с другом, как настоящие брат и сестра, влюблённые в своё сходство.
В жизни всё было немного не так.
И ты до сих пор не знаешь, какое место занял в моей судьбе, и что твоя семья – мой второй дом, и что я очень люблю твою маму – безотносительно к тому, что она теперь обо мне говорит, ведь прошлое не меняется, и оно было прекрасно. И я никогда не забуду тот год – навсегда знаменательный в моей жизни по другой причине, – который мы провели под одной крышей, живя как одна семья.
Я помню наши детские встречи и твой визит в Нарву с Вадимом зимой 87-го. Я лежала в больнице с переломанным носом, и вдруг ты появился – худой и длинный. И лето – кошмарное лето моего провала. Мне хотелось бы оказаться под трамваем, но я долго-долго слушала тётю Лиду, её спокойный неторопливый украинский говорок – ночь прошла, начался рассвет – и я продолжала жить. И следующий мой приезд с группой на зимние каникулы в 88-м… Но тогда это был ещё не ты и это была ещё не я, которая теперь пишет эти строки…
89-ый… Я написала 89-ый – и долго сидела в раздумье. Это совершенно особый для меня год – год, с которого началась моя настоящая история. Всё, что было до – только прелюдия, предисловие к жизни (мои обобщённые впечатления от того периода, ещё не зная будущего, я так и назвала – «Прощальная прелюдия»).
Я помню наши совместные вечера – над книгой английских сказок, когда мы, склонив головы над очередной страницей, почти касаясь друг друга, старательно играли в переводчиков; наши шахматные баталии (из которых ты так редко выходил победителем), сопровождавшиеся словесной пикировкой, полной скрытого смысла, иносказаний и недомолвок. Мне нравилось играть с тобой – даже проигрывая, ты расточал мне комплименты… Шахматы увлекали меня, уводили от тяжёлых раздумий, помогали сделать менее мучительным ожидание очередного звонка. Так весело бывало, помнишь, когда мы собирались в детской – ты, я, Вова, Костик, тётя Лида – слушали музыку, спорили, разговаривали. Сколько шуток и смеха звучало тогда! Тётя Лида в пылу очередного спора изобретала какое-нибудь новое слово, и мы покатывались от хохота, а она сама смеялась громче и заразительнее всех. У тебя чудесная мама! Да, я помню все твои жалобы, но когда-нибудь ты поймёшь, что я права. Мы часто собирались так, забывая все дела, только появление дяди Лёни или Срегея разбивало нашу весёлую компанию: разговоры смолкали, смех звучал принуждённо – и вот уже Вова уходил к друзьям, Костик вновь брался за уроки, тётя Лида отправлялась к телевизору, а мы с тобой – на кухню. Нас тянуло друг к другу. Мне нравилось встречать твой взгляд – то задумчивый, то восхищённый.
– Ох, до чего ж ты капризная! – жаловался ты. – Я капризных людей вообще не уважаю… А в тебе мне это даже нравится, – и обезоруживающая улыбка.
Мне импонировала твоя откровенность. На прямо поставленный вопрос ты всегда отвечал прямо. Но ты, наверное, не обидишься на меня, если я скажу, что не принимала тебя всерьёз – двоюродный брат, близкий друг, почти подружка… Когда появился Кидан, ты понемногу, чисто «по-подружески» начал меня предавать. Когда я возвращалась поздно, ты злился:
– Зачем ты вообще вернулась? Ночевала бы там, как будто все не понимают!..
Дядя Лёня сидел тут же в кресле, загадочный и молчаливый, как сфинкс.
И соглашаться, и оправдываться было одинаково опасно, и я молча ушла к себе.
Другой раз, когда все уехали в Тетерев на праздники, и дома остались только мы с тобой и бабушка, ты сказал:
– Я еду в Конча-Заспу с друзьями, вернусь завтра.
Кидан удерживал меня, но я осторожности ради всё же вернулась домой. В два часа ночи, когда я уже спала, приехал ты и, не раздеваясь, прямо в ботинках вошёл в нашу с бабушкой комнату, включил свет… Я тебя очень сильно тогда разочаровала?
– Что ты так в него вцепилась? Будут и другие, кроме этого мулата. Думаешь, нет? Будут, будут! Зачем ты с ним вообще встречаешься, если даже кассет попросить не можешь?
– Саш, у нас совсем не такие отношения.
– А какие, какие у вас отношения? – воскликнул ты.
Ты сидел на столе, под окном, отвернувшись, я видела только твой профиль, и в который раз подумала: мы похожи даже внешне! Недаром у нас общее число рождения – 26-е, как раз друг напротив друга, ты – в ноябре, я – в мае. Только меня совсем не задевали твои сердечные дела, даже наоборот, я пыталась познакомить тебя с подружками, которые нравились мне самой, но ничего путного так и не вышло, да? Даже с Жанной, хотя вы понравились друг другу. Но я видела, что мои отношения с Киданом ты принимаешь слишком близко к сердцу.
– Знаешь, Саш, я долго была одна, долго-долго. У меня были друзья, и как друзья они мне нравились, но они зачем-то влюблялись в меня. Дружба пропадала, а любить их я не могла. Были какие-то увлечения, но ничего стоящего. Как теперь вижу, вообще ничего. Когда ты один, ты всё время мечешься, ищешь какого-то смысла… Даже в самые удачные дни, в самой весёлой компании тебя всё равно чего-то не хватает. Ты чувствуешь одиночество и необъяснимую тоску, и даже сам не понимаешь – что это. И только потом, когда встретишь человека – и жизнь твоя меняется… просто быть с ним рядом, просто знать, что он есть – уже счастье. Весь мир, все события – как фон, а он – главное… и смысл, и цель, и радость, и всё-всё… вот такие у нас отношения.
Ты слушал меня, по-прежнему отвернувшись, внимательно рассматривая что-то на пустой белой стене, и только длинные пальцы нервно перебирали всякую мелочь на столе. Потом посмотрел на меня – уже просто, без боли и раздражения, и тихо сказал:
– А я такого человека ещё не встретил.
Теперь я знаю: молчание, отсутствие доверия тоже может быть мукой, но у меня было тогда много своего – запутанного, трагически-неразрешимого, захватывающего. Я ничем не могла тебе помочь.
Прощаешь?
Ты очень хотел увидеть Кидана. Тебе казалось: стоит только взглянуть на него – и ты сразу всё поймёшь. Саш, я не держала его в тайне специально от тебя, он сам решал. Он был моим возлюбленным, но не был другом. И с каждой моей проблемой я приходила в ваш дом – к тёте Лиде, к тебе. Я очень люблю Костика и Вовочку, с каждым из них были своеобразные, полные очарования отношения, но другом мне был только ты.
С Костиком мы пускались в рискованные кулинарные авантюры, и вместе их расхлёбывали, в прямом смысле! Мы изобретали коктейли, смешивая мороженое со всякой всячиной. Много баловались. Он ходил за мной как хвостик по всей квартире. Я так его и звала Костик-хвостик.
Вовочка – даже не знаю, что сказать. Это была смешная влюбленность старшей сестры в симпатичного и послушного младшего брата, который обещает стать интересным мужчиной. К тому же он тигр, как и Кидан, и как Кидан, предпочитал объясняться не словами, а поступками и взглядом.
А к тёте Лиде я шла, как к матери, и хотя я знаю, что многого во мне она не понимала и не принимала, она никогда не оставляла меня без помощи, будь то доброе слово, вкусный обед или десятка в долг.
А ты помогал мне в моих скитаниях с квартиры на квартиру, получал мои посылки, ездил со мной за паспортом, когда я умудрилась его потерять, а добрые люди нашли. Но говорили мы всё меньше и меньше. Точнее, ты говорил, а я в основном слушала. Мне казалось, что я стремительно расту, что жизнь учит меня, как стать самостоятельной, взрослой и неуязвимой, а ты не меняешься. По возрасту – одногодки, по опыту… Словом, наше духовное единение дало трещину, и трещина росла.
Помнишь нашу поездку в твою любимую Конча-Заспу, где нас уже ждали твои друзья?
Это было на Пасху… Мы вышли из автобуса и вступили в лес. Ни души не было вокруг, только мы – и солнце – и небо. И громадные тёплые сосны. Запах смолы, усыпанная иголками и шишками тропинка. Ты протянул мне руку, а потом спросил удивлённо: «Не хочешь?»
Мы говорили о тебе, о твоих отношениях с родителями, о девушке по имени Марина, которая тоже должна была приехать. Мы долго бродили по берегу речушки, отыскивая условленное место, то и дело натыкаясь на чужие палатки. Ты начал нервничать, а мне было хорошо. Мне нравилось бродить с тобой, и было всё равно – отыщем мы твоих друзей или нет.
Нам так долго удавалось балансировать на тонкой грани между дружбой и влюблённостью, не переходя той едва уловимой черты, которая отделяет отношения брата и сестры, любящих друг друга, от просто любящих…
Иногда я подолгу не бывала у вас – моя работа, командировки, учёба в университете, напряжённые личные отношения… Но когда мне удавалось выбраться, это был, как всегда, праздник. Так, наверное, чувствует себя потрёпанный штормами корабль, возвращаясь в родную гавань. Многое менялось вокруг и в нас – почти пять лет жизни, шутка ли! – но это оставалось неизменным… до тех пор, пока ты чуть было всё не испортил. Ты с самого начала любил поворчать: «Я не железный! Смотри, я могу и не выдержать!» Но я пропускала подобные реплики мимо ушей. Это случилось позднее…
Однажды мы с тобой поехали в Иванково на свадьбу нашей троюродной сестры Светланы. Было начало ноября, много гостей, играл приглашённый ансамбль, шатёр во дворе. Веселье в разгаре. Нас уговаривали остаться ночевать, но мы удрали… Уже давно стемнело. Мы не знали дороги. По пустым улицам бегали только кошки да собаки.
Мы шли наугад, доверившись своей интуиции. Тихая ночь и яркие звёзды, каких не увидишь в городе. Мы остановились полюбоваться, и тут на тебя что-то нашло – может, перемёрз, может, выпил лишнего. Ты несколько раз безуспешно пытался меня обнять, а потом спросил:
– А ты меня не боишься?
– Нет, не боюсь.
– Правильно, ты же всё-таки моя сестра.
– Саш, перестань!
– Если б ты не была моей сестрой, я б на тебе женился.
– И ты думаешь, я бы согласилась?
Мне хотелось пошутить, напомнить тебе наши споры из-за того, кому выносить мусорное ведро и идти в магазин, про твоё чрезмерное пристрастие к музыке, да мало ли что? Я ведь прекрасно знала тебя домашнего, и хотела только напомнить тебе об этом, а ты вдруг обиделся. Замолчал, отвернулся. Мы нашли остановку, но не было ни расписания, ни автобуса, ни людей, и мы вообще не знали, куда дальше идти… Не помню, как добрались до автовокзала, где объединились с тремя такими же бедолагами, которые уже давно и безуспешно пытались остановить рейсовый автобус.
Вот подъехал ещё один.
– Нет мест! Отпустите двери! – закричал молодой водитель. – Никого не возьму!
Ты осторожно подтолкнул меня вперёд, к самым ступенькам. Я поняла твой манёвр: подняла голову и взглянула на водителя. Я ни о чём не просила. Я не сказала ни слова. Водители (их было двое) переглянулись… Через пару минут мы с тобой и трое остальных ехали по направлению к Киеву.
Я люблю ехать куда-нибудь вечером, мчаться сквозь ночь, освободив на время от всех забот и ум, и тело. В ночных поездках есть для меня что-то притягательное: мелькание огней, едва уловимые контуры домов и деревьев. Мир кажется таким загадочным, какой он и есть на самом деле, но днём об этом легко забываешь.
Мы стояли рядом на подножке, тесно прижавшись друг к другу плечом, ты – на ступеньку ниже, что скрадывало разницу в росте. Мне не понравились твои слова, мне не понравилось твоё поведение, но теперь, когда все волнения, связанные со свадьбой и с возможностью заночевать посреди незнакомого посёлка, остались позади, мне нравилось стоять с тобой рядом и ощущать тепло твоего плеча.
Потом я долго не приходила, чтобы всё забылось и стало, как прежде… Но ничто никогда не бывает, как прежде. Моя жизнь снова сделала крутой вираж, и в следующий раз я пришла к вам уже не одна…
Но знаешь, Сашка… Александр – у тебя такое красивое мужественное имя!.. Но знаешь, когда я родила ребёнка и до самого рассвета лежала без сна, переполненная новыми и удивительными впечатлениями, то больше всего на свете я хотела поделиться этим с тобой. Я лежала на высокой кровати на уровне огромного окна. Ночь, бесшумно падал снег в розовом свете фонаря. Мела метель. Я видела кусочек неба и белую крышу. Почему-то мне совсем не хотелось спать – не так, как рассказывают об этом большинство рожениц. Дежурная медсестра несколько раз подходила к распахнутой настежь двери моей палаты и заглядывала внутрь. И я каждый раз улыбалась ей. Я чувствовала, как движется время – размеренно, полновесно, значительно, – ведь это были первые минуты и часы новой жизни. Меня ничто не волновало и не тревожило. Самое главное было позади – где-то недалеко, в этом же крыле, спал мой мальчик. Такого покоя, гармонии и внутренней тишины не было ещё в моей жизни. Я размышляла… Я думала о многом… И мне так хотелось поговорить с тобой, рассказать тебе, что значит быть женщиной, любить мужчину и родить ему дитя… Я говорила с тобой долго, и когда пришёл рассвет, ты знал об этом то же, что и я.
Soft Ice
НЕЖНЫЙ ЛЁД
И проходил Я мимо тебя, и увидел тебя,
и вот, это было время твоё, время любви
Ты есть, но ещё не знаешь, что уже существуешь. Ты идёшь босиком по земле, и ступни твоих израненных ног окрашиваются алым, но, не чувствуя боли, ты смеёшься, удивляя других, удивляешься сам. Ты ещё человек, но уже не можешь быть только им. Книга твоей судьбы открытой дана тебе в руки, но тебе кажется, что это сон – чарующий и страшный; и вслушиваясь в вечно звучащий в тебе голос – твой и Его – ты ждёшь, как прежде, ждёшь, не догадываясь, что пробил час, и будущее уже наступило.
«Отец мой, я полюбил!»
Остановлено дыхание ночи.
Всё громче и громче стройный звон далёких колоколов, рождающий тончайшую вибрацию кристально-чистого воздуха. Шум воды вечного фонтана в тени древних башен, безмолвно устремлённых ввысь от начала сотворения мира.
Мысли светлеют и утончаются.
Внимание! Ситуация: я жду врага и, утомившись долгим ожиданием, теряю бдительность. Враг приходит неузнанным. Я уже вошёл в поток, и не могу изменить его течение. Что это?
– Это вызов.
– Вызов?… Я принимаю его!
Угасает незримый свет, долину окутывает туман, в котором затихает, удаляясь, звон колоколов, и тает, исчезая, перешёптывание водных струй.
Вновь повеял пьянящий ветер весны. Тихое веселие синих сумерек, пронизанное прохладой зимы, доживающей последние часы. Праздник обновления. Уход, возвращение, встреча. Мистерия встречи, разыгрываемая вновь. Там, в вышине, сначала синей, потом чёрной, дальше – звёздной, – слагаются удивительные гимны, предопределяющие судьбу. Чью – на этот раз? Кто Избранник и Избранница?
Тсс… Мы скоро узнаем.
Весна. Новый виток неизменного круга.
Нет, на этот раз – всё иначе.
Невидимые руки исполнителей Высочайшей Воли уже ткут заказанную ткань. Неслышные шаги вездесущих посланников уже прозвучали рядом. И выбрано место, и подготовлена почва, и посеяно семя, и проклюнулся росток.
Весна особая, неповторимая, единственная весна – время сбывающихся надежд, время судьбы и исполнения желаний, время любви.
Мистерия Встречи, разыгрываемая в пространствах древнего города, увенчанного золотыми куполами церквей, города, исполненного притягательной силы и тайны – космический ковчег загадочного народа, откуда «есть пошла земля русская».
«И были три брата: один по имени Кий, другой – Щек и третий – Хорив, а сестра их – Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по имени его Хоривицей. И построили город в честь старшего своего брата, и назвали его Киев».
Город твоего владычества – но ты не помнишь. Забвение – плата за возврат. Это же – условие договора.
Письмена судьбы сокровенны… Ты ясно видишь буквы, но не сумеешь уловить смысла, пока из букв не сложатся слова, из слов – предложения, а из предложений – история. Сокровенны письмена судьбы. И воды забвения угасили память – только странная притягательность этих мест: горы, на которой стоит здание академии, Голосеевской пустыни, маленькой церквушки в голубой ограде, где когда-то совершалось отпевание… Только странная власть запахов – как удар по обнажённым нервам; и загадка имён, и скрытый трепет сердца; вдруг промелькнувшее – знакомый пейзаж, уже слышанный оборот речи, до боли знакомое лицо…
– Где я мог видеть вас раньше?
– Нигде. Я вас нигде не видела.
– Может быть, вы меня не заметили?
– Нет, не может быть. У меня хорошая память на лица…
Лица… Но лицо – только оболочка, маска, скрывающая суть. Я знаю тебя. Я не могу пройти мимо… Итак, не узнан?… А сердце? Скажи мне!
Я не знаю тебя. Кто ты?
Тогда… дослушай эту мелодию до конца.
Здравствуй, Надюша!
Немного задержалась с ответом. Писать впопыхах, лишь бы написать – не хотелось, а время… не то, чтобы его не было, а просто не то состояние. Все выходные проспала, как сурок. Борька, не выдержав, сказал, что это ненормально – столько спать. Но это всё ерунда. Знаешь, иногда мне кажется, как бы это сказать точнее, что я для тебя некий эпизод, понимаешь? Только не обижайся, пожалуйста! Вот глупость взбрела в голову.
Ты хочешь знать, как всё было у нас? Во-первых, намного прозаичнее, чем я это себе всегда представляла. Познакомились мы почти сразу, как приехала. Я работала у него на участке, в подчинении, так сказать. Он – начальник участка, а я – не поймёшь в какой роли… Как-то осенью, ещё было тепло, он пригласил меня сходить с ним вместе в кино. Сходили. Но я как-то внимания на это не обратила. И потом всё только после Нового года. Получилось так, что мы в одной компании встречали праздник, и я очень «перебрала». Слово грубое, но точнее определения я не нашла. Очнулась, осознав, что я целуюсь. Да, да. Потом мне было плохо, он меня проводил домой. Ну, а потом пошло-поехало. Я убедилась, что он просто так в покое меня не оставит. Со своими фильмами надоел до смерти. Я не скажу, что он мне был неприятен или ещё что-то. Просто я считала, что Он будет не таким. И рост тоже. Ты же знаешь, что я была отнюдь не поклонницей низкого роста для мужчин… Вот так. Знал бы сейчас Борька, что я пишу. Он сидит почти рядом и читает журнал. Да, я отклонилась. Так вот, а Он оказался именно таким, и мы оба, наверное, до сих пор бы встречались, слонялись вечерами по улицам, если бы в один момент он не пришёл и не сказал: «Всё, завтра едем в город подавать заявление». А я не противилась. Знаешь, как слепой котёнок, который покорился судьбе и идёт туда, куда его зовут. Было, конечно, страшно, в голову, как всегда, лезли всякие пакости. Тысячи вариантов мелькали перед глазами. И ни на чём не остановиться… Потом как-то Борька спросил, что если бы он не взял меня за руку, я что, так и продолжала бы молчать? И я, подумав, ответила, что да. Вот так, море противоречий и полная растерянность.
А теперь я могу сказать, что меня любят, и любят по-настоящему. Представляешь? Я никогда не думала, что меня можно любить. Даже до сих пор странно говорить эти слова. И чего я могу ещё желать? Я спокойна. И не представляю для себя уже ничего другого. Теперь мы ждём дочку. И я уже знаю, как её будут звать. А он не знает. Пристаёт каждый день с глупыми вопросами. Я чувствую себя рядом с ним иногда тётей, которая много познала в жизни и которой приходится учить всему этого непоседливого, до ужаса упрямого ребёнка. А иногда сама себя чувствую маленькой девочкой рядом с ним. Девчонки иногда спрашивают, счастлива ли я. По-моему, счастье это что-то минутное, приходящее и уходящее. Я им отвечаю тогда, что я спокойна. По-моему, их этот ответ не устраивает. Но это их дело, а я живу, как живу. Занята ежедневными заботами: вовремя убрать, постирать, сготовить. Прозаично? Но такова жизнь, главное – не увязнуть во всём этом. Я бы ещё могла писать и писать, но хотелось бы поместить одно стихотворение, не знаю, читала ли ты. Это Фазу Алиева:
Сегодня, знаю,
Не придёшь,
И в жаркую бросает дрожь —
Мне дня наставшего не надо,
На что сегодняшний мне день,
Когда со мною будет рядом
Весь день
Лишь собственная тень.
Мой беспокойный взор поник,
Внутри меня таится крик,
Мне от него безумно душно,
Пусть вырвется он,
Как вулкан,
Пускай разбудит равнодушных,
Которым дар любви не дан.
Пускай покинет крик меня,
Приняв подобие огня, —
Пускай увидят трезвым взором
Разбуженные среди дня,
Что с их холодным миром рядом
Есть мир,
Исполненный огня.
Сегодня знаю,
Не придёшь,
И на пустыню мир похож,
И я бреду по той пустыне,
Но вот до моря добрела:
Наш Каспий, словно небо синий,
В день,
Раскалённый добела.
Молчу на тихом берегу,
Расстаться с болью не могу,
И вдруг разбушевалось море:
Волна вскипает за волной,
Наверно, в море
Капля горя
Обронена случайно мной.
Уже отзывчивый простор
Не усмирится до тех пор,
Покамест дара внятной речи
Я вновь не обрету вполне,
Покамест не дождусь я встречи
С тобою
В предстоящем дне.
Ну, вот, я всё, пока. Пиши. Жду.
Тебе понравилось стихотворение? Бывает такое?
Ну, всё, всё, всё.
Люда.
Киев. Март 1989 года.
Что-то странное начало происходить со временем – то ползёт, как черепаха, как вчера на лекциях, где ему было невыносимо тошно – впервые, то вдруг делает невообразимые скачки, как…
Он пытался размышлять, но мысли путались, метались лихорадочно, наскакивая одна на другую – то сцепляясь, то разбегаясь в разные стороны.
Он пытался размышлять, а руки быстро делали ставшую привычной работу – помешивали рис, тянулись за приправами. Потом машинально взглянул на часы. Две минуты четвёртого! Похолодев, Кидан выключил газ и бросился на улицу, на ходу натягивая куртку.
И вот я вижу тебя – вновь. Ты ждёшь меня, шевеля землю носком сапожка. На этот раз ты меня ждёшь. Я слегка замедляю шаг. Ты поднимаешь голову…
По дороге к общежитию Кидан достал из кармана рисунок и протянул его Наде.
– Я показивал друзьям. Они сказали: видно, что она хорошо рисует, но это как белий… не похоже.
– Да, я тебе говорила… Чтобы было похоже, надо, чтобы я понимала человека.
– Да… Правильно. Ти будешь рисовать другой?
– Если хочешь.
Они снова были на Ломоносова.
Почему-то Наде очень нравилось здесь. Над будничностью пейзажа, над серой пасмурностью этого выходного дня царила атмосфера веселья, беспечности, молодости. Из распахнутых окон всех этажей лилась разноголосая музыка, везде попадались только молодые симпатичные лица, слышались обрывки разговоров на непередаваемом и с трудом переводимом студенческом сленге, русская речь мешалась с украинской, иногда – с английской, иногда – не разберёшь с какой. Как хорошо было бы просто погулять здесь, подышать весной!.. Однако Кидан неторопливо, но неуклонно вёл её по своему маршруту.
– Давай немножко погуляем?
Кидан улыбнулся было, но тут же заговорил серьёзно:
– Я готовиль рис, ти любишь рис, э? Надя, я голёдний. Я ждаль тебя.
Они вошли в общежитие, поднялись на четвёртый этаж.
Надя немного робела. Она как-то не представляла себе этой встречи, которая и манила её, и пугала, как запретный плод.
На первый взгляд комната показалась ей мрачноватой – узкая, длинная, с высоким потолком, разделённая на две части неким подобием перегородки – две кровати до, две после – по столу в каждой половине, холодильник, телевизор – места совсем нет, только узкий проход между столом и кроватями.
Кровать Кидана под синим бархатным покрывалом стояла справа от окна. Такого же стиля, как и покрывало, коврик висел над ней. Точно такая же, как у Менгисту, полочка с парфюмерией и портретом хозяина.
– Это ты? Совсем не похож… Без усов.
В первой половине на кроватях сидели два русских мальчика, занятых своими делами. Но Надя знала, что они всё равно слышат каждое слово, и чувствовала себя неловко.
– Я готовиль обед. Всё бросал, боялся, что опоздаю к тебе, – он взглянул на ней с упрёком во взгляде и улыбкой на губах. Надя впервые встретилась с ним взглядом, и сердце её учащённо забилось. Как хорошо, что они были не одни! – Не знаю, что полючилось.
Получилось очень вкусно – рис с мясной подливкой и невероятным количеством перца и пряностей.
– Ты так хорошо готовишь.
– Я научилься здесь… Студенческий зижнь… Дома я даже никогда не заходиль на кухню!
Надя с аппетитом ела кушанье и осматривалась.
– А это чья кровать?
– Тоже земляк.
– С тобой учится?
– Нет, он учится юноверситет. Ми просто хотели жить вместе.
– А где он?
– Он сейчас Этьопия… Когда он вернуль, я тебя познакомлю…
В этот момент двое молчаливых слушателей оставили свои книги и потихоньку покинули комнату.
– А с этими ребятами у вас хорошие отношения?
– С советскими? А ти как думаешь?
– Откуда я знаю? Ты же с ними живёшь, а я – первый раз вижу.
– Да, хорошие, – и на лице его расцвела довольная улыбка. – Если би они меня не уважали, э? они би сейчас не ушли.
Кидан встал, подошёл к дверям и щёлкнул замком…
Какая странная началась жизнь – я вступила в совершенно новую для меня сферу, и то и дело попадала впросак. Даже в интимной жизни существуют определённые стандарты; стандарты, о которых я не знала и не собиралась придерживаться…
Кидан подсел к ней, и Надя сделала то, что ей давно хотелось сделать: запустила руку ему в волосы, с любопытством исследуя густую курчавую растительность, так знакомо пахнущую – хной? А он, как котёнок, подставлял голову ей под руки, поворачивась то так, то этак, зажмурив глаза и улыбаясь. Оставалось только замурлыкать.
– Ты как котёнок, – засмеялась Надя.
– Нет, я – как он, – Кидан гордо выпятил нижнюю губу, и без того выступавшую вперёд, и кивнул на стену, где поверх ковра было приколото несколько открыток, в том числе тигр и лев.
– Тигры, львы какие-то…
– Да, я лев!.. Я родиль в июле.
– А какого числа?
– По-вашему… по-вашему…
– А у вас что, по-другому?
– Да, у нас свой календарь, – он достал календарик и что-то подсчитал. – Примерно двадцать третьего июля. А ти?
– А я в мае, двадцать шестого. Я – близнец… Твои волосы пахнут хной.
На его лице промелькнуло встревоженное выражение.
– Что это – хной?
– Это краска такая.
– Я не красишь краска! – воскликнул он с возмущением. – Это – хороший волос, качественна!
Надя заливисто рассмеялась. Какой забавный! Конечно же, не краска – хна рыжая! Говорит о себе как о какой-то вещи. Она всё ещё продолжала смеяться, когда поймала его взгляд – он смотрел на неё с таким волнением, с такой неутолённой жадностью, что смех застрял у неё в горле. Тут же его руки крепко обняли её и потянули вниз.
– Кидан, подожди… Подожди!
– Надя! – в его голосе послышалась скрытая угроза.
– Скажи мне, зачем я тебе?
На минуту он задумался, полуприкрыв глаза, а затем спросил осторожно:
– А если я не отвечу?
– Конечно! Тебе просто нужна женщина!
Он мгновенно опустил глаза и быстро спросил:
– Как это?
– Послушай меня, я для тебя говорю – ну, у нас так получилось, ладно… но я не подхожу для таких отношений, тебе нужна не я, тебе нужна другая, кото…
– Не советовай мне других! – воскликнул он запальчиво и снова набросился на неё, зажав рот поцелуем, ясно показывая, что говорить он больше не намерен. «Тигр, настоящий тигр», – промелькнуло у неё в голове.
– Нет! Пусти! Не хочу!
– Ти что – ненормальный! – вскипел он. – Теперь, когда ми так касались! Мне же больно!
– Я боюсь. Мне тоже будет больно.
Взгляд его близких глаз смягчился и потеплел.
– Вот и пусть нам будет больно вместе, – произнёс он, освобождая себе путь и подавляя последние слабые попытки сопротивления.
В первый момент боль заполнила всё – она выгнулась дугой и вцепилась ногтями в его плечи, но уже через секунду в её широко распахнутых глазах отразилось удивление, хватка ослабла, голова мягко опустилась на подушку, а глаза тихо закрылись…
Я думала: я хотела знать, что это такое – теперь я знаю. Моё любопытство удовлетворено. А теперь – хватит.
Я уйду от тебя, исчезну насовсем… Но я хочу оставить след в твоей душе – ясный и чёткий, такой же, как этот рубец от моих ногтей на твоём лбу – рана зажила, а след остался.
Запомни меня, слышишь! Просто запомни навечно – это всё, что мне от тебя нужно.
Это всё.
И слёзы на глазах. Почему? Я не понимаю…
Я уйду от тебя, обязательно… но мне жаль. Безумно жаль.
Чего?
V
Говорят, дурные вести разносятся быстро, но и хорошие – тоже. Я был очень удивлён тем, что все мои друзья уже знали о тебе – при встрече подмигивали мне, подшучивали, расспрашивали меня о тебе, хотя сам я ни с кем о тебе не говорил.
Но они знали.
Сам, своими ушами, я услышал, что ты «хорошенькая, как куколка» – и мне понравились эти слова. Все хотели тебя видеть.
8 марта 1989 года.
Кидан позвонил ровно в четыре.
– Жду тебя через час – центральный стадион, знаешь?… Да… Я тебя жду.
Удивительно медленно тянулось время. Кидан, наученный горьким опытом, пришёл слишком рано, и теперь стоял, продрогший и недовольный, ёжась под порывами ледяного ветра, провожая очередной автобус хмурым взглядом. И всё больше и больше мрачнел. И только когда она вдруг выпорхнула, всё голубая – в голубой куртке, голубых брюках, с голубым бантом в волосах, с сияющими голубыми глазами, и озиралась по сторонам, не зная, что делать, – он шагнул навстречу, и губы сами собой разулыбались, хотя он и сердился на неё.
