Читать книгу: «Полтора килограмма», страница 3

Георг Дитте. К этому человеку я относился с неподдельным пиететом. Светило в области нейрохирургии и неврологии. Получил ученую степень доктора медицинских наук в Университете Барселоны. Один из первых врачей в мире, внедривший новые методики микрохирургии и хирургии спинного мозга. Именно он возглавил мою лабораторию и пригласил остальных специалистов, необходимых для заявленной научной работы.

Его я нашел в Германии, в Штутгарте. Высоченный и мускулистый, одним словом Человек-гора, больше напоминающий спортсмена-штангиста, нежели хирурга. Своей фундаментальностью он был похож на сытого медведя-гризли. От него исходила спокойная сила, которую ощущали все присутствующие рядом. Он держался всегда отстраненно, словно выстраивал невидимую стену между собой и собеседником. Шутки отпускал с крайне серьезным, даже грустным видом.

Ему было пятьдесят четыре года, но ни жены, ни детей он не имел. Волк-одиночка, упивающийся научно-медицинской литературой, и любитель проводить время в тренажерном зале. Дитте говорил негромким, вкрадчивым голосом. Он не был красавцем, но рост и фактура притягивали к нему женский пол. Лукавые серые глаза всегда добродушно прищурены. Густая шевелюра темных волос небрежно зачесана направо так, что не наблюдалось никакого пробора, и даже левый висок отросших волос топорщился вверх. Аккуратно подстриженные усы добавляли ему лишних пять лет. Георг предпочитал носить джинсы и непритязательные свитера демократичных марок.

Как истинный ариец, сдержан, педантичен, скуп на проявление эмоций. Двери в мир Дитте были плотно закрыты для окружающих, и я, уважая его выбор, не пытался заглянуть туда. Он не любил распространяться о своей личной жизни, но от Тома я знал, что Георг был женат на красивой и взбалмошной особе. Их брак продержался три года, после чего Дитте в один прекрасный день, после очередной ее истерики, молча собрал вещи супруги и перевез в дом ее родителей. С тех пор он предпочитал одиночество и избегал женского внимания к своей колоритной персоне.

Тихий стук в дверь вывел меня из оцепенения. Стрелки часов подсказали, что я уже сорок минут сижу неподвижно. В кабинет заглянул Джим:

– К тебе можно?

– Конечно, заходи. Мы же толком еще и не поговорили, – приветливо улыбнулся я.

Джим вошел и, усаживаясь в кресло напротив, заметил рассыпанные по столу таблетки:

– Пап, ты себя хорошо чувствуешь? Выглядишь неважно, бледный какой-то.

Я колебался: передавать ему наш разговор с Томом или нет.

– Ну, в моем положении бледность – это нормально, – попытался я отшутиться, чувствуя, что не готов еще поделиться с сыном новостью. – Рассказывай, что там у тебя с бизнесом в Европе? По телефону ты был чрезмерно лаконичен.

– С бизнесом всё идет так, как и должно быть! – безмятежно улыбнулся сын. – В двадцатых числах приходит новая партия «Ferrari berlinetta», через месяц лечу обратно, есть еще пара контрактов, требующих более тщательной проработки. Слушай, звонил Шон Бирн – парень с моего курса, ну, ты должен его помнить, рыжий такой, он еще свалился в бассейн на моем двадцатилетии. В него одно время была влюблена наша Джес.

Я кивнул, поняв, о ком именно идет речь, хотя подсказка, что в него была влюблена Джес, могла заставить меня пару дней вспоминать этого Шона.

– Он сегодня женится на какой-то юной красотке, – продолжил Джим. – Ужасно не хочу ехать туда один. Может, составишь мне компанию, я его уже предупредил, Шон будет рад тебя видеть. Поедем вместе, а? – с мольбой в глазах Джим ждал ответ.

Я поморщился и с виноватой улыбкой покрутил головой из стороны в сторону, что означало «ни за что».

– Там будут Сендлеры, Кевин Абель, Джон Боггарт, пап, ну ты же с ними отлично ладишь, – продолжал настаивать сын.

– Да уж, просто террариум единомышленников. Меня же там на части разорвут! – оправдывался я. – После моего заявления пришлось отключить телефон. Думаю, все эти старые денежные мешки уже в мечтах устроили кастинг на лучшее тело донора для себя. Теперь им не терпится узнать, когда же я, наконец, лягу под нож, чтобы посмотреть, что из этого получится.

– Ты прекрасно знал, что тебя ждет! Я тебе говорил, что ты спешишь! – сверкнув глазами, повысил голос сын, пользуясь возможностью упрекнуть меня. Джим был вспыльчив, как и я, но также легко остывал. – Открытия в области медицины – это замечательно! Но зачем самому становиться подопытным кроликом, отец? Можно найти пару безнадежно больных и прооперировать для начала их, – с мольбой глядя на меня, в ожидании ответа замер Джим.

– А как ты будешь смотреть в глаза родственников, когда эти люди умрут на операционном столе? Ведь они бы могли прожить еще несколько дней или месяцев, а ты отнимешь последнее, что эти несчастные имели! – я заводился от того, что сын не понимает той мысли, которую я хочу до него донести. – Зачем кого-то искать? Я и есть безнадежно больной!

– Вот только не надо прикрываться плохим самочувствием, ты просто слишком мнителен, – уже смягчившись, продолжил Джим, вероятно вспомнив, что мне нужно избегать волнений. – Думаешь, я не заметил, как ты распушил хвост, флиртуя с журналисткой? – заговорщицки подмигнул мне сын.

– Человек, у которого болит внутри, всегда делает музыку погромче, уж так он устроен! Женщины любят, когда ими восхищаются. От меня же не убудет, а Кэрол приятно, – отмахнулся я от беспочвенных подозрений сына. – Согласись, она очень хорошенькая и далеко не глупая.

– По мне, так обычная. Ты не увиливай от ответа, едешь со мной или так и будешь теперь жить затворником? – не отступал Джим.

– Возьми с собой Тэда или Оливера. Оставь старика в покое, – взмолился я.

– Пап, тебе надо встряхнуться, не хорони себя в этих стенах раньше времени. Мы так давно не выбирались с тобой куда-нибудь вместе, – Джим, не сводя с меня напряженного взгляда, ждал ответ.

– Ну, хорошо, – нехотя согласился я, понимая, что сын прав и, может быть, действительно это будет наш последний совместный выход.

– Вот и отлично! Я планирую поплавать, не хочешь спуститься со мной к бассейну? —поднимаясь из кресла, предложил Джим.

– Идем.

Я последовал за ним, слушая, как он взахлеб расхваливает достоинства «Ferrari berlinetta». Мы миновали светлый коридор второго этажа, стены которого украшали сотни маленьких лампочек в виде прозрачных капелек воды, беспорядочно разбросанных в верхней части стен. В дневное время они создавали иллюзию влаги. В вечернее время их мягкий свет придавал серо-голубым стенам какое-то особое нежное свечение, наполняя пространство чистотой и бодрящей свежестью океана. Коридор правого крыла дома, напротив, был выполнен в светло-зеленых тонах, всё с теми же каплями-светильниками, в этой цветовой гамме уже напоминающими утреннюю росу на листьях растений. В этом крыле располагалась моя спальня, библиотека, джакузи и сауна. В холле к нам присоединился Винчи. Он нехотя поплелся следом, осуждающе взглянув на нас, словно говоря: «И хочется вам в такую жару выходить из прохладного дома!»

Винчи… Я назвал его в честь Леонардо да Винчи за не по-собачьи умные глаза. Два года назад осенью я приехал на кладбище к могиле Хелен. Это была очередная годовщина дня ее смерти. Моросил дождь. Возле плиты со свежей могилой я увидел Винчи. Беспородный рыжий пес лежал на земле. Он был мокрый, его била крупная дрожь. Я присел возле него и протянул руку. Пес поднял на меня полные слез глаза. Никогда прежде не видел, как плачут собаки. А он плакал. Я заговорил с ним. Он внимательно слушал мой рассказ о Хелен, о моем одиночестве и о том, как мне нужен друг, такой вот, как он, друг. Пес позволил себя погладить. Я обратил внимание на его впалый живот. Он явно голодал уже не один день. Я позвонил водителю и попросил купить пару гамбургеров и принести мне. Прошло минут пятнадцать, а я всё говорил и говорил, перебирая пальцами шерсть животного. Ноги мои затекли, колени ныли.

Наконец, еда была доставлена, и пес с жадностью всё проглотил. Пока он ел, я прочел надпись на плите. Хозяином собаки оказалась пожилая дама, по всей видимости одинокая, если после ее смерти о собаке оказалось некому заботиться. Я позвал пса с собой, и он, поверив мне, последовал за мной.

Бассейн голубым полумесяцем обнимал дом со стороны океана. Его длина составляла тридцать два метра, и задуман он был для тренировок, которые устраивал Джим, приезжая ко мне в гости. Рядом находился еще один круглый бассейн, который предпочитали для своего отдыха менее спортивные люди, к коим относил себя и я. Элизабет, моя вторая жена, установила ряды белых мраморных вазонов с розами, которые лучами отходили от большого бассейна. С высоты птичьего полета хорошо просматривались очертания глаза: круглый бассейн превращался в зрачок, а полумесяц большого бассейна – в веко, и ряды вазонов, словно алые ресницы, окаймляли верхнюю часть века гигантского глаза. При всем моем неуважении к Элизабет, я всегда признавал ее тонкий изысканный вкус во всём, начиная от правильно подобранного комплекта одежды и заканчивая оформлением интерьера. Она сумела придать моему холостяцкому жилищу необходимый уют и расслабленную элегантность. Особняк располагался вдали от городской суеты на четырех акрах побережья. Сюда я сбежал из Бостона почти тридцать лет назад и ни дня не пожалел о своем уединении.

На соседнем участке садовник косил газон. Запах свежескошенной травы и прогретой солнцем земли спорил с соленым бризом океана. Винчи сразу занял место на траве в тени куста жасмина. Удобно устроившись на диванчике под навесом, я наблюдал, как сын раздевается, вытягивает руки вперед и ловко, без единого всплеска, входит в воду. В октябре Джиму будет сорок восемь, но он оставался по-прежнему в прекрасной спортивной форме. Плоский живот и мощная грудная клетка свидетельствовали о сорокалетнем стаже пловца. Я не претендую на беспристрастность, но Джим отождествлялся у меня со львом. Сын обладал завидной алертностью. Пожалуй, он единственный известный мне человек, способный на максимальную готовность к действию на фоне внутреннего спокойствия. Густые каштановые волосы мягкой волной распадались на прямой ряд. Их едва заметно задела седина, как и усы, которые он носил со своего двадцати восьмилетия. Легкая припухлость под глазами выдавала проблемы с почками, приобретенные уже в зрелом возрасте. Он был высокий и широкоплечий, как мой дед, живший в Миннесоте, и имел мои каре-зеленые с легкой грустинкой глаза. В остальном он всё же больше походил на свою мать.

Джим рос настоящим перфекционистом: всё в его будущем было запланировано с арифметической точностью. Он не мог плестись в колее, всегда пытался выбраться, приложить усилия, чтобы разрушить границы, чего бы это ему ни стоило. Ум, юмор, самоирония – всем этим природа щедро наделила моего мальчика. Я всячески поддерживал в нем внутреннюю свободу, и не хотел, чтобы пропала непосредственность, присущая всем детям.

В школе Джим был на хорошем счету. Спортсмен, отличник и просто красивый парень. У него был друг, его одноклассник по имени Джереми – маленький, очень полный, в очках с толстыми линзами. Я поинтересовался у сына, что между ними общего. Его ответ врезался мне в память, как неопровержимая истина, игнорируемая многими. Сын сказал, что с Джереми в классе никто не дружит, а это неправильно, потому что у каждого человека обязательно должен быть друг!

Однажды Том устроил моему сыну ознакомительный перекур марихуаны. Пятнадцатилетний Джим и его друг начали проявлять интерес к травке. Том, прикинувшись единомышленником в этом деле, раздобыл самую лучшую забористую дурь, какую только смог найти. Парней рвало так, что ни тот, ни другой больше в жизни не прикоснулись даже к обычным сигаретам. Об этом уроке взрослой жизни я узнал лишь через два года и был безмерно благодарен «непутевому учителю» за горький опыт.

Закончив исторический факультет Гарварда, сын увлекся автогонками. Получил много кубков, но в двадцать восемь лет попал в серьезную аварию, и это закончилось множественными переломами. Целый год он провел в клинике, учился заново ходить. В итоге принял решение оставить этот вид спорта и занялся поставками европейских спортивных машин в Америку.

Я попросил дворецкого принести оставленную на террасе прессу. Развернув первое попавшееся в руки издание, и уперев в текст невидящий взгляд, я некоторое время даже верил в то, что действительно занимаюсь чтением.

К бортику подплыл слегка запыхавшийся Джим:

– Пап, ты ничего не хочешь мне рассказать? У тебя вид человека, сбившего пешехода и скрывшегося с места аварии. Кто тебе звонил во время обеда? Я же вижу, что ты чем-то взволнован, – не сводя с меня подозрительно прищуренных глаз, спросил сын, поднимаясь из бассейна.

Я уже и сам чувствовал необходимость поделиться с Джимом сложившимися обстоятельствами.

– Том нашел донора, но это женщина, – выпалил я и замолчал, позволяя сыну самому представить масштаб предстоящих перемен с его отцом.

Джим обтирался полотенцем, а услышав новость, замер.

– Что за бред!? Надеюсь, ты отказался? – осторожно спросил Джим.

Я молчал, боясь разочаровать его.

– Пап, ты меня пугаешь! Ты, что, согласился? – Джим просто испепелял меня взглядом.

–Думаю над этим вариантом, однако только с условием, если в дальнейшем будет возможность сделать операцию по смене пола. Присядь, пожалуйста, – теребя в руках газету, я указал ему на кресло напротив.

–Папа! Ты себя слышишь? – глаза Джима расширились от возмущения, он почти перешел на крик. Немного помедлив, он все же сел напротив.

– Примерно так же, как ты сейчас, я отреагировал на предложение Тома, – я чувствовал, что оправдываюсь перед ним, тем не менее, для меня было важно, чтобы он понял мое нынешнее состояние. – Я негодовал, мне казалось надо быть подлецом, чтобы предлагать такое! Когда ярость прошла, я попробовал проанализировать ситуацию. Я жду донора уже восьмой месяц, и это первый, который соответствовал нашим требованиям. Когда появится второй, одному Богу известно!

Джим взял меня за руку:

– Пап, вот увидишь, у тебя все получится, только не надо спешить! Не соглашайся на операцию сейчас! Дождись, когда будут доработаны все прошлые недочеты. К тому времени обязательно найдется подходящий донор! Ну подумай сам, как ты будешь чувствовать себя в теле женщины? Как мне, твоему сыну, жить с этим? Постороннюю женщину называть отцом или уж, может, сразу называть тебя мамой? Да над нами все будут смеяться! Вот увидишь, донор скоро появится, – дружески похлопал меня по плечу сын и, поднимаясь из кресла, добавил: – Поднимусь к себе, надо немного поработать. Через три часа едем в клуб, ты мне обещал! – сделал он ударение на последних словах, выразительно приподняв одну бровь, давая понять, что мне не удастся увильнуть.

Сын ушел в дом. А я, наконец, расслабился и не заметил, как организм, измученный ночной бессонницей, без сопротивления сдался в плен сну. Дом находился далеко от автострады, поэтому тишину нарушали только крики чаек, напоминающие вопли безумных женщин, к которым, впрочем, я уже давно привык.

Мне удалось поспать почти два часа. Всё это время верный Патрик периодически подходил, чтобы удостовериться, дышу ли я. Его забота в данной ситуации вызывала у меня чувство благодарности и горечи. Не хотелось думать о себе как о человеке, которого каждый раз в неподвижном состоянии принимают за мертвеца.

В холле часы пробили шесть раз. Я, проклиная свою уступчивость перед сыном, поднялся с дивана и поплелся в дом. Лифт перенес меня на второй этаж. Я быстро принял душ и направился в гардеробную.

Должен признать, большая часть вещей, хранившихся там, своим существованием была обязана Джиму и второй жене, которые приобретали их для меня. Возможно, сказалось безденежное детство и юность, но я относился к одежде как к средству, которое необходимо, чтобы согреться или прикрыть свою наготу в жаркий день. Бренды не значили для меня ровным счетом ничего. Я прошел вдоль платяных шкафов, выполненных из норвежской ели, с длинными узкими дверками из стекла и потолочной подсветкой каждого шкафа. Мой выбор пал на белый хлопковый джемпер с шевроном на груди и классические черные брюки. Дополнив образ первыми попавшимися на глаза черными туфлями, критическим взглядом окинул в зеркале свою сутулую от постоянного чтения фигуру с выпирающим вперед животом. Длинный торс и непропорционально короткие ноги. Седая шевелюра, очки в черной прямоугольной оправе, крупный нос с горбинкой и свисающим кончиком, безвольный подбородок, чуть впалые щеки и маленькие невыразительные глаза с припухшими веками. «Да уж, точно не Ален Делон», – самокритично усмехнулся я.

Из зеркала на меня взирал уже не прежний Дэн Харт, а истертый обмылок успешной жизни, с живым пытливым умом и душой, требующей эмоций, которых тело уже не хочет знать.

Спустившись вниз, я нашел Джима, ожидающего меня в зале. Он просматривал почту на ноутбуке. Услышав мои шаркающие шаги, сын, в мыслях пребывающий где-то далеко, задумчиво поднял глаза и, одобрительно окинув прояснившимся взглядом, встрепенулся:

– Да ты, никак, решил завести себе девушку?

– Двух! – самодовольно уточнил я.

– Тогда не будем заставлять их ждать, – засмеялся он. Закрыл ноутбук и, оставив его на кресле, встал.

Джим был одет в рубашку антрацитового цвета, классические черные брюки и ковбойские черные сапоги из кожи змеи. Три верхние пуговицы рубашки остались не застёгнутыми, обнажая рельефную грудную клетку, бережно хранящую серебряный крест. Сын с детства просто упивался вестернами и считал ковбойские сапоги самым подходящим для мужчины вариантом обуви. Одежда на его спортивной фигуре сидела с той элегантной небрежностью, которая присуща аристократам.

Он обнял меня за плечи, и мы, как лучшие друзья, направились через холл к выходу. Пес, радостно виляя хвостом, сопровождал нас к машине в надежде, что его возьмут с собой. Я наклонился и погладил лохматого друга:

– Извини, Винчи, в другой раз. Там, куда мы едем, тебе точно не понравится!

Пес понимающе взглянул на меня своими умными карими глазами и сел на мраморную дорожку.

Водитель уже ждал нас, услужливо открыв двери «Роллс-Ройса». Мелодичный звук мотора этого автомобиля ублажал мой слух словно лепет любимого чада. «Phantom VI» был последним «Rolls-Royce» на отдельном шасси, имевшем характерную пружинную переднюю подвеску, заднюю подвеску на рессорах и барабанные тормоза на всех четырех колесах.

Мой дом находился в ста пятнадцати километрах от Бостона, на окраине маленького курортного городка Хайаннис на полуострове Кейп-Код. В самом конце Грин Дюнс Драйв, выходящей на побережье гавани Сентервилл. Нескончаемый поток туристов влечет сюда две основные достопримечательности: дом экс-президента Америки Джона Кеннеди, которым по сей день владеет его семья, и киты, устраивающие игрища с выпрыгиванием из воды.

За окном то и дело мелькали песчаные дюны с кустами шиповника и низкорослыми из-за зимних ветров соснами. Анжелика, моя единственная внучка, приезжая в гости, обожала трясти ветки цветущей сосны, наполняя пространство вокруг себя облаком желтой пыльцы. Я улыбнулся, вспомнив ее измазанный носик и щечки. В последний ее приезд мы чудесно провели время: строили замки из песка на побережье, спасали мечехвостов, оставшихся на берегу после отлива. Один оказался уже мертв, и мы устроили ему достойные похороны. Я повернулся к сыну:

– Джим, приезжай с Анжеликой и Натали на выходные. Съездим в Барнстэйбл на музыкальный фестиваль, покатаемся на яхте, посмотрим китов.

– Отличная идея, на субботу передают тридцатиградусную жару, прогулка на яхте будет очень даже кстати. Только я не знаю расписания ее тренировок.

– Может, для того, чтобы видеть собственную внучку, мне построить ледовый каток в Хайаннисе? Я это сделаю, черт побери! Тренировки у них! Совсем замучили ребенка! Ей всего шесть лет, а у нее уже нет свободного дня, чтобы увидеть деда, – проворчал я, чувствуя, что мой шанс провести выходные с внучкой не так уж велик.

Мы обсудили успехи Анжелики на соревнованиях и возможные перспективы дальнейшего развития ее бесспорного таланта. Посетовали о непристойном поведении Джес, которая в очередной раз, на радость журналистам, искупалась в чем мать родила на виду у папарацци. Я ее с восьми лет не видел без одежды, а тут вынужден был любоваться вместе со всей Америкой!

Став отцом во второй раз, я много времени уделял Джесике и научился на шаг, а то и на два предвидеть действия своего чада. Правда, должен заметить, это работало лишь в ее детские годы. Внезапно ворвавшаяся юность напрочь лишила ясности происходящего с ней. Ее бросало из крайности в крайность. Она жгла свечу своей жизни сразу с двух концов, жила взахлеб. Пресса утверждала, что Джесика обожает смешивать шампанское с кокаином. Она питалась вниманием и восхищением. Еще в детстве капризничая, она с упоением плакала перед зеркалом, любуясь на пухлость алых губ и длинные мокрые ресницы. Уже тогда она изучала влияние своей красоты и слез на мужской пол. Экспансивная и нервная, она легко одаривала прислугу как словами любви, так и оскорблениями. Каждый похотливый мужской взгляд разжигал в ней веру в вечную любовь. Расчетливая и лишенная сантиментов, искусство обольщения она знала на отлично.

Автомобиль двигался по трассе номер шесть, за окном мелькали деревья. На несколько минут в машине воцарилась тишина, каждый погрузился в свои мысли. Я думал, что надо бы позвонить дочери, рассказать о моих планах, а то чего доброго обидится, что журналистам рассказал, а ей нет.

Бостон. Если бы меня попросили сравнить его с человеком, то я бы назвал его сдержанным образованным аристократом, стремящимся одеваться по моде. Если Нью-Йорк – это сердце страны, то Бостон, без сомнения, ее интеллект. Здесь максимальная в Америке концентрация вузов, обеспечивающих присутствие самого талантливого студенчества всего материка. Визуально Бостон кажется крайне гармоничным: городской пейзаж потрясающе сочетает в себе здания, возраст которых может отличаться на сотню лет.

В центре Бостон состоит из слоев, по которым можно отследить, как он развивался. По всем канонам американского градостроительства, это место выглядит как сгусток небоскребов в Центре, умещающихся в нескольких кварталах, и окрестных малоэтажных районов. Сам по себе Бостон небольшой, но к нему настолько плотно прилегают пригороды, что их сложно отделить от самого города. Самым английским американский город стал таковым не случайно. Бостон действительно был основан переселенцами с Туманного Альбиона, однако и сейчас здесь легко обнаружить пропитанную Англией атмосферу.

Машина остановилась.

– Давай сразу договоримся: если все эти расспросы меня утомят, я там не задержусь. Как только вернусь, машину сразу отправлю обратно за тобой, – я счел необходимым предупредить сына заранее.

– Пап, конечно, решать тебе, – согласился Джим.

Свадьба проходила в особняке Бирнов, расположенном недалеко от побережья на Ривер-стрит. Конечно, амбиции Шона Бирна диктовали ему поселиться на Бикон-Хилл, но там ему бы не удалось выкупить такой большой участок земли под застройку частных владений. Автомобиль миновал ворота, проглатывающие машины одну за другой, и мы попали в атмосферу абсолютной роскоши. Три небольших подсвеченных фонтана с плавающими в них красными и желтыми рыбками, дополненных хитросплетением цветников, создавали безупречный по своей красоте ландшафт. Прожектора освещали дом с гербом на фронтоне, намекавшем на благородное происхождение хозяев особняка. Хотя Бирн был такой же нувориш, как и я сам. Повсюду сновали вышколенные официанты в белой униформе, которые предлагали напитки на любой самый изысканный вкус.

Мы поднялись по белым мраморным ступенькам в особняк. Швейцар почтительно распахнул для нас створки дверей. В холле толпились мужчины. До меня донеслись разговоры о последней игре «Бостон Брюинз». Я, не без удовольствия, отметил, что собравшиеся здесь значительно моложе меня. Это давало повод надеяться, что не встречу старых знакомых. Как ни иронично данный факт звучит, однако меня пугали в буквальном смысле именно старые знакомые. Те, кто в силу своего пожилого возраста был особенно заинтересован в моей операции.

В зале было не менее трех сотен приглашенных. Венецианская штукатурка гармонично сочеталась с паркетным полом с мельхиоровыми вставками в стиле Версальского дворца. На балконе, окаймленном лепниной, оркестр играл «Времена года» Вивальди. На столах возвышались пирамиды фужеров с шампанским. Величественная хрустальная люстра висела на высоте семи метров над уровнем пола, обеспечивая бриллиантам, которые гости выставили на показ, должный блеск. Дамы оживленно щебетали, обсуждая свои последние приобретения. Причем та, что говорила, выглядела всегда более счастливой, нежели та, что слушала ее в этот момент.

Мы без труда нашли Шона: его рыжая голова возвышалась над гостями в правой части зала. Мать Шона, как и каждый шестой житель Бостона, была родом из Ирландии, от нее он унаследовал типичную для этой страны внешность: рыжие волосы, голубые глаза и белую кожу, покрытую веснушками. Рядом с ним стояла хрупкая, словно статуэтка из саксонского фарфора, девушка. Белое платье закрывало ее длинную шею и руки, лицо обрамляла кружевная фата. На вид невесте было не больше восемнадцати лет. Восточные черты лица, оливковая кожа, иссиня-черные волосы, аккуратно уложенные в прическу. Она смотрела на гостей глазами испуганной лани. Было заметно, что девушка не привыкла бывать в светском обществе и сейчас боится сделать что-нибудь не по этикету.

Джим обнял новоиспеченного жениха, шепнув:

– Где ты нашел такое чудо?

Шон довольно оскалился, обнажив два ряда крупных желтых зубов, и по-хозяйски небрежно обнял невесту своей огромной, покрытой рыжими кудрями волос ручищей. Та слегка пошатнулась от неожиданности, но удержалась на ногах, страх на секунду мелькнул в ее прекрасных глазах. Джим почтительно поклонился невесте. Я, искренне сочувствуя девушке, тоже выразил свое уважение молодоженам:

– Шон, прими мои поздравления! Твоя жена редкой красоты цветок! Как вас зовут, милое создание?

– Спасибо, мистер Харт! Лейла не говорит по-английски, – и, небрежно прищурив левый глаз, тоном бывалого бизнесмена, добавил: – Мы с ее отцом организовали небольшой бизнес в Арабских Эмиратах, – легкое заикание он искусно скрывал за небольшими паузами в разговоре.

Мне было неприятно лицезреть этого самодовольного громилу, купившего себе чистую невинную девочку, и я показал сыну жестом, что хочу выйти на воздух. Пробираясь сквозь толпу, я заметил Кевина Абеля. Попытка незаметно миновать его закончилась неудачей. Кевин, извинившись перед двумя дамами бальзаковского возраста, стал пробираться вслед за мной к выходу.

– Дэн! – услышал я дружелюбный крик за спиной, вынуждающий остановиться и оглянуться. – Давно не виделись!

– Привет, Кевин, – я попытался изобразить ответную радость.

Лет тридцать назад один знакомый пригласил меня на экзотическую рыбалку на акул в Карибском море у берегов Доминиканы. Это была компания любителей острых ощущений. Именно там я и сдружился с Кевином. У нас обнаружилось с ним много общего: мы любили один сорт сигар и виски, имели лабрадоров и, даже знакомясь с компанией девушек, обязательно западали на одну и ту же. Вот только та девушка, как правило, отдавала предпочтение Абелю. Не удивительно, ведь он был весельчак и балагур с масляным взглядом и пошлой улыбкой, обнажающей безупречные зубы. Холеный, с живыми дерзкими глазами и излишне энергичными движениями, Кевин в те годы был взбалмошный, властный и утонченный.

Моя вторая жена была лучшей подругой супруги Кевина. После нашего развода она продолжала часто бывать в их доме, что отбило всякое желание навещать старого приятеля, и наша дружба как-то незаметно сошла на нет.

Годы сделали некогда поджарого Кевина похожим на паука с большим животом и тоненькими ножками. Нездоровый румянец на отвисших щеках выдавал проблемы с сердцем. Я успел отметить, что под гнетом лишнего веса его вертлявая походка ничуть не изменилась.

– Позволь поздравить! Такое открытие мир давно ждал! Это же просто прорыв в области медицины! Нобелевская премия обеспечена! – восклицал он, не давая мне вставить слово.

Абель был младше всего на пару лет, поэтому радость его была в высшей мере искренней. Когда возгласы закончились, я сухо, но вежливо ответил:

– Не спеши с поздравлениями, на человеке такие операции еще ни разу не проводились.

Он заговорщицки подмигнул и, понизив голос, слегка наклонился к моему уху:

– Только не говори, что ты ложишься под нож, не узнав толком, как это работает! Наверняка, не один бомж уже испытал это на своей шкуре?

– Кевин, я не провожу опыты на людях, – стиснув зубы, выдавил я, едва сдерживаясь, чтобы не ответить грубо.

– Да ладно, не злись. Кстати, звонил тебе раз десять, почему ты не отвечаешь старым друзьям, а? Забыл, как мы весело проводили время? – он обнял меня, изо всех сил пытаясь расположить к себе. – Помнишь, как я помогал тебе обхаживать Элизабет?! Старина, а пойдем выпьем чего-нибудь!

– К сожалению, не пью, врачи запретили, – вежливо отказался я, убирая его руку со своего плеча.

– Уже готовишься к операции? – оживился Кевин, его и без того огромные навыкат глаза стали еще больше, они возбужденно бегали, фокусируясь то на моем левом глазу, то на правом. – Когда? Дэн, ты можешь быть уверен, я умею держать язык за зубами.

Я чувствовал, что теряю терпение:

– Пока ищем подходящего донора. Слушай, давай заеду к тебе на неделе, посидим, вспомним былое, – пошел на хитрость я, готовый на все, лишь бы прекратить это навязчивое общение. – Мне надо срочно найти Джима, – я изобразил обеспокоенность на лице и направился в зал.

– Завтра позвоню! – поспешно крикнул мне вслед Кевин.

– Ага, звони, – тихо огрызнулся я, злорадно улыбаясь сам себе. Уже два дня я отвечал на звонки лишь узкого круга людей.

Вырвавшись из цепких рук бывшего друга, я направился к Джиму, который возле окна оживленно беседовал с Ричардом Броуди, самым скандально известным миллиардером нашего города. Бежевый костюм переливался дорогой тканью на его статной фигуре. Светская хроника пестрила новостями о его новых пассиях, яхтах, дорогих антикварных вещах, скупаемых на ведущих аукционах мира, самой большой коллекции авто в Бостоне и прочих атрибутах роскошной жизни. Он был красив, достаточно молод и не в меру амбициозен. «Странно, не знал, что Джим с ним знаком», – промелькнуло у меня в голове. Лично я не имел чести быть ему представленным. Броуди отличался просто мистическим нюхом на деньги, поэтому всегда появлялся в нужном месте и в нужное время. Он был богаче меня раза в четыре, имея бизнес различного уровня практически во всех сферах. Еще Броуди славился на весь город тем, что устраивал в своем загородном доме вечеринки с развлечениями, достойными самого Нерона.