Читать книгу: «Дом, в котором нас не будет», страница 2

– Давно ты здесь стоишь?

– Нет, – шепнул он. – Я не хотел тебя будить, но мне страшно спать одному.

– Расскажи, что тебя пугает, – попросила я.

– Я слышал, как мама говорила, что ей очень страшно. Она сказала, что боится за тебя, потому что ты все время молчишь. Она сказала, что больше не выдержит такой пытки.

– Кому она это говорила?

– Папе. Он обнимал ее и говорил, что нас они не тронут.

– Не тронут, – повторила я.

– Но кто это – они?

– Одни очень жестокие люди.

– Они делают людям больно?

– Очень больно. Но ты не бойся, нам они больно не сделают.

– Тогда почему мама стала так часто плакать?

– Наверное, потому, что она не знает, что мы в безопасности.

– А почему мы в безопасности?

– Потому что мы всегда рядом. Потому что мы любим друг друга. Потому что мы настоящая семья.

– Нет, я уверен, мама знает об этом. Может, она просто забыла?

– Значит, ты должен напомнить ей об этом, но только завтра, сейчас нам надо спать.

Роджер обнял меня своими маленькими ручками и засопел, немного погодя и я закрыла глаза.

Когда я проснулась, Роджера уже не было рядом.

– Ты не тронула ужин, – заметила мама, когда я спустилась на кухню.

– Где все? – поинтересовалась я.

– Уехали в музей.

Мама поставила передо мной кружку с горячим шоколадом, а сама села напротив.

– Когда они, наконец, поймут, что все это бессмысленно? Никому не нужны эти глупые поездки.

– Некоторым людям это позволяет отвлечься.

– А что делать остальным? Может быть, попробовать принять реальность такой, какая она есть? Все эти музеи, театры и прочее могли бы приносить людям пользу, будь у нас другая жизнь – нормальная, а не это все.

– Мы делаем то, что должны.

– А вам самим не надоело? – Я стала повышать голос. – Этой, как вы ее называете, «традиции» уже больше двухсот лет. И все бы давно забыли о ней, если бы каждый год девятнадцатого августа, в этот гребаный Александров день, люди не выходили на площадь и не слушали историю о том, как один человек сделал нашу жизнь чище.

– Ванесса… – пыталась остановить меня мама.

– Посмотри вокруг, – продолжала я. – Этот город полон душевнобольных людей. В психушке больше людей, чем в школе. Вспомни, сколько людей сошло с ума тридцать лет назад.

– Хватит, Ванесса! – крикнула мама.

Она выпрямилась, положила руки на стол, закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Она делала так всякий раз, когда ей нужно было успокоиться. Вообще я ни разу не видела, чтобы мама ругалась или на ком-то срывалась. Единственное, что она могла сделать, это поплакать от накопившейся боли, пока никто не видит.

– Ты многого не понимаешь, – начала она. – Да, с нами поступают жестоко. Но от нас это не зависит. Мы многого не можем изменить в нашей жизни. Ты говоришь о революции, но вспомни тот ужас, что принесла нам наша революция. Крови было пролито больше, чем ты думаешь. Мы не хотим так жить. Больше всего на свете я бы хотела забрать всех вас и увезти из этого несчастного города, но не могу. Ты думаешь, мне от этого спокойно? Ты думаешь, меня это не тревожит? Тревожит, Ванесса, и я думаю об этом каждую минуту своей жизни. Думаю о том, как избавить нас от всего этого, не причиняя никому страданий.

Некоторое время я смотрела в глубокие, ясные глаза мамы. Это не утешало, но она была права. К великому сожалению, она всегда была права.

Я не стала больше говорить с ней об этом. Я буду делать вид, что все хорошо, что ничего не происходит и меня все устраивает. Ведь именно так привыкли делать все нормальные люди. Я взяла плащ и вышла из дома. Возможно, это было несколько грубо по отношению к маме, но в последнее время мне невыносимо было находиться в доме. Я понятия не имею, что на меня так действовало, но мне постоянно хотелось покинуть это место, словно оно не мое.

3

И вот я стою на крыльце. Будет неразумно, если я снова начну описывать явление, которое властвовало на улице. Дождь шел, идет и будет идти до конца лета. Ничего не поделать, это нормально.

Я смотрела на свои ноги. Я еще не сошла с крыльца, а мои ботинки уже поменяли цвет с коричневого на темно-коричневый. В голову пришла новая безрассудная мысль. Я не знаю, что мной движет. Мой мозг будто бы отказывается анализировать ситуацию, ему абсолютно наплевать на последствия. Я бы остановилась, если бы хоть на минуту задумалась о том, к чему меня могут привести такие решения. И я задумалась, но не остановилась.

Я стояла возле небольшого двухэтажного дома. Снаружи он был не очень привлекательным: грязно-серые стены, местами поломанное крыльцо и занавешенные темно-красными шторами окна. С минуту я просто смотрела на дом. Я не собиралась заходить внутрь, но планы резко поменялись. Я подняла голову, и меня тут же бросило в дрожь. Из окна жутким, темным взглядом на меня смотрела женщина. Она явно не ожидала видеть меня рядом со своим домом, а я не ожидала увидеть ее. Конечно, это был ее дом, и логично, что она могла выглянуть, но я надеялась, что этого не произойдет. Несколько секунд я стояла в растерянности, в то время как она не сводила с меня своего холодного взгляда. Смирившись с обстоятельствами, я набралась решимости и подошла к дверям этого дома. Сделав несколько неуверенных стуков, я стала ждать.

Ждать пришлось недолго – хозяйка дома быстро спустилась вниз для того, чтобы открыть дверь. Передо мной стояла высокая, худая женщина. У нее были четкие черты лица: острый подбородок, изящные скулы и большие глаза ясного темно-синего цвета. Она стояла в длинном черном платье с высоким воротом, ее темные волосы были убраны сзади, кроме одной пряди, которая выпадала на ее ровные плечи. Эту женщину звали Елена, она была матерью Кэтрин и Мэри.

– Ванесса, – ровным, но удивленным голосом, будто впервые увидев меня, произнесла она.

– Здравствуйте, можно войти? – тут же спросила я.

Она окинула улицу безразличным взглядом и позволила мне войти.

Семья Петш состояла из трех человек: Елены, Кэтрин и Мэри. У этой небольшой семьи непростая судьба. Родная мать Кэтрин умерла при родах ее младшей сестры Мэри. Отец остался один с двумя дочерьми, воспитывать которых в одиночку было сложно. Поэтому он в первый же год нашел замену своей супруге. Девочки никогда не называли Елену мачехой или просто по имени, они приняли ее как родную и очень любили, как и она любила их. Через пять лет по неизвестной мне причине умер их отец, и девочки потеряли последнего по-настоящему родного им человека. Смерть отца очень повлияла на Кэтрин. Она изменилась, стала замкнутой и необщительной. У нее не стало друзей, и она почти никогда не выходила из дома. Что касается Мэри, то она приняла это более спокойно и старалась поддерживать сестру и мачеху в этот непростой период времени.

В небольшом доме, где жили Петши, было тихо и мрачно. Везде стояли бутылки с алкоголем – где-то пустые, а где-то еще не тронутые. Елена провела меня в чистую кухню и усадила за стол.

– Где Мэри? – осторожно спросила я.

– Ты пришла к ней? Понятия не имею, где она, – холодно ответила она, открывая бутылку. – Наверное, опять с этим уродом Стеном. Как я ненавижу его. Тебе какого?

Я не пью. Но не надо входить в положение этой женщины, чтобы захотеть выпить весь алкоголь в этом доме.

– Без разницы, – ответила я.

Она поставила передо мной полную бутылку без бокала.

– Так лучше, – сказала она и сделала несколько глотков из своей бутылки. – Я пью дешевое и запиваю дорогим. Все свои деньги я потратила на это. – Она открыла несколько ящиков в кухонном шкафу. Все они доверху были заставлены бутылками. – Здесь найдется на любой вкус. И поддержит в любой ситуации.

Я и раньше пробовала алкоголь, когда дома проходили какие-то праздники или в особые дни. Ничего приятного я в этом не видела, но и отвратительным не считала. Может, все оттого, что мой организм так устроен – я могу выпить бутылку чего-то крепкого одна и не опьянеть. Нормально это или нет, я не знаю, но удовольствия я от этого не получаю.

– Вы не думали остановиться? – поинтересовалась я, но мой вопрос скорее звучал как упрек.

– Зачем? – просто спросила женщина. – Кэтрин нет. Я знаю, что ее нет. Но я не понимаю почему, я ведь так ее любила. Их обеих. Она никогда не была жестокой или эгоистичной девочкой. – Елена сделала несколько громких глотков, после чего тяжело вздохнула. – Мы не заслужили такой кары.

– Никто не заслужил, – поддержала я.

– Какая дрянь, – сказала она, глядя на бутылку. После этих слов она кинула ее, и на стене остался красный след разлетевшейся бутылки.

– Вы что-нибудь едите?

– Я не нуждаюсь в пище. Вот моя пища. – Она подняла над головой очередную бутылку.

Некоторое время мы сидели молча. Елена мутным взглядом уперлась в стену, а я думала над тем, что будет дальше.

Я помню, как на уроках истории мы разбирали самых жестоких правителей, каких видел этот свет. Я помню, как нам рассказывали об их тиранских казнях и пытках: когда в глотку заливали раскаленное масло или медь, когда томили в узких клетках детей, чье тело вынуждено было расти в таких условиях, как заживо сжигали или отдавали на растерзание диким собакам. Все это было ужасно, но не настолько, чтобы мы могли думать об этом как о самом бесчеловечном и кровожадном. Совершая эти деяния, плохо делали только некоторым людям – тем, кто был действительно виновен или был под подозрением. То, что делают с нами, оправдать нельзя. Говорят, история повторяется. На смену одному тирану придет другой – может быть, еще кровожаднее и свирепее, но настанет и его час, когда люди вздохнут спокойно. После его правления пройдут столетия, люди уже не будут вспоминать о тех днях как о самых жестоких. Те пытки и казни перерастут в легенды, и многие сочтут это выдумками. Такое случается часто, и это нормально. Даже самая жестокая пытка может стать просто страшным рассказом перед сном. Воплощая даже самое жестокое тиранство в своем воображении, мы даже и представить себе не можем, каково видеть все это на самом деле. Испытывать те же чувства и ту боль, которую тебе причиняют. Мы привыкли считать, что тяжелее всего переносить физическую боль, но это не так.

Мои размышления прервал стук в дверь. Я быстро перевела взгляд на Елену – она даже не желала на это реагировать. Стук повторился, но женщина по-прежнему сидела без единой эмоции на лице.

– Может, стоит… – начала я.

– Да плевать, – бросила она с каменным лицом.

– Елена, – послышался мужской голос из-за двери. – Елена, прошу, откройте.

Женщина продолжала молча смотреть в одну точку.

– Елена! – требовал голос.

После безуспешных просьб дверь стала содрогаться от тяжелых ударов. Очевидно, мужчина пытался выбить ее. Я думала подбежать и открыть ему дверь, но при всем уважении к несчастной женщине осталась на месте. Дверь продолжала содрогаться – еще несколько ударов, и она сорвалась с петель. Смуглый мужчина с раскрасневшимся лицом, запыхавшись, влетел в дом. Я бросила на него неловкий взгляд, сейчас мне казалось, что я здесь явно лишняя.

– Елена, – обратился он к женщине, косо поглядывая в мою сторону, – нам надо поговорить.

– Говори, – безразлично, не глядя на него, проговорила она.

– Елена, я думаю, неуместно будет говорить о…

– О том, о чем уже знает весь город, при Ванессе? – холодно спросила она.

– Мы нашли Кэтрин, – с некоторой осторожностью проговорил он.

Елена молча смотрела на бутылку, измеряя, сколько еще ей осталось допить.

– Вы бы не хотели посмотреть на нее?

– А где она?

– В церкви.

– Почему там?

– Так положено.

– Ах да. Правила, – как-то странно сказала она.

– Просто она должна где-то находиться. – Он будто бы выжимал из себя каждое слово. – Мне нелегко об этом говорить, но к сроку дом надо привести в порядок.

– Ты думаешь, мне есть до этого дело? – Елена опустошила бутылку и кинула ее под ноги мужчины. – Кому надо, тот пусть и приводит его в порядок.

– Я все понимаю, – лепетал мужчина, – но это не от меня зависит.

– Да будь проклят тот, от кого это зависит! – закричала женщина. – Убирайся отсюда!

Она стала кидать в него пустые бутылки, ругаясь самыми грубыми словами. Когда он ушел, она села на голый пол у порога и бросила руки на пол, как это делают отчаявшиеся люди.

– Ты пойми, – тихо говорила она, – мне не наплевать, я просто… я не вынесу этого.

Мы погрузились в тишину. Елена смотрела перед собой, откинув голову назад. Я же не сводила взгляда с ее опущенных рук. Я не знала, вижу я ее в последний раз или мне еще предстоит встреча с ней, и если предстоит, то какой она будет? Я не знала, какой исход будет лучшим для этой бедной женщины: умереть, похоронив вместе с собой всю пережитую боль, или остаться жить и продолжить мучить себя и свой разум? Для многих ответ был бы очевиден, ведь люди всегда выбирают то, что может навредить им меньше всего. Я не привыкла решать проблемы простым путем. Но, если честно, я вообще не привыкла решать проблемы, ведь зачастую мне абсолютно наплевать на то, что происходит вокруг меня. И я считала это разумной позицией до этого момента. Если проблему невозможно игнорировать, то ее нужно решить в любом случае. И постараться сделать это так, чтобы она больше не возникала. Тотальное уничтожение проблем иной раз требует от нас больше, чем мы способны сделать. Но стоит нам перешагнуть через себя, и мы сможем сделать все что угодно.

Я не видела в Елене слабую женщину. Даже сейчас, когда она сидит, прижавшись к стене, отчаявшись и опустив руки, она не выглядит жалко. Я уверена, в этой женщине есть силы побороть себя и сделать, казалось бы, невозможное. Просто сейчас она этого не видит – а может, и не хочет видеть. Мне так надоело это жалкое зрелище, когда люди покоряются обстоятельствам, когда они закрываются от самих себя и делают вид, что все хорошо. Я с детства поняла, что мы марионетки, с нами могут сделать все что захотят, а мы не имеем права не подчиниться. Из года в год мы живем в страхе, загнанные в угол. Мы не знаем, что нас ждет дальше, но мы убеждены, что ничего хорошего. Рано или поздно мы будем наказаны за свои грехи, вот только мы абсолютно безгрешны.

Нам не долго пришлось сидеть в тишине погруженными каждая в свои мысли. Двери отворились с таким шумом, что я невольно вздрогнула. В дом вбежала девушка с бледным лицом и красными глазами. Она металась из стороны в сторону, не замечая ничего на своем пути.

– Почему? – кричала она так, что по моему телу бежали мурашки. – Почему ты сидишь? Почему ты ничего не делаешь?

Она направилась в сторону открытого шкафа и стала переворачивать все его содержимое. О стену бились еще не тронутые бутылки, брызги разлетались в разные стороны. Стекло некоторых сосудов было прочнее и могло выдержать столкновение с препятствием – от этого они с тяжелым стуком бились об пол. Звук разлетавшегося стекла и тяжелых ударов сливался с душераздирающими воплями Мэри. Слушать это было невозможно. Я бросила осторожный взгляд в сторону Елены: она молча сидела в том же положении, не обращая внимания на происходящее. Будто ничего этого нет. Будто девочка, которую она растила столько лет, не сходит с ума и не разрывается от болезненных воплей.

Неожиданно для всех Мэри подбежала к Елене, тяжело дыша. В руке ее находилась разбитая бутылка, которой при желании можно было перерезать все что угодно. Она смотрела на Елену взглядом, полным отчаяния, а Елена смотрела на нее в ответ. Это был самый долгий взгляд, за которым мне когда-либо приходилось наблюдать. Я не чувствовала неловкости от своего присутствия. В этот момент мне казалось, что я, напротив, могу предотвратить что-то ужасное, чего быть не должно. Но этого не случилось. В одно мгновение она просто разжала побелевшие пальцы, и холодное оружие выпало из ее рук. Она упала к ногам матери, как ребенок, требующий прощения за свой страшный поступок. Я слышала, как она рыдала. Я видела, как ее хрупкое тело содрогается. Глядя на это, невозможно сдержать эмоций. Елена гладила свое дитя по голове, а из глаз у нее пробивались слезы. Самым тяжелым в этой ситуации для меня был тот факт, что я ничем не могу им помочь. Я просто сижу и смотрю на это, будто способна разделить их боль, будто способна хоть на мгновение унять ее.

Я направилась к выходу; мое присутствие, может, и не было лишним, но и нужной я не была. Некоторое время я простояла на крыльце их дома, неспособная до конца прийти в себя после увиденного. Но после того как рассудок вернулся ко мне, я направилась в место, куда бы не пошел ни один здравомыслящий человек.

4

Общее состояние нашего города болезненно как в прямом, так и в переносном смысле. Мы не можем чувствовать себя здоровыми, потому что привыкли, что всегда больны. Вот только обычные лекарства не способны нам помочь – все, что нужно, находится у нас в голове.

Вам когда-нибудь травмировали психику? Вы видели то, от чего потом долго не могли избавиться, потому что эти картинки вновь и вновь возникали у вас в голове? Обычно после таких моментов человека преследует непонятный страх. С ним вроде бы ничего не было и в целом ничто не угрожает, но он боится или чувствует себя не так, как раньше. С обычными страшилками, которые рассказывают на ночь, это не сравнить. Одно дело – воплощать что-то в своем воображении, другое – видеть это в реальности. Честно говоря, я никогда ничего такого не видела и не испытывала ничего подобного. Иной раз мне кажется, что у меня отсутствует чувство страха, как у младенцев, которые не дают отчета своим действиям. Мне повезло – моя психика в порядке и рассудок не поврежден. Вот только так ли это хорошо?

Вернемся к моему городу – а точнее, к людям, которые в нем живут. Разумеется, мы умираем и рождаемся, это нормально и естественно, но это единственные изменения, которые могут с нами произойти. Вот только воспринимаем мы этот естественный процесс не совсем нормально, точнее не так, как это делают другие люди. Если у кого-то родился ребенок, мы стараемся воспринимать это спокойно, искренне надеясь, что в дальнейшем с ним ничего не случится и ничто ему не навредит. Если же кто-то умирает, мы радуемся за этого человека так, как радовались бы за себя самого в момент везения. Этот человек счастливчик, он умер своей смертью, у себя дома. И главное, в последние минуты жизни он знал, что вся его семья жива и на данный момент им ничего не угрожает. Он отпустил все обиды, всю боль и страдания. Ему не придется видеть того, что наверняка придется видеть оставшимся. Никто не проронит о нем ни слезинки, все лишь тихонько улыбнутся, провожая его в последний путь. А мы, те, кто остались, будем пытаться жить дальше, надеясь, что когда-то и нас будут провожать с улыбкой.

Мы свободные люди, мы можем делать почти все, что захотим. У нас нет определенного свода законов и почти нет правил, которым мы должны следовать. Единственное, чем мы руководствуемся, это голосом совести, достоинством и честью. Никто бы не посадил нас за кражу или убийство, нам не выписали бы штраф за хулиганство или непристойное поведение. У нас нет черты, которую мы могли бы переступить. В этом мире нам дозволено многое. Мы оторваны от нормального мира. Наша жизнь перевернута с ног на голову. Но что бы с нами ни происходило, мы всегда помним о том, что мы в первую очередь люди. Люди, от которых требуют только одного – жить, и ничего больше.

5

Дождь понемногу стихал, облака рассеивались. От дома Петшей до церкви идти было довольно далеко, кроме того, чем ближе я подходила, тем больше мне хотелось повернуть назад. У этого места была своя история. История, которую мне рассказали очень давно. Но я помню ее, словно это было вчера и происходило при мне.

Наш город строился по очень тщательно продуманному плану. Архитекторы, если их можно так назвать, точно знали, сколько должно быть домов, в каком порядке они должны стоять и какими быть. Никто не имел права строить дом так, как он хочет, даже цвет должен был быть таким, как указывалось в плане. Если кто-то вдруг решил нарушить это правило, его дом сжигали, а на его месте не позволяли строить новый. В плане города была только одна церковь, на ее строительство выделялось очень мало материалов, поэтому достраивалась она из остатков уже готовых домов. Люди приходили в это место когда угодно и находились там столько, сколько им потребуется. Они приходили туда за спокойствием, просили помощи и защиты. Это место было единственным, где они чувствовали себя в безопасности. Однажды, когда город уже крепко стоял на ногах, а люди пытались хоть как-то угодить своему правителю, в город пришла сильная засуха – земли горели, урожая не было. Люди понимали, что их вины в этом нет, это природное явление, с которым не поспоришь. Единственное, что они могли делать, – это молиться и снова просить защиты. Они делали это каждый день, церковь была переполнена людьми – голодными и напуганными, но сердца их были наполнены надеждой на лучшие времена. Никто даже не мог подумать о том, что место, в котором люди чувствовали себя безопаснее, чем дома, может принести им столько страданий. В один день правитель переступил порог этого здания; отчего-то люди решили, что он, как и все, пришел просить помощи, но они сильно ошибались. Видя, как люди стоят на коленях не перед ним, он разъярился, как дикий зверь. Кровь залила его глаза, лицо исказила злоба, в этот момент люди понимали – нет на свете существа кровожаднее, чем он.

– Город горит, – шипел он. – Огонь постепенно подбирается к вашим домам, а вы сидите здесь. Вы слабые люди, вы не умеете противостоять препятствиям. Вы недостойны жить рядом со мной, вы недостойны подчиняться мне.

С этими словами он вышел и приказал людям развести огонь. Он приказал закрыть все окна и двери и впустить огонь в переполненное людьми место. В этот момент улица была наполнена криками ужаса: кто-то молил о пощаде, а кто-то выкрикивал проклятия в его сторону. Он смотрел на это спокойным взглядом – казалось, он наслаждался этими стонами и рыданиями.

Последним, что видели эти люди, была мимолетная улыбка и холодный взгляд их правителя.

После этого церковь пытались снести, но Александр не разрешил. Он пригрозил людям, говоря, что, если с церкви отпадет хоть кирпич, он заморит голодом всех детей в возрасте до трех лет. Дело в том, что Александр требовал, чтобы каждый год в семьях появлялся новый ребенок, – таким образом он увеличивал население своего города. Поэтому детей в возрасте до трех лет в городе было достаточно, чтобы напугать людей. Хоть родители и знали, что ждет их детей в будущем, голодом их морить они не хотели. А церковь стояла и стоит по сей день, вот только предназначение у нее теперь другое.