Читать книгу: «Перекрёсток, которого не было», страница 2

– Откровенно говоря, я думала, ты приехала про кавалера рассказывать, а не побасенки свои рабочие. Но верю, чего ж не верить. Если ты моего мнения хочешь, то я думаю, всё станет ясно со временем. Или забудется, или станет понятно, почему не забылось. Подожди, так что, а мне вон ещё того соуса передай, будь добра! – бабушка лихо хлопнула коньяка.

– Ну раз так, значит, подождём. Соус не дам, он острый. Пожалей ЖКТ, не девочка уже! —Полина отодвинула соусницу от недовольной Марии Семёновны.

Они ещё поспорили по поводу соуса и бабушкиного возраста, потом посмотрели кино, и домой Полина вернулась спокойной. Так бывало всегда после разговоров с бабушкой.

***

Варя не хотела просыпаться. Какое-то время она лежала с закрытыми глазами, надеясь, что случившееся вчера-таки окажется сном. Потом снова заплакала и плакала всё время: пока переодевалась, чистила зубы, ставила чайник. В доме было холодно. Не только потому, что Варя не топила печь больше суток. Нет, он словно понимал, что снова пришла беда.

Этот домик в глухой и далёкой, – как тогда, много лет назад, казалось Вариным родителям, – деревне достался им неожиданно. Дальняя родственница, не то троюродная бабушка, не то двоюродная тетушка, которую толком-то никто и не помнил, неожиданно указала в завещании Вариного отца, как наследника. И даже оказалось, что документы оформлены честь по чести, и они, действительно, стали вдруг владельцами загородной недвижимости. «Фазенды», как говорил отец – вся страна всего несколько лет назад с замиранием сердца следила за экзотической жизнью рабыни по имени Изаура, – и иначе кусок земли с покосившейся избушкой называть тогда и не могли.

Земли было много. Участок располагался на самом краю деревушки, и граничил двумя сторонами со сказочным бором, где летом спела крохотная душистая земляника, а осенью появлялись грибы неописуемой красоты, как с картинки. Еще с одной стороны жила местная достопримечательность – вечно хмурый, очень высокий, лохматый и худой алкоголик Панкрат. Жил он там, по свидетельству местных, последние лет сто, а может быть и двести, а всё потому, что был основательно проспиртован. Панкрат пил не постоянно: часть времени работал столяром, но приходилось и плотником, содержал в порядке дом, огород и многочисленных собак, которых не представлялось возможным сосчитать, поскольку они постоянно менялись: кто-то приходил, кто-то уходил, а некоторые рожали, – и среди толпы собак взрослых всегда по Панкратову двору ковыляли разнокалиберные щенки. А потом Панкрат внезапно уходил в запой: его дом будто темнел, огород зарастал сорняком в человеческий рост, собаки бегали голодные и скулили по ночам.

Деревенские говорили, что пьёт Панкрат от большого горя: похоронил давным-давно любимую жену, что умерла при родах вместе с долгожданным первенцем, – и с тех пор топит горе в самогоне.

А он и правда в жизни любил только одну женщину – горячо, преданно любил – свою жену, Анюту. Он приметил её у магазина: стояла в кругу таких же молодых девчонок – самая красивая. И была она такая ласковая, такая скромная: свидания от неё он добивался месяца три!

Зато потом они уж ни с чем не тянули. Быстро поженились, Панкрат дом начал ставить, как раз когда Анюта, смущаясь, сказала, что у них ребёнок родится. Так и шутили, что у каждого своё дело, а закончат в один срок. Панкрат закончил даже раньше, за месяц до родов. Они потихоньку начали обживать дом. Он и люльку уже вытачивал, и всё шло как надо.

А потом, ночью, Анюте стало плохо. Он метался по деревне, созвал и фельдшера, и даже древнюю бабку-повитуху, к которой никто не обращался уже много лет, но ничего нельзя было сделать. Так ему потом сказали: сам-то он в женских этих делах ничего не понимал. И вместо люльки пришлось Панкрату выстругивать гробик, крошечный. Этот гробик, и отчего-то живая Анюта около него, снились ему каждую ночь. Он боялся ложиться спать, а днями ходил по деревне, как медведь-шатун.

Бабка-повитуха пришла к нему однажды и принесла бутыль настойки на травах, наказала пить понемногу. Он и пил понемногу, сначала. Но скоро сквозь алкогольный туман опять начали прорываться сны, выворачивающие душу наизнанку. И он стал пить больше, потом ещё больше, и ещё. И плевать на деревенские пересуды. Дело своё он знал, по-трезвому работал, а потом уходил в запой – и хоть трава не расти! Одичал, ни с кем не общался, кроме как по работе.

Потом соседка его ближайшая померла, и стали поговаривать, что наследники её – городские. Долгое время никто не приезжал, а потом появились двое, молодые муж и жена. Да до того потешные, ходят, озираются. А уж когда он забор взялся ремонтировать, Панкрат бока от смеха надорвал. Вышел потом, помог по-соседски.

И дальше помогать стал, хотя бы потому, что роднили их сплетни, ходившие по деревне: что они «интеллигенты», что он «пропойца», – обсуждалось с одинаковым рвением. А там Варя родилась, и хоть был Панкрат их семье, что нашему забору двоюродный плетень, чувствовал ответственность за всех них, как за родных. Чем-то неуловимо подрастающая Варька напоминала ему Анюту: та тоже была говорливая, улыбчивая, синеглазая, только волосы потемнее.

Городская интеллигенция в лице Вариных родителей поначалу никаких вопросов Панкрату не задавала, только здоровалась издали. Вот только однажды, в самом начале их «землевладельческого строя», Панкрат вышел на крыльцо, посмотрел на Вариного отца, пытающегося починить покосившийся забор, молча зашёл к себе в сарай, вынес оттуда доски, инструменты, и так же молча незаметным движением плеча отодвинул отца, и забор починил, лишь махнув головой в ответ на благодарности. А вечером неожиданно появился на пороге с гостинцами – молоком, творогом и курицей. От ужина не отказался, рассказал, что следует немедленно починить в доме, где покупать в деревне продукты. Посоветовал им завести собаку для охраны. Так и стал Панкрат другом семьи: помогал по хозяйству, отремонтировал дом и присматривал за ним, показывал правильные места с ягодами и грибами. А затем появилась Варя и, с тех пор, как начала ходить, Панкрат сделался ей нянькой. Не по собственной воле: просто однажды родители отвлеклись, а Варя уверенно прошлёпала к Панкрату во двор. Тогда он принёс её обратно. И ещё раз десять терпеливо возвращал, а потом махнул рукой – и в прямом смысле, и в переносном.

***

После выхода на пенсию родители переехали в деревню насовсем, оставив Варю в городе, который она не любила. А потом случилась беда: по осенней дороге, после первого снега, папа с мамой поехали за продуктами в ближайший городок, где открылся большой супермаркет, и попали в аварию. В их старенькой авто въехал какой-то лихач: не справился с управлением, буквально столкнул машину в кювет – обычная история. Родители погибли мгновенно.

Варя плохо помнила те дни: кто сообщил ей о случившемся, как она приехала на опознание, как прошли похороны. А потом она сидела одна в полутёмном деревенском доме, полном воспоминаний, и было сложно дышать: слёзы стояли комом в горле, но никак не получалось заплакать, потому что не верилось в реальность происходящего. Панкрат пришёл с бутылкой водки, налил полстакана, достал откуда-то пару кусков колбасы и пакет сока, и почти силой заставил Варю выпить:

– Пей, не то клизму тебе сделаю.

Варя выпила, в животе стало жарко, а в голове тихо и пусто, и сразу стало ясно, что всё происходящее – правда. Она уткнулась в грудь Панкрату и зарыдала, а он гладил её по голове, как в детстве, словно она ободрала коленку, или мама не разрешила взять в дом ещё одного щенка. Она рыдала от страха перед будущим, от обиды, от злости и непонимания: как жить дальше?

Со временем стало легче. Болеть не перестало, просто Варя научилась упаковывать в ящичек все воспоминания: и хорошие, и плохие, – эмоции, боль – и прятать его подальше. Она тосковала по родителям, по прежней жизни, по ушедшему, как тогда ей казалось, счастью. И как только получила диплом и первую работу – писать новости в городском онлайн-журнале, – сдала городскую квартиру знакомым знакомых, а сама переехала в деревню. Ей казалось, так она будет ближе к маме с папой и к тому счастливому времени.

Почти сразу же после смерти родителей Варя начала вести блог – чтобы не сойти с ума самой и не свести с ума окружающих. Поначалу в нём были только фото из леса: деревья, цветы, ягоды, грибы, рассветы и закаты, и грустные тексты – о том, как Варя скучает по родным людям. Неожиданно стали появляться подписчики, они хвалили фото, утешали и поддерживали Варю, и незаметно стали той частью Вариной жизни, отказаться от которой она уже не могла. Она не думала о заработке на блоге (хотя и не помешало бы) или славе: просто привыкла, что есть кто-то, с кем можно поделиться. Но вчерашним поделиться с подписчиками она бы не смогла. Зато был Панкрат, к нему она и отправилась.

Панкрат слушал, крутил в больших мозолистых руках пластмассовую зажигалку.

– Ох, Варька, вареников тебе в миску! Ну и натворила ты делов. Ты не рыдай, не рыдай, тут слезами-то не поможешь. Думать надо. Давай-ка, вон, обед сваргань, я рыбки с утра наловил. А я перекурю, подумаю.

Может от того, что Панкрат совсем не стал её ругать, а может от того, что занялась Варя привычным, понятным ей делом, стало спокойнее. Она даже плакать перестала и принялась чистить рыбу. Курил Панкрат долго, уха уже тихонечко булькала на плите, а когда вернулся, какое-то время молчал, поглаживая усы.

– Значит так. Сначала давай с машиной разберёмся. Тащи этот свой мобильник, узнаем, где она и как её можно забрать. А про бабу эту ты чего знаешь? Как зовут, сильно ли пострадала?

Варя этого не знала и снова принялась плакать.

– Тьфу ты! Ну чего ты всё рыдаешь-то? Не знает ничего толком, а всё рыдает! Живы все, и то ладно! Ума палата, а ключ потерян! Иди, говорю, за телефоном! Звонить будем.

Потом они долго звонили: сначала узнали всё про машину, потом Панкрат говорил с разными знакомыми. Знакомых оказалось много. В хорошие дни, когда не пил, Панкрат работал плотником, и руки у него были не золотые даже, а платиновые. В числе других заказчиков Панкрата нашелся и юрист, который с профессиональным интересом выслушал историю и деловито предложил компенсировать потерпевшей неудобства. А когда выяснилось, что денег у Вари нет, кредит на машину, содержание дома и расходы на жизнь сжирали и зарплату, и доходы за аренду городской квартиры, посоветовал сначала узнать, что сама потерпевшая хочет, а потом перезвонить.

Остаток дня заняла дорога в город, потом пришлось решать вопросы с машиной, которая оказалась на ходу, только аккумулятор сел, и ещё какое-то время они возвращали её к жизни.

На обратном пути заехали в больницу, и Варя уговорила дежурную медсестру рассказать ей про состояние пациентки, узнала, что ту прооперировали и что ходить она теперь не сможет два, а то и три месяца. А потом медсестра жалостливым шёпотом рассказала, что ни родственников, ни друзей у той пациентки нет, а вот денег, видать, много, потому что в середине дня её перевели в отдельную палату и занималась всеми вопросами секретарша, а не кто-то из близких.

Всю дорогу Панкрат молчал. Только дома сказал:

– Вот что, Варька, раз деньги у неё есть, а у тебя нет, то и предложить ты ей можешь только то, что есть у тебя. Привози её сюда, на ноги бедолагу ставить будем, ухаживать в четыре руки. Ты, главное, так предложи, чтобы она согласилась.

И Варе немедленно стало легко! Так легко, что плакать она совсем перестала и начала думать, как обустроить свободную комнату в доме, чтобы Алевтине Павловне, – имя ей тоже назвала медсестра, – было удобно. Даже хватило смелости сделать фото разбитой машины и рассказать в блоге, что натворила.

На удивление, никто Варю не ругал, ни подписчики, которые, наоборот, её подбадривали и даже помощь предложили, ни Панкрат, который, вернувшись, обнаружил на плите почти выкипевшую уху.

***

В понедельник Полина приехала на работу и первым делом поинтересовалась состоянием пациентки после пятничного ДТП. Медсестра – с удовольствием опытной сплетницы – затрещала:

– А с ней цирк-то какой, Полина Сергеевна! Она в субботу днём, как пришла немного в себя после наркоза, попросила телефон. Позвонила своей помощнице, та прискакала, в руках пачка денег! Оказывается, непростая пациентка-то дамочка! Перевели мы её в отдельную платную палату, нянечкам перепало, медсёстрам, и про хирурга она всё спрашивала. Вас, получается, искала? А сегодня тут как тропа муравьиная: носят и носят цветы, коробки, корзины – и всё к ней. Олигарх, одним словом, или любовница чья-то? Что интересно, посетителей больше не было. Кроме той, что в субботу приходила. Так и лежит одна, ни с кем не разговаривает, – и протянула Полине медкарту, – совсем одна, представляете?

– Понятно. Представляю. А где лежит-то, в какой палате? – у Полины рассказ медсестры вызвал отвращение. Она отвела взгляд, пока та не заметила неприязни.

Узнав номер палаты, Полина поправила халат, взяла медкарту и направилась на этаж выше проведать загадочную пациентку. Двери лифта почти закрылись, когда в проёме вдруг появилась дурёха – пятничная горе-водительница, – о которой Полина думала все выходные. Ловко, бочком, залетев в лифт, она радостно выпалила:

– Здравствуйте, Полина Сергеевна! Меня Варя зовут, помните? В смысле, не как меня зовут помните, а вы в пятницу меня спасли, помните? – и стянула шапку, сжала в руках на груди, как крепостной перед барыней.

– Здравствуйте, Варя. Положим, «спасли» – это слишком громко, седативное вкалывали, помню, царапины йодом смазали, а спасли это не про такое.

Варя согласно, но и нетерпеливо замотала головой и перебросила за спину толстенную светлую косу.

– Да, да, да. Это хорошо, что вы меня помните, потому что у меня к вам очень важный вопрос.

Тут двери лифта открылись, и Варя понизила голос, поспешая за Полиной.

– Я хочу помочь Алевтине Павловне пройти реабилитацию. Мне сказали, что ей некоторое время совсем нельзя будет двигаться, а потом с ограничениями, и так целый год – пока пластину не вытащат. У меня нет денег, совсем нет. Но я могу за ней ухаживать! – руку она так и продолжала держать у сердца, будто клятву давала.

Они остановились у палаты Альки, дверь была приоткрыта, и Варя зачастила шепотом:

– Понимаете, мне ещё сказали, что у неё совсем-совсем никого нет. В смысле вот эти цветы и вот это всё, – она махнула рукой на подоконник и стол около него, заставленные букетами, открытками и коробками с дорогими конфетами, – это работники же её прислали и всякие партнёры деловые, а близких людей у неё нет. Вот я и подумала, что должна, нет, просто обязана помочь ей! Но я хочу увезти её из города, в деревню. Здесь недалеко, всего тридцать километров, ну сорок, там и воздух у нас, и лес, и продукты натуральные.

– Рай у вас там, одним словом, правильно? – скептическим шёпотом поинтересовалась у дурёхи Полина, подняв бровь.

– В смысле обстановки не особенно рай, нет. Ни евроремонта, ничего такого. Но удобства в доме, вы не подумайте! Мне бы просто знать, сколько вы бы взяли за посещение, вы же врач, а других врачей я не знаю. А нам точно-точно понадобится медицинский контроль, или как это называется?

– Простите, но я вынуждена поинтересоваться: вы это делаете ради смягчения наказания? Потому что если вы это делаете ради этого, то лучше найдите и дайте просто денег, что ли, – Полина искренне не понимала: зачем взваливать на себя заботу о постороннем человеке? Или деваха ничего делать не будет, а отдуваться придётся родителям? Так, вроде бы, не похожа на мажорку, даже милая, хотя и глупенькая.

– Да нет же! Не надо мне никакого смягчения! Оказалось, что свидетелей очень много и все видели, как она пошла на красный, а у меня скорость была небольшая. И трезвая я была, и штрафов у меня нет просроченных, да никаких нет – я не злостная нарушительница. Я просто помочь хочу, понимаете? Я точно знаю: она там быстро поправится.

«Точно, – разом поверила Полина, – просто хочет помочь. Идеалистка хренова, куда только родители смотрят?»

– Хорошо, а что сама Алевтина Павловна говорит по этому поводу?

И тут Варя резко покраснела. Полина даже испугаться успела (вдруг давление?), опустила синие-синие глаза, наполнившиеся непрошеными слезами, и сообщила:

– Я с ней разговаривать боюсь, я думала, мы вместе поговорим. Она же сердится на меня, наверное, – и руки у неё повисли вдоль туловища.

– Чего? – поразилась Полина и, кажется, немного повысила голос. – Круто вы, конечно, придумали. То есть это я должна сейчас уговорить пациентку уехать к чёрту на рога, когда сама даже этих рогов не видела?

– Но вы же врач! И вы её не сбивали! Кому из нас она поверит?

– А что мне-то с того, что она кому-то из нас поверит?

– Но…

– Вы обе явно никогда не проводили деловых переговоров, – неожиданно донёсся из палаты спокойный и уже почти не хриплый голос. – Во-первых, вас прекрасно слышно и, хотя детали от меня ускользнули, общее представление о предмете разговора я сложила. Во-вторых, если вы планируете единым фронтом выступать против третьей стороны или чего-то от неё добиться, вам следовало сначала достичь согласия между собой, а налицо если не конфликт интересов, то критическое недопонимание точно. Может быть, вы зайдёте, и мы поговорим? Я не кусалась и раньше, а теперь ещё и не хожу, меня можно не бояться.

Полина бросила негодующий взгляд на Варю, Варя ответила ей умоляющим, – и обе они с видом провинившихся школьниц зашли в палату. В палате было прохладно и тихо, сильно пахло цветами. Перемешиваясь с обычными больничными – хлорки и варёной капусты, – запах был невыносимым.

– Здравствуйте, я Варя! Это я вас сбила, простите, пожалуйста, я не специально! – пропищала Варя.

– А я Полина Сергеевна, я хирург и я вас оперировала. Вполне себе специально и осознанно, чтобы вы могли продолжать ходить, – сердито представилась Полина.

Алька подумала, что этой брюнетке, похожей на французскую актрису, имени которой она не могла вспомнить, удивительно подходит её имя.

– Чудесно. Вероятно, вы обе уже в курсе, что меня зовут Алевтина Павловна и мне следует проверить зрение, раз я не в состоянии отличить зелёный сигнал светофора от красного. Так о чём был спор?

– Понимаете, Алевтина Павловна, – Варин энтузиазм таял на глазах, – я бы очень хотела вам помочь. У меня нет денег, но я готова возмещать расходы, вы не подумайте, я могу вам отдавать часть своей зарплаты. Но не в этом дело. Сейчас же весна, и я вас сбила, и так, понимаете, неудачно, реабилитация будет долгая. Вот я и подумала, давайте поедем ко мне в деревню, а то кто за вами будет ухаживать? А я могу, я умею и Панкрат мне поможет, и нам только в радость. А у меня там и воздух…

– И удобства в доме, – подсказала Полина. Сердиться она перестала и с трудом сдерживала смех.

– Да, удобства в доме! И я…

– Варенька, простите, сколько вам лет? – перебила Алька.

– Мне двадцать четыре. Да вы не подумайте, это я просто сильно волнуюсь. Я когда волнуюсь, всё время так говорю, но это же хорошее предложение! Правда, хорошее, вам будет удобно, и Полина Сергеевна нас навещать будет. Правда же, Полина Сергеевна?

– Полина Сергеевна будет вас навещать, – с преувеличенной серьёзностью подтвердила Полина. – Будет, если такая необходимость возникнет, перспективы-то, конечно, прекрасные: и дом с удобствами, и воздух свежий, и лес даже. Я сама не была, но описание заманчивое…

И тут Варя снова заплакала – сразу навзрыд и отчаянно, вытирая слёзы руками и шапкой, – как маленький ребенок.

– Вот вы смеётесь, а мне не смешно. Это же я человека сбила! И это полный отстой! И я, правда, помочь хочу, и места у нас красивые. Что вы смеётесь? Ой, простите, конечно, Алевтина Павловна, вам хуже, я понимаю. Но физически! А мне плохо, знаете, как плохо? У меня душа болит, я ни спать, ни есть не могу. Хотя, если подумать, это мне даже полезно, не есть в смысле.

– Варя, прекратите немедленно. Пожалуйста. – Алька говорила тихо, но и Варя и Полина вытянулись, будто и впрямь были хулиганами, которых отчитывал директор школы. – Я не дам вам сейчас ответа и, поправьте меня, Полина Сергеевна, если это не так, ответ мой сейчас и не нужен: завтра меня не выпишут, время в запасе есть. Я обещаю обдумать ваше предложение и сообщу о своём решении. Вы мне только номер оставьте, пожалуйста.

– Да, да, да. Хорошо. Конечно, Алевтина Павловна. Давайте я вам сейчас запишу, сейчас, только блокнотик найду вот, – Варя с головой нырнула в рюкзак.

– Спасибо, Варя. Полина Сергеевна, можно просьбу? Удобно ли будет предложить девочкам-медсёстрам цветы? Они так сильно пахнут, у меня голова болит.

– Да, думаю, да. Как вы себя чувствуете?

– Спасибо. Сегодня намного лучше. Я так понимаю, что мне колют обезболивающие препараты?

– Пока да, послеоперационный период. У вас какие-то опасения или аллергия? – Полина листала медкарту.

– Вот, я записала, записала на листочке. Выздоравливайте, Алевтина Павловна! Я к вам завтра приду! – Варя выскочила из палаты.

– Какая… энергичная девушка, – с непонятной интонацией заметила Аля.

– Боевая! – засмеялась Полина. – Кстати, если хотите моё профессиональное мнение по поводу её предложения…

– Нет, спасибо. Не думаю, что стоит об этом думать, откровенно говоря. У меня достаточно средств, я могу позволить себе квалифицированную сиделку. Домработница у меня уже есть, водитель тоже. Просто расстраивать девочку так сразу не хотелось.

– Да, понимаю вас. Ну, что же, раз вопросов и жалоб нет, я тоже пойду. Про цветы помню, к вам зайдут, заберут. Выздоравливайте!

– Спасибо, – Алька закрыла глаза и мгновенно провалилась в сон.

Полина тихо прикрыла дверь.

***

Альке снился вечер. Будто бы она отпустила и водителя, и домработницу Лидию, и сиделку, лица которой не видела, а имени не знала.

Она была дома, в своей квартире: той, что побывала на обложках минимум пяти журналов только за последний год. Ремонт в квартире Алька делала примерно раз в три месяца. Как только появлялся новый тренд в дизайне интерьеров, или выпускали интересное покрытие для пола или стен, а сама Алька уезжала в командировку – в квартире начинался ремонт. Поэтому общей концепции не было: так, условная эклектика. Зато можно было демонстрировать заказчикам разные решения.

Квартира была просторная, объединённая из двух, поэтому с двумя санузлами и большой гардеробной – нарядов было много. Алька воспринимала одежду, как сценические костюмы. Поскольку роли ей приходилось играть разные, то в гардеробной можно было найти и косуху, которой позавидовал бы любой байкер, и манто, в котором прилично было появиться на приёме у английской королевы. Деловые «пары» – с юбками и брюками, – вечерние платья, игривые сарафаны, джинсы и спортивные костюмы. А еще обувь, сумки, ремни и коллекция тёмных очков. Словом, любой, кто решил бы встретить Альку по одёжке, признал бы, что одета она всегда уместно. Благо, сидело всё это на ней, – высокой и практически плоской, – отменно.

Она знала, что некрасива: к мальчишеской фигуре прилагалась мальчишеская же стрижка, волосы самого обычного пепельного оттенка, совершенно незапоминающееся лицо. Особенно если над ним не поколдовали визажисты, услугами которых она непременно пользовалась перед презентациями, благотворительными вечерами и прочими публичными мероприятиями. Однако на внешность Алька не жаловалась.

Во сне она была не в гардеробной, а в спальне: лежала в кровати. Рядом с кроватью появился стол, на нём стояла вода, разноцветные соки в бутылочках, лекарства, тут же был ноутбук. На огромной плазменной панели, висящей напротив кровати, мелькали кадры фильма. Почему-то чёрно-белого, хотя в жизни она предпочитала цветные, простые и понятные, без лишнего пафоса и смысла, – ради развлечения. Не различала актёров, не запоминала имена, хотя с некоторыми её знакомили всё на тех же мероприятиях. Алька хотела переключить канал, но не могла найти пульт. Поискала глазами, пошарила вокруг себя и на столе, аккуратно приподнимаясь, насколько это было возможно. Пульта не было. И вообще не хотелось никакого кино.

Квартира внезапно показалась душной. Стены – три одного цвета и одна, как полагается, акцентная, в крупных тропических цветах, – давили. Свет от дизайнерского светильника, привезённого из Франции, резал глаза. Вновь навалилось то чувство, от которого она сбежала – тогда, с корпоратива. Чувство безграничного одиночества и беспомощности.

– Алевтина Павловна, проснитесь! Проснитесь же! – молодая медсестричка встревоженно трясла её за плечо. – Вы кричали. У вас всё в порядке? Болит что-то, врача позвать? Да вы вся мокрая, подождите, я вам промокну лицо.

– Нет, простите. Ничего не болит. А который час?

– Так обед уж скоро, вы давно спите, хотя вам и полезно. Попить?

– Да, спасибо. И дайте мне, пожалуйста, телефон и вон тот листочек, на столе, там номер записан.

***

Провалила Варя задание! Вот и как теперь Панкрату объяснить, что она сделала всё, что могла, но ни врач, ни Алевтина Павловна её стараний и их с Панкратом предложения не оценили, и даже посмеялись над ней. А ведь и правда – хорошее предложение!

Да, у неё, конечно, не роскошный особняк, вроде тех, что начали появляться в деревне лет десять-пятнадцать назад: из кирпича, с красивыми ухоженными лужайками и продуманным ландшафтным дизайном, который едва можно было рассмотреть за высоченными заборами. Но Варин дом был уютным, светлым и пах деревом. Панкрат так хитро его перекроил и перестроил, что из покосившейся избушки получились три, пусть и не особенно большие, комнаты и просторная кухня, совмещённая со столовой, – с настоящей русской печью.

Больше всего Варя любила террасу, тоже деревянную, широкую, с видом на лес. Пол на ней был застелен разноцветными вязаными половичками – она сама вязала; – на внушительном деревянном столе, – тоже Панкратовых рук дело, – весной и летом всегда стоял кувшинчик с полевыми цветами. С одной стороны стола расставлены тяжеленные резные стулья, с другой – удобная скамья со спинкой, заваленная пёстрыми подушками.

Главной достопримечательностью террасы было кресло-качалка. Панкрат подарил его Вариной маме на день рождения. Когда мама погибла, Варя долго не могла садиться в него, а однажды, пересилив себя, села – и почувствовала, что, как в детстве, сидит у мамы на коленях. С тех пор это её самое любимое место. На зиму кресло заносили в дом и ставили у печки. Кресло часто появлялось на фото в Варином блоге и собирало лайков чуть ли не больше, чем селфи самой Вари. Оно и понятно: не «Икея» штампованная, а ручная работа, да какая искусная!

На участке никакого ландшафтного дизайна не было, зато росли раскидистые старые деревья: яблони, вишни, сливы и груши. Был и малинник: малина поспевала крупная, сладкая, так и таяла на языке. Малину нужно было есть со сметаной, которую все знающие в деревне покупали у бабы Светы. Очень уж вкусная сметана (и сливки к кофе, и творог) получалась из молока коровы Зорьки.

А ещё было много сирени, по весне она лезла в дом и пахла так, что аромат можно было консервировать на зиму. А уж сколько желаний загадывалось на цветах с пятью лепестками!

Дорога до Панкрата предстояла долгая, потому что Варя не смогла утром заставить себя сесть за руль и сейчас тряслась в автобусе. Пожалуй, она успеет полистать ленту – аж с пятницы в Интернет не заходила! Телефон нашёлся в закутке на дне огромного рюкзака и внезапно зазвонил. От неожиданности Варя вздрогнула, телефон снова провалился в нутро, и оттуда продолжал голосить, пока она не нащупала его вновь. Номер был неизвестный, Варя ответила и, перекрикивая кряхтение дряхлого автобуса, прокричала:

– Алло? Слушаю! Я вас слушаю, только говорите громче, у меня плохая связь!

– Варя? Здравствуйте ещё раз. Это Алевтина Павловна. Послушайте, Варя, я обдумала ваше предложение и готова на него согласиться. Но есть условия, которые мы обсудим при личной встрече. Когда вы сможете подъехать?

Пара бабушек, сидящих по соседству, подскочили и перекрестились после Вариных «Уииииии! Обалдеть!» и торжествующих жестов, но ей было всё равно, и она прокричала:

– А когда, когда нужно, Алевтина Павловна? Я недалеко совсем уехала, я могу вернуться сейчас! Вернуться? Я могу!

– Нет, Варя, – голос Алевтины Павловны был спокоен, но парадоксальным образом чётко слышен, словно она и помехами управляла. – Давайте встретимся в пятницу, думаю, к этому моменту будут ясны сроки моей выписки.

– Да, да, да! Конечно! Я тогда в пятницу приеду!

– Всего хорошего, Варя.

– До свидания, Алевтина Павловна!

Никогда ещё Варе так сильно не хотелось побыстрее оказаться дома. От остановки не шла даже, бежала, игнорируя весенние лужицы и распугивая купающихся там воробьёв. И, едва свернула на свою улицу, закричала:

– Панкрат! Панкрат! Выходи скорее!

Панкрат показался на пороге дома, поспешил во двор, вид у него был встревоженный:

– Чего орешь-то, тундра ты не электрифицированная! Всех собак мне перепугала!

Это была неправда: собаки скакали вокруг приплясывающей Вари и радостно лаяли, а сама она кинулась обнимать Панкрата, хотя сделать это было непросто – ростом Варя была ему хорошо если по грудь.

– Она согласилась, согласилась! Она сначала отказала, а потом я в автобусе была, а она звонит и соглашается! Панкрат! Прикинь, да?

– Ну дела! Ты давай тут оперу свою сворачивай, готовиться будем. Пандус нужен, и в доме посмотреть надо: что заменить, что подделать, то да сё. Времени-то у нас сколько есть? – лицо у Панкрата сделалось серьёзное и озабоченное: в уме он уже прикидывал, сколько материала потребуется для работы.

– Не знаю, я в пятницу к ней поеду, разговаривать будем. Как же я рада, Панкрат!

– Ты раньше времени-то не радуйся, это ж не щенка приблудного приютить, она живой человек, а какой – мы и знать пока не знаем.

– А мне кажется, всё у нас будет замечательно! Не паникуй, Панкрат! – прокричала Варя и убежала к себе. Собаки затихли и разбрелись по своим делам, а сам Панкрат ещё некоторое время курил, а потом пошёл за рулеткой.

***

В пятницу Варя проснулась чуть свет и отправилась в больницу. На автобусе, потому что заставить себя сесть за руль она снова не смогла. Ей было страшно, так страшно, что она даже в ремонт не отгоняла машину, да и не было денег на непредвиденные расходы. Работу на сегодня она сделала заранее, а ещё предупредила, что ей в ближайшее время потребуется отпуск. Начальство, вопреки ожиданиям, проявило понимание и пообещало отпуск дать. Так что всё и впрямь пока складывалось по оптимистичному Вариному сценарию.