Читать книгу: «С точки зрения вечности. Sub specie aeternitatis», страница 2

Глава третья. Новенький

Было морозно. Голубые кружева деревьев искрились в лучах фонарей. Снег скрипуче отзывался под ногами. Огромные окна общежитий заволокло узорчатой пеленой, которая скрывала от любопытных взоров жизнь их обитателей.

Паша и Сергей Воскресенский топтались на крыльце соседнего общежития и, выпуская облака пара, на всю катушку ругали всех девчонок вообще, и Марину Золотилову, в частности.

– Пять минут, говорит. Хороши пять минут у этой Маринки.

– Паша, когда женщина подходит к зеркалу, время для неё перестаёт существовать.

– Во-во, ещё немного – и мы тоже перестанем.

– А это тренировка на выносливость! Когда мы с тобой поедем покорять вершины, она ещё как нам пригодится. Будем знать, кому сказать спасибо.

– Слушай, Серёга, я уже давно готов сказать «спасибо», так вот некому ж!

Они усиленно задирали головы, оглядывались по сторонам, но Марина налетела неожиданно, едва не столкнув их в снег.

– Ну, заяц, погоди! – крикнул Паша, грозя ей кулаком.

– Сам заяц, сам заяц! – смеясь, кричала Маринка так убеждённо, что Паша удивился:

– Я-то почему?

– Потому что у тебя уши лопоухие, кто лопоухий, тот и заяц! – отозвалась она и поскакала вперёд.

– Никогда не думал, что из одного Ослика можно сделать целый зверинец! – степенно произнёс Воскресенский, но Марина с Пашей уже убежали вперёд.

Вечер выдался какой-то озорной: Марина была в прекрасном настроении, и они с Пашей всю дорогу хихикали и баловались, как дети. Наблюдая за ними, Сергей чувствовал себя переростком, и ему даже неудобно было, что он не может вот так же подпрыгивать на ходу и кричать на всю улицу какие-нибудь смешные глупости. На автобусе решили не ехать, а пошли пешком, вернее, скачком, потому что Паша и Марина вдруг разучились нормально ходить – то скакали, то бежали, и Сергею было нелегко не отставать от них.

Я отлично помню тот вечер. Сам не знаю, почему, ведь весёлых вечеров в то время у нас было немало, а так хорошо запомнился почему-то именно этот. У Маринки была ещё одна теория, которую она вывела путём наблюдений за событиями собственной жизни. Теория о том, что человеческая память обладает собственной умной избирательностью: человек ещё знать не знает и не предвидит, какие последствия для него могут иметь те или иные события, а память каким-то неведомым образом предугадывает их значение и сохраняет в нетленном виде. Если довести эту её идею до логической развязки, то получается, что память наша сама по себе знает (или угадывает) будущее. Недурно, а?

Я даже помню своё настроение и мысли. Я шёл сзади, как отлучённый, и думал: ну, Пашка понятно, Пашка дома засиделся, а ей-то что так весело? Ведь не может быть, что б без всякой причины? Теперь я понимаю, что тогда (и всегда) ревновал Маринку к той части её жизни, которая была сокрыта для меня и к тем людям, которые в ней, в той неизвестной мне жизни, участвуют. А когда мы пришли, Марина ещё раз меня удивила. Скорее всего, то был просто случайный порыв, но, как всегда, с долей истины.

Наконец они прибыли. Марина первая вскочила на ступеньки и вдруг, наклонившись оттуда к подоспевшему Ослику, притянула его к себе за воротник. Стороннему наблюдателю могло показаться, что она собирается его поцеловать. Паша, кажется, испугался того же и втянул голову в плечи по самые уши. Но она только наклонилась к самому его лицу и сказала: «Пашка, а знаешь, мы с тобой – духовные близнецы!» И фыркнув, ускакала, только дверь хлопнула. А Ослик застыл, переваривая её слова, и голова его медленно вылезла наружу. Неизвестно, сколько бы он ещё так простоял, если бы Сергей не взял его за шиворот и не втолкнул в дверь.

В зале уже все собрались: девчонки в уголке на матах обсуждали свои новости, Максим Рудюков демонстрировал новую футболку, где на едко-жёлтом фоне метались какие-то малиново-красно-синие тени.

– Там, среди пампасов, бегают бизоны! – проходя, пропела Марина. – Привет!

Пижон хотел оскорбиться, но Марина уже прошла к раздевалке, а Сергея и Пашу остановил Пирогов-младший.

– Всё веселитесь? – спросил он, окинув придирчивым взглядом их довольные красные физиономии. Сергей в ответ пробурчал что-то непонятное, а Паша всё ещё был в прострации и, подходя к раздевалке, чуть не стукнулся лбом о стену, не вписавшись в дверной проём.

Три «бороды» в одинаковых спортивных трусах и майках с поросячьим повизгиванием гоняли по залу мяч, так что пол сотрясался, поднимая настроение окружающих не только личным примером, но и тем, что время от времени забивали в них голы. У Миши это тоже был вид тренировки: пуская мяч с налёта кому-нибудь в голову, он орал: «Камень!»

Когда Марина, переодевшись, вышла из раздевалки, она обнаружила, что в дверях, спиной к ней, стоит Юра, загораживая весь проход своей широкой фигурой. После очередной размолвки они уже несколько дней не разговаривали. Но сегодня Марина была в прекрасном настроении и никому не собиралась позволить его испортить. Она довольно бесцеремонно отодвинула Юру и вылезла в зал из-под его руки. Как только она это сделала, на неё тут же, как вихрь в ступе, налетел Каратаев.

– Ты что это, Золотилова! – гаркнул он, и его бас эхом раскатился по залу.

– Что? – оробела Марина.

– Опаздываешь!

– А мы, Миш…

– А ты, Золотилова, ещё не забыла, кто ты есть?

– Нет. А что?

– Тогда приступай.

– К чему?

Все с любопытством смотрели на этот привычный спектакль, где Миша блестяще исполнял роль грозного руководителя, а Марина – робкого подчинённого, не знающего, чего от него хотят.

Миша с высоты своего исполинского роста бросил на Марину испепеляющий взгляд.

– Она ещё спрашивает! Где твой журнал, Печорин?

– У Максим Максимыча, – пролепетала Марина. Все уставились на Пижона, но тот, обиженный на Марину за свою футболку, пробурчал: «Идите вы!» и ретировался за чьи-то спины, а Марина собралась уже идти в тренерскую за журналом (в секции она исполняла обязанности секретаря и казначея), но догадалась спросить: «А зачем?»

Миша развернул её лицом к скамейке и сказал:

– Вон, видишь, сидит. Иди и запиши.

– А кто это?

– Новенький.

– Миш, какой же новенький в середине года?

– Разговорчики! – прикрикнул Каратаев, и на этом представление закончилось.

Марина взяла журнал и осмотрелась: на скамейке с беспечным видом сидел юноша в потрёпанных джинсах и клетчатой рубашке. Постукивая по полу носками кроссовок, он бесцеремонно рассматривал окружающих и улыбался так, как будто все они собрались сюда только за тем, чтобы его позабавить. Кудрявые, похожие на гнездо какой-то дикой птицы, волосы, худые руки и шея, дурацкая улыбка и нахальный взгляд сразу же внушили Марине безотчётную неприязнь. «Наверняка в школе хулиганом был!» – подумалось ей. Она быстро подошла, села рядом и, чувствуя на себе оценивающий взгляд, резко спросила:

– Фамилия, имя, адрес, телефон, если есть. И побыстрее, у меня мало времени.

Он взглянул на открытую страничку журнала и сказал:

– Не там открыла.

Голос у него был неприятный, скрипучий. Марина недоверчиво покосилась на его улыбку. Он по-хозяйски взял в руки журнал, открыл ту страницу, где размашистым Марининым почерком было написано «Разрядники» и сказал, возвращая:

– Теперь пиши. Резников Василий, русский, холостой, рост метр семьдесят девять, желает познакомиться…

Марина строго посмотрела на него.

– Ладно, синеглазая, четвёртый корпус, комната 215. Второй разряд по альпинизму, по скалолазанию первый.

Марина недоверчиво покосилась на него.

– Всё? Нужно поставить подпись? Или поклясться на Библии?

– Лучше свечку поставь!

– Штё?

– Что бы тебя с твоими штучками отсюда не выгнали!

– Ну, как тебе пополнение? – спросил Сергей, когда Марина вернулась к ребятам.

– Интеллектом не блещет и, по-моему, старается казаться глупее, чем есть.

– А это возможно? – осведомился Юра, и Марина слегка улыбнулась ему. Видимо, мир был восстановлен.

Тренировка началась и проходила, как обычно, напряжённо, динамично и весело. Только Максим Рудюков, который должен был в тот день проводить разминку, отказался начинать прежде, чем Марина попросит у него прощение. «А то у нас скоро дамский террор установится, понимаете ли! Уже бедное мужское население карабкается в горы, нет, и эти здесь!» Предположение о возможности установления в секции «дамского террора» не на шутку встревожило бдительного Мишу, и Марине пришлось-таки просить прощения. Правда, сделала она это весьма своеобразно:

– Ладно, Максим, извини, – смиренно начала Марина и, выдержав паузу, добавила: – Они уже убежали!

В конце тренировки Миша сделал объявление:

– Народ! В четверг у нас тренировка в зале, а в воскресенье все идём в лыжный поход. Всем взять с собой воду и по бутерброду!

Новость была встречена громким и единодушным: «Ура!»

Проснувшись утром, Марина натянула одеяло по самый подбородок и уставилась в противоположную стену, мечтательно улыбаясь. Так прошло несколько минут. Катя с улыбкой наблюдала за ней, потом, не выдержав, спросила:

– Что это с тобой?

– Ой, Катюш, какой мне сон приснился! Такой приятный, но…

– Ну, расскажи мне.

– Да я не знаю, как рассказать. Там сюжета почти нет никакого, а только одни чувства, но они такие запутанные – и приятные, и мучительные одновременно. Как будто двое любят меня – и они как-то неуловимо похожи, не только внешне, а.… ну, может, как родне братья, не знаю, непонятно. Сначала мы все вместе играем, как дети, прячемся друг от друга, веселимся, и вот почему-то надо расставаться. Тут один из них подходит ко мне, садится рядом на кровать и о чём-то очень меня просит… Это что-то важное, но вот я думаю, думаю, а вспомнить ничего не могу…

– Ну, а второй?

– А?.. А второй просто молча стоит в стороне, мне его во сне очень жалко, и кажется, я его уже знаю или где-то видела, а узнать не могу…

За окном слышались различные звуки пробуждающегося города, в коридоре то и дело хлопали двери и слышались чьи-то неуверенные утренние шаги, а Марина всё лежала, не шевелясь, в прежней позе, словно боялась спугнуть остатки своего загадочного ночного видения. Сосем короткий кусочек сна – ничего определённого, ничего значительного, но он крепко держал в своей власти её пробуждающееся сознание, точно желая передать какое-то важное послание. Зиночка вернулась из умывальника, Катя начала заправлять постель. Пора было начать собираться на учёбу.

– Встаёшь? – обернулась к ней Катерина с ласковой улыбкой. Марина нехотя выбралась из тёплой постели, накинула халат и отправилась чистить зубы. Начался новый трудовой день.

Глава четвёртая. Голубцы

Катя сидела на кровати, поджав под себя ноги. На коленях её лежало вязанье, но она словно забыла о работе. Взгляд её рассеянно скользил по комнате. Марина что-то говорила, но она её почти не слышала – какая-то мысль вертелась в голове, и Катя никак не могла за неё ухватиться. Последнее время она сделалась отчего-то такой рассеянной.

Интересно, понравится ли ему эта комната? Комната вроде бы самая обыкновенная, с привычной для всех комнат обстановкой: три кровати, стол, две тумбочки, заваленные учебниками, Зиночкина полка с игрушками (Зиночка до сих пор заплетает куклам косички и завязывает бантики своему любимцу – леопарду; леопард жёлтый, подарил его Юра, и поэтому он назван Пирожок). Обычная комната, но всё-таки каждый, кто входил в неё, попадал в особый мир. Новички в первые минуты даже открывали рот от удивления и на некоторое время полностью уходили в созерцание. А дело было в том, что стены комнаты были сплошь увешаны рисунками и картинами. Они были разные: большие и маленькие, яркие и мрачные, выполненные маслом, акварелью, цветными карандашами, углем. Здесь было всё: портреты, пейзажи, быстрые зарисовки и какие-то странные цветовые фантазии без определённого сюжета, завораживающие переходами цвета и тени. Экспозиция время от времени изменялась и обновлялась.

Автор этих рисунков Марина Золотилова, лёжа на полу, отыскивала свои кеды, попутно уговаривая Катю:

– Пошли, не пожалеешь. Будешь туту киснуть целый вечер одна, а у нас на тренировках всегда весело. Вот сама увидишь. Пойдём хоть раз!

– Тебе, может быть, и весело, – отозвалась, наконец, Катя, – а я что буду там делать? Сидетв стороне, как бедная родственница?

– Ничего не понимаешь! Я вот на прошлой тренировке новенького записала, Резников какой-то, так он целую тренировку хохотал. У него, правда, по-моему, кого-то дома нет, но всё равно парню было весело, хотя он знать никого не знал, а ты же со мной!

Катя опять впала в глубокую задумчивость, но, когда Марина выбралась из-под кровати, она заметила на Катином лице выражение, в котором одновременно сквозила и решимость, и неуверенность. И она продолжила атаку:

– Ты вот посуди сама: не всё ли равно тебе, в конечном счёте, где сидеть. Можешь даже взять своё вязанье. На здоровье! Только тут тебе всё уже давно известно, а там могут быть всякие неожиданности.

– Например?

– Например, может попасть мячом по голове. Так это же интересно!

Катя неожиданно рассмеялась.

– Что? Уговорила? – обрадовалась Марина.

Катя кивнула.

– Ого! Ну, тогда давай быстрее, а то болтаешь тут и болтаешь, я и так уже опять опаздываю из-за твоих разговоров!

Марина всю дорогу оживлённо рассказывала про свою секцию, а Катя – Катя готовила себя к встрече. Как это будет? Не подумает ли он, чего доброго, что она пришла из-за него? Ну, уж нет! Почему он должен так подумать? Она просто пришла вместе с подругой, а что здесь такого? Конечно, ничего, но он такой странный. Раньше, встречаясь с ним в аудиториях и коридорах, Катя практически его не замечала, хотя не раз слышала от преподавателей о его блестящих способностях, но после того вечера она постоянно чувствует его присутствие. Конечно, это ещё ничего не значит, нечто похожее случалось с ней и раньше, и всё-таки что-то между ними происходит. Вот он после того вечера проходил мимо, как ни в чём ни бывало, а на днях вдруг остановил её на лестнице и спрашивает: «Чего не здороваешься? Забывчивый вы, женщины, народ. Или ваши маленькие головки помнят столько плохого, что ничего хорошего туда уже не вмещается?»

– Почему? – опешила Катя. Но он посмотрел с ухмылкой и ушёл, не удостоив объяснения. Всё это было так необычно и вообще, она представляла его себе раньше совсем не таким – и по своим немногим ранним наблюдениям, и по рассказам институтских сплетниц.

– Катька, приехали! – толкнула её Марина. – Что это ты какая-то сонная? А наших нигде не видно. Ну, если мы и впрямь опоздали, будет нам от Миши нагоняй. У нас насчёт дисциплины строго!

В зале было прохладно. Марина заботливо усадила Катю поближе к батарее, а сама побежала переодеваться. И тут на весь зал прогудел мощный Каратаевский бас: «Золотилова-о-у!»

– Миш, а я с Катей, – сообщила Марина, приближаясь к нему.

– Что?! Никаких Кать!

Услышав это, Катя побледнела и встала. Ей представилось, что сейчас этот грозный великан выставит её за дверь. Уж лучше уйти самой. Но Миша, сделав один шаг, оказался с нею рядом и очень галантно произнёс:

– Здравствуйте, девушка! Очень рад, что вы пришли. Садитесь, пожалуйста, и не смотрите на меня такими большими глазами, я не аллигатор, честное людоедское.

Катя успокоено улыбнулась и уселась на своё место. Рядом появились знакомые лица, среди них Юра Пирогов. Он дружески подмигнул ей и спросил:

– Испугалась? Привыкай – у нас такие порядки.

– Мне Марина рассказывала.

А потом появился он, но не подошёл, лишь взглянул мельком. Правда, почти сразу же началась тренировка, и он мог просто не успеть. Катя с жалостью наблюдала за ребятами. Тренировку проводил сам Каратаев, и уже через несколько минут лица и футболки всех были мокры от пота, а он всё гонял и гонял их по кругу, как лошадей, а через час, когда, казалось бы, все силы из людей уже были выжаты, Миша объявил: «Футбол!», – и тут такое началось – топот, визг, крики, пыхтение – что-то невообразимое.

Футбол – любимая игра нашей секции. Я даже сейчас иногда с сыном люблю погонять, но это уже, конечно, совсем не то. Мы были любителями, поэтому каждый привносил в игру свой стиль и темперамент. Тут уж человек был виден, как на ладони. Мы с Мариной всегда играли в паре, чаще всего нападающими, а действовали больше хитростью. У нас в запасе был целый набор отработанных обманных приёмов и передач, но вообще-то мы в игре неплохо чувствовали друг друга и частенько изобретали на ходу такие комбинации! Право, иной раз жаль, что не было зрителей.

А Пашка, тоже нападающий, играл совсем иначе: лез напролом, нарочито работая локтями и наступая всем на ноги. Девчонки его в игре боялись, тем более, что он легко входил в азарт, а от нас ему иной раз и попадало за излишнее рвение.

Пижон брал ловкостью и увёртливостью. Трудно было нам, верзилам, тягаться с таким миниатюрным игроком, и он уводил мяч прямо из-под носа, умело передавал, кому следует, потому что сам не умел забивать голы.

Юрка был отличным вратарём. А на воротах нашего «противника» стоял в тот день Василий, он сам попросился, и они рискнули. Он показал высший класс, чем очень меня удивил. Правда, напоследок мы с Маринкой всё же забили ему гол, применив полузапрещенный приём: Маринка с криком металась у ворот, у него перед носом, отвлекая внимание, тут появляюсь я – раз! – и мяч в воротах. Она даже прыгнула мне на шею от радости.

На улицу вышли все вместе, и морозный вечерний воздух наполнился гомоном голосов, вихрем шуток, зазвенел каскадами смеха. А тут ещё пошёл снег. Мягкими пушистыми хлопьями он падал на землю, таял на разгорячённых лицах ребят.

– Ой, как я такой снег люблю! Вечер сегодня – чудо, – пробился сквозь шум тоненький голосок Аллочки Жураевой. Обычно она застенчиво помалкивала, но сегодня общее приподнятое настроение сообщилось и ей, и она закружилась с тихим смехом, как маленькая девочка. Кто-то бросил в неё снежок, но попал в Мишу.

– Что такое? Бунтовать?! Вот я вас! – рявкнул он, и завязалась перестрелка, а кое-кого даже уронили в снег. Чей-то шальной снежок попал в сердитого прохожего и сбил с него шапку. Это происшествие чуть не испортило всё: сердитый прохожий остановился и проголосил: «Хулиганьё! Распоясались, бездельники! Выкормило вас государство на свою голову. Вот я сейчас в милицию позвоню!» Пока он произносил эту грозную тираду, рядом оказался Юра Пирогов, помог водрузить на место шапку, очень вежливо извинился. Прохожий подобрел на глазах, улыбнулся: «Ладно, ребята, ладно, что я сам молодым не был, что ли?» и побежал догонять свой автобус.

Когда немного поубавившаяся в числе компания добрела до общежития, Максим Рудюков изрёк:

– Так, братцы, есть хочется, а у нас на ужин даже корочки хлеба нет.

– Зачем тебе ужин, когда ты ещё не обедал? – мрачно пошутил Красовский.

Тут неожиданно для всех заговорила доселе молчавшая Катя Шатрова. Она сказала:

– Вы знаете, а у нас голубцы есть вкусные. Я из дома привезла. Их надо только разогреть, – но заметив, что все как-то странно на неё смотрят, замолчала. Ей сделалось вдруг неловко, как человеку, сказавшему глупость. «Они, наверное, просто шутят, а я тут со своими голубцами влезла!» А тут ещё Юра подошёл и спросил в упор:

– И что из этого следует?

– Обожаю голубцы! – Марина подскочила на месте и радостно завопила: – Ура Катюшке! Пошли все к нам! Только чур: голубцы наши, а посуду мыть – это ваше.

На пропускном девочки-дежурные было заартачились: «Куда вы такой оравой! Уже поздно!» Но Юра с Мариной их быстро нейтрализовали, а тем временем за их спинами проскочили все остальные.

Зиночка Обручева коротала этот вечер в одиночестве. Её лучшая подруга и покровительница Лариса Агеенко пропала ещё днём, даже не сказав, куда. И Катерина тоже куда-то испарилась. Может, к родителям в Солнечногорск уехала? «Все меня бросили, никому я не нужна. Да ещё снег валит – в окошко ничего не видно. Эх, трудно жить на свете октябрёнку Пете! Никаких тебе радостей в жизни. У всех что-то происходит, одна я…»

Грустные Зиночкины размышления были неожиданно прерваны шумом, возникшим в коридоре. Зиночка вскочила и, как маленький любопытный зверёк, засеменила к двери. Шум приближался, уже можно было различить отдельные голоса. «О, да это никак к нам!» Зина едва успела отскочить от двери, как та распахнулась, и на пороге появился Юрочка во всей своей красе.

– Зинуль, дай скорей попить, а то так есть хочется, что даже ночевать негде.

Он по-хозяйски шагнул в комнату, обнял Зиночку мимоходом. Зиночка зажмурилась, как цыплёнок на солнышке, но Юра уже отошёл, а комната быстро заполнялась людьми. Вот на пороге возникла Марина.

– Зин, где наши голубцы? По-быстрому! – сказала и опять её нет.

Все были и в самом деле голодны. Подготовительный процесс, несмотря на избыточное количество народа, прошёл легко: девочки накрывали на стол, мальчики раздобыли недостающие стулья и посуду. Марина мелькала то там, то здесь, давала ценные указания, попутно решая мелкие хозяйственные проблемы.

– Серёж, что ты здесь сидишь без дела? У нас вот розетка не работает. Давай-давай, милый, ужин ещё надо заработать!

Наконец, все уселись за стол, и тут кто-то обнаружил, что одна тарелка лишняя.

– Быть не может, я точно всех пересчитал, – оскорбился Паша, отличавшийся дотошностью во всём. – Кого-то, значит, уже не хватает.

– А ведь точно, Резникова нет, – заметила Наташа Епифанова.

– Он же вроде только что здесь был!

– Ну, был и сплыл, невелика потеря, – встряла Марина. – Давайте скорее кушать.

– А как же теперь делить? Я ведь и на него рассчитывала, как мне Паша сказал, – расстроилась Катя.

– Предлагаю: кто первый съест, тому добавка.

– А я предлагаю наоборот: еда должна быть медленной и красивой, как ритуал. Это же вам не соревнования по скоростному лазанию!

– Не надо превращать еду в культ!

– Твоими бы устами да мёд пить, только я посмотрю, как это у тебя получится, когда…

– А я уже всё съел, – объявил Ослик и протянул Кате пустую тарелку. – Мне добавки, пожалуйста, потому что очень вкусно.

Вскоре посуда, вылизанная добела, была отнесена на кухню. За столом начались шумные и весёлые сытые разговоры. Кто-то уже отправился на поиски гитары, но вернулся с магнитофоном. Марина пошла ставить чайник, что на её языке означало: скоро по домам. Юра решил, что настал подходящий момент, и потихоньку выскользнул за ней. Покидая комнату, он заметил, каким влюблённым взглядом провожает его Зиночка, и не смог сдержать улыбки.

Марину он нагнал в тот самый момент, когда она толкнула стеклянную дверь кухни и протянула руку к выключателю. Он перехватил эту руку и в темноте попытался привлечь Марину к себе. В первый миг она вздрогнула от испуга, но узнав его, вздохнула облегченно. Однако он ощутил сильное противодействие своим намерениям и услышал повелительный шёпот: «Пусти!»

– Не пущу! – так же шёпотом возразил он.

– Тогда я оболью тебя водой.

– Облей. Тогда я буду вправе применить к тебе крутые меры.

Она резко высвободила свою руку, включила свет и направилась к раковине.

– Я же искренне раскаялся, я признал свои ошибки и прошу…

– Чего ты просишь? И в чём ты раскаялся, интересно? – быстро спросила она, и в её голосе послышался сухой смешок. Юрке стало не по себе. Неужели она так сильно его любит? Пожалуй, наказание ей не по силам, и он был слишком жесток. Он решил больше не спорить и не экспериментировать, и легко признался:

– Во всём, в чём ты меня обвиняешь.

– А я тебя ни в чём не обвиняю. Просто… просто с меня уже хватит!

– Что?! Ты хочешь сделать мне больно? Ты считаешь, что ещё недостаточно потрудилась для этого?

– А-а, так это я потрудилась?

– Марин, ну, может, хватит мериться силами? Мы оба были не правы. Хватит. Давай помиримся и будем идти дальше.

– Ага, вот и иди-ка ты…подальше!

– А ты…жестокая!

Марина стояла в углу и оттуда смотрела на него. Глаза её блестели влажно и загадочно, но отнюдь не взволнованно. Она как будто изучала его, и Юрке стало не по себе. Казалось, здесь, в углу, стоит не Марина, а какое-то другое существо, странное и злое.

– Да, я жестокая, вот и оставь меня – произнесло существо усталым Маринкиным голосом.

И всё встало на свои места. Ему так хотелось подойти и обнять её, но она какой-то непонятной силой держала его на расстоянии.

– Если я оставлю, ты же первая об этом пожалеешь.

– Ну и что? Это уже моё дело.

Нет, это всё-таки была не Марина.

– Ну, чего ты хочешь! Чего ты добиваешься! – не выдержал он.

– Да оставь ты меня в покое! Больше я от тебя ничего не хочу!

Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу – он, заметно побледневший от сдерживаемого гнева, и она – неподвижная, непробиваемая, незнакомая. Ему захотелось её ударить – сильно, наотмашь, чтобы сбить с неё эту въевшуюся маску холодного спокойствия. Никто никогда не доводил его до такого бешеного всплеска тоски и страсти. Он и раньше замечал в ней это стремление затягивать ссоры, обострять и без того острые углы, а затем с неженским самообладанием выносить все последствия. Она точно испытывала на прочность, но вот кого – его или себя – этого Юра понять не мог. В какой-то степени ему даже нравилась эта «игра», но ведь должны же быть разумные пределы! Зачем она такая чужая и колючая, зачем все эти ненужные, ничего не решающие слова, когда всё может и должно окончиться очень просто. Да, ему хотелось обнять её, привести в комнату, сесть с нею рядом на зависть всем, как раньше. Так он думал, идя за ней. А теперь всё это казалось почти нереальным. Он ещё собирался сделать последнее усилие, он ещё готов был удержать её – словами ли, силой, но она неожиданно впихнула ему в руки чайник, который, оказывается, уже успел закипеть, и не оглядываясь, пошла по коридору.

Взглянув на Юрку, я сразу понял, что у него ничего не вышло, и – каюсь – почувствовал облегчение. А Марина подсела ко мне, взяла под руку и попросила:

– Скажи мне что-нибудь хорошее, Серёж, а то что-то мне грустно.

– Сама виновата, – ответил я. Она чуть приметно улыбнулась и покачала головой. Мы разговаривали очень тихо. Юрка сидел напротив, уставившись в пол, но, конечно же, не пропускал ни одного её движения. Представляю, что он сумел прочесть в этой улыбке. А Маринка нарочно вела двусмысленный разговор и время от времени притрагивалась ко мне плечом. Не знаю, не в тот ли момент, глядя на красноречивый убитый Юркин вид, я для себя установил, что быть её другом гораздо приятнее и почетнее, чем возлюбленным. Она в тот вечер была не похожа на себя саму: такая тихая, ласковая, мирная. Позже я узнал: такой она становилась, когда принимала решение.

Тут я должен ещё кое-что добавить о Юрке. Хотя мы и были друзьями, но я не одобрял некоторые его поступки, хотя открыто не высказывался и никогда с ним не полемизировал. Позже Маринка ругала меня за эту мою «бесхребетность». Но нет, я просто был к нему гораздо снисходительнее, чем к другим и даже себе самому. Во-первых, я долгое время считал его более легкомысленным и менее умным, чем оказалось в действительности. Во-вторых, он был по-настоящему видным парнем. Не его вина, что он нравился всем девчонкам. Но когда я лучше узнал Маринку, я сказал ему: прекрати или у тебя с ней ничего не выйдет, а он сказал: да пошёл ты! И продолжал вести себя вольно. Поэтому я отчасти был рад, что возникшие между ними проблемы подтверждали мою точку зрения. Но всё усложнилось благодаря Маринкиному коварству. В мои планы не входило, чтобы Юрка меня возненавидел или покалечил на почве ревности, а в тот вечер он был близок к этому, как никогда. И как ни рад я был Маринкиной благосклонности, я всё-таки предпочёл бы, чтобы она сидела где-нибудь подальше. Тут на моё счастье кто-то постучал. Она подхватилась и пошла к двери, но ещё раньше её там оказалась Катя.

Некоторое время спустя в комнату кто-то постучался.

– А у нас все дома! – крикнул Максим Рудюков как раз в том момент, когда Катя открывала дверь.

– Ты? – спросила она и улыбнулась радостно, а вслед за тем на пороге показался Резников.

Юра Пирогов, воспрянув духом из-за того, что Марина остановилась за его стулом и, точно невзначай, коснулась рукой его плеча, пригласил совсем по-хозяйски:

– Входи, входи, чего топчешься? Садись вон на стульчик.

Василий сел и, вдохнув воздух, произнёс:

– Как вкусно у вас пахнет!

– Хороший у тебя нюх, Резников, – заметил Юра. – Учуял даже то, чего уже нет.

Сытые и довольные, ребята радостно захохотали, но несколько поутихли, когда Катя поставила перед гостем чашку чая и тарелку с двумя бутербродами.

– Так не идёт! Нас этим не кормили!

– А это, Паша, для дорогих гостей, – не растерялся Резников.

– А я какой?

– А ты серенький!

Все опять засмеялись, только Марина презрительно сощурилась и в полголоса произнесла:

– Жутко остроумен. Он меня утомляет.

– Перестань, Марин, – испуганно зашептала Зиночка, одновременно улыбаясь Резникову. – Уж если ты не в духе, так все вокруг должны ходить на цыпочках и разговаривать шёпотом.

Марина на время притихла и даже вовсе исчезла, спрятавшись за занавеску. Но не прошло и нескольких минут, и Резников ещё не успел доесть свой бутерброд, как она появилась опять и командным голосом произнесла:

– Ну, поели-попили, а теперь пора бай-бай.

Гости нехотя зашевелились, заскрипели стульями. Один за другим они покидали комнату. Марина вышла в коридор вместе с ними, но в дверях она обернулась, и на лице её изобразилось удивление: Резников, как ни в чём ни бывало, продолжал жевать свой бутерброд, прихлёбывая из чашки горячий чай.

– Тебе что – особое приглашение надо?

– Зачем приглашение? Я сам пришёл, сам и уйду. Ты иди, иди, я дорогу знаю!

Марина молча перевела взгляд на Зиночку, но та обиженно поджала губы и отвернулась к окну, а Катя попробовала внести ясность:

– Надо же ему доесть, Марин. А потом он уйдёт.

Марина успокоилась, но тут Резников, который ещё плохо знал её характер, весьма некстати улыбнулся и подмигнул ей.

– Что б через две минуты это здесь не сидело! – Марина ткнула пальцем в Резникова и, возмущённо сопя, вышла из комнаты. Вслед за ней куда-то отправилась и Зиночка, Василий тоже неожиданно заторопился.

После его ухода комната сразу опустела. Стало слышно, как за окном шумит ветер. Катя в одиночестве расхаживала из угла в угол, и ей было грустно, как будто что-то хорошее, предназначенное ей, прошло мимо, лишь коснувшись. Какая тоска! И лицо в огне. Почему всегда всё кончается ничем? Он словно нарочно дразнит, манит, ласкает, а потом исчезает, и никогда не известно заранее, когда он появится вновь. Нет, так дальше невозможно. Говорят, девушка тоже может сделать первый шаг. Наверное, надо быть решительной, надо не ждать, а действовать, но как?

Кто-то тронул ручку двери. Катя обернулась, ничего не ожидая и одновременно чувствуя, что вот сейчас, может быть…