Читать книгу: «Прощальная прелюдия, или Прогулка под дождём», страница 2
3
Когда подвальный оранжевый свет сменился фиолетовым, ночным, Костя решил ещё раз пройти по вагону. Милые детки уже посапывали в две дырочки. На столе у знакомых девчушек лежал журнал с кроссвордами – «Пассажирам в дорогу». В конце вагона слышался виртуозный храп пожилой воспитательницы. Да, а этой «с крючками» что-то не было видно. Бельё лежит на сидении, и столик ещё даже не опущен. Костя пошёл дальше. Те симпатичные девицы, которых он заприметил в самом начале, играли с парнями в карты и возбуждённо смеялись, мешая спокойствию окружающих. Костя напустил на себя строгость.
– Девочки, а не пора ли вам пора? – спросил он и дал одному из близ сидящих пацанов лёгкий подзатыльник. Внушение подействовало. Весёлая компания распалась. Мальчики резво заняли верхние полки. Одна из двух девиц весьма недвусмысленно строила глазки. Костя отвернулся и натолкнулся глазами на ту: «крючковая» девушка в белом свитере и синих трико стояла у раскрытого окна, из которого ей в лицо ветер сыпал то ли снежинки, то ли капли дождя. Лицо и волосы уже успели увлажиться, а она стояла, будто ничего не чувствовала. Не грустная, но такая задумчивая, что эта задумчивость вызывала невольное сочувствие. Костю, смотревшего на неё через стекло, она не замечала. Тогда он вышел, ещё не зная, что скажет ей, но с самыми добрыми намерениями. Она обернулась. В ту же секунду задумчивость сменилась пылким, самым чистокровным гневом. Не проронив ни звука, она сорвалась с места и исчезла в противоположном конце коридора.
Костя постоял немного, закрыв окно, на минутку приоткрыл дверь в туалет и глянул на себя в зеркало: в лице его не было ничего, способного вызвать столь сильное раздражение. Он озадаченно пожал плечами и решил про себя, что такой странной пассажирки ему ещё видеть не приходилось. Когда он возвращался, она уже спала или делала вид, что спит. Во всяком случае, она лежала, отвернувшись к стене, и из-под простыни торчала только тёмная макушка.
После ночного дежурства Аня вошла в кабинет главврача и взволнованно сообщила:
– Владимир Николаевич, она заговорила!
– Кто?
– Ну, эта…
– Эта Лизавета?
Но обычно смешливая Аня не восприняла его шутку.
– Что же она говорит? – посерьёзнел и Владимир Николаевич.
– Она… она мне всю ночь рассказывает какие-то ужасы – про вампиров, что они на самом деле, что им кислорода…
– Анют, если ты будешь так тараторить!.. Не делай страшные глаза, сядь и расскажи всё по порядку. Что там ещё за вампиры?
– Да! Она говорит, что есть люди, у которых в крови кислорода не хватает и тогда они… чужую и ещё, что когда она ещё не родилась, а была в утробе, её маму ударило током, и с тех пор она ток притягивает… электричество то есть, и ещё про какой-то саксафон и загробное знание, ну, это я уже совсем не поняла, и…
– Так-так. Очень интересно. Значит, заговорила, – Владимир Николаевич остановился у окна и принялся барабанить пальцем по подоконнику. Аня на цыпочках направилась к двери. – А почему именно с тобой?
– Н-не знаю.
Владимир Николаевич обернулся и взглянул на неё весело.
– Иди-ка, Анюта, домой, хорошенько выспись. Вот так вот, моя хорошая.
Звуки его голоса действовали успокаивающе. Анюта послушно направилась к двери, но, покидая кабинет, вспомнила ещё что-то.
– Ну? – спросил доктор.
– А ещё у неё в книге появилась закладка – какая-то фотография.
– Фотография? Что за фотография?
– Ну, там какой-то мальчик в лесу. Я спросила: откуда?
– И что?
– Она говорит: за батареей нашла.
– За батареей, – он, казалось, думал о чём-то своём.
– Да, она так сказала, но ведь там же каждый день убирают. И с собой у неё не было – ведь все вещи осматривали и книгу тоже – страничку за страничкой, – Анюта опять сделала «страшные» глаза и добавила уже почти за дверью, понизив голос: – Владимир Николаевич, я её боюсь…
Пришло утро, и начался обычный вагонно-пассажирский день. Для проводника Кости он начался с того, что рано утром к нему в купе просунулись две взъерошенные мальчишеские головы, и один из них, кажется, тот, что схлопотал вчера по затылку, спросил шёпотом:
– А это… куда нам пустые бутылки девать?
– А что – горит?
– Что горит? – не понял мальчишка и оглянулся на товарища. У Кости не было охоты объяснять, и он сказал:
– Ладно, тащите сюда.
Пацаны кивнули и скрылись на мгновенье, возникнув тут же (Костя успел только спустить на пол ноги) с тремя пустыми бутылками. Костя взглянул и сразу понял причину столь раннего визита: бутылки были из-под пива.
– Ай-я-яй, подрастающее поколение, – укоризненно произнёс он.
– Ну, и ничего, мы же не алкоголики, – заявил второй пацан. – Вы только Зинаиде Матвеевне не говорите, а то она нас живьём сожрёт.
– Могила, мужики, – пообещал Костя.
Сон уже улетел. Пришлось прибрать в купе и заняться заботами о ближайшем будущем своих пассажиров.
Когда в вагоне наметились первые признаки пробуждения, в топке уже краснел уголёк, вода вскипала, стаканчики и ложечки были готовы к употреблению.
Днём девочки разгадывали кроссворд. Костя пристроился к ним.
– Так, так, – говорила та, которой удалось первой завладеть журналом.
– Ты не мычи, а читай, – советовала другая и, между делом, попыталась выхватить журнал у первой, но неудачно – та размахнулась, хлопнула её по макушке и прочитала:
– Ночная птица.
– Сова.
– Нет, это короткое.
– Филин!
– Ну, короткое, говорят тебе!
– Летучая мышь! – выпалила девочка с голубым бантиком.
– Так нельзя, – вразумили её остальные, – нужно, чтобы было только одно слово.
– А если просто летучая?
Та, у которой был кроссворд, тихонечко посчитала и объявила:
– Подходит.
В этом месте Костя непременно бы вмешался, если бы не был так увлечён наблюдением за давешней девушкой. Она сидела на разобранной постели, укрывшись простынёй, и читала книгу.
– Теперь… средство передвижения по болотистой местности. Этот… ну, как его?
– Вездепроход!
– О, я только хотела сказать!
Девушка перевернула страничку и взглянула на Костю. Лицо её было приветливым, она даже улыбнулась, но не губами, а глазами. Вчерашнее показалось дурным сном. Костя ответил улыбкой, но она уже отвернулась к окну. И почему это пассажиры так любят смотреть в окно? Смотрели бы лучше друг на друга, ведь может, больше никогда в жизни не встретятся, а то, что за окном, каждый рейс одинаково. Эх, девушка, девушка.
– Средство для выведения пятен грязи, жира, – читала теперь уже другая, потому что прежней надоели постоянные упрёки и советы. Теперь она забралась на верхнюю полку и с напускным безразличием следила за тем, как будут развёртываться дальнейшие события.
– Ну, думайте, думайте!
– Чего ты, Леночка, раскомандовалась? «Думайте, думайте»! Сама тоже думай.
– А и думаю.
– Ещё раз прочитай!
– Средство для выведения пятен жира, грязи.
– Тряпка!
Это крикнул маленький мальчик, которого всё время прогоняли. Он выглянул из-за перегородки соседнего купе и спрятался опять. В девичьем купе поднялась волна протеста.
– Сам ты, Ситников, тряпка!
– Полотенце ещё скажи.
– А по буквам подходит, – сообщила Лена.
– Да-а? Ситников, ты что – в ответ подсмотрел?
– Никуда я не подсматривал, – промычал Ситников из-за стенки, – я тоже играть хочу.
Костя не мог сдержать смеха, положившего конец перебранке: девочки тоже засмеялись, а Ситников, решив, что настала его минута, как маленькая обезьянка, перебрался к ним и, улыбаясь во весь рот, устроился посередине.
Возня с кроссвордом подзатянулась, а девушка явно скучала и не знала, как убить время. Костя развернулся к ней.
– А вы, по-моему, ещё не завтракали. Хотите кофе?
– А здесь что – ресторан?
– Нет, но если пассажирам комфортно, то и проводнику хорошо.
– Спасибо, пока не надо.
– Вы у меня, кажется, до конца едете?
– До конца… И с начала.
– Ну, такая долгая дорога. Если что-нибудь понадобится, смело подходите ко мне.
Девушка тихо улыбалась. Это было хорошим знаком.
– Меня, между прочим, Костей зовут. А вас?
– А зачем?
– Ну, интересно, знаете… такая девушка…
Неожиданно она рассмеялась – негромко, но от души.
– А что вы скажете, если этой девушке вот-вот исполнится тридцать?
– Тридцать – вам? Ни за что не поверю!
– Так это же ничего не меняет.
– Вот именно. Если уж на то пошло, то тридцать лет для женщины – самый рассвет.
– Неужели? А сам даже побледнел.
Глаза её при этом блеснули таким лукавством, что Костя счёл себя одураченным и пошёл на прорыв.
– Слушай, – сказал он, пересаживаясь поближе, – а ты случайно не заливаешь?
– Надо показать паспорт?
– Покажи!
– Был бы с собой, показала бы.
Для Кости наступила полная ясность, и он сразу повеселел. Бойкая девчонка, с такой не соскучишься. Он наклонился к ней, разглядывая в упор, подмигнул и спросил:
– А может, подруга, у тебя его вообще ещё нет?
Спросил – и моментально понял, что переборщил: улыбчивая девчонка исчезла, а вместо неё появилась немного рассерженная и немного утомлённая его болтовнёй женщина с холодным прищуренным взглядом и язвительным ртом. Костя понял, что этот раунд он проиграл. Оставалось красиво удалиться. В это время, как нельзя кстати, мимо прошествовала мельница и замерла возле его купе, чего-то высматривая там с недовольным видом.
– А где проводник? – протрубила она, хотя Костя сидел в нескольких шагах прямо по направлению её взгляда.
– Я здесь, – отозвался он. – Что вы хотели?
– В нашем туалете не идёт вода.
– Не может быть. Пойдёмте посмотрим.
Пассажиры, наверное, томятся во время долгой дороги, вот и придумывают себе занятия, в том числе поиски неполадок, благодаря чему день для Кости пролетел незаметно.
Когда подкрался вечер, в вагоне похолодало, начались умеренные жалобы, и Костя вновь занялся топкой. А виновата была погода. По мере того, как поезд приближался к Ленинграду, а Киев медленно отступал во вчерашний день, становилось всё холоднее.
Как ни странно, на этот раз дети утихомирились рано. Этому, наверное, способствовали заботы пожилой воспитательницы, недаром она ходила взад-вперёд по вагону и трубила, как паровоз. Косте удалось услышать кусочек её воспитательной беседы: «Что вы верещите, как тёлки! Кругом люди. Что о вас подумают? В соседнем вагоне едут иностранцы. Позор на весь Советский Союз!» Вот так. И телевизора не надо. И ещё потеха! По поезду опять прогуливаются «глухонемые» ребята с товаром (всякими картинками от божественных до порнографических – на любой вкус). А что? И проводнику доход, и пассажирам веселее. А потеха заключалась в том, что эта толстая воспитательница купила себе пособие «Гадание по руке» и весь вечер изучала свою лапу, пытаясь проникнуть в тайну своей судьбы. Вокруг собрались ребятишки. Она и тех осчастливила своими предсказаниями, а потом предложила погадать этой девушке. Видно, необычная пассажирка привлекала не только Костино внимание. Костя слышал, как та долго отнекивалась, но потом, видно, согласилась, и полились предсказания новоявленной хиромантки.
– Вы, деточка, не пугайтесь, но по руке выходит, что вас на жизненном пути подстерегает сумасшествие. Видите, вот тут звёздочка? И счастья, и несчастья – всего у вас вдоволь, прямо не жизнь, а целая поэма борьбы и страстей. А вот тут крестик – трудная старость… только тут же и вверх развилка, удача, как следует и не разберёшь. Ещё… ой, да вы дитя солнца! У меня Вадик вот тоже дитя солнца. Вадик!
К ним пробрался худенький черноволосый парнишка лет тринадцати. Его взгляд из-под густых бровей светился сообразительностью. Девушка улыбнулась ему так, словно он ей кого-то напоминал. Мальчик тоже смотрел на неё во все глаза и улыбался. Он, похоже слышал, о чём шла речь, потому что сообщил:
– И у меня звезда, как и у вас. Дайте-ка, – он осторожно взял одной рукой её тонкую кисть. – Точно! Вот посмотрите? У меня тоже. Ну, раз и у вас!.. Вы не бойтесь, мы с вами с ума не сойдём!
Вокруг послышался смех. Вадик насторожился, но сообразив, что это – одобрение, засмеялся сам. И она засмеялась.
И сейчас, проходя по уснувшему полутёмному вагону, Костя как будто слышал этот смех – мелодичный чистый смех обрадованного ребёнка.
В эту ночь он долго не мог уснуть: то ему казалось, что слишком сильно дует из окна, но укрывшись, начинал мучиться от жары, а когда почти уже наступила минута блаженного сонного успокоения, из темноты одинокой свечкой вспыхнуло её лицо – и опять сон отскочил испуганно, и всё началось сначала – холод, жара… Потом наступило утро, а с ним возня в вагоне, скрип переводимых стрелок, чехарда с бельём.
Седьмой час. Белёсая мгла. Вышел на перрон. Холодный ветер стремился забраться за шиворот. Костя стоял в форменном пиджаке, без фуражки, но холода не ощущал.
– До свидания, спасибо!… До свидания! – прощались ещё не совсем проснувшиеся ребята, и тянулись, тянулись без конца. Потом выкатила мельница и вторая воспитательница, пересчитали детей. Отхлынули, смешались с толпой. А вот и она. Шапочка, шарф, до половины скрывающий лицо. И не узнаешь! Только глаза – мерцающий, загадочный взгляд, точно зовущий следом. Да, нескоро позабудет он эти глаза.
– До свидания, Костя, – сказала она и, наверное, улыбнулась, жаль, губ не было видно.
Он пробурчал что-то и отвернулся, а потом долго смотрел ей вслед.
А что ещё прикажете делать?
4
– Аня, а вы любите зиму?
– Я?
Снег, снег и снег. «Снег без грязи, как долгая жизнь без вранья…» Красиво всё придумано!
– Здорово всё придумано, Анечка! Всё в природе бессмысленно, и только человек наделён разумом для поиска смысла… смысла всего, что бессмысленно…
– А?
Снег да снег кругом. Раньше я любила снег. Раньше я любила… когда всё это было, я даже позабыла, совсем я позабыла, когда я снег любила… Ох, какая глупость! Ну, чего она, дура, долбит? Долбит и долбит? Вот ещё одна прилетела. Или это он? Как-то их надо различать по чёрной полоске. И кто додумался повесить сюда это сало? Конечно, люди не умнее птиц. Тоже долбят. Долбят и долбят. Как мне всё надоело!
– Аня, что вы всё время ходите, как маятник? Всё время ходите туда и сюда!
Аня пожала плечами и села к окну вязать.
А вот и доктор. Остановился за дверью и с кем-то разговаривает.
– Ну, как поживаем? А синячки уже позеленели, значит, идём на поправку. А настроение как? Тоже зелёное?
Это, надо понимать, он так шутит.
– Сегодня будем говорить? Или молчать? Присядьте-ка. Вот так. Смотрите сюда. Хорошо. Умница. Ну, и как же вас называть, мы в прошлый раз так и не выяснили.
Он, видимо, был в прекрасном настроении – так весь и лучился от кончиков ботинок до белоснежной своей головы. Даже прикосновения его были не осторожными, как прошлый раз, а властными, энергичными.
– Доктор…
– Да-а? Меня зовут Владимир Николаевич.
– Доктор, а когда у вас появилась седина?
– Седина? – стетоскоп выскользнул из его руки и с глухим звуком упал на пол. Анюта бросилась поднимать.
– Ничего-ничего, спасибо. Седина?.. А что?
– А у меня в восемнадцать… Называйте меня Эсмеральдой, – добавила она и уставилась в окно, как будто не было здесь больше никого, как будто не её тела касались умелые руки доктора. А за окном падал снег, и бойка синичка терзала прикрученный проволокой к подоконнику кусочек сала.
– И уберите отсюда эту кормушку, не то я разобью окно молотком и буду сыпать соль на хвост этим зловредным тварям.
– А где вы возьмёте соль и молоток?
Она хмыкнула, скосила глаза и не ответила.
Владимир Николаевич вернулся в свой кабинет, бесшумно прошёл по ковру и сел в кресло, мягко и задумчиво поворачиваясь из стороны в сторону. М-да. «Доктор, а когда у вас появилась седина?» Как слепо и безжалостно ткнула она в самое больное место. Да, не со зла, ничего не зная, но боль от этого не меньше… Как свежа ещё рана! Марина, девочка моя… Сняв очки, он долго тёр глаза и переносицу. Старею… Раньше я лучше владел собой. Раньше я бы и бровью не повёл, а сейчас… и стетоскоп пострадал. Впрочем, дело не в вопросе, нет, дело не в вопросе…
Немного подумав и покачавшись в кресле, Владимир Николаевич тяжело вздохнул и вызвал Виктора.
Виктор Ильич явился сразу, точно ждал вызова за дверью.
– Проходил мимо, как раз собирался пообедать.
– Я не задержу, присядьте на минутку, сейчас пойдём вместе… – сказав это, он замолчал надолго и задумался, точно забыв о Викторе. Выждав достаточно и с сочувствием глядя на погружённого в размышления шефа, Виктор спросил, наконец:
– Что, тяжёлый случай?
Доктор встрепенулся.
– Это странно, Витя, странно и не очень приятно. Я вынужден сказать это кому-нибудь… Дело в том, что по непонятным причинам эта пациентка, эта Лиза Никольская, напоминает мне мою покойную жену.
– Анечка, а хотите я вам сказку расскажу?
– А Владимир Николаевич…
– Жили-были, Аня, мальчик и девочка. У них было много друзей. Целыми днями они бегали вместе, играли, и всем было очень хорошо. Так они жили – весело, очень весело, а потом девочке пришло время уезжать – надолго или навсегда, этого она не знала, и никто другой не знал. И вот собрались они все вместе в маленьком домике, в такой рыбацкой хижине на берегу быстрой речки. Речку было видно из окошка, а называлась она И-путь. Как всегда, они пели, играли в разные игры, веселились, только мальчик сидел один на железной кровати лицом к стене и смотрел в окно. И был он грустный-прегрустный.
– Почему ты не играешь с нами? – крикнула девочка и подбежала к нему. И тут она увидела, что он не просто сидит на кровати – он прикован: обе его руки скованы цепью, которая прикреплена к кровати, а кровать прикручена к полу, как в тюрьме. Девочка испугалась и стала плакать, потому что ей очень было жалко мальчика, и она не понимала, за что его посадили на цепь. Сквозь слёзы она услышала вдруг голос, который произнёс: «Навеки приговорённый». Тут начался дождь, и всем стало грустно. Это означало, что настал час расставания. Девочка вышла из хижины, друзья отправились её провожать, а мальчик остался один, прикованный цепью. Но когда девочка обернулась, она увидела, что он стоит на пороге, машет ей рукой, а вокруг него летают и перекатываются по земле большие разноцветные воздушные шары. Мальчик взял один шар и бросил его ей, при этом он что-то крикнул, но девочка не поняла – шумел дождь, он шёл всё сильнее и сильнее, и ничего не было видно вокруг – только солнце и серебряные нити дождя. А когда дождь перестал, никого не было рядом – все исчезли, только большой красный шар блестел у неё в руках. На нём была какая-то надпись, немного размытая дождём. И сквозь слёзы девочка прочитала: «Я тебя люблю».
Она замолчала так же неожиданно, как начала. Она уже не лежала – сидела, подперев спину подушкой, и смотрела куда-то мимо Ани, покусывая ногти. Ане же сидела так, как будто всё ещё продолжала слушать.
– А что дальше? – спросила она, не меняя позы и не переводя взгляда. Голос рассказчицы, да и сам рассказ, который так неожиданно начался и так же неожиданно оборвался, странно подействовали на Аню: она погрузилась в оцепенение, в то время как перед глазами ясно проплывали картинки прикованного мальчика, плачущей девочки, грибного дождя я и красного шара, точно она спала и видела яркий сон.
– Дальше? – переспросила больная, деловито поправляя постель. – А что должно быть дальше? Это ведь сказка, а не роман с продолжением.
– А мальчик? Он так и остался сидеть в этой хижине?
– Не думаю. Скорее всего, он вырос и без труда порвал эту цепь – она ведь, наверное, была игрушечной.
– А девочка?
Она снова улеглась, укрылась одеялом под самый подбородок.
– Девочка? Она перед вами, – и закрыла глаза.
– Ну, к тому времени мы уже знали, кто она, хотя сама она, кроме вымышленного имени – Эсмеральда, – ничего сообщить не пожелала. Она всё время напряжённо думала о чём-то, сама поставила себе диагноз: отвращение к жизни. Но у таких людей обычно пропадает чувство юмора, а эта особа даже шутила сама, чем завоевала расположение медперсонала.
– И ваше?
– Моё?.. Давайте не будем торопиться. Спешить надо медленно, как говорили римляне.
– Владимир Николаевич!
– Да, Анюта!
– А она мне сказки рассказывает… Я думаю, что это, может быть, и правда, а может, это её сон.
– Сон? Очень интересно! Вы записали, как я вас просил?
– Конечно, я всё записываю, как вы и просили. Вот.
– Спасибо, Анюта! Цены вам нет! И мы с вами вместе спасаем человека.
– И спасём?
– Обязательно спасём, милая.
Дверь приоткрылась неслышно, не рывком, как всегда, и Владимир Николаевич вошёл тоже как-то не совсем обычно – боком, что при его солидности выглядело смешным, но смеяться было некому – его не замечали.
Все тайны мира, вселенной придуманы человеком. Тайна – это не объективно существующая вещь. Тайна подразумевает существование стремящегося её разгадать. Если бы не было человека, то не было бы и тайн. Сама вселенная мало интересуется собственным устройством, потому что он бесполезен, её интерес, если бы таковой и появился. Человека же всегда окружают тайны, потому что он слишком много на себя берёт. Зная лишь крупицу того, что можно узнать, он стремиться изменить всё сущее. В разгадках тайн – мироздания, бытия – человек ищет смысл и оправдание своего собственного существования. Тайна – миф, она существует только до тех пор, пока существует человек, интересующийся ею. Значит, и смысл жизни – это миф, выдумка, и жизнь человека имеет оправдание только в его собственных глазах. С точки зрения вечности люди бесполезны. Может, даже вредны. Хотя… природа не создаёт ничего бесполезного, бессмысленного, просто мы сами не знаем, для чего предназначены. Понятие «смысл» тоже искажено человеком, который везде и во всём ищет собственной выгоды… А может, люди нужны только для того, чтобы накопить колоссальный заряд энергии, который, высвободившись, даст новый импульс развитию вселенной? Может быть, цивилизации, все, которые существовали и будут существовать, – это и есть perpetum mobile!.. Но неужели, она не могла бы справиться без нас?..
Вечером дежурила Тоня – тихая, медлительная молчаливая. От её широкого лица в обрамлении тёмных роскошных волос струился мягкий свет и умиротворённость. Она никогда ни о чём не спрашивала и охотно позволяла не замечать своего присутствия.
Снятые с руки, тихо тикают часы на тумбочке. Из коридора послышались голоса, звуки телевизора и даже смех.
Тоня повернула голову, брови её удивлённо поползли вверх, но она встала и вышла, не проронив ни звука, – так хотел доктор.
Вся палата была погружена во мрак, только на тумбочке у изголовья стояла зелёная лампа, образуя на полу салатовый неподвижный полукруг, прихватывающий кусочек постели и тумбочку, где тихо тикали часы. Теперь в этом полукруге возник доктор.
– Вы что – опять объявляете мне протест? – обычно мягкий голос доктора прозвучал нарочито резко.
Полная неподвижность узкого лица на подушке. Черты его заострились так, что, кажется, проведи по ним живой ладонью, – останется след. Доктор протянул руку, медленно провёл ею в воздухе ото лба к подбородку, ощутил лёгкое дыхание. Губы её шевельнулись, произнеся:
– Почему вы так решили?
– Я пришёл к вам – вы даже не обернулись.
Она молчала. Владимир Николаевич сел на табуретку в тени, направил на неё свет лампы, нажал какую-то кнопку. Свет часто, ритмично замигал. Некоторое время вспыхивание и угасание происходило при полном молчании. Бокс, изученный до последних намозоливших глаза мелочей, предстал вдруг чем-то иным, чем-то таким, что лишено определённого места в пространстве: это было похоже на сон или на ту степень задумчивости, когда перестаёшь видеть и слышать окружающее, идёшь, сам не замечая куда, ведомый единственной мыслью или даже не мыслью вовсе, а глубокой сосредоточенностью на том, что только после станет мысль.
Она уже догадалась, что это, но это не была ещё чужая власть, а просто своё, ранее дремавшее, а теперь проявившееся желание говорить. Она была уверена в том, что, если захочет замолчать – замолчит.
Теперь появился голос – спокойный, отрешённый. Он шёл из темноты, и вполне мог быть её собственным.
– Эсмеральда… Откуда это имя? Почему Эсмеральда?
– Ну, как вы не хотите поверить?
– Поверить чему, Эсмеральда?
– Тому, что я давным-давно всё делаю просто так, ни почему. Я с детства воображала себя цыганкой. Мне хотелось уйти в табор!
– Тебе и сейчас этого хочется, Эсмеральда?
– А что такое хочется? Я больше не знаю, что это значит. Мне хочется только того, что я могу исполнить или получить сию же секунду. Если мне не захочется сейчас говорить, я закрою рот и буду молчать. Если бы я так же, по своему желанию, могла перестать дышать, я бы это сделала.
– Тебя что-то тяготит? Расскажи мне…
– Не могу… Какая пустота, и этот снег за окном – белый и холодный… Зачем снег? А в Африке сейчас жара, и чёрные негры бегают по раскалённому песку, и море плещется у скал… Что, может русская душа так устроена? Но если русский человек подобен русской природе, то за зимой непременно наступит весна, непременно… Впрочем, какая я русская? Во мне украинская кровь, и польская, и азиатская… ещё бы цыганской! Да, наверное, есть и цыганская! Не может быть, чтоб не было. Наверное, есть… И всё такое тёплое. Не люблю, когда холодно! Не могу, когда такая пустота вокруг, и эти белые голые стены, и иней на стёклах – ничего не видно… Ведь это неправда, что человек, бегающий по песку под жарким тропическим солнцем, устроен и чувствует так же, как тот, на холодном ветру, под дождём… С точки зрения вечности люди бесполезны! На холодном ветру, под дождём, когда вот-вот взлетит самолёт… и автобус с жёлтыми фарами лучами разрезает тьму и… нет! Не вспоминать! Уберите свет! Я не хочу больше говорить!
Свет погас. И снова голос – тихий, вкрадчивый, баюкающий:
– Ты устала, но теперь всё позади. Тебе тепло, хорошо. Ты чувствуешь приятный покой во всём теле. Тебе хочется спать. Спать. Спать!
Вокруг всё стало гибким, обволакивающим, принимающим в себя, но она ещё старалась держаться на поверхности. Однако то, что было не она, делалось всё настойчивее, оно ласкалось и окружало, как разогретый морской песок, как мягкое тёплое облако, и она, наконец, отдалась ему полностью.
Доктор опустил ладонь на её лицо. Лоб у неё был влажный. К вискам тяжело приливала кровь. Постепенно глаза его привыкли к темноте, и он увидел её лицо. В полумраке не различить было синяков и царапин, и оно белело – строгое и тонкое. Владимир Николаевич опустился на колени, чтобы лучше рассмотреть её. Точёный профиль с изящным, плавно изогнутым носом, маленький, твёрдо сжатый и в то же время удивительно нежный рот. Он убрал со лба растрепавшиеся пряди волос и с напряжением всматривался в её лицо. На душе становилось тревожно. Нет, не похоже, совсем другие черты, но сквозь эти черты, как сквозь вуаль, с неумолимой ясностью проглядывало другое лицо… Обман зрения или шутки исстрадавшейся памяти? Или я сам медленно схожу здесь с ума от боли и одиночества?
Поднявшись с коленей, он медленно вышел из палаты и тихо прикрыл за собою дверь.
Как она сказала? С точки зрения вечности… Мне ведь не послышалось? Так говорила Марина. Это была её фраза, позаимствованная у меня. Не понимаю. Простое совпадение? Да, но это сочетание слов мне не приходилось больше слышать ни от кого за всю мою долгую жизнь, и при этом они так похожи… Что это – случайность или же это тот случай, когда внешнее сходство порождается сходством высших психических процессов?.. Или ты решила напомнить мне о себе? Но ведь я тебя никогда и не забываю.
