Читать книгу: «Выпускается 10 «А»», страница 2

Теперь уже явно на стороне Кутявина – почему не подшутить над таким преподавателем – каждый по-своему выражал восторг:

– Вот замечательно отвечает! Ведь правда, Нонна Леонидовна!

– Он у нас вообще хорошо учится!

– Отличник!

– Если бы я был учителем, я бы ему сразу поставил пятерку с плюсом. И за четверть пять!

– Ребята, не мешайте товарищу сосредоточиться! – сказала Ларионова.

– Да, да, не мешайте!

По подсказке Арапкиной, – когда человек зарекомендовал себя хорошо, такой мелочи можно и не придавать особого значения, – Кутявин ответил на последний вопрос.

Против фамилии Андрея появилась пятерка. Чтобы закрепить ее за собой «на вечные времена», Кутявин поспешил подсунуть дневник:

– Вот здесь, Нонна Леонидовна.

Симпатии учеников разделились. Обсуждая происшедшее, почти никто не обращал внимания на учительницу.

– Соболева, – поморщившись от шума и деликатно постучав по столу карандашом, вызвала Ларионова.

Галя, серьезная, подтянутая, вышла к доске. Чтобы Нонна Леонидовна видела, что не все надеются на свое изобретательство и подсказки, повернула голову к окну и отвечала четко и твердо.

– Какие вы знаете марки автомобилей?

Обдумывая ответ, Соболева свела густые темные брови, чуть прищурила глаза. Со стороны могло показаться, что ученица в затруднении.

– Нонна Леонидовна, разрешите я отвечу. – Курганова воспользовалась минутной паузой, быстренько пролистала учебник, нашла нужное место…

– Пожалуйста, – кивнула головой Нонна Леонидовна, довольная, что хоть часть учеников следит за ходом урока. Зина, подражая новой учительнице, забросив за ухо волосы, вспушила их на затылке и, прищурив глаза, чтобы ресницы казались гуще и черней, назвала марки автомобилей. Боясь, как бы ее не вздумали спросить еще о чем-нибудь, поспешно опустилась на свое место.

У Соболевой дрогнули губы.

– Что ты всегда выскакиваешь! – возмутилась она, с презрением глядя в круглое белое лицо Кургановой. – Обрадовалась, что успела прочитать!

Зина кротко вздернула тонкие, в ниточку брови: что она сделала такого, чтобы ее отчитывали!

– Соболева, ответьте еще на один вопрос, – голос Нонны Леонидовны вернул Галю к действительности.

– Я больше не буду отвечать. Спрашивайте выскочку Курганову, – сказала она и, пылая густым румянцем, решительно пошла на свое место.

По выражению лиц одноклассников было ясно, кто как реагировал на ее поступок. Данчук… У него такой сочувствующий и понимающий вид. Вьюнов… этого не очень-то беспокоят тонкости взаимоотношений. Он даже больше склонен осудить Соболеву: подумаешь, с претензиями!

– Слушай, – обратился к ней Игорь, – Галя, а чего Ты больно переживаешь, все равно идти на завод… Там не интересуются, отличник ты или нет…

Дедюкина, всей душой на стороне подруги, посмотрела на Курганову уничтожающе-презрительно.

– Подумаешь, какая! – состроив мину, высказала свое отношение к инциденту Виноградова. И через плечо взглянула на Данчука, Вьюнова… Курганова же, сама оскорбленная невинность, положила локти на парту и, сосредоточенно сжав губы, преданно смотрела на Нонну Леонидовну. Перед сознанием своей непогрешимости все казалось ей мелочным, не стоящим внимания.

Нонна Леонидовна, не зная, как расценить поступок Соболевой, перелистала классный журнал. Против фамилии Гали стояло несколько отличных оценок. Это внушало доверие и уважение. И все же она произнесла осуждающе и разочарованно:

– Вы что же, на всех уроках так себя ведете? Хотите – отвечаете, хотите – нет?

У Гали перехватило дыхание. Что это за учительница, которая не может понять ее справедливого негодования! Хотя бы Курганова учила, знала, а то в последний момент прочла! И всегда так, всегда! Это же нечестно! Вот кого следовало бы отчитать и пристыдить, а не ее!

День был ясный, теплый, и во время перемен почти все школьники выбегали во двор. Он походил на растревоженный муравейник. Вот мальчишка хлопнул товарища по плечу и ловко уклонился от «сдачи» – началась игра в «пятнашки». На тротуаре, перед входной дверью, повизгивая от восторга, скакали через веревочку «малявки». Другие не менее самозабвенно прыгали в «классы». Кое-кто предпочитал круговую лапту. Прислонившись к стене, сидели «божьи коровки». Так остроязыкие мальчишки прозвали старшеклассниц, скромно греющихся на солнышке.

Галя вышла на улицу одной из последних. Ей было тяжело и неловко за резкий разговор с Нонной Леонидовной. Причину своей раздражительности и всех неприятностей она объясняла тем «поветрием», которое захватило весь класс.

– Галя… – это был Данчук. Саша ждал ее во дворе.

– Слушаю. – Все, что угодно, но не сочувствие. Галя слишком горда для того, чтобы признать свою вину или слабость. Впрочем, не одна она считала гордость наиболее ценной чертой характера.

Несколько секунд Данчук раздумывал, что бы ей сказать вместо слов сочувствия, которые приготовил.

– Какой чудесный день! – И с подчеркнуто заинтересованным видом обвел взглядом двор.

– Старосте десятого «А» сейчас нужно бы о другом подумать, как вернуть классу доброе имя, например,– ответила девушка. Как далек Саша от ее страданий! Никакой близости душ, о которой она не раз читала в книгах о влюбленных. Вот и верь этим мальчишкам. Завтра же она вернет ему все его фотокарточки, и между ними все кончено!

– Галчонок, – тихо сказал Саша. И покраснел. Так удивительна и непривычна для него роль «влюбленного антропоса». Галя вскинула на Сашу глаза, полные смущения и изумления, но тут же довольно строго ответила:

– Слушаю.

– Не огорчайся так. Неужели ты не знаешь эту Курганову? Да и Нонна Леонидовна… Что с нее спросишь? Она привыкла работать с машинами…

Но Галя смотрела в самый корень зла:

– В конце концов, дело не только в них. Куда это годится, не класс, а… а… настоящая ярмарка. Кто во что горазд!

– Саша!

Данчук оглянулся. Перед ним, лукаво поглядывая на Соболеву, стояла сестренка Ляля.

– Чего тебе?

Девочка, как бы не замечая недовольного тона брата, поднялась на цыпочки, обхватила его шею руками, что- то шепнула на ухо. Гале показалось, что она услышала свое имя.

– А ты откуда знаешь? – спросил Саша, разнимая

руки сестры.

– А помнишь, в прошлом году я читала ваши записки? – теперь уже вслух ответила Ляля, вполне уверенная, что после предпринятых предосторожностей Соболева все равно ничего не поймет.

– Вот тебе! – от легкого щелчка по лбу Ляля только потянула носом. И тут же совсем трагически выразила сочувствие:

– Вас выселили? Да? Навсегда?

– Лялька, иди в свой класс, сейчас звонок будет,– смущенно поглядывая на Галю, взмолился Саша.

Но как можно уйти, не выразив «героям» своего сочувствия и поддержки!

– Главное, не падайте духом, – подбодрила она брата. – У нас тоже такое бывает на уроках! Давно бы выселили, да некуда. Не на улицу же!

4.

За обедом Саша спросил сестру, сколько у них завтра уроков. Ляля подняла глаза, голубые, как весенние озерца, поморгала веками, сообщила:

– Четыре…

– Как это: четыре! Сама же говорила, меньше пяти не бывает.

– Ну пятый-то какой? Ботаника. А чего ее считать? Мы ее все равно не учим… – и по-взрослому развела руками.

– Почему?

– А что зря тратить время? В жизни она все равно не пригодится. Вот русский, литература, дроби, домоводство – это другое дело, а ботаника… Да и учительница у нас какая-то… Я тебе не говорила, какие мы стихи про нее сочинили? Нет? Ой, что ты!

Наша ботаничка

Тонкая, как спичка,

На высоких каблуках

И с ботаникой в руках.

И про вашу химичку подойдут, надо только слово «ботаничка» заменить «химичкой».

Саша пожурил сестру:

– Сами от горшка два вершка, а уже на учителей нападаете.

Ляля тотчас отпарировала:

– А сами-то? Почти тетеньки и дяденьки, а что вытворяете?

Саша поспешил перевести разговор на другое.

– Ты напрасно думаешь, – сказал он, – что ботаника в жизни не пригодится… Это важный предмет. Поедете вот с классом куда-нибудь в колхоз, а ты все перепутаешь. Скажешь, что сахар растет на ветках.

– Разве мы поедем в колхоз? А вы ездили? – спросила Ляля.

– Ты что, забыла? А после восьмого? Почти все лето там работали. Помнишь, какой загорелый я приехал? У меня еще нос лупился.

Значит, придется еще и в колхоз ехать… Да, может получиться некрасиво, если она что-нибудь перепутает. А перепутает она обязательно.

– Саша, по ботанике проходят все, что растет в колхозе? А нам ничего об этом не говорили…

– Говорили не говорили, учить все равно надо.

И сестра с грустью в голосе призналась:

– А я совсем ничего не помню…

Но тут же, забыв об огорчениях, которые ее ждут в колхозе, Ляля расхохоталась.

– Ой, знаешь, что мы делаем на ботанике! Прошлый раз принесли мальчишки кошку, засунули ее в парту. Дернут за хвост – она: мяу! Ботаничка спрашивает: ребята, кто мяукает? А мы – кошка! Ботаничка не верит. Говорит: нехорошо обманывать старших. Мальчишки опять – дерг кошку за хвост. Она зло так: мяу! Ботаничка опять: ребята, кто безобразничает? А мы хором: да кошка же! Ботаничка опять не верит, а мы покатываемся со смеху! Сама виновата, что не верит!

– Бессовестные, – сказал Саша, искренне жалея учительницу, тихую пожилую женщину, у которой недавно умер муж.

– Ну уж «бессовестные»! А что она не спросит, у кого какие затруднения… Сразу: начинаем новую тему. А другие приходят, спрашивают: кто дежурный? кого нет на уроке? А потом: ребята, у кого какие затруднения? Ну, мы начинаем задавать всякие вопросы. Разберем все – тогда двигаемся дальше.

– У кого какой метод, – ответил Саша. – Одни так ведут урок, другие – иначе. Кого же из преподавателей вы все-таки любите? Или у всех озоруете?

– Что ты! «У всех!» Только у двоих – ботанички и по пению. У других не поозоруешь. А любим мы больше всех Эмму Васильевну. С первого же урока нам она так понравилась!.. Не говорила, как другие: ваш класс должен быть организованным, хорошо учиться, мы готовим из вас достойную смену… Как будто мы сами не знаем. А ведь она наш классный руководитель. А объясняет… так понятно! Вот послушаешь – и все запомнишь. Дома можно не учить. А строгая! Не то что Антонина Сергеевна, которая была в прошлом году. Хорошая была учительница, ласковая, заботливая как мама. Новая так и говорит: «Антонина Сергеевна была у вас мама, а я мачеха».

– И любите вы ее?

– Мачеху?

– Да.

– Еще как! Говорю же, больше всех.

– Что же у вас получается? – спросил Саша, принимаясь за второе. – Одну любите за то, что не строгая, другую, наоборот, за то, что строгая…

Ляля чинно проглотила ложку супа и, как бы раздумывая над вопросом брата, – как же это в самом деле? – минуту недоуменно моргала глазами, потеребила бант и не без смущения ответила:

– Откуда я знаю!

5.

Заводской поселок затоплен белым густым туманом, На улицах шумно и многолюдно, как обычно в выходные дни.

Матвей Изотович вышел из дома погулять с младшим сыном. Пятилетний малыш, довольный оказанной честью – сам папа вел его за ручку,– счастливо улыбался. Время от времени, выражая признательность, он прижимал к своей щеке большую отцовскую руку.

– Ну что ты, глупыш! – Матвей Изотович поднял мальчика на руки, нежно прижал к себе.

Дети Андронникова не были избалованы вниманием и заботами отца. Матвей Изотович любил детей. Но как-то получалось, что служебные обязанности заполняли все его время. На долю родных сыновей – тринадцатилетнего Славы и младшего Сережи – не оставалось ни времени, ни сил. Мальчики в основном были перепоручены матери. Дина Алексеевна, тоже педагог, не работала, чтобы всецело принадлежать детям. Это в какой-то мере утешало отцовское сердце – дети не обойдены заботами и вниманием.

И все же Матвей Изотович нередко ревновал себя к профессии, которая уводила его от воспитания собственных детей. Больно было видеть, как Слава обходил его в школе, робко и виновато улыбаясь. Мальчик сторонился отца, чтобы их не заподозрили в чрезмерно нежных чувствах. Никто не должен был думать, что Славе Андронникову можно не выучить урок. Отец настаивал, чтобы учителя относились к его сыну строже и требовательнее, чем к другим.

В позапрошлом году в зимние каникулы Матвей Изотович с учениками ходил к общегородской елке. Вечерами там на центральной площади молодежь танцевала, веселилась. Мамы и папы водили своих детей за ручку или возили на санках.

И Матвей Изотович вдруг подумал: ведь и у него есть сын, с которым он тоже мог бы здесь погулять. Как счастлив и доволен был бы Сережа!

Но каникулы кончались, на завтра назначено производственное совещание. Нужно составить план работы на второе полугодие, сходить в гороно, попросить денег в райфо… Матвей Изотович утешал себя тем, что Сережа еще маленький и едва ли сможет сполна оценить всю эту праздничную красоту. Но вот в следующем году… Младшего, как и примерные родители, он привезет на санках, старшего тоже непременно возьмет с собой. Разумеется, если Слава захочет. Словом, целый вечер, а то и не один будет посвящен собственным детям.

Но миновал еще год. Снова наступили зимние каникулы. Были туристические походы со старшеклассниками, лыжные вылазки, соревнования по конькам и

хоккею… А вот со своими мальчиками Матвей Изотович так никуда и не выбрался…

Домой приходил усталым, с чувством исполненного долга. Утешался тем, что дети не так уж одиноки, к ним приставлена мать-педагог.

Но с сегодняшнего дня нужно заняться ими. Куда это годится, – при живом отце дети скучают по нему, словно по дорогому гостю.

Туман постепенно рассеивался. На востоке, над крышами домов появилось пятно. Оно становилось все шире, яснее. Это сквозь занавес тумана проступало позднее октябрьское солнце.

Все четче очертания ближайших домов, фигуры прохожих. Вот уже на расстоянии

пяти-десяти шагов можно рассмотреть лица.

Много знакомых у Матвея Изотовича. Все это родители учеников или рабочие с предприятия, шефствующего над школой. На каждое приветствие Андронников отвечает каким-то юношеским порывом благодарности. Довольная улыбка не сходит с его лица.

Но особую радость Матвею Изотовичу доставляют встречи со школьниками. Увидит его какой-нибудь первоклассник, почтительно замрет на месте, смотрит обожающе, взволнованно скандирует: «Здравствуйте, Матвей Изотович!» И прохожему, оказавшемуся поблизости, с величайшей гордостью: «Наш директор!»

Андронников поглядывал по сторонам: почему-то до сих пор не встретился ни один ученик. Ну да, воскресенье, наверное, валяются в постелях. Во второй половине дня будут ходить целыми косяками. Легки на помине! Смеясь и оживленно жестикулируя, навстречу ему шли Данчук и Вьюнов.

Сейчас ребята поздороваются, начнут болтать с сыном. Спросят как зовут мальчика, сколько ему лет… Кого он больше любит – папу или маму. А завтра чуть не всей школе станет известно каждое слово из их беседы. Ученики очень любопытны до всех подробностей личной жизни педагогов.

Но что это? Десятиклассники вдруг притихли и, подтолкнув друг друга плечом, поспешили перейти на другую сторону улицы. Может, они не заметили директора? Нет, это было не так.

Матвей Изотович спустил с рук ребенка, изумленно посмотрел им вслед. Сразу же пропал интерес к красоте осеннего утра.

Данчук и Вьюнов шли по другой стороне улицы. Вот Игорь полуобернулся, скользнул взглядом по фигуре Андронникова и, что-то сказав товарищу, втянул голову в плечи.

– Пойдем к маме, – сказал Матвей Изотович сыну и крупно зашагал в сторону своего дома. Раздосадованный Сережа плаксиво захныкал, упирался ногами, вырывал руку. Он не хотел домой.

– Хватит, хватит! Чего тут хорошего? Туман, сырость, – возражал Матвей Изотович, искренне почувствовав нелепость ранних прогулок.

Дома, сняв пальто и бросив жене: «Дина, пожалуйста, раздень сына», – ушел в свою комнату. Теперь, не скрывая досады, не заботясь о выражении лица, можно было осмыслить сложившееся положение.

Как на это ни закрывай глаза, вопрос ясен. После злосчастной истории с десятым «А» в его взаимоотношениях с выпускниками что-то надломилось. Не стало прежней искренности, не помнит он, чтобы за последние две-три недели кто-нибудь из них зашел к нему в кабинет. А сколько прежде выслушивал он идей и предложений по оформлению школьного здания, колонны демонстрантов, зала к праздничному вечеру. Обиделись? Так неужели не поняли, какой проступок совершили, как виноваты перед школой!

6.

Свой очередной отпуск Соболева провела в Феодосии. Она приехала домой, когда Галя была в школе. Елизавета Александровна обещала известить ее телеграммой, но передумала: не хотела отрывать от занятий.

У ворот Соболеву встретила Жучка, маленькая, пушистая дворняжка. Узнав хозяйку, собака весело запрыгала, заскулила, сверкая мелкими белыми зубами. На двери дома висел замок. Елизавета Александровна поставила чемодан на землю, приподняла камень у крылечка. Ключ лежал там. «Значит, ждала», – подумала она о дочери и вошла в квартиру с чувством, понятным и знакомым каждому, возвратившемуся в родные места: всюду хорошо, а дома лучше.

Счастливая и взволнованная, Елизавета Александровна прошла вперед, и вдруг ей показалось, что все предметы, заполнявшие комнаты, сдвинулись, наступая на нее… После просторных вестибюлей санатория здесь все было настолько миниатюрным, что появилось опасение, как бы неловким движением не опрокинуть чего.

В небольшой квадратной прихожей, в темной спаленке и двух других комнатах чисто и свежо. Елизавета Александровна подошла к зеркалу, провела ладонью по темным, гладко зачесанным волосам. Что-то новое появилось в ее строгом облике. Ну да, загар, ровный, южный загар и какая-то ясность во взгляде. Там, на юге, Соболева отдохнула душой от всех своих нелегких дел и забот вдовы и матери. Она была окружена доброжелательством, уважением и даже вниманием.

Короткое путешествие в мир своей молодости и мечты…

Женщина еще раз всмотрелась в свои помолодевшие черты, усмехнулась: быстротечный обманчивый сон. И вот пробуждение. Но не почувствовала ни огорчения, ни сожаления: в каждом возрасте есть своя цель… Со временем ко всему привыкаешь, даже к одиночеству. И все же хорошо, если ты не одинок, не совсем одинок.

Сердце Елизаветы Александровны переполнилось теплом, когда она мысленно вернулась к дочери. Галя составляла весь смысл ее жизни.

Соболева вышла во двор, чтобы проверить свое хозяйство – десяток кур и «побеседовать» с Жучкой.

За месяц отсутствия она так соскучилась по всему этому… Даже покосившийся забор казался ей родным и милым. Он был поставлен мужем за год до смерти.

В третьем часу пришла Галя.

Елизавета Александровна стояла у окна, дожидаясь ее. Девушка еще издали увидела улыбающееся лицо матери и, как козленок, боком, задыхаясь от радости и давясь собственным визгом, бросилась к ней.

Мать и дочь встретились на крыльце. Обнявшись, они расцеловались.

– Похудела-то как, – сказала Елизавета Александровна. Но тут же вспомнив, что Галя, как, впрочем, и все девушки ее возраста, превыше всего ставит изящество фигуры, только улыбнулась и крепче прижала к груди голову дочери.

– Уж скажете! – держа мать за талию и входя в сени, возразила Галя. – Посмотрите, ручищи-то какие А щеки! Фу, как подушки! Хорошо, что в последние дни я перестала есть супы, а то и вовсе была бы как пышка. Вот Света Чекушкина у нас, это да! Понимаете, мама, была раза в два толще меня. Летом бог послал на нее воспаление легких, она целый месяц болела, зато теперь такая тоненькая, хорошенькая, как балерина. Нет, правда, мама, в талии можно вот так руками обхватить. Честное слово! Мы так завидуем ей!

– Боже мой, какие вы еще дурочки… Мы в эти годы бывало…

Но Галя перебила ее:

– Ну уж дурочки! Ничего не дурочки. Разве не правда, что женщина должна быть красивой, изящной, привлекательной!

– Это, Галочка, для кого же? – робко спросила Елизавета Александровна, смягчая вопрос улыбкой. Девушка вскинула на мать глаза, в которых мелькнуло смущение.

– Не для кого, – виновато ответила она. – Для себя, конечно. – Но тут же, поддавшись прежнему воодушевлению, завертелась перед зеркалом, поджимая живот.

– А я тебе кое-что привезла, – сказала Елизавета Александровна и подняла крышку чемодана, стоявшего на стуле.

– Босоножки на шпильке?

У матери опустились руки.

– Да нет, доченька, они ведь тридцать рублей, а у меня…

– Шляпу с начесом?.. Знаете, мама, – тотчас забыв о подарке, продолжала девушка, – в прошлую субботу у нас было только пять уроков. И мы решили всем классом смотаться в город. Решено – сделано! Доехали до крытого рынка, сошли…

Елизавета Александровна вынула со дна чемодана две морские раковины, молча протянула их дочери. Галя взяла их, мельком взглянув, положила на край стола.

– Ну вот, значит, – продолжала она, сверкая глазами. – В нашем классе есть Саша Данчук. Я вам когда-то о нем говорила. Помните? Так вот… на углу стоит тетенька и продает цветы. Этот самый Данчук, мама, подходит к ней, покупает один букет и… дает мне! Ну, девчонки готовы были с ума сойти! Такие хорошие цветы! Астры, последние, осенние… Потом мы решили пойти в кино.

Елизавета Александровна вынула из чемодана кулечек с разноцветной морской галькой. Чтобы привлечь внимание дочери, шумно высыпала ее на стол.

– Что это? – спросила Галя.

– Морские камни.

– А… – без всякого интереса отозвалась девушка, и глаза ее снова вспыхнули. – Ну вот, мама, идем мы по проспекту Ленина, а там есть магазин игрушек. Данчук и говорит мне: хочешь, что-нибудь куплю? Купи, говорю, Пусть, думаю, девчонки позлятся… Заходим в магазин, а продавец показывает маленькой девочке заводную машину. Данчук спрашивает: нравится? Говорю: нравится! И он купил ее мне! Вот она, сейчас покажу, Хорошенькая, как настоящая.

Галя метнулась в соседнюю комнату, и через минуту оттуда выехала серая игрушечная «Чайка». Она, как мышонок, добежала до двери, ткнулась о порог, отскочила в сторону и опрокинулась, вертя колесами и жужжа, как шмель.

– Ведь правда, как настоящая? Это еще не все! – сказала девушка, заметив, что мать захлопнула чемодан и направилась к выходу. Знаете, что он мне еще ска- зал? Ой, мама, прямо смех один! Говорит, как окончит институт, настоящую мне подарит. А я ему нарочно, конечно; а ты сейчас подари. А он: сейчас у нас только «москвич», да и тот не мой. Боюсь, отец отлупит. А Витька злится!..

Спеша высказаться, Галя говорила захлебываясь, вся светилась счастьем. О неприятностях в школе девочка и не заикнулась: не к спеху, для этого еще будет время, когда мама отдохнет, придет в себя…

Елизавета Александровна отошла к окну, присела на подоконник. Она смотрела на восторженное лицо дочери, и ее сердце сжималось от боли: как же это? Совсем недавно, кажется, еще месяц назад, Галя была совсем ребенком. По крайней мере, так казалось. А теперь? Она не узнает своей дочери. Мать, оказывается, так далека ей… ни подарки, ни долгое отсутствие… Когда же все это произошло?

Елизавета Александровна выдвинула ящик стола, сложила в него свои камешки, ракушки, вышла во двор. Ей хотелось плакать. Она еще никогда не чувствовала себя такой одинокой и несчастной. Вся ее жизнь была наполнена заботой о своем ребенке. Хотелось думать, что для Гали тоже нет никого роднее, ближе матери. И вдруг… Какой-то Данчук, Витька… Это какой же Витька? Ах да, с тракторного завода. Галя когда-то рассказывала… Он обучал ее работе на станке. Но матери в голову не приходило, что с каких-то пор знакомство с юношей будет иметь столь большое значение.

Елизавета Александровна вышла за ворота, присела на скамеечку. Рядом с ней, повизгивая, вертелась Жучка. Она все норовила положить передние лапки на колени хозяйки, лизнуть ей руку.

– Что, Жучка, – печально сказала женщина, лаская лохматую голову собаки. – Видно, только ты и соскучилась по мне.

– С приездом, соседка! Как отдыхалось? – из двора напротив крикнула пожилая женщина, подходя к забору.

– Здравствуйте, тетя Тося! Спасибо. Хорошо отдохнула.

– Ну и слава богу, божий свет хоть увидела.

– Вы тут как?

– Да как мы… Все по-старому: стирка, уборка так и верчусь день-деньской.

Елизавете Александровне казалось, что соседка вот-вот скажет что-нибудь нелестное о ее дочери. С парнями, мол, видали.

– Галя-то, чай, рада!

– Рада, – ответила несчастная мать, чувствуя, как краснеют у нее щеки.

– Надо думать, замаялась одна. Я уж старуха,а как уедет куда мужик, все смотрю в окно: не показался ли?

По улице прошли юноша и девушка Галиного возраста.

– Миколая Иваныча дочка, – сказала соседка. – Заведующего хлебным магазином. Знаешь, чай? Елизавета Александровна ждала, что тетя Тося добавит что-нибудь вроде: совсем девочка, а уже с парнем. И та, действительно, заметила:

– Кажется, совсем недавно была вот такая, а уже, гляди, настало время, идет с кавалером.

– Так ведь старый старится, малый растет, – вопреки своему настроению, ответила Соболева.

– А как же!

У Елизаветы Александровны слегка отлегло на душе: «А как же!» И в самом деле! Чего же это она так расстроилась? Гале скоро семнадцать, последний год в школе. Сама же она в восемнадцать вышла замуж, а через год стала матерью. Не умри ее первый сын, она, наверное, давно бы стала свекровью, а то и бабушкой.

Женщина представила в своем доме оживление, суету, детский писк. Как хорошо! И она с ними как за каменной стеной. Так чего же она так с Галей? Ревнует? Глупая… Парни – парнями, а мать – матерью. Да и не замуж Галя выходит…

Елизавета Александровна вернулась в дом. Дочь сидела за столом и рассматривала ее подарки.

– Ой, какие хорошенькие! – вскочила она навстречу матери с полными горстями цветной морской гальки. – Завтра возьму в школу. Можно, мама? А теперь расскажите, как отдыхали, на сколько поправились. Мне было так плохо без вас…