Читать книгу: «Чечня и Кавказ: этюды, заметки из прошлого», страница 9

Хасим согласился на посредничество и обещал уговорить старуху принять на себя ходатайство у сына. На следующий день, часа за два до заката солнца, депутаты были представлены матери Шамиля, которая, получив 200 тюменей, обещала похлопотать за чеченцев. Депутаты остались в Дарго в ожидании своей участи. В тот же вечер Ханум отправилась к Шамилю. Мать и сын беседовали наедине далеко за полночь и старуха возвратилась с заплаканными глазами.

– Я взялась не за свое дело, говорила Ханум, даже и сын мой не смеет решить вопроса о покорности чеченцев гяурам.

Шамиль, действительно, получив сведение о намерении чеченцев, сообразил, что казнь и истязания четырех депутатов не приведет его к цели, что он не удержит тем решимости чеченцев, а восстановит только против себя колеблющееся в верности ему воинственное племя. Надо было придумать средство более действительное, надо было хитростию достигнуть того, чего нельзя достигнуть силою. Пользуясь суеверием своих подвластных, он сыграл комедию и разыграл ее вполне мастерски. Имам объявил, что, для решения просьбы чеченцев, он отправится в мечеть, где будет поститься и молиться до тех пор, пока не удостоится слышать святую волю из уст самого великого пророка.

Шамиль заперся в мечети. По предварительному распоряжению, все жители Дарго были также собраны вокруг храма, и приказано им оставаться так, в постоянной молитве, до тех пор, пока имам не выйдет из своего заключения.

Прошло трое суток, а Шамиль не появлялся и дверь мечети была постоянно запертою. Измученные и ослабевшие от бессонницы, даргинцы не могли объяснить себе причины такого небывалого явления и невольно ожидали чего-то особенного. Едва только глухой ропот появился в толпе, как дверь растворилась и на пороге ее показался Шамиль, бледный и измученный; глаза его были налиты кровью, «как бы от продолжительных слез». В сопровождении двух муридов, имам молча взошел на плоскую кровлю мечети. По его приказанию, привели туда же и мать его, закутанную в белую чадру. Она шла медленно, неровными шагами. Двое мулл внесли ее на крышу и поставили лицом к лицу с ее сыном. Шамиль, смотря на мать несколько минут, хранил глубокое молчание.

– Великий пророк Магомет! произнес он наконец, подняв глаза к небу. Святы и неизменны веления твои, да исполнится правый суд твой, в пример всем последователям священного корана!

Затем он, обратясь к народу, объявил ему, что чеченцы, забыв клятву, решились покориться гяурам и прислали своих депутатов, которые, не смея явиться к нему, обратились к его матери, прося ее исходатайствовать на то согласие у сына.

– Ее настойчивость, говорил Шамиль, и безотчетная моя к ней преданность, внушили мне смелость узнать волю любимца Божия Магомета. И вот, в присутствии вашем, при содействии ваших молитв, я, в продолжение трех суток, постом и молитвами вызвал на правый суд пророка и он удостоил меня ответом на мои дерзновенные вопросы. Но этот ответ как громом поразил меня! По воле Аллаха, повелено дать сто жестоких ударов тому, кто первый высказал мне постыдное намерение чеченского народа, и этот первый была мать моя!..

По приказанию грозного имама, муриды сорвали чадру с несчастной, ухватили ее за руки, но за пятым ударом плетью бедная женщина лишилась чувств. Как бы пораженный этим убийственным зрелищем, Шамиль опускает наказывающую руку и бросается к ногам матери. То, чего добивался Шамиль – он достиг: толпа поражена. Смотря на всю эту сцену, народ рыдал и молил о пощаде старушки. Какой-то трепет охватывал каждого, смотря на несчастную и грозного имама, распростершегося перед нею…

Без всякой тени прежнего отчаяния, Шамиль подымается на ноги и глаза его горят каким-то торжеством.

– Нет Бога, кроме единого Бога, и Магомет пророк Его! восклицает он, подняв глаза к небу. Жители небес! вы услышали мои усердные молитвы, вы позволили мне принять на себя остальные удары, для которых была обречена бедная мать моя. Эти удары я приму с радостию, как неоцененный дар вашего милосердия.

С улыбкою на устах, он скинул с себя красную чуху, снял бешмет, вооружил двух муридов толстыми ногайскими плетьми и, подтвердив им, что, кто осмелится слабо выполнить волю пророка, того он поразит кинжалом из собственной руки, принял девяносто пять ударов. Во время наказания, Шамиль не обнаружил ни малейших признаков страдания – вполне выдержал характер и одержал победу над толпою. Поражение толпы было безусловное; сцена разыграна превосходно… Спокойно надев на себя лежавшую у ног одежду, быстро сойдя с кровли мечети и остановившись посреди народа, Шамиль казался совершенно спокойным.

– Где эти злодеи, за которых потерпела мать моя позорное наказание? спросил он с торжествующим видом; где чеченцы?

Несчастные жертвы в одно мгновение были приведены и брошены к ногам повелителя. Они не сомневались в своей погибели, точно также, как и не сомневалась толпа, но Шамиль готовил для собравшихся, для чеченцев и для всех своих подвластных новое поражение. В то время, как они читали отходные молитвы, ожидая своей кончины, Шамиль приподнял их собственными руками и поставил на ноги.

– Возвратитесь к народу вашему, сказал он им, и, в ответ на безрассудное его требование, перескажите все то, что вы здесь видели и слышали.

Случай этот хорошо рисует перед нами и корыстолюбие муллы, его готовность за деньги толковать слова пророка по усмотрению; он доказывает и маловерие в истинное учение религии, и суеверие, существующее в народе.

Вообще Шамиль старался действовать на религиозное чувство народа внешнею обрядностию религии и выказывал себя чрезвычайно религиозным и чистосердечно преданным муридизму. Но одно слепое исполнение обрядов религии, без внутреннего знания ее сущности, есть лучший путь к суеверному фанатизму и легковерию. Такое настроение замечается у всех племен, бывших под властию Шамиля. Чеченец чрезвычайно суеверен: он не бросит яичной скорлупы в огонь, боясь, что куры не станут нести яиц или вовсе переведутся; он никогда не выбрасывает костей, а старается сжечь их, веря, что выбрасывание их неприятно Богу. В день нового года, он непременно пересыплет хлеб из чашки в чашку, иначе в нем не будет изобилия и не хватит на прокормление семейства. Склонный к мистицизму, чеченец охотно вступает в религиозное братство суфии (зикр), и расположен приветствовать каждого искателя приключений имамом, хотя бы он не умел отличить А от Б и не мог объяснить самых простых вещей.

Чеченцы верят, что можно сглазить человека, и, в противодействие тому, имеют амулеты, в которые зашиваются, обыкновенно, или молитвы, или изречения из корана. По уверению народа, есть на свете приворотная трава, которая, в руках знающего человека, имеет двоякое действие: она или привязывает двух лиц чувством неразрывной любви, или же поселяет между ними ничем непобедимые ненависть и отвращение.

Специалистами по части уменья хорошего или дурного употребления этой травы были муллы. Чеченцы верят в возможность порчи и говорят, что злой женщине стоит только бросить заговоренную и ей известную траву в камин дома того человека, которого она хочет испортить, и тогда следствием такого поступка бывает обыкновенно болезнь. Излечение испорченного может быть произведено только тою особою, которая его испортила. Вообще, в случае болезни, чеченцы прежде всего прибегают к ворожее, которую и просят узнать: не произошла ли болезнь от влияния дурного глаза или от каких других причин. Взяв в руки большой платок и завязав на одном из его концов узел, ворожея начинает отмеривать локтем от этого угла до противоположного. Остающиеся между этими двумя точками расстояния служат обыкновенно предсказанием причины болезни.

По искреннему убеждению и верованию парода, существует трава джалиенга-леттен-буц (трава, заставляющая лаять), которая, будучи высушена и дана в пище, питье или просто брошена в огонь камина, производит болезненные припадки, судороги и крик, похожий на лай собаки. Такое вредное действие чеченцы называют порчею посредством отравы, и таких лиц, которых мы называем кликушами, чеченцы считают испорченными этою травою. Болезнь эта проявляется исключительно между женщинами, из которых, по медицинскому исследованию, некоторые действительно страдают расстройством нервов, а большая часть страдает притворством, из-за личных видов, но уверяет, что причиною тому порча от травы. Последняя доступна только одним колдуньям, которые собирают ее в известное время. Обыкновенно ночью, лучше если в полнолуние, колдунья или колдун выходят из дома, стараются ни с кем не встречаться на пути и, не доходя до высмотренной травы, останавливаются. Скинув с себя платье и совершенно обнаженная, искательница травы идет к ней задом, стараясь сорвать ее между ступнями ног, и в то же время произносит заклинания, отрекаясь от веры и от Бога.

– Я не признаю Бога, говорит она, я не его создание, я равна ему и также могуща как он. Я на всегда отрекаюсь от него.

Злой дух, по понятию чеченцев, в этом случае не имеет никакого значения и туземные колдуньи не обращаются к нему с просьбою о помощи.

Умопомешательство и идиотизм чеченцы приписывают знакомству с джинышами. Джиныши – духи, которые, по понятию народа, составляют средину между ангелами и духами зла, но связь с которыми человека не приводит к доброму и кончается почти всегда умопомешательством. Джиныши, пользуясь свободным доступом на небо, похищают иногда обманом, иногда подслушиванием сокровенные тайны о будущности и передают их своим земным друзьям. Когда же ангелы заметят, что джиныш подслушивает их, то, раздраженные этим, схватывают первую попавшуюся им под руку звезду и бросают их в непрошенных посетителей своих небесных чертогов. И вот отчего происходит, по объяснению чеченцев, то явление природы, которое мы называем падающими звездами, или метеорами.

Имея веру в гадания и гадальщиков, чеченцы весьма часто прибегают к гаданию, при помощи зеркал (кюсгехажиу), камней (пальтасар), платка (дольдустер) и, главнейшим образом, по кости барана, книге Седиэн-джайнэ, принадлежащей перу Абдурзукка и Абдурахмана, и по книге Пайхомар-Сулейман-джайнэ, написанной неким Сулейманом.

Последняя книга и способ гадания по ней совершенно сходны и тождественны с теми книгами вещего Царя Соломона, которые так распространены в массе простого населения русского народа.

Более других доступный, и потому более распространенный, способ гадания пхенер или пхенер-хажер – гадание по кости барана. Он употреблялся каждый раз, когда предпринимались военные действия, выступление в поход хищнических партий, желавших узнать, будущий свой успех или неудачу. Сам Шамиль не пренебрегал гаданьем этого рода и иногда, прежде выступления в поход, совещался с хажером, или прорицателем посредством кости.

Желающий гадать или узнать свою судьбу приводит к хажеру непременно собственного и годовалого барана, так как, иначе, все предсказание будет относиться к действительному хозяину барана. Последний может быть произвольной шерсти, но лучше если белой. Собственным бараном гадающий может назвать такого, который взят из принадлежащего ему стада или, после покупки, пробыл у нового владельца не менее одного года, или наконец такой, которому купивший успел дать три раза соли. При таких условиях баран, сделавшись окончательно собственностию нового хозяина, принимает на своих костях отпечаток всей его личности и всей его будущности.

Хажер режет барана и, сварив его, берет одну из лопаток передней ноги животного. Лопатка должна быть совершенно целая, не разрубленная, не треснувшая и отделенная от мяса свежего и сваренного, а не от сырого и соленого. По такой лопатке знахарь узнает всю подноготную, не только каждого смертного, но и самой природы. Темные и светлые пятна, видные на кости, если смотреть сквозь нее на свет, кровавые пятна и разные узоры жилок, видные на лопатке, все эти признаки служат основанием и темою для предсказаний; кровавые пятна считаются особенно дурным предзнаменованием.

Лучшими гадальщиками считаются чаберлоевцы (татбутри) и про них рассказывают удивительные вещи. Гази Мухаммед, сын Шамиля, рассказывал, что в 1859 г., отступая от преследования русских войск и проходя из Ведено в Гуниб, один из чаберлоевских знахарей предсказал им весьма дурные последствия и даже затруднился назвать их по имени.

– Все это, действительно, так и случилось, заметил Гази Мухаммед, рассказывая г. Руновскому о чаберлоевских знахарях, мы могли ожидать всевозможных несчастий: могли ожидать смерти во всех ее видах, но того, что с нами случилось, никому и в голову не приходило. Известно, что на Гунибе, в 1859 г., Шамиль был взят в плен со всем семейством.

Книга Седиэн-джайнэ пользуется огромным значением между чеченцами и не раз служила средством для многих предводителей Чечни и Дагестана направлять волю народа по тому пути, который вел их к достижению личных целей. Гадание по ней производится при помощи математических выкладок.

«Седиэн-джайнэ, говорит г. Ипполитов, в переводе значит книга заезды (седи по чеченски – звезда). Мусульмане принимают двенадцать созвездий, по числу главных их пророков или святых. Каждый из этих последних родился под известным созвездием, а потому вся книга Седиэн-джайнэ разделена на двенадцать отделов, из которых каждый соответствует известному созвездию и тому пророку, который под ним родился. На первой странице книги излагается арабская азбука, с соответствующими каждой букве известными числами: элип – один, би – два, ти – четыре, си – восемь, джим – три, хи – восемь, хие – нуль, дал – четыре, дзал – четыре, ри – восемь, дзи – семь, сен – нуль, шен – нуль, сат – шесть и т. д. Гадающий или гадающая, прежде всего, говорят свое имя и имя матери своей. И то, и другое разбирается по буквам, и величины, соответствующие каждой из них, складываются; потом от суммы, получаемой от сложения величин, выраженных буквами имен гадающего и его матери, откидывается по двенадцати единиц до тех пор, пока не останется числа менее двенадцати. Согласно величины оставшегося числа, отыскивается отдел одного из созвездий, под тем же числом, в котором и заключается прорицание для мужчин и женщин отдельно. Начинается оно обыкновенно описанием наружности: „у него красивое лицо, высокий рост, тонкий стан, блестящий взор…“; потом уже следует описание его жизни настоящей, а потом и будущности».

Суеверие, существующее в народе, частию перешло и в дурную сторону характера туземца. Чеченец не затруднится дать несправедливое показание или ложную присягу. Он не считает это преступлением и верит чистосердечно, что присягнуть ложно не составляет греха, если только присягающий, во время обряда, не положит пальца на коран или перевернет газырь на груди своей черкески. Присягнуть ложно ничего, а курить табак, по понятию чеченца, грех тяжкий, потому что табак – дело нечистое.

«До пророка Адама, говорят чеченцы, был создан из огня Эблис. Когда Бог создал Адама, то подчинил ему всех животных. Эблис обиделся таким предпочтением, сделанным Адаму.»

– Я, говорил Эблис, создан из огня, а Адам из земли: значит я чище; зачем же Адаму предпочтение.

Он возмутился против Бога; в наказание за то его так прижали, что он не выдержал – испустил мочу. И вот на том самом месте, где упала моча Эблиса, и вырос табак.

– Кури, брат, советую тебе! добавляет чеченец, рассказывая историю происхождения табака.

Запрещение курить табак принадлежит к числу установлений, изобретенных Шамилем, который вообще преследовал роскошь, пляски, музыку и пение, стараясь заменить его одним постоянным напевом: ля-илляхи-иль-Алла! (Нет Бога кроме единого Бога). Но ему не совсем удалось это: чеченцы увеселяли себя пандуром (балалайкою) и скрипкой особого устройства (кистин играет на трехструнной балалайке формою похожей на треугольник). Скрипка их состоит из чашки, с квадратным вырезом на дне, обтянутой сырой кожей, с двумя круглыми прорезами: к ней приделан гриф; вместо струн натянуто три шелковинки, по которым водят смычком из конских волос. Правда, чеченцы почти не имеют никаких исторических песен, в которых бы излагались целые события, и даже очень редко касаются частных фактов.

«Хотя иногда, говорит Ипполитов, смелые разбойничьи подвиги, отчаянная защита и смерть какого-нибудь известного наездника и сохраняются в песнях: тем не менее, большая часть их – вызванная минутой импровизация: ею восхищаются, она воспламеняет известные чувства, но в весьма редких случаях заучивается и становится популярною. Исключение составляют разве только те из песен, которые складываются иногда на происшествия заинтересовывающие целый народ, или же на известные действия лица, на которое народ смотрит как на действия постыдные – эти песни непременно уже заучиваются: их знают не только взрослые, но даже и дети». Такова песня о Шамиле, сложенная после изъявления им покорности русскому правительству. Из других народных сказаний у чеченцев существуют сказки и басни, заслуживающие полного внимания по своему своеобразному характеру, разнообразию содержания, и в которых можно встретить римских кесарей, Змея Горыныча и Сивку-Бурку. Оборотни и красавицы замужем за медведями занимают одно из видных мест в чеченских сказках. Народные сказания их много терпели от преследований Шамиля и его муридов. Оставив песни, чеченцы не могли обойтись без музыки. Ни одно пиршество и семейный праздник не обходились у них без пандура, главное без бойкой лезгинки, причем, в знак высшего одобрения, ловким танцорам стреляют под ноги из пистолетов.

Танцы были в большом употреблении и во время праздников, которых, впрочем, у чеченцев было немного. К числу праздников относятся и установленные Магометом дни. Еженедельный праздник пятница начинается обыкновенно в четверг, с закатом солнца; он обыкновенно сопровождается известными молитвами и не имеет никаких характеристичных особенностей. В пятницу не работают, не выгребают из очагов золы и раздают накануне милостыню бедным, которых в Чечне было всегда много. Милостыня состоит из молока, муки, соли, у кого что найдется. Когда Шамиль жил в Ведено, то каждую пятницу делал церемониальный и торжественный выход в мечеть. В назначенный час отряд вооруженных муридов, при пении священного гимна: ля-илляхи-иль-алла, подходил к дому имама и, став в две линии по обеим сторонам дороги в мечеть, ожидал его выхода. Одетый с некоторою изысканностию во все белое, зеленое или синее, за исключением чалмы, которая была всегда из дорогой белой шали, Шамиль шел в мечеть, окруженный приближенными лицами, старшинами и муридами, предшествовавшими и замыкавшими торжественное шествие. При входе в мечеть, парод вставал со своих мест, и молча приветствовал своего имама. Один из мулл или сам Шамиль совершал богослужение. «По окончании же всех церемоний, отличающихся большими странностями, чуждыми церковных уставов настоящего исламизма, почетные из присутствующих лиц подходили к Шамилю с поздравлениями с праздником, причем целовали ему руки или лицо, смотря по званию поздравляющих, на что имам отвечал ласковою улыбкою пли пожатием руки. Наконец Шамиль подавал знак к выходу из мечети, который совершался точно в таком же порядке, как и шествие в мечеть».

Один раз в году чеченцы соблюдают пост (марх), который, по времени, принадлежит к числу передвижных постов и не каждый год бывает в одно и то же время. Обыкновенно временем поста бывает июль или август месяцы, от начала и до конца новолуния, и продолжается целый месяц. Во все время поста чеченцы днем, до заката солнца, не употребляют пищи и питья, но за то ночью едят по два и по три раза. Многие из туземцев не придерживались строго устава религии и пост соблюдали не со всею точностию. Молятся обыкновенно утром, в полдень, раз до заката солнца и два после заката; в пост же молятся еще один раз в полночь, после предварительного омовения членов.

Пост оканчивается праздником Байрам, который сопровождается всеобщим пиршеством, значительными пожертвованиями в пользу бедных, взаимными поздравлениями и посещениями, скачками и другими народными увеселениями. Накануне праздника многие жертвуют скот в пользу бедных, и тогда он режется у мечети и тут же раздается неимущим; часть из него уделялась прежде и пленным. Утром, в день Байрама, жена приносит к мужу и отцу семейства мешок с хлебными зернами и деревянную или глиняную чашу. Насыпав в чашу зерен, хозяин подзывает к себе поочередно детей и ближайших родственников взяв в руки чашу полную зерна, поздравляет их с праздником и с окончанием поста.

– Жертвуешь ли эту чашу для бедных? спрашивает обыкновенно хозяин у каждого подошедшего к нему и, получив, конечно, согласие, высыпает зерна в другую посуду.

Потом все отсыпанное отдается бедным. Мужчины отправляются с визитами, а женщины остаются дома для угощения приходящих и до полудня, забрав с собою пищу, отправляются на кладбище для поминовения умерших родственников. Туда же приходят мужчины и дети. Одни едят, вспоминая умерших, другие устраивают скачку. Отличившийся на ней получал какую-нибудь ничтожную награду от доброхотного-дателя или от наиба, если он присутствовал при этом. В этот же день наибы отправлялись в резиденцию имама, с поздравлением Шамиля и его приближенных.

В Ведено, в день Байрама, имам, при огромном стечении народа, лично совершал установленные обряды и собственноручно закалывал барана, предназначенного в раздачу бедным. За этим бараном закалывалось множество других баранов, приведенных и предназначенных на жертву, и на дворе жилища Шамиля в этот день кровь лилась рекою.

Кроме Байрама, у чеченцев есть еще другой праздник, Курбан-Байрам, в день которого также режут баранов, после прочтения муллою над каждым особой молитвы. Этот праздник имел ту особенность, что мясо зарезанных, таким образом, баранов не давалось христианам, а для них резались особые бараны, и без молитвы. Самый способ закалывания жертвы в этот день также отличный от обыкновенного. Скотину и кур режут только мужчины, кладя голову жертвы на восток, ногами к полудню, и прорезывая шею от полудня.

Глава III. Чеченские аулы или селения были вообще растянуты на значительное расстояние; сакля от сакли отделялась садом, огородом, двором, а иногда и пашнею. Селения строились неправильно, каждый двор отдельно, и раскидывались по предгорьям, в лесу, вдали от дорог и удобных путей сообщения. Чеченцы, обитавшие в долине, жили большими аулами; но в горах, напротив того, селения их были незначительны и часто состояли из нескольких дворов. В предупреждение от нападений, некоторые из аулов, подобно тому как наши казачьи станицы, были окружены валом и плетнем с частоколом.

Жилища джерахов, кистин, галгаев, цоринцев и мереджинцев, составляющих Ингушевский округ, состоят преимущественно из старых каменных башен, сложенных из камня, без цемента и имеющих несколько ярусов. Башни эти построены преимущественно на выступах скал или на оконечностях гребней, словом на таких местах, которые ни для чего другого не годны. В одной такой башне живет почти всегда несколько семейств, занимающих верхние этажи, а нижние предназначается для помещения скота. Живя совокупно в одной башне и в таком близком соседстве, семейства разделены между собою капитальными стенами, и помещение каждого выходит в общий коридор, составляющий принадлежность каждой башни. Кроме жилых башен в горском ауле встречаются нередко башни оборонительные со множеством амбразур, имеющих форму треугольников, крестов, звезд и других изображений. «До сих пор на некоторых из них, в верхних больших амбразурах под крышею, виднеются груды покрытых мхом камней, которые, по всей вероятности, предназначались служить боевыми снарядами при обороне. Кроме того, башни эти попадаются всегда на самых неприступных возвышенностях, командующих над окружающею местностью, и рекомендуют не лишенными основания стратегические соображения бывших строителей их».

Две или три жилых башни, вмещающие в себе несколько семейств, составляют аул, группирующийся, как мы сказали, или у оконечностей гребней, или на выступах скал, и преимущественно в местах наиболее живописных. Чеченское селение, напротив того, часто тянется в длину версты на три или на четыре, хотя весь аул состоит не более как из ста домов. Все строения деревянные, в один, редко в два этажа, и с плоскими крышами. Дом чеченца деревянный, бревенчатый или турлучный, обмазан с обеих сторон глиною и выбелен: внутри его относительно чисто, опрятно и светло. В стенах сделаны окна без рам, но со ставнями для защиты от ветра, преимущественно северного, оттого и двери обращены всегда на юг или восток. Сторона дома, в которой проделана дверь, обнесена навесом, для того, чтобы дождь не проникал в саклю и чтобы под ним можно бы было скрыться во время летнего зноя.

Дом Шамиля, например, в Ведено имел следующее устройство. Обширное пространство, до ста сажен ширины и до 200 саж. длины, было обнесено частоколом – это внешний двор шамилева сераля. В самой средине этого двора помещался еще внутренний двор или самый сераль, где расположены были разные хозяйственные строения и жилые помещения для семейства, прислуги и гостей. На внешнем дворе стояло помещение для 200 человек конвоя Шамиля. Самый дом имама был построен четырехугольником, с крытою внутри по всему протяжению галереею, выходящею на внутренний двор, посреди которого возвышался двухэтажный флигель Шамиля, обнесенный также крытою галереею. Сообщение этого флигеля с домом, где жили его жены, производилось по доскам, настланным на земле. Каждая из жен Шамиля имела особое помещение из нескольких комнат.

Дверь свою чеченец почти никогда не запирает, и потому сильный сквозной ветер свободно гуляет по комнатам, которых бывает по две или по три в каждом доме. Пол залит глиной, смешанной с высевками, плотно убит, от чего чрезвычайно крепок, глянцевит и не дает большой пыли. Сакля нагревается камином, чаще очагом, над которым сделана труба, проходящая сквозь крышу и оканчивающаяся двумя конусами, соединенными вместе своими узкими основаниями, так что по средине трубы образуется род перехвата; для печения хлеба устроены на дворе особые печи. Вдоль внутренних стен сакли идут лавочки, на которых разложены в порядке: посуда, ковры, одеяла, подушки и прочая домашняя рухлядь. В одном углу комнаты стоит корзина с зерновым хлебом, а в другом кадка с водою, составляющие почти единственную мебель сакли. Одна из комнат сакли предназначается для приема гостей и носит название кунахской. На убранство и чистоту этого помещения каждый хозяин обращает особенное внимание. В кунахской можно встретить: две-три скамейки, лучшие из всех какие только есть в доме, широкий сундук, покрытый ковром, и пол комнаты, устланный белыми войлоками. Здесь, вместо очага, устраивается непременно камин, а сбоку его, у маленького окошечка, на почетном месте, стоит кровать туземного изделия. В разных местах, но преимущественно около дверей, висит несколько бычачьих шкур, на которые правоверные становятся при совершении молитвы или намаза. Стены кунахской утыканы деревянными колышками и на них в одном месте развешано оружие, в другом бутылки, привязанные веревочками за горлышко, в третьем глиняные и деревянные тарелки и чашки, «также схваченные шнурком в просверленные около краев дырки». «Все это – нужно заметить, говорит г. Грабовский, почти всегда служит не более как украшением, и чем больше развешано таких украшений, тем почтеннее хозяин, тем гостеприимнее считается кунахская». Каждый дом имеет почти всегда двор, огороженный плетнем. Часто чеченцы живут вместе целыми фамилиями, и тогда на одном дворе устраиваются сакли для каждого семейства и располагаются таким образом, что сакля самого младшего брата ставится между саклями среднего и старшего.

Близ дома строятся помещения для скота, а если недалеко от аула протекает речка, то многие хозяева имеют своп мельницы, или на самой речке, или на проведенной из нее канаве. Крошечный бревенчатый сруб с соломенной крышей, смазанной глиною, или четыре каменных стенки, сложенные без цемента, на которые набросана земляная крыша – вот и вся мельница, в которую ведет такая крошечная дверь, что в нее можно только влезть, а не войти. Под срубом вертится вертикальный вал с лопастями, по которым бьет струя воды и приводит вал в движение. Так как горцам неизвестно употребление шлюзов, то жерновое колесо, находясь в непрерывном вращении, производит постоянный шум и тем обращает внимание на эти крошечные груды камней, только верхом своим похожие на строения.

Почти у каждого дома есть свой огород, в котором засевается преимущественно: лобия, бобы, тыква, редко огурцы, чеснок и лук; подле огорода есть небольшой клочок земли, засеваемый ныне табаком, иногда арбузами и дынями. В некоторых аулах разведены небольшие сады, но за то во всех аулах кукуруза засевается в изобилии. Из всего своего помещения чеченец больше всего любит кунахскую, в которой он проводит большую часть дня среди знакомых и гостей.

Гостеприимство – первобытная добродетель всех народов – установило свои обычаи, которые придают полудикому населению некоторый вид благородства. Гостеприимство было развито в значительной степени и между чеченцами, которые вообще весьма общежительны и, не смотря на дикость нравов, являются утонченно вежливыми хозяевами и гостями. Никто, даже и из маленьких, не войдет в дом нечаянно или врасплох. Человек, приезжающий или приходящий на двор, останавливается, и если приезда его не заметили, то вызывает хозяина. Последний, в большинстве случаев, предупреждает гостя и сам выходит к нему на встречу, здоровается, пожимает руку, принимает коня и привязывает его к столбу. Пригласив гостя в кунахскую, хозяин, в дверях ее, принимает, по обычаю, передаваемое ему гостем оружие. После этого горский этикет возлагает уже на хозяина ответственность в безопасности гостя и, вместе с тем, обязанность самого изысканного гостеприимства. Не смотря на жалкую обстановку жилищ, нищету и бедность, чеченцы отличаются самым радушным гостеприимством. Каждый старается окружить гостя тем материальным довольством, какого сам не имеет ни в годовые праздники, ни в торжественные минуты для своего семейства. Хозяин сажает своего гостя на почетном месте, отказывается сесть с ним рядом и ежеминутно удаляется как бы для того, чтобы не стеснять гостя своим присутствием и предоставить кунахскую в полное его распоряжение. Приезд гостя всегда составляет исключительное явление в обыденной жизни горца, и потому жители не пропускают случая потолковать с ним, запастись новостями или просто поглазеть на него. Толпа полунагих ребятишек с криком и писком встречают гостя при въезде в аул, и провожают его потом при выезде из того же аула. Праздные зеваки, которых весьма много, в каждом селении, даже и из людей взрослых, целою толпою вваливаются в кунакскую, без всякого приглашения и спроса. Небольшая гостиная комната весьма быстро наполняется народом, теснящимся от дверей до камина и чуть не взбираясь друг на друга. Если гостю удастся уговорить хозяина сесть с ним, «то он, посидев немного и поговорив вскользь о разных пустяках, снова удалялся из кунахской» распорядиться чем-нибудь, хоть бы, положим, угощением.