Читать книгу: «Непубликуемое», страница 16
Она зачитывалась классикой, чтобы щегольнуть перед парнем, а то и перед девчонкой, и посадить в лужу под общее приветствие. Впоследствии, рассказывая об этом, Светлана всегда говорила: «Ой, кабальеро! Не наезжай мне на больную мозоль», подразумевая – не берись со мной спорить, умерь нетерпение, "уберись к дьяволу" или поищи другую, которая бы превознесла тебя. И даже для единиц это напутствие оказалось бы счастьем, потому что Светлана могла нарушить однообразие контуров любого жестоким: "Кретинос идиотос!» И ему бы ничего не оставалось, как оплеванным на глазах толпы убраться подальше от "ведьмы", но если человек нравился ей, если вызывал к себе интерес, Светлана могла от избытка чувств, не таясь, поцеловать его.
Эта психология с утонченностью временами приобретала в ней черты мании величия. Тогда она дергала серьгу на правом ухе, лицо выражало гамму мучений и радости, поза – общеевропейский стандарт, и в мыслях она возвышалась до королевы, чей титул предусматривал право казнить или миловать. Однажды на вечеринке школьного товарища, накануне майских праздников, она выкинула следующий трюк.
Светлана давно заметила, что вообщем-то замечательный парень Юстас сохнет по ней, но не решается признаться. Потому ли, что считал ее недосягаемой, или потому, что принижал себя – ясна дело: цель из области фантастики – Светлана сочла благоразумным разубедить парня, но когда не помогло, пустилась на хитрость.
… Под музыку "Стренглерс" в комнате – мечта обывателя обнявшись, вращались пары. Светлана стояла опершись о подоконник, полуфетом и, стараясь умерить нетерпение, чтобы не перебить парня, внушавшего ей идею о том, что пора бы сняться в каком-нибудь кинофильме, кусала губы. Обычно нетерпение в разговоре ярко выражают мужчины, но Светлана относила себя к их числу. Переводя взгляд с бредившего кинематографом парня на Юстаса, она уловила, что последний хотя и отвернулся, в течение милой глупой беседы, пожирал ее глазами. "Хороший парнишка, но идиот. И никогда с ним не будут считаться, не настойчив и не наглец".
Светлана стрельнула глазками и улыбнулась краешком губ. Юстас тоже улыбнулся. Покачивая бедрами, девушка как бы нехотя, подплыла к парню, без слов уселась на колени, обхватила pyками шею. Челка упала на его лоб. От неожиданности Юстас слегка покраснел. «Светлана, ты бесподобна!» Он провел пальцем по ее бархатистому ушку. «Дудки!» Она опять состроила глазки. Какая ложь… Но кому не приятно ее слышать? Она-то знала о чем думал он, а он думал, что все они, как и Светлана, актрисы бульварного театра, и суть их всегда одна, и при желании она не устоит от соблазна того, что может сделать он. И чтобы проверить догадки, Светлана задумала в своей игре подстроить сцену, чтобы он убедился в своей близорукости.
Импульсивно вздымалась выпиравшая через футболку грудь. Она развязно лепетала, по-прежнему улыбаясь краешком губ.
– Золотко, уходим в сад?
«Сопляк! Как же ты глуп! – думает она, а вслух:
– С удовольствием…
Чуткая тишина. Безбрежное небесное полотно, утыканное крупными бусинами заветных звезд, раскинуто над певучим дремлющим садом. Дрожит пахучий прозрачный воздух, словно пойманный в клеть, переплетавшихся искрящихся ветвей на фоне светящихся окон.
Обняв Светлану за талию, парень идет по аллее, меж деревьев, старательно отстраняя рукой попадающиеся блестящие ветки. Страстно целует ее, она также страстно отвечает. Он что-то возбужденно шепчет и в ответ – ее возбужденный шепот.
«Давно меня не носили на руках».
– Ох… Еле ноги держат…
Обалдевший, он безоговорочно подхватывает ее и несет по сонному саду. Встает, садится на мокрую лавку под развесистую яблоню. Ее упругие пальчики вздымают пучину его волос. Рука Юстаса пробирается под футболку к ее притворно восторженной груди.
«Довольно».
– Эй, носильщик! Покорно благодарю!
Она достает из заднего кармана бананов леденец и протягивает опешившему парню:
– Это вам на чай! Дальше я донесу свои прелести сама!..
Последние дни Генка прожил, заблудившись в молочном тумане. Каждый вечер он ждал звонка, словно он мог раскрыть тайну или дать хоть какую-нибудь зацепку.
Мягкий снежок нежно садился на лицо и таял от тепла человеческого тела. Геннадий не сопротивлялся его липучести, не ежился, а шел, высоко задрав голову, открывая лицо зимней, сухой влаге. Снег падал перпендикулярно. Ветер не смел нарушать его грациозного падения…
…Под вечер он сварил себе кофе. Уселся в кресло перед телевизором и обнаружил записку, в которой мама сообщала, что ушла с отцом в кино. Будут поздно. С экрана телевизора смотрело злое лицо преступника, вступившего в схватку с детективом. Генка медленно процеживал, смакуя горячий напиток. Молоточек звонка телефона забился от электрического импульса. Ткачук опять почувствовал дрожь и сорвался с места. Схватив трубку, прислонив к уху, заметив, что сердце остановилось. Ничего не говоря, он ждал голоса.
– Геннадия позовите, пожалуйста.
"Это она", – мелькнуло в голове Ткачука. – Да, я слушаю. Это ты, Лена? – он говорил быстро, запинаясь от скорости о каждую букву.
– О! Привет, кабальеро! Ты так задумался о чем-то в баре, что я решила исчезнуть. Мне нужно кое-что объяснить тебе…, – девушка стала говорить спокойно, без пауз, не задумываясь.
У Генки появилось ощущение, что она читает заранее подготовленную речь. Ему нестерпимо захотелось увидеть ее в тот момент, когда она пыталась произнести извинения. Но боязнь, что незнакомка выскажет все, и он больше никогда не увидит и не услышит ее, и что у него останется навсегда чувство неизвестности, заставило перебить девушку.
– Лена, мне не нужно ничего объяснять. Вы можете представить мое состояние – это, честно говоря, состояние Робинзона на пятачке необитаемого острова. Нам необходимо объясниться при встрече. Я не… Тяжело протянуть в неведении хотя бы день.
Генка с трепетом ждал ее решения.
– О, кей! Я буду ждать тебя там же.
Прерывистые гудки въедались в уши. Генка второпях оделся и выскочил из дома…
Когда он сбежал по лестнице в слабоосвещенный подвальчик, незнакомка уже ждала его, уютно расположившись за столиком. Ткачук кивнул в знак приветствия, улыбнулся, подсаживаясь к девушке. Он старался держаться уверенно, но вид выдавал полнейшую растерянность.
– Здравствуй, – после первого слова Генка промычал что-то невразумительное, но тут же бурчание организовалось в следующую фразу, – честно говоря, так и не знаю как тебя звать…
– Глупо утверждать, что я Лена. Но при первой встрече решила не открывать инкогнито. Не правда ли интересно? Теперь нет смысла. Называй меня Светланой, – девушка мило улыбнулась краешком губ и глаз.
– Это настоящее? А вообще-то не отвечай, честно говоря, не важно. Пусть будет Светлана. А кто же Лена? Кто же все-таки ждал нас в прошлый раз? – Геннадий не заметил, как повел себя словно заправский сыщик: спрашивал твердо, конкретно, требуя конкретных ответов.
– Критинос идиотос! – итальянский жест рукой. – Никто нас здесь не ждал. Я придумала третьего человека, зачем? Для того, чтобы не чувствовать себя наедине с тобой. Чтобы ты думал, что есть еще кто-то, – Светлана говорила непринужденно. В ее манере чувствовалось, что девушка прекрасный собеседник, что знает себе цену и может в любой момент выбрать правильное решение в сложной ситуации. И это была не просто самоуверенность, а подтвержденная жизнью истина.
– Я ничего не знала, – прошептала она, – извини. – Я наступила тебе на больную мозоль. Сейчас я тебе все объясню. У нас была вечеринка. Завели спор о любви. Вечная тема. Ребята говорили невозможности таковой у мужской половины. Мы отстаивали мужчин. Только один из парней, как я поняла, тебя он знает, предложил эксперимент: позвонить тебе и незнакомой девушке представиться, как старой знакомой. Он был уверен, что любой мужчина тут же бросится в объятия первой встречной. Когда набирала номер, он же и предложил назваться Леной, мол, весьма распространенное. Я приготовила длинную речь, но не успела даже и слова вымолвить, как ты своим предложением встретиться, решил спор. Я была шокирована, хотела послать тебя к дьяволу. Нам стало обидно за всех женщин, даже намеревались проучить тебя, а потом плюнули и забыли. Вот так, кабальеро! – она обидчиво сложила губы. – А сегодня просто по собственной инициативе приехала, чтобы в очередной раз посмотреть на сильный пол. И хорошо, что приехала, иначе бы неприятный отложился осадок.
Девушка замолчала и с грустью посмотрела на Геннадия. Во взгляде сквозила жалость.
- А как зовут того, что дал телефон? – Генка уже спрашивал не так жестко и категорично.
– Нет уж, дудки! – Светлана опять взорвалась. – Я разберусь с ним сама. Я не сомневаюсь теперь, что этот сопляк все сделал преднамеренно. Но зачем? Тебе не стоит знать его имя, еще наделаешь каких-нибудь глупостей. Прощай, – последнее она сказала без крика и темпераментных жестов. Вышла из-за столика и направилась к выходу. Генка сорвался с места за ней: – Я провожу!
Он по-джентельменски помог одеться. Распахнул двери перед девушкой, пропустил вперед.
Легкая поземка неслась по узким улочкам, незнакомка молчала.
– Мы встречаемся второй раз и также загадочно расстаемся. Может мы увидимся еще?
– Ха! Зачем! – она пожала плечами, продолжая идти по направлению к трамвайной остановке.
– Мы встретились как-то необычно, знакомство, честно говоря, странное. Нам нельзя просто так расставаться. Я настаиваю на…, – Генка сам удивился своему голосу, который заметно дрожал. Испугавшись, что девушка найдет в его голосе не желание, а вымаливание милостыни, Генка удалился.
– Зачем эти встречи? – долетело до Ткачука, но он не обернулся.
"Кто же это мог быть? Честно признаться, Филин был прав, когда утверждал, что это подлая шутка. Он реально посмотрел на вещи. Хороши шуточки! Кто же из тех? Кто был посвящен?"
Генка лихорадочно размышлял и похрустывал пальцами, «Из всех, кого я знал, на подлость способны только Хомяков и Ходанич. Кто из них? Зачем? Надо найти этих «друзей». Они были связаны с Леной. Может что-то прояснится в этой тайне».
Он опять допоздна бродил по городу, освежаясь и остывая от переживаний двух вечеров. Мама сообщила, что звонил Филин и просил зайти. Генка взял трубку, набрал нужный номер и услышал взволнованный голос друга.
– Это я. Все хорошо, Серега. Без всяких сверхъестественных сил. Это точно. Завтра расскажу подробно. А сейчас, честно говоря, надо подумать. Спокойной ночи.
– Старик, ничего себе спокойной… Ты хранишь тайну под семи, так сказать, замками.
Все вроде бы было ясно для Генки, но опять он не находил себе места. Этот неожиданный звонок, еще более необычное знакомство, исчезновение незнакомки и ее появление, не давали Генке покоя. Нет, он уже не приписывал эту историю нечистой силе, но вся она была овеяна в его сознании ореолом святости. Вернее сам образ Светланы был овеян им, а все остальное – фактом свершившейся подлости. Этот факт Генка рассматривал, как закрученное кем-то неспроста дело. А для чего – необходимо было выяснить. Атмосфера недосказанности не покидала его, вызывая опасение.
Первым шагом к разгадке Ткачук считал во встрече с Хомяковым. Но теперь осознал, что больше думает о Светлане, ведь это пока была единственная дорога к тайне, реально, а не мистически, а Хомяков не расколется, и Геннадий мечтал о новой встрече с девушкой.
…Ткачук рассеянно жевал бутерброд. Апатия еще цепко держала его железными цепями. Сковав неделю назад, она не сдавала своих позиций. Он праздного образа жизни начинало мутить, и тогда злой на себя, на неудачу, не находя себе места и слоняясь из угла в угол, он по долгу курил или глядел через морозные узоры в окно. Ему чудился смех во дворе, знакомые голоса друзей, звавших его. Генка спускался вниз, выходил на улицу, вдыхал терпкий воздух, от которого щекотало в гортани, и бесцельно пинал смерзшиеся комья снега. Иллюзии таяли.
Будь костя или Лера, они бы неизменно, и Генка не раз в том убеждался, предложили наиверное решение. Но молодая семья без страха на неустроенность, трудности укатила на Аппатиты, где требовались специалисты.
Генка отхватил кусок масла ножом и тут исподволь вспомнил о письме, том письме, с незнакомым адресом, что получил перед странным звонком из «преисподней», спутавшим покойный оборот дней.
Ткачук кинулся его искать: перерыл шкаф, книжную полку, не отдавая отчета, не зная почему, бумаги отца, вывалил зачем-то письменный ящик стола, не нашел, сел на диван; прошиб холодный пот, упало подозрение на родителей, что они специально спрятали или выкинули, чтобы не беспокоить его. Потом забрался на антресоли и осененный, но злой хлопнул себя по голове. "Склероз в двадцать лет". Полез в карман куртки, которая потешалась над ним с вешалки. Он достал и распечатал конверт. Перед глазами заплясали мелкие строчки.
"Уважаемый Геннадий!
Пишет тебе журналистка Ирина Родионова. Надеюсь, ты не забыл меня? Я так и знала. Помнишь, когда я собирала материал для очерка, ты откровенно заявил, что избегаешь глухих стен, обывательских сервированных мнений, а еще не знаешь, чем заняться на гражданке, дескать, время ушло: ни диплома, ни профессии.
Стряхни усталость, давай приходи к нам в редакцию, гостем будешь. Подумаем сообща. Ведь верно говорят: "Одна голова хорошо, а две – лучше". Очень жду. До свидания И. Р.
5 февраля с. г.
Редакция размещалась в пятиэтажном здании из стекла и бетона на центральной улице.
Геннадий рассчитывал окунуться в кипучую напряженку, где в шуме пишущих машинок, телетайпов, хлопающих дверей, в жарких спорах, в редакционной суете при бесспорном шуршании рождается мысль. Он все-таки не верил фильмам о репортерах. Их жизнь представлялась обычной и будничной, без приключений и катастроф, вопреки тому, что прокручивалось на экране. Но он проникался к ним симпатией и по-иному воспринимал само приключение, в которое они были вовлечены. Генка беспокоился за их судьбу, верил в мужество и даже ловил себя на мысли: "А как бы я поступил?"
Но в тиши редакционного коридора, под мелодичный и отнюдь не тюкающий стук машинки он опроверг и это представление, хотя несколько раз ругал себя за несообразительность, за то, что мог что-то сделать, ответить, как стоило бы. Почему-то всегда это осознание правильности поступка он добивался не в нужный момент, а с небольшим опозданием.
– …и даже учитель порой эгоист…
– Почему? – Родионова свободно скрестила шпагу мнения с Ткачуком.
– Честно говоря, потому что он растет на своих учениках как врач на больных, критик на писателях, пародист на поэтах, командир взвода на своих подчиненных и т.д. Но опять же, смотря с какой стороны подойти.
– Похвально, что все явления ты рассматриваешь во взаимосвязях и можешь ухватить нить. Но не перехлестни. Учитель – он не только на уроках. Он учит жизни, любви, красоте.
Отказавшись от привычного – вопрос-ответ – в непринужденной обстановке, за чашкой чая они вели неторопливую беседу: автор очерка и его герой.
– Геннадий, а не попробовать ли тебе свои силы в журналистике?
– Разве у меня достаточно опыта? Практики?… Знаний?
– Нет, честно говоря, кода в роте выпускал боевой листок, писал в нашу окружную газету, но не думал, по крайней мере, планов не делал.
– Зачем планы? Ты всегда успеешь получить студенческий билет…
Они помолчали.
– Но о чем я могу написать? – возразил Геннадий.
– О военруке, о спорте, о том, как сделал свой выбор. Отыщи необычное в обычном.
– А по-моему это мелко.
– В журналистике мелких тем нет, есть мелкий подход.
– И все-таки… И все-таки подумай. В душе ты романтик. Если ты, конечно, лелеешь другую мечту, шагай за ней смело. Твоя жизненная позиция даст правильную оценку всем явлениям. Но подумай, и если ты видишь рядом камень равнодушия, что расчет преобладает над чувством, цинизм над верой и искренностью, молчи. Это твоя вечная тема, глобальная, космическая, потому что человек, его внутренний мир – это космос, бесконечная вселенная.
"А что? Это идея… черт возьми!"
Она открыла редакционный портфель и вытащила "Справочник начинающего журналиста". Генка почтенно взял толстую книгу.
* * *
Ткачук любил бродить по загородному парку; он приезжал сюда в будние дни, когда пустынные аллеи давали сосредоточиться в тишине, остаться наедине с самим собой и решить волнующий вопрос.
Ночью падал мокрый снег, засыпая протоптанные тропинки, цепляясь за ветки деревьев, прилипая к ним, и к утру тяжелым грузом пригнул стройные молодые елочки и березки, верхушки которых лежали на земле, образуя длинные прогалы из стволов, ветвей и снега. Полнейшая тишина. Редкая птица или белка стряхивала с кустов и деревьев снежные кружева. А с неба плавно кувыркались снежинки.
Осторожно ступая, поднимая ноги как можно выше, чтобы снег не забивался в ботинки, Геннадий пробирался по глухим в глубину парка аллеям.
"Еще полгода назад жизнь представлялась мне как на ладони. Расписанная программа на годы, а теперь? Но надо жить. И загвоздка не в армии, хотя, в принципе, я никто, постиг военную науку. Но что признаться толку в этих знаниях? Конечно, я могу рыть, починить проводку, очистить улицу от снега, какая глупость! Пригласили попробовать себя в газете… Но что я знаю в этой спокойной жизни? А ведь все отлично… Подам документы в университет на заочное отделение, буду работать", – Генка старался внести в логику своих размышлений успокоительный аспект, но почему-то густые краски брали верх. – Родионова попросила сделать материал на волнующую тему. Сколько тем было в войсках! Черт, я незаметно разделил мир на две сферы и упорно отдаю предпочтение одной, а другую отвергаю. Это максимализм. Две недели ничего не читал. Это минус мне. Надо кончать с жалким прозябанием. И вживаться в гражданскую жизнь. Все прекрасно! Бытие – удивительно!»
И от прорвавшейся радости он закричал: – Мир! Ты прекрасен! Этот вывод он сделал еще и потому, что устал от скучных мыслей, за последнее время неохотно отпускающих хозяина.
Образ Светланы все чаще сбивал его, назойливый – он не отпускал ни на шаг. Генка, изумившись, пытался прогнать думы о девушке, покончить с проблемами, но новая знакомая непроизвольно влезала в его рассуждения и влекла снова к тайне.
«Светлана, Светлана! Почему же ты не исчезаешь? Ворвалась нагловато в мою жизнь, наследила и вихрем умчалась. Ну и уходила бы насовсем. Зачем, честно говоря, эти приведения. Зачем эти тайны? Чем ты приворожила меня? Привязала? Я найду тебя. Сначала найду, а потом разгадаю… Не люблю делать два дела одновременно. Не успокоюсь, пока не увижу ее».
На этом ближайшие планы попросили точку. В голове возникали картины возможных встреч с девушкой, явственно звучал меж деревьев завязавшийся диалог. Но как только Генка подходил к вопросу о том, как найти Светлану, перед ним простиралась, разинув огромную пасть, бездна и пустота. Зацепиться было не за что.
«Но есть еще одна ниточка – кто-то из моих «доброжелателей». Но кто они? Если это Хомяков, то своей тайной не поделится, – и тут его нетвердый голос обозлился, и Геннадий сказал уже твердо, отчеканивая каждое слово: – Нет, поделится, я заставлю его. Надо искать Хомякова. А почему я не могу появиться у него? Что было – прошло. Воды утекло много. У Лены на могиле давно не был. Вот с ним и сходим».
Между деревьев показались силуэты несущихся машин, темные окна домов. Звуки бугрящего жизнью города подталкивали его вперед. Войдя в резонанс с его настроением, они укрепляли веру в правильности своих действий.
Отыскать дом и квартиру Хомякова не составило труда. В отменной памяти Геннадия, если не упоминать о письме, ничего не стиралось. К Василию он поднимался пешком, пользуясь временем для того, чтобы собраться с мыслями. Но так и не найдя, что скажет в первое мгновение встречи, отметил лишь, что изберет наступательную тактику. Ткачук упер указательный палец в кнопку звонка. Из-за двери донеслось пение электрических соловьев. Дверь никто не открывал. Генка позвонил еще раз и посмотрел на часы. Маленькая стрелка спускалась с вершины циферблата. "Еще в институте". И тут ему пришла идея ехать туда. И подсказал ее вновь мелькнувший образ Светланы. "Может и ее встречу", – подумал Генка.
Рейсовый автобус нудно тянулся по скользким улочкам: неповоротливо вылазил из потока юрких автомобилей и осторожно подползал к остановке. Затем также осторожно плыл в гулком течении дороги. Что-то успокоительное было в этом ровном движении. Генка, поначалу нервничавший от невыносимой медлительности, успокоился и почувствовал себя как когда-то в речном трамвайчике, подплывая к пристани в дождливую погоду, когда не хотели покидать сухого теплого места, приятно пахнущего подгоревшим маслом, бежать к ближайшему укрытию, чтобы до нитки промокшим бесполезно дрожать под навесом.
– Сельхозинститут следующая остановка.., – сквозь дремоту и пелену неясных расплывчатых мыслей долетело до Генки. Он, как бы не понимая, что творится вокруг, где он и куда едет, замотал головой, щурясь в промерзшие окна автобуса, в стоящих рядом людей. Наконец вспомнил цель поездки и, расталкивая пассажиров и тут же извиняясь, выбрался из железной коробки.
На противоположной стороне улицы, возвышалось старинное покарябанное временем здание института. Ни факультета, ни группы он не знал, да и заниматься они могли во втором корпусе, в другом конце горда. Генка заулыбался бессмысленности своей затеи, остановился у центрального входа и внимательно разглядывал вывеску на стене, справа от дверей.
Они открывались и выпускали обитателей храма науки и, брошенные проходящими, обиженно качались на петлях, махая на прощание бесцветными ладонями.
– Вы кого-то ждете, кабальеро?!
И Генка почувствовал, как кто-то потрепал по плечу. Стало ясно, что к нему обращаются. Он медленно повернулся в ту сторону, откуда его спрашивали, рассеянно посмотрел на какую-то девушку, не понимая чего от него хотят.
– Хэллоу! – она обиженно, по-видимому за то, что ее не узнают, сложила губы, выдвинув нижнюю. – Вы здесь ждете кого-нибудь?
Перед ним стояла Светлана. «Как я сразу не узнал?!» – хватился Генка.
– Нет, это финиш. Ты точно какой-то странный. Или забыл уже? А еще хвастал феноменальной памятью, – девушка смотрела смеющимися глазами, а не с сожалением, как несколько мгновений назад. На ней была элегантная новенькая дубленка, голова, как голова улитки, пряталась в раковине вязаного шарфа.
– Светлана, здравствуй, – растерянно пробурчал он. Опять кто-то проходя задел Генку.
– Ты что же на самом выходе встал? А, кабальеро? – ругая голосом старшей сестры, проговорила Светлана. Взяла Генку за руку, и он, не сопротивляясь, ошеломленный новым внезапным появлением девушки, молча поплелся за ней.
– Я прочла очерк о тебе. Написано профессионально. Ты действительно такой герой, каким тебя изобразили?
Генка промолчал.
– Ха, когда ты идешь рядом и молчишь, словно язык проглотил, мне не верится, что рядом герой, – пыталась поддеть она. – Я девочка избалованная и требую, чтобы меня развлекали, хотя милой, пусть даже пустой болтовней, – без запинки отбарабанила Светлана. Это ее умение – говорить не задумываясь понравилось Генке.
– Честно говоря, я никак не приду в себя. У тебя удивительная способность появляться, как из-под земли, и исчезать, как в суперфильме.
Генка действительно приходил в себя от неожиданной этой встречи.
– Извини за назойливость, так кого ты ждал у института? – не оставляла в покое Светлана.
– Выбирал место учебы, – шутливо брякнул Ткачук.
– Так, так, а серьезно?
– Серьезно? Честно говоря, мне почудилось, что здесь я встречу тебя. Это уже фокусы подсознания, – Генка придумал ответ на ходу, но когда сказал, ему показалось, что все так и было, и, не боясь, что глаза подведут, Генка позволил заглянуть в глаза Светланы.
– А я хотела тебя увидеть, – бойко произнесла она. – Но… Короче не позвонила. – Света опустила голову.
Они шли медленно. Иногда Генка подскальзывался и, удерживая равновесие, смешно пытался поставить на место разъезжающиеся ноги. Светлана вовремя страховала его от падения, придерживая рукой.
Генке вдруг показалось, что рядом с ним идет самое жалкое существо в мире. Откуда взялось такое чувство? Может от того, что несколько минут назад она улыбалась и шутила, а сейчас шла, тихо напевая никому неизвестную мелодию, и грусть светилась в ее глазах.
Генке захотелось удивить девушку и влезть в доверие. Он вспомнил, что когда-то читал похищенное у бабушки рукописное пособие по хиромантии и потом пробовал искусство гадания на знакомых.
– Хочешь, погадаю тебе по руке? – таинственно, почти прошептал Ткачук. Она окинула его странным, подозрительным взглядом и лихо отрубила: – Давай, кабальеро! – подставила руку.
Генка внимательно изучал линии, строение кисти, пальцем, но кроме того, что рука девушки была легка, нежна и обожгла его пальцы блаженным теплом, он ничего не заметил. И тогда голова его заработала, как мощная кибернетическая машина, подсказывая необходимые связи и сравнения.
– У тебя художественная рука. Ты наверно рисуешь, – выдвинул он смелое предположение, рассчитывая в случае его истинности на произведенное впечатление, – жизнь у тебя полна приключений, и линии шепчут мне, даже трагедий, но ты их мужественно переживала, находила в себе силы не потерять веру в людей, – Генка подумал, что не плохо бы вклеить что-нибудь конкретное, и тут же заверил Светлану: -Честно говоря, ты пережила мучительную болезнь или серьезную душевную травму, любишь менять занятия, хобби, так как тебя многое привлекает в жизни. Ты ищущая натура…
Далее Геннадий развил мысль о будущей семейной жизни, о долголетии и закончил тем, что осчастливил девушку. Выложив все, на что был способен, он остался доволен собой: "И цыганка вряд ли столько наговорит".
– Ха! У тебя талант оракула! – Как и предполагал Генка, Светлану это и в самом деле развеселило, но вопрос, заданный в следующее мгновение, застал Ткачука врасплох: – Гена, я красива?
Геннадий, не улыбаясь, проницательно посмотрел на нее: – Нет, но в тебе что-то есть такое, что гораздо сильнее красоты и во сто раз убийственнее ее…
Ткачук не сомневался в том, что говорил правду и по своей привычке не прятал глаз от взгляда собеседницы.
Светлана снова первой отвела взгляд, опустила голову.
– Я просто так спросила. Это финиш, мне почему-то кажется, что я тебя знаю очень давно. И вижу насквозь, что ли? Извини, тебе сейчас очень трудно, правда?
Генка не ответил, делая вид, что внимательно слушает и ему интересно то, о чем собирается поведать Светлана.
– Ты не можешь себя найти. Вообще не находишь себе места после того, что произошло, – Светлана говорила спокойным, ровным человека, знающего жизнь и уверенного в истинности высказываний.
– У тебя формируется характер, вернее ломается все наносное в нем, но может сломаться и все ценное, а утвердиться новое, худшее. И оттого, что победит, зависит будущее. Ты добрый по натуре, об этом говорят твои глаза, и совсем не испорчен. Это ясно, как божий день. Ты веришь в людей и не скрытен. И…
– Светлана, ты это говоришь, как в услугу за услугу? Тоже гадаешь на кофейной гуще чьей-то души? Честно говоря, не нужно, – прервал ее Ткачук и, чтобы уйти от опасного разговора, задал давно терзавший вопрос: – Лучше скажи, кто предложил позвонить мне? Хомяков? Точно?
– Считай, что я набрала первый попавшийся номер и… А, впрочем, когда-то я тебе уже говорила об этом. Да, это мне подсказал Хомяков. И если он еще жив, то с ним уже, надеюсь, ничего не случится.
Спокойствие Светланы поразило Геннадия. "Они учатся вместе наверное друзья, но как она может иметь товарища-подлеца, как Васька стал ей другом, если она отлично разбирается в людях? Или она досконально знает жизнь в свои молодые годы, или талантливо играет".
– Я, честно говоря, не сомневался, что ты не обманешь. Ты не из таких… Глаза… Знаешь, ты не переживай за меня, – Геннадий в отличие от Светланы говорил, постоянно сбиваясь, подыскивая нужные слова, – я нашел себя. Это точно! Мне предложили попытать счастья на журналистском поприще, буду поступать в университет…
Что говорить дальше Генка не знал, общего с девушкой не было, но чувствовал, что вообще сказал не то.
– Не то, не то, не то. Ты не понял меня. Ты не теряй себя, как человека, кабальеро! Тогда найдешь применение своим способностям.
Между ними струился холодок отчуждения. В тоне Светлане прорывались сердитые нотки.
– Дай мне свой адрес. Только не спрашивай зачем. – Она вытащила из сумки блокнот и авторучку, протянула ему. Ткачук с трудом накарябал координаты непослушными пальцами. Света выхватила блокнот и ручку и быстрыми шагами взбежала по лестнице подъезда, у которого они незаметно остановились. Закрывая дверь Светлана крикнула: – Эй, кабальеро! Я тебя найду или позвоню. А меня сможешь найти здесь. Пятая квартира, но не раньше, чем позвоню!
– Стой, Светлана! – крикнул Генка. Девушка остановилась в дверях. Генка приблизился. – Светлана, я замечаю за тобой, честно говоря, странную вещь: подчинять меня любому желанию. Теперь мне кажется, что не я искал с тобой встречи, как и было на самом деле, а ты каким-то образом навязываешь мне себя, – Ткачук замолчал, но рука, дергающая уголок куртки, и жестоко кусаемая нижняя губа, давали понять, что он хочет сказать еще что-то и подбирает слова.
– Может я не ясно говорю, но все же объясни мне, зачем ты ведешь себя так? Как будто я навеки обязан тебе.
Девушка загадочно улыбнулась: – Ха, во-первых, не я тебе навязалась, а ты. А во-вторых, может и выбрала себе очередную жертву? Как ты думаешь, кабальеро?
Звонкая пощечина оборвала ее речь. Девушка вздрогнула с тихим возгласом, ладонь легла на обожженное ударом лицо. Глаза широко раскрытые, смотрели на Генку.
Она исчезла за дверьми.
– Дартаньян никогда не бил женщин и лошадей! – долетел до нее возглас Ткачука.
Генка, резко развернувшись, сбежал по ступенькам, с отвращением и с какой-то гадливостью поглядел на правую руку и сунул в карман куртки, чтобы не видеть «этот предмет». Быстрыми шагами он удалился от дома, пытаясь разобраться куда забрел.
Светлана бегом поднималась по лестнице, слезы смазали тушь. «Неужели можно ударить женщину?!» Впервые шутка для нее не прошла даром.
Тысячи электрических огней вырвали обнаженную природу из лап зимних сумерек. Бестолково промотавшись по центральным улицам в гулкой толкотне, Генка вновь направился к Хомякову.
О Светлане и неприятном инциденте, оправдал себя, он быстро забыл: девушка того заслуживала. Еще издали по дороге к дому Хомякова, он увидел обращенное на юг окно его комнаты, ритмически озарявшееся набором перемешивающихся цветов. «Цветомузыка пашет», – с облегчением подумал Генка.
