Читать книгу: «Почтальон vs Редактор», страница 14

Глава 29

2019 г., Максим Шмелев

То, что он изготовил, стояло прямо здесь же, на ковре у французского окна роскошного гостиничного номера, балкон которого выходил прямо на оживленную Тверскую. Длинный цилиндрический чёрный футляр, к нему прикреплены три бруска грязно-белого цвета, в каждом бруске – полупрозрачная палочка, а от неё идут провода прямо к лежащему тут же старому китайскому мобильнику, все выглядит просто и кустарно.

– Черт подери, ну неужели каждый дилетант может вот так сам сделать обыкновенную грязную бомбу, которая будет угрожать целому городу! – подумал я, и медленно, не опуская рук, повернулся.

Человек уже уложил на ковёр у двери трепещущее тело девушки, и, целя в меня из пистолета, с деланным любопытством спросил:

– Откуда ты узнал-то про это?

– Тяни время…,– буквально почувствовал я тот голос в затылке, – …жди момент!

– Я опущу руки, ладно? – осторожно спросил я. – Неудобно, блин!

Злата тихо простонала, буквально выдохнула. Кровь впитывалось ковром, насколько я мог судить, рана была тяжелая и она умирала. Лозинский покосился на неё, она стекленеющим взглядом смотрела в мою сторону.

– Опускай! – приказал он, качнув стволом в мою сторону. – Рассказывай!

– Думаю, ты мне все равно не поверишь…, ну ладно, спрошу вначале, насколько ты знаком с релятивистской физикой, червоточинами Кипа Торна, теорией квантовых струн…?

– Чего за хрень? – уставился он на меня и нетерпеливо дернул пистолетом.

Так и думал, далее 8 классов и техникума у тебя не дошло. Попробуем по-другому….

– Мне сказал Соболев Евгений Иванович, которого ты убил. Резерв отеля я нашёл у тебя там же, в Голицыно, – объяснил я.

– Так, – Лозинский закряхтел, присаживаясь в стоящее у двери кресло. – А он откуда узнал?

– Без понятия.

– Ладно. А эта шлюха? – кивнул головой в сторону Златы.

– Не знаю, только что её встретил, здесь.

– Ещё кто-то знает?

– Без понятия. Думаю, вряд ли. Что это ты хочешь взорвать? Что там такое у окна?

Он ухмыльнулся, дуло пистолета по-прежнему смотрело на меня, сливаясь с его самодовольным выражением лица в какую-то бесформенную массу. Я потряс головой, снимая с себя оцепенение. Было реально очень страшно.

– Ты все равно умрешь через минуту, так что скажу тебе, ладно. Там стержень из кобальта. Фонит о-го-го как. Завтра, в 15-00, как будет это идиотское шествие людей с портретами, на них рухнет отсюда облако радиоактивной пыли. Здорово я придумал? – и вновь ухмыльнулся.

Злата, кажется, уже перестала дышать, вся её блузка и махровый палас под ней были буро-красные.

– Не уверен, – как можно более равнодушно сказал я. – Не уверен, что рванет как надо, не уверен, что стержень твой взрывчатка испепелит в мелкую радиоактивную пыль, чтобы её переносило воздухом, не уверен, что энергия взрыва и обломки уйдут наружу, а не останутся здесь в номере. Думаю, всего несколько обломков будет, ну пофонят здесь немного и их заберут для утилизации. Слабовато, не впечатляет, если честно. Вопрос – зачем? Зачем надо было убивать трёх людей и пытаться убить ещё несколько тысяч?

Он смотрел на меня взглядом убийцы – я знаю этот отрешенный и доверительный взгляд, взгляд того, кто убил однажды и готов убивать дальше, или того, кто предал однажды и готов предавать дальше – таких людей никто и ничто в этом мире не изменит.

– Кто ты вообще такой? – спросил он, наконец. – ФСБ, ГРУ, ФСО или просто мент? На фига ты вообще в это ввязался? Ты же только с ней пришёл, я слышал через дверь, с вами нет группы захвата, ОМОНа и прочей швали. Вы что, вместе с этой телкой, в войнушку играете, чтоли? Ну-ка, осторожненько, двумя пальцами правой руки, достань и брось мне свой портмоне, живо!

Я медленно сделал это, и, не сводя с меня глаз, он пролистнул все отделения моего бумажника.

– Так, – сказал он, рассматриваю мою визитку. – Шмелев Максим Николаевич, менеджер по продажам. И что? А удостоверение сотрудника спецслужб – где оно?

– Его нету, – я развёл руками, следя за его реакцией. – Работаю в частном порядке. Она, – я сделал движение рукой, указывая на безжизненное тело Златы, – думаю, тоже так. Поэтому повторяю свой вопрос: зачем ты хочешь это сделать? Неужели не жалко людей, что завтра пойдут здесь, все красивые и нарядные, неся…

–…Дурацкие палки с рожами своих неполноценных дедок и бабок? И кто эти все люди – каловые массы, как недавно сказал один банкир, из Сбербанка, кажется. Да и кому они нужны – тем, кто жирует здесь рядом в квартирах за лимон баксов, отгородившись от них своими охранами да мигалками? Тем, кто каждый день имеет шлюх, вроде этой, в номерах крутых отелей, жрет икру и запивает ее икс-ошным коньяком, а потом тащится на мерсе с блатным номером на Охотный Ряд изображать, что блюдёт волю избирателей? Или, вот ещё, тому, кто крадет их мизерные пенсии, сидя в своей роскошной хате на Рублевке или Новой Риге, тыкая пальцем в экран последнего АйФона и перебрасывая бабло в офшор для покупки себе нового бизнесджета? Неа! Да никому из власть держащих они не нужны. А я сделаю так, что они сгорят на глазах всего мира! И все, что имеют для себя эти вышестоящие твари, станет уже никому не нужно. Их прущая изо всех щелей самодозволенность и наглость власти лопнет, лопнет вместе с этим поганым городом от одной радиоактивной инъекции!

– Ну, то есть ты этакий врач, лечащий всех нас облучением, типа все наше больное общество! Да, круто придумал, – я говорил с надрывом, поражённый его словами. – А ты вообще знаешь, что бывает от воздействия радиоактивного кобальта? Вначале хриплый, непрекращающийся кашель,  потом ужасная рвота, будут разрушаться все органы, и, наконец, лёгкие заполнятся кровью и наступит мучительная смерть. Ты бы такого хотел для себя, а, придурок? – и на этих словах я глянул не на него, по прежнему целящего в меня из пистолета, а на Злату, которая вдруг, на последнем издыхании, пришла в себя. Она смотрела в упор, как будто стараясь поймать мой взгляд, а пальцы на ее руке, там, где было то красивое кольцо, сложились в комбинацию, напоминавшую латинскую V.

– Ладно, – сказал Лозинский, – хватит тут нам болтать. Времени мало, а дел у меня еще много. Все равно ни за тобой, ни за этой блядью издыхающей, никто не придёт, положу вас прямо возле бомбы, чтобы даже от тел ничего не осталось. А там....

За десять секунд, пока он это говорил, я, наконец, осознал все ситуацию. Девушка, умирая, показала мне цифру 2, и я сообразил, что это значит. Вроде пистолет это ПМ, даже с заводским глушаком. Неужели она показывает число выстрелов, а их уже было 2, значит, она положила всего 2 патрона в обойму…!

И, напрягая все мышцы, я камнем бросился через весь номер к двери, туда, где сидел этот террорист-одиночка, ожидая в любое мгновение ослепительной вспышки перед глазами, а потом…, не знаю чего: яркого света, встречи с теми, кто шлёт звучащий в голове сигнал, или же просто забвения.

За эти пару секунд он успел нажать на курок только один раз и удивленно, непонимающе, глянуть на пистолет, почему нет выстрела. А в следующее мгновение я ногами и руками врезался в него, опрокидывая кресло, где он сидел, навзничь. Коленями я ударил ему в корпус, одновременно кулаками сокрушая голову. От резкого движения он не успел сгруппироваться и затылком ударился со всего маху в стену, я услышал ужасающий треск костей шеи. Он умер в тот же момент, когда спинка кресла коснулась ковра.

Я поднялся с его мертвого тела, глядя прямо в остекленевшие зрачки. Все было как в тумане, я понимал, что все кончено, но тихий стон девушки вновь вывел меня из оцепенения. Я подошёл к ней и увидел, как жизнь буквально гаснет в её прекрасных жгуче-чёрных глазах. Я так никогда и не узнал ничего про неё: как она родилась в богатой номенклатурной семье в одной из бывших южных республик Союза, как после распада страны лишилась почти всего и уехала учиться в Москву, как ещё совсем юной девочкой жила с бизнесменом, погибшим в лихие 90-ые при разделе собственности, как стала потом содержанкой у бандитов с Рублевки, как, перестав соответствовать их запросам по молодости и доступности тела, стала подрабатывать эскортом в лучших гостиницах Москвы. Именно там, в номере Шератона, буквально в момент оказания своих интимных услуг одному из клиентов, чуждый зов впервые ворвался ей в затылок:

– Он планирует страшное, его надо убить, – надолго впечаталось в её сознании, и повторялось в течении почти месяца, до этого самого решающего дня. Тем клиентом как раз и был начинающий адвокатишка средних лет Дмитрий Лозинский, для показа своей важности и значимости даже давший ей свою визитку, в которой он, правда, числился всего лишь помощником юриста.

– Ничего себе карьеру сделал, учитывая возраст гораздо выше среднего! – подумала она тогда насмешливо, хотя деньги за проведённую ночь он выплатил, посетовав, правда, что за такую сумму она могла быть и пострастнее. Она не понимала, почему слышит голос в отношении именно этого человека. Но в такие моменты вдруг начинало нагреваться на пальце её кольцо – подарок отца и наследство его отдаленного предка, русского живописца-баталиста. Папа подарил ей перстень в день окончания школы, вместе с историей про людей, которые слышат таинственный небесный глас, а через несколько дней безвременно ушёл в небытие.

Потом Злата еще несколько раз встретилась с этим адвокатом, благо, её услуги он готов был пользовать регулярно, даже начал считать её своей девушкой, пару раз устраивал сцены ревности. Она спокойно терпела, изображала страсть, и пыталась выяснить, что же он собирается сделать. И только два дня назад, когда он вырубился после трех рюмок водки и бурного секса (а на самом деле, очень слабенького), она, осмотрев его вещи, среди судебных бумаг нашла отдельно лежавший, нарисованный от руки корявый чертеж странного устройства, на деталях которого было написано «С4». А когда Лозинский сказал ей, что хочет устроить 8 мая прощальный вечер и уезжает, она, в очередной раз услышала голос:

– Пора, решайся, сделай это! – и, почувствовав теплоту перстня, позаимствовала у ещё одного своего постоянного клиента, бывшего бандита, пистолет Макарова с глушителем.

Я мог, глядя сквозь её уходящее сознание, только предположить, как все там было: может быть, она, ошарашенная нашей неожиданной встречей, двигалась не слишком быстро, а Лозинский, услышал случайно, ожидая её под дверью, наш разговор. Она не успела выстрелить в подонка, Дима перехватил её руки и первый её выстрел ушёл в сторону, вон в тот край роскошной дубовой кровати, где виднеется дыра, а потом он, пользуясь своей физической силой, направил ствол ей в живот. Но теперь он лежал у входа  мёртвый, и она медленно уходила, продолжая глядеть на меня в упор затуманенным, но спокойным взором. Злата ещё успела, протянув мне руку, пошевелить тонкими наманикюренными пальцами, указывая мне на кольцо, и тихо прошептать:

– Возьми…, – а затем у неё пошла кровь изо рта, и я увидел, как её бездонные глаза навсегда погасли.

Я остался в комнате один, как на поле только закончившегося сражения, среди бездыханных тел. Нахлынувшее отрешенное успокоение сменилось чередой идей, которые наполнили сознание. Голос в мозгу не звучал, но все мысли были связаны с ним. Вот я, кажется, предотвратил неминуемую катастрофу, грязная бомба в центре Москвы завтра не взорвется, люди не погибнут, страшное заражение не наступит. Никто, скорее всего, так и не узнает, что это могло случиться. Даже если я сейчас просто уйду, забрав бумажник с документами, завтра ФСБ так или иначе обнаружит устройство и два тела и зачистит номер, а с учетом праздника даже побояться передать это в новости, дабы лишний раз не баламутить народ. Может быть, какой-нибудь чин из силовиков секретным приказом получит несколько звёздочек и орденов за блестящую операцию по предотвращению теракта в Москве, они это могут устроить. Но разве я сделал это для них? Для тех, кто ездит на «майбахе» с мигалками по специально перекрытым для них трассам, чтобы успеть на семейный ужин в свой трехэтажный особняк, а все другие в этот момент толкутся в созданной искусственно пробке, матерясь и строча сообщения в Яндекс Навигатор? Или же Злата и я рисковали сегодня жизнью для тех немногих избранных, кто покупает на спрятанные в офшорах налоги простых людей роскошные квартиры с прислугой, дизайнерским двориком и французскими окнами от потолка до пола в центре города? Ведь сегодня их бахвальная собственность была спасена нами от прихода в негодность от радиации и обесценивания до нуля. А может быть, спаслись от мучительной лучевой болезни мажоры, которые всю ночь тусят в модных московских клубах, попивая за папины деньги алкоголь по 500 евро за бутылку и собирая лайки своим фотографиям за рулем нового «Ламборгини»? Или те, кто снимают на новый АйФон и радостно постят в Инстаграм, как их глупенькие смазливые девахи танцуют тверк на мемориале героям Войны или жарят шашлык у Вечного огня? Или те, кто нагло зарабатывает миллиарды на ежегодной перекладке асфальта и плитки в центре города, платя копейки за эту работу тысячам мигрантов, которыми наполнен когда-то хлебосольная и патриархальная столица, все окраинные районы которой теперь задыхаются от смога и миазмов, идущих со свалок и очистных сооружений? Ведь можно, как раковую опухоль, вырезать все это, точечно облучить радиоактивной пылью от кобальта, взорвать это устройство со стержнем прямо сейчас, пока на улицах нет людей, не допуская жертв, разом решить кучу проблем социального неравенства и нетерпимости. Вот ведь как получается! И это могу сделать я! Я – редактор истории, я тот, кто слышит голос наших далеких потомков и может, следуя ему, выполнить простое действие и навсегда все изменить!

Неужели упомянутый этим Лозинским банкир был сильно прав? Простые люди – экскременты, на которых наплевать власть имущим, тем, кто держит в руках всю собственность, все заводы, скважины, шахты, отели, магазины и стадионы, и тем, кто всеми ими управляет. А я сейчас разом лишу их самой дорогой части их состояния, той, что золотом огней пентхаузов и серебром хромированных дисков элитных автомобилей разлеглась вдоль широких московских улиц и проспектов. Стоит мне только аккуратно выложить взрывное устройство на балкон, как-нибудь его зафиксировав и накрыв, уехать куда-нибудь подальше из города и позвонить на прикреплённый к брускам С4 смартфон. И все! Если этот лежащий в углу в скрюченной позе с навсегда застывшим взглядом убийца и террорист Лозинский собрал бомбу правильно, над ночным городом взметнётся и сразу осядет облако невидимой радиоактивной пыли. Завтра, нет уже сегодня, ведь время без 15 минут час ночи, не состоится ни парад, ни шествие, ибо все вокруг будет фонить. Закроются торгующие по безумным недоступными для большинства москвичей шмотками и аксессуарами сверкающие магазины, дорого отделанные офисы компаний, смысл бизнеса которых состоит в основном в выкачивании ресурсов и переводе денег, прекратиться безумное и ничего не дающее простым людям монструозное строительство, перестанут работать министерства с жирующими на наши налоги чиновниками. Возможно, конечно, я утрирую и мощность устройства гораздо меньше, но все равно, Кремль рядом, такой удар может изменить историю города и страны. Итак, ведь и сам я такой же, никому не нужный обычный человек. И сейчас я сделаю это…!

Кольцо Златы, которое я неосознанно все это время держал в закрытой ладони, вдруг резко стало заметно теплее. От неожиданности я разжал руку и чуть не выронил его на ковёр. Я рассмотрел перстень: обычный серебряный, явно старинный, без надписей и гравировок, темно-красный плоский полупрозрачный камень, с несколькими неровностями, неограненный, но излучающий внутренний свет и тепло. Почему девушка в свой последний миг жизни заставила меня взять это кольцо? И вдруг я почувствовал, буквально ощутил всеми клеточками мозга, как открылся канал связи. Их сигнал на сей раз был сильный и разборчивый:

– Не делай этого! – услышал я, и убеждение, подобно сверхновой, засияло у меня в сознании. – Не надо, этого не должно произойти!

Ошеломлённый, как в тумане, я сел за стоявший тут же в номере стол, достал из ящика так кстати нашедшиеся там бумагу и карандаш и быстро написал:

«В номере 618 возле окна на полу – взрывное устройство с радиоактивной начинкой. Террорист и гражданское лицо убиты во время захвата. Вызывайте срочно ФСБ».

Сложив записку, я упаковал ее в конверт, также лежавший в ящике. Потом ещё раз окинул взглядом номер, мертвого убийцу Лозинского, чёрный футляр у окна, девушку, бывшую редактором, и во имя этого отдавшую жизнь. Бросил взгляд на ее кольцо я подумал что оно, похоже, каким-то образом усиливает связь, вот вдруг, как только я его коснулся, сразу же показалось, что мысленный вызов стал сильнее и яснее. Дальше, вновь как в тумане, я закрыл дверь, спустился на лифте, в котором мы пол-часа назад ехали вместе со Златой, назад в фойе отеля, и, не говоря ни слова, только положив конверт на стойку перед вечно занятыми администраторами – кстати уже новыми, а того парня, что назвал мне номер, не было на месте, – аккуратно и нарочито медленно вышел на ночную Тверскую.

Идя пешком в сторону Кремля, я ещё раз сжал кольцо в ладони. Водоворот разных мыслей шел в голову, я слышал разные команды, принимал в себя разные идеи, череда разных событий, прошлых и, главное, будущих, потоком шла через мое сознание. Я, наконец, понял, что сейчас я сделал все правильно, но главное, осознал, сколько ещё мне предстоит сделать. Касаясь потеплевшей поверхности красного камушка, я, кажется, постиг предназначение, как и многие почтальоны и редакторы истории, владевшие этим перстнем задолго до меня.

Глава 30

1812 г., Дмитрий Неверовский

Неверовский уже в который раз нетерпеливо проехал вдоль строя, похлопал трепещущий бок своего боевого коня, затем приподнялся в седле, пытаясь разглядеть, что происходит на берегу речки. Там, правее, верстах в двух, за уже начавшим терять золотые и красные листья лесом, разворачивалась основная баталия этого октябрьского дня. Гром орудий доносился ясно и отчетливо, вдали, за берегом, виднелись очертания батальонов неприятеля, но команды наступать пока не было. Черт возьми, по диспозиции основной удар две русские колонны наносили по левому флангу Мюрата через лес, но основные силы должны были поддержать их, двигаясь по равнине прямо к реке²⁴. Два корпуса стояли в боевом построении, с развёрнутыми знамёнами, пушками во фронте и ждали – чего? Дмитрий Петрович остановился, посмотрел вперёд, пытаясь разглядеть французские знамёна, а потом раздраженно махнул рукой. Передовой барабанщик, молодой безусый корнет, вопросительно посмотрел, полагая, что это сигнал к атаке, но генерал только покачал головой. Медлительность и неорганизованность его бесила. Успех сражения зависел от синхронности действий всех трёх наступавших русских колонн, но, когда первая из них, с правого фланга, ранним утром уже налетела на мюратовы аванпосты, войска центра даже ещё не подошли к густому лесу, который прикрывал французские позиции. А его дивизия только строилась для выхода из лагеря под командованием генерала Милорадовича²⁵.

Вот и он сам, чуть впереди, с блестящей офицерской свитой, гарцует на своей арабской лошадке, по обыкновению обмотав шею разноцветной шалью. Нервно крутит в пальцах табакерку, тоже ждёт приказа к атаке, наверняка не понимая, что творится впереди и почему такая задержка. Но вдруг отделяется от свиты и быстро скачет к нему, останавливаясь у крайнего батальона.

– Смир-но! – громко командует Неверовский, и новобранцы благоговейно замирают при виде легендарного командира.

– Ну что же братцы, в бой хотите? – улыбаясь и подбоченясь вопросил генерал Михаил Андреевич.

– Так точно, ваше высокооо…пре…ствоо! – отвечал дружный хор солдатских голосов.

– Хватит еще боев на ваш век! – загадочно, но громко, ответил Милорадович, и направил лошадку прямо к Неверовскому.

– Дмитрий Петрович,– тихо и спокойно сказал он. – Нету приказа выступать пока. Говорят, фланг сокрушили, вроде как, отходит Мюрат, но что-то уж больно медленно. Соблаговолите двинуть дивизию вперёд шагов на триста, но не ближе, а в бой пока не соваться.

И, приняв салютование Неверовского, поскакал вперёд. Первая линия по команде двинулась за ним, приминая ещё не пожухшую траву.

Дмитрий Петрович ехал задумчиво, события последних нескольких месяцев все крутились в голове и пока ещё болело, поднывая, пораненное при Бородино плечо. После сражения он пытался в штабе разузнать судьбу Кутайсова, но никто ничего не говорил, а только молчали, странно при этом переводя тему на другое, знакомые офицеры и генералы. Пока один из адъютантов Ермолова, молодой поручик Николай Муравьев, видимо находившийся в благостном задоре от только что прикрепленного на мундир, сияющего всему лучами ордена святой Анны, не вышел с ним приватный разговор и сообщил:

– Его сиятельство граф Кутайсов погиб при доблестной атаке нашей днём на занятую французами батарею в центре. Я лично поймал его коня после боя и отвёл к его высокопревосходительству. Там было все в крови, но тела сыскать не удалось. Сказывают, что его светлость главнокомандующий, узнав сие, был крайне зол, ибо артиллерия лишилась командира в самый важный момент баталии.

– Итак, – размышлял Неверовский, – Берестов погиб, Кутайсов погиб. Если и есть сей глас, то кто же теперь слышит его?

Граф тогда говорил, а он запомнил, что таковые люди особенно часто являют себя в годину тяжких испытаний, когда судьба отчизны висит на волоске. Но вот сейчас – оно же самое. Наполеон в Москве, а Мюрат перед ним опять, и неизвестно, сможем ли его одолеть. Правда, по диспозиции, на авангард французов должна навалиться вся русская армия, сил явно больше у нас. Но солдаты не обучены, много «стариков» пало при Бородино, взять его дивизию: опять почти все новобранцы, пороху не нюхали, все также, как это было тогда под Смоленском, а не прошло и трёх месяцев. Значит, чтоб вновь спасти армию и Россию, должен появиться кто-то из посланников. Или все напрасно?

Дивизия почти подошла к узкой, заболоченной речке, и, согласно указанию Милорадовича, остановилась. Неверовский подъехал к группе офицеров, окружавших командующего на небольшом пригорке, с которого открывался вид на поросшую кустами равнину позади водной глади. Стрельба на правом фланге, за лесом, прекратилась, были видны наступавшие русские колонны и сновавшие туда-сюда среди редких кустарников конные фигурки казаков. Французы отходили по всему фронту, за рекой уже даже не было батальонных каре. Впереди, у самого берега, на пыльной дороге из Тарутино, стояла деревенька в несколько домов, один из них горел, другой был сильно разрушен ядрами. Позади неё каким-то чудом уцелел деревянный мостик, открывая прямую дорогу к столице. Командующий указывал на этот мост и объяснял офицерам порядок прохождения полков и их развертывания в боевой порядок прямо за речкой на случай атаки. Но тут один из адъютантов указал Милорадовичу на вестового, скакавшего к ним с правого фланга. Молодой гусарский подпоручик быстро подъехал, отсалютовал и соскочил с коня для доклада.

– Ваше высокопревосходительство, я от его превосходительства Орлова-Денисова, докладываю, левый фланг неприятеля сокрушён, мы взяли сорок пушек, полторы тысячи пленных, десять знамён. Мюрат бежит, казаки его преследуют, уже не ближе двух вёрст отсюда!

И, подойдя ближе, сокрушенно и слегка упавшим голосом, добавил:

– Его высокопревосходительство Карл Федорович Баговут поражен в атаке неприятельским ядром. Наповал....

Милорадович, сняв шляпу, медленно перекрестился, что-то прошептав про себя. А затем, с полными грусти глазами, но с прежней веселостью в голосе, сказал, обращаясь к офицерам:

– Что же, голубчики мои, не выпало нам подраться сегодня! Мюрата, похоже, и без нас разбили!

А затем, указав Неверовскому на избушки впереди, добавил:

– Дмитрий Петрович, прикажите вашим егерям занять пока сию деревеньку и мост, кто знает, вдруг его неаполитанское величество возжелает воротиться, свои знамёна забрать!

Позади раздался дружный взрыв хохота офицеров свиты....

Начиная с тусклого рассвета этого октябрьского дня шевалье Пьер де Кроссье был все время в состоянии ярости, переходящей почти в неконтролируемое бешенство. У него до сих пор жутко болели ребра, контуженные почти месяц назад, при устроенном этим русским взрыве дома. Он в раздражении видел, что сбываются самые мрачные пророчества, сказанные ему неведомым гласом: армия разлагалась внутри этой московской котловины, половина зданий в которой уже представляла собой обугленные развалины, оставленные бушевавшим пять дней кряду огнём, дисциплина катастрофически упала, все занимались только грабежом и пьянствовали, а отряды, отправленные по окрестностям города за фуражом и провизией, не возвращались, захваченные либо истреблённые местным ополчением. Но главное, что его смущало и даже пугало – это неожиданная, ранее неслыханная противоречивость указаний, которые он вдруг стал получать, как будто бы неизвестные  советчики и сами не знали, что следует делать.

Первое предложение стало приходить к нему все три дня, пока он валялся с контузией в лазарете:

– На север, на Санкт-Петербург! – приходила отчетливая команда.

Только поднявшись на ноги, он бросился с этим к маршалу. Мюрата он нашёл во временном путевом дворце где-то на севере от горящего города, тот только что вернулся с охоты вместе с императором и выслушал своего раненного адъютанта, даже не сходя с лошади.

– Хорошо, де Кроссье! – сказал он, весело скаля свои жемчужные зубы. – Я передам сей совет его величеству, впрочем, этот вариант сейчас советуют ему многие, включая господ Даву и Нея. Император пока колеблется, но, надеюсь, ваше предложение прибавит ему уверенности в правильности сего решения. Только если эти варвары не превратят и свою северную столицу в подобие вот этого, – и он кивнул в сторону чёрного дыма, заволакивающего половину неба.

Но уже через две ночи, когда пожары стихли, а корпус его маршала был отправлен из Москвы на юг, искать невесть куда девшуюся русскую армию, глас как будто поменялся:

– Немедленно идти на юг, в Украину! – пришла команда в голову де Кроссье, когда среди ночи он проснулся на биваке, обливаясь потом от боли в груди и ужаса от повелительной силы услышанного.

Метаморфоза была столь невероятной и неожиданной, что вначале он даже ей не поверил, сославшись на бред, вызванный ранением, но на другую ночь все повторилось в точности. К Мюрату с этой новостью де Кроссье смог попасть только на третий день, маршал с кавалерийским авангардом сильно оторвался от основного корпуса, двигавшегося более медленно из-за недостатка лошадей и провианта. Король Неаполя, услышав шевалье, на сей раз покачал головой в сильном раздражении:

– Слушайте, де Кроссье, как вы понимаете, мне сейчас совсем не до ваших видений, откуда бы они не происходили. Я должен найти и атаковать этих чертовых русских! Но вы, если желаете, можете попробовать ещё раз получить аудиенцию у нашего императора и сказать ему об этом лично!

И он отправил шевалье обратно в Москву с донесением. В штаб де Кроссье попал через два дня, но тут же выяснилось, что его величество крайне занят.

– Через месяц можно попробовать, если сейчас назначить, но ранее никак, – лениво, но твердо, заявил ему один из дежурных офицеров при особе императора.

Он промотался в городе две недели, квартируя в чудом уцелевшем после огня амбаре на Якиманке, уезжая в штаб рано утром и возвращаясь уже заполночь, видя везде ужасающее состояние некогда боеспособной армии, теперь превратившейся в шайки грабителей и мародеров, слонявшихся по улицам в поисках еды и имущества, только Гвардия, квартировавшая вокруг уцелевшего в пожарище Кремля, все ещё представляла собой образец дисциплины и порядка. Наконец, в штабе он получил новую депешу для маршала и прибыл с ней только вчера под вечер, в деревню Винкова, где квартировал Мюрат и недалеко от которой, по слухам, стояла вся армия русских. К маршалу, который почивал после очередной успешной охоты, его сразу не допустили, и шевалье, раздосадованный, отправился отдыхать на расположившийся на лесной опушке, у речки, бивак кавалерийского полка. Там он заснул тяжелым тревожным сном прямо у костра, укрывшись старой вонючей попоной, но не проспал и двух часов. Глас впился ему в мозг в самый темный ночной час, и, открыв глаза, он понял две вещи: что армии нужно уходить из этой проклятой чужой страны немедленно, и что он сам не переживет следующего дня. Рядом, возле огня, сидел незнакомый де Кроссье немолодой бородатый майор, командир эскадрона конных егерей, и спокойно, растягивая удовольствие, курил трубку, окружённый крепким табачным запахом. Шевалье встал, разминая затёкшие ноги, и присел рядом, протянув к костру озябшие ладони.

– Далеко ли русские сейчас? – спросил он офицера.

– Их лагерь примерно в двух лье отсюда, – был ответ, и офицер неопределенно махнул рукой вдаль на юг, примерно обозначая направление.

– Как! – взорвался шевалье. – Русские совсем рядом! А мы так спокойно спим на биваках! Они же могут атаковать в любую минуту!

В его голове моментально возникла картина, увиденная вечером в лагере: корпус Мюрата расположился на широкой равнине вдоль речки, между двумя большими лесами, полки стояли далеко один от другого, расстояние между флангами было больше лье. Неприятель сможет ударить по всему фронту и смять их, разбивая по частям. Наверняка эти русские так и сделают завтра, нет, уже сегодня! Сегодня он предстанет, возможно, перед теми, чьи голоса он слышит. Но он ещё может попробовать все изменить! Как изменил этот проклятый русский генерал, перед смертью посеявший пожар в своём городе. Он, шевалье Пьер де Кроссье, род которого уже давно хранит тайное знание, должен применить его в самый необходимый, решительный момент, именно сейчас. Скоро начнётся бой! И, подскочив с места и изрядно напугав пожилого майора, он громко закричал:

– Майор, поднимайте свой полк, немедленно! Русские сегодня атакуют!

– Как так? – захлопотал майор. – Да что вы, господин полковник, как можно? Офицеры наши штабные ещё вечером совместно обедали, русские желания воевать не выказывали, говорят, перемирие скоро!

– Немедленно эскадрону подъем! – скомандовал де Кроссье, но затем раздраженно махнул рукой и вскочил на коня.

– Вот совсем же безумец, с ума они там в Москове, на зимних квартирах, похоже, сходят! – подумал кавалерийский майор, и, вновь присев у костра, вернулся к своей трубке.