Читать книгу: «Саксофон Гавриила», страница 2

Я рассмеялся.

– Нет, серьёзно… Я видела настоящее НЛО, почти самым утром. По-моему, оно меня и разбудило. Я почувствовала какой-то свет на лице, как будто мягкое и нежное прикосновение. Проснулась, открыла глаза, и – смотрю – прямо передо мной в окне светящийся разными огнями объект. И свет этот такой тёплый и нежный. Как будто он специально хотел меня приласкать, подружиться со мной, показывал мне себя, чтобы познакомиться. Типа, посмотри на меня, я – добрый, я – твой друг. Я хочу установить с тобой контакт. Чтобы ты, возможно, стала послом доброй воли от твоей планеты, и через тебя мы установили бы контакты между нашими цивилизациями. Короче, очень тёплое и дружелюбное шло от него свечение. И я как будто наполнилась этим свечением, этой инопланетной энергией. Это совершенно непередаваемые ощущения.

– Почему ты меня не разбудила? – С сомнением в голосе спросил я.

– Жалко было тебя будить. К тому же он как будто светил только для меня.

– Ага-ага… – Сомнения во мне прибавилось. – И что потом было?

– Ну… Мы минут пятнадцать так друг на друга смотрели, а потом оно – фьють – и улетело.

– Как оно улетело?

– Прямо взяло – и улетело. Сначала ещё покачивалось немного из стороны в сторону, потом влево так – фьють-фьють-фьють – и улетело из окна.

– А ты что сделала?

– Ничего. Оно же улетело. Я просто закрыла глаза и уснула.

– И ты даже не попыталась его сфотографировать? Просто взяла и уснула?

– Да, просто уснула. Оно ведь улетело. Но такое классное чувство внутри было. – Она восторженно закатила глаза, – что я не одна… Что мы, земляне, не одни.

Почему мы так запросто познакомились и сошлись с Леной? С ней все происходило легко. Меня это немного удивляло. Временами, поддавшись неожиданной паранойе, я даже находил это подозрительным. Мы оказывались так похожи почти во всех мелочах, почти во всех предпочтениях и вкусах… Мы не спорили, не ругались. Иногда казалось, что все в этой жизни само идёт к нам в руки…

Я усмехнулся.

– Давай я отведу тебя к психотерапевту, – Лена неожиданно переменила тему, – он тебе поможет. Он всем помогает.

– М-м… – У меня не было желания идти к психотерапевту, но мне не хотелось расстраивать Лену. Я никогда ещё не видел её расстроенной, но внутреннее чувство подсказывало мне, что это может быть не очень приятным зрелищем. Хотя как я мог знать – я ведь пока ещё никогда не видел её расстроенной… – Ну давай…

– Вот и славненько! И не беспокойся об оплате за сеансы, я сама оплачу, Игорь Иванович мне по старому знакомству сделает хорошую скидку.

Вот и славненько… На следующий день мы пошли к психотерапевту.

3

Игорь Иванович обаятелен и харизматичен. На вид ему лет шестьдесят. Небольшие нежные ручки, мягкие черты лица, ухоженная залысина. Он подвижен, гибок и вездесущ. Кажется, что он запросто пройдёт через любую замочную скважину.

– Здравствуйте, господа. Проходите пожалуйста. Леночка, давно тебя не видел, – он встал из-за стола, подошёл к Лене и обменялся с ней церемонным поцелуем в щеку.

– Здравствуйте, Игорь Иванович. Я на секунду… – Лена рассеянно огляделась по сторонам. – Я просто вместе с ним… – Кивнула на меня. – Мой друг. Кошмары мучают, не дают спать.

Мы с Игорем Ивановичем обменялись рукопожатием.

– Ну а у тебя как дела? – При взгляде на Лену глазки психотерапевта становились маслянистыми, заискивающими и, кажется, похотливыми.

– Да у меня все в порядке, слава Богу. Кручусь, кружусь в танце жизни…

– Главное, чтобы голова не закружилась, – Игорь Иванович мелко рассмеялся.

– Голова пока на месте, – мило улыбнулась Лена. – Ну ладно, я пойду – дела. Илью вам оставляю.

– Ну хорошо, хорошо. Значит, с вами будем общаться, – Игорь Иванович посмотрел на меня задорным взглядом и одел очки.

И он начал со мной общаться. Рассказал несколько анекдотов, несколько забавных случаев из практики, несколько весёлых историй о своих детях.

– Жизнь – очень простая штука. – Говорил он, – очень простая благодаря тому, что человек просто-напросто не может делать много дел одновременно. Поэтому все просто: сделал одно дело, потом другое, потом третье… и так далее. А представь, если человек мог бы одновременно делать десять дел. Ему тогда жизнь показалась бы гораздо более сложной штукой. Или, может быть, я не прав?

– Правы, – хмыкнул я.

– А вас все равно что-то мучает? – Он наклонился ко мне, глаза его увлажнились, а в голосе появилась бархатно-душевная нотка.

– Ну… Да… Кошмары.

– Кошмары не могут быть сами по себе. Сны – это проявление нашего подсознания, которое предупреждает нас о чем-то, что может случиться, или, наоборот, пытается избавиться от переживаний прошлого и, так сказать, выпускает пар, – Игорь Иванович снял очки и потёр переносицу. – Поэтому ключ нужно искать в прошлом или в будущем. А будущее – это только следствие прошлого. Так что ключ в любом случае – в прошлом. В ваших воспоминаниях.

– Но я не помню ничего такого особенного.

– Вы не помните, но подсознание помнит. Иначе не было бы кошмаров. Я буду извлекать воспоминания из вашего подсознания, с помощью гипноза.

– Гипноза? – Невольно повторил я.

– Да, обычного гипноза… Ну, может, не совсем обычного. У меня есть своя методика, свои ноу-хау, – Игорь Иванович с самодовольной улыбкой потёр руки. – Я найду те воспоминания и потом мы особым образом их проработаем, поменяем знак с «минуса» на «плюс». Видите, методика проста, так что не нужно ничего бояться.

– Да я и не боюсь, – пожал я плечами.

– Ну тогда приступим, – ещё шире улыбнулся Игорь Иванович.

Он усадил меня в глубокое кожаное кресло-диван, потом нажал какую-то педальку, и спинка кресла откинулась назад; я оказался почти в лежачем положении.

– Вот и хорошо. Располагайтесь удобнее, руки – на подлокотники. Голову можно пониже, – психотерапевт помог мне комфортнее устроиться на моем ложе.

Потом он установил видеокамеру и сел на стул рядом со мной. Я вдруг подумал о детях Игоря Ивановича. Интересно, погружает ли он их в гипноз? Наверное удобно быть гипнотизёром, когда дело касается воспитания детей. Не хочет сын кашу есть – повертеть перед его носом пальцем, ввести в транс и скормить всю тарелку, пока он где-то витает. Не хочет дочка спать идти – опять повертеть пальцем и, как на поводке, довести до кровати и уложить. Не хочет сын уроки делать– опять быстренько в транс, и тот в трансе за полчаса все самые сложные задачки перерешает. В общем, сплошные преимущества.

Но перед моими глазами Игорь Иванович пальцем не вертел… Наоборот – попросил их закрыть, включил расслабляющую музыку и тихим медитативным голосом предлагал мне представить то белые круги, то цветы в космосе, то моё тело, излучающее тепло и летящее в пространстве.

– Посмотри на свои ноги. – В какой-то момент попросил он. – Какая на них обувь? В какой ты одежде?

– Я бос. Я наг. Только длинные волосы до бёдер. Почти до колен. Я могу прикрыть наготу своими волосами.

– Что ты видишь вокруг?

– Холмы. Степь. Какие-то мазанки у холмов.

– Хорошо. Теперь я сосчитаю до пяти, щёлкну пальцами, и ты попадёшь в одну из ситуаций из своего прошлого, которая тебя беспокоит. Я начинаю считать. Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

Раздался лёгкий щелчок пальцев.

– Посмотри на свои ноги. Какая на них обувь?

– Я опять босиком. Стою на пыльной земле.

– Что ты видишь вокруг?

– Ко мне бежит толстый мальчик. Я тоже ещё мальчик. Мне лет семь-восемь. За толстым бежит худой. Это два брата, они – мои соседи. Толстый подбегает ко мне и сбивает меня с ног. Садится сверху. Худой плюёт мне в лицо. Пыль забивается в нос. Трудно дышать. Я рыдаю от бессилия. От рыданий ещё тяжелее дышать. Толстый бьёт меня кулаками. Это мой заклятый враг, он часто бьёт меня и издевается надо мной. А его худой брат любит плеваться. Он тоже часто издевается надо мной. Меня вообще часто бьют, потому что я никогда не даю сдачи. Я не могу никого ударить – из-за того, что боюсь сделать другим больно. Я предпочитаю стерпеть побои и унижения, но не сделать другим больно. Ведь если я сделаю кому-то больно, то в мире что-то нарушится, он может исчезнуть. Из-за этого надо мной часто смеются, считают слабым на голову. Бьют и унижают.

– Хорошо, понятно. Теперь почувствуй, как твои руки сжимают металл. Пальцы продеты в отверстия кастетов. От этих кастетов и руки словно наливаются железом. Сейчас этими железными кулаками ты будешь готов дать отпор обидчикам. Ты больше не задыхаешься. Ты поднимаешь руку с кастетом для удара. Ты это видишь?

– Да. Я поднял правую руку с кастетом и готов ударить толстого мальчишку. Он боится и слазит с меня. Я встаю, чтобы ударить его. Оба брата в страхе бегут от меня.

– Очень хорошо. Ты остался хозяином той ситуации. Тебя устраивает твоя новая роль в ней. Теперь нам пришло время перенестись в другую ситуацию дискомфорта и боли. Я опять буду считать до пяти и потом щёлкну пальцами. После этого ты перенесёшься в другую ситуацию, вызывающую чувство боли и разочарования. Один. Два. Три. Четыре. Пять. – Щелчок. – Посмотри на свои ноги. Какая сейчас на них обувь?

– Сандалии.

– Что происходит вокруг?

– Я около небольшого дома. Что-то жду. Из дома выходит девочка лет двенадцати. Я люблю её. У неё длинные тёмные волосы, сросшиеся на переносице брови и жёлтые глаза. Она выходит не одна, рядом с ней идёт её подруга. Они идут по дороге прочь от меня. Я направляюсь за ними на расстоянии нескольких шагов. Девочки о чем-то шепчутся и смеются. Теперь из переулка появляется толстый мальчишка – мой враг. Он идёт ко мне, словно хочет что-то спросить. Я останавливаюсь и поворачиваюсь к нему. Неожиданно он, не говоря ни слова, сильно бьёт меня в грудь. Мне трудно дышать, я медленно опускаюсь на землю. Моя любимая вместе с подругой оборачиваются. Они смотрят на нас и ещё громче смеются. Толстяк, ободрённый их вниманием, пинает меня в бок, и я падаю в пыль. Девушки продолжают смеяться. Толстяк улыбается и идёт к ним. Втроём они идут прочь от меня. Я лежу в пыли, пытаюсь откашляться.

– Хорошо, понятно. Теперь немного исправим эту ситуацию…

– Я вижу что-то ещё… Что-то неприятное… На земле недалеко от меня я вижу жука-жужелицу, который терзает своими челюстями извивающуюся от боли мохнатую гусеницу. Гусеница, как и я, вся в пыли. Она дёргается в агонии. И тут у меня появляется как будто внутреннее зрение. Я закрываю глаза и вижу человека с бородой, с искажённым от злости лицом. На его губах – кровь. Капли крови текут по бороде. Он считает золотые монеты. Горы золотых монет. Вокруг него – телохранители: огромные и мускулистые, самодовольные, с презрительными лицами, с равнодушными и пустыми глазами. Потом видение исчезает, и в этот миг я необыкновенно ясно осознаю, что этот мир принадлежит тем, кто силён, богат, жесток и бездушен. Что земная жизнь несправедлива, жестока и отвратительна. Это понимание наполняет всего меня, до самой глубины сердца, до каждой клеточки моего тела. Я чувствую, что это понимание теперь будет присутствовать во мне всегда, физически, в каждом атоме моего тела.

– Да-да, я понимаю. Давай теперь все-таки изменим эту ситуацию. Твоя ещё детская эмоциональная вовлеченность и острота переживания в тот момент заставили тебя увидеть стакан, наполненный водой, пустым. Просто потому, что ты ожидал там увидеть вино, но там прозрачная вода, которую ты не видишь. Давай немного поменяем угол зрения, проведём так называемый рефрейминг. Сместим рамку, через которую мы видим мир, и, возможно, увидим что-то ещё, что она нам пока не даёт рассмотреть. Представь эту же ситуацию. В ней ты вёл себя как очень чувствительный и добрый мальчик, который не может причинить боль другим людям, который ждёт от других людей такого же доброго и открытого отношения к миру. Почему ты такой? Потому что у тебя было замечательное детство, полное любви родителей. Ты чувствителен и доверчив, потому что с самого малого возраста, с младенчества привык доверять окружающим тебя близким людям и отвечать добром на их добро. Ты счастливый человек, если был окружён заботой и теплом, скажем прямо – тепличными условиями домашнего быта и родительской любви, которые позволили тебе сохранить наивное восприятие и доброту. И ты должен быть благодарен судьбе за это. А проявляющаяся агрессия твоего врага–толстяка – это явный признак нарушенной психики вследствие несчастного детства. Судя по всему, он с младенчества не получал необходимой ребёнку любви и ласки, а, возможно, и полностью был их лишён. Его немотивированная агрессия не может быть ничем иным, как следствием агрессии, проявленной ранее по отношению к нему самому. Скорее всего, он рос в неблагополучной семье, и его бил отец, или старший брат, или мать, или они все вместе. И, в отличие от тебя, которого могли побить только иногда, где-то за пределами родного дома, и ты всегда мог найти убежище в домашней обстановке, этого толстяка били дома, и у него убежища не было нигде. То есть в целом этот толстяк гораздо более несчастен, чем ты, и заслуживает только жалости. Давай теперь снова полностью вернёмся в ту ситуацию. Представь, как ты поднимаешься с земли, боль мгновенно и полностью проходит. Ты зовёшь толстяка. Как его, кстати, зовут?

– Пётр.

– Ты зовёшь Петю, говоришь, что знаешь о его проблемах, хочешь помочь ему, хочешь пригласить к себе домой, где он мог бы находить для себя убежище. Петя чувствует, что ты говоришь это искренне, и твоё участие и искреннее сочувствие пробивают броню его напускной жестокости. Он сбрасывает с себя маску хулигана и благодарит тебя, жмёт твою руку. Ты это видишь?

– Да. Я вижу, как Пётр идёт ко мне, в его глазах слезы. Он благодарит меня и обнимает. Говорит, что ещё никто никогда не предлагал ему помощь.

– Отлично. Что ещё ты видишь и слышишь?

– Он называет меня другом и говорит, что у него никогда не было друзей. Теперь я буду его первым другом. Мы хотим вместе пойти ко мне домой… Но… мы не можем пойти.

– Что этому мешает?

– Мой отец и мои старшие братья часто бьют меня и не велят никого приводить домой. К тому же я совсем не чувствую себя дома, как в убежище. Я там никому не доверяю…

– М-м-м, – то ли растерянно, то ли разочарованно протянул психотерапевт. – Хорошо, эту проблему мы проработаем при следующем сеансе. А пока останемся в той ситуации, где ты сейчас находишься. Ты остался её хозяином. Твой враг стал твоим другом. Теперь он сам ищет у тебя поддержки и защиты. Тебя устраивает твоя новая роль в этом значимом событии из прошлого?

– Да, устраивает.

– И, значит, нам пришло время выйти из той ситуации, и одновременно с этим выйти из состояния гипноза. Я буду медленно считать до пяти, потом щёлкну пальцами, и после этого ты окажешься здесь, в кабинете психотерапевта, в удобном кресле. Ты почувствуешь себя обновлённым, взбодрённым, полным энергии и сил для новых дел. Итак, я начинаю считать. Один, два, три, четыре, пять.

Щелчок пальцев.

– Твои глаза закрыты. Ты находишься в кабинете психотерапевта, в удобном кресле. Теперь сделай глубокий вдох, сожми пальцы в кулаки, вытяни руки и ноги, полностью почувствуй своё тело. Ты возвращаешься в пространство этой комнаты.

4

Приём у психотерапевта мне, в принципе, понравился. Да и что там могло не понравится? Тихий кабинет, разговоры обо мне, моих чувствах и воспоминаниях. Неторопливая и приятная беседа. Воспоминания в состоянии гипноза были какими-то блеклыми, сонными, и не сильно волновали меня. Да и само состояние гипноза я представлял себе совсем по-другому. Я был уверен, что психотерапевт погрузит меня в полутранс – полусон, после которого я ничего не буду помнить. Но в течение всего времени сеанса я находился в сознании, и только картинки менялись перед глазами. Наверное, я даже мог бы (если захотел) в любой момент выйти из этого состояния.

Одним словом, мне не понравилась только сумма денег, которую Лена заплатила психотерапевту. Какая-то нехорошая сумма, несмотря на то, что её заплатил не я…

– У него сейчас финансовые проблемы, – задумчиво проговорила Лена, когда я высказал ей свою озабоченность. – Кредиты. Жена не работает. Двое детей.

– Откуда ты все знаешь?

– Я же тебе говорила – с его женой хорошо знакома. Она необыкновенная женщина. Тем более, что я заплатила вперёд, за несколько сеансов. Так что не беспокойся, серьёзно…

– Ты его оправдываешь? – Обиделся я.

– Нет. Пытаюсь разобраться в причинах. Это помогает.

Я подумал и решил, что мне это тоже немного помогло. Я вообще часто соглашался с Леной. Впрочем, не только с ней, но и с другими людьми тоже. Как сказала однажды Лена, бесконфликтность моего характера иногда трудно было отличить от конформизма.

Вечером мы с Леной выпили вина на балконе. С балкона моей квартиры (не моей, конечно, а хозяйки, у которой я арендовал) открывался хороший вид. Дома, деревья, улицы… Я пил и беззаботно смотрел в пространство перед собой. Было так хорошо, что ничего не хотелось.

– Тебе бы не хотелось… – Неуверенно заговорила Лена.

– Не-а, не хотелось… – Прервал я её, скривив ленивую гримасу.

– Фу, дурак, – она толкнула меня в плечо и замолчала. Поднесла к губам бокал с вином.

Мне понравилось, что она не стала продолжать фразу. Благодаря этому сцена получилась какой-то законченной и красивой – как в кино.

Мы красиво молчали. Потом, минут через пять или семь, Лена все-таки нарушила тишину:

– Мне иногда так хочется ребёнка…

Прозвучало тоже почти как в кино. Но я не мог придумать ничего красивого в ответ и потому молчал.

– А тебе никогда не хотелось ребёнка? – Спросила Лена ещё через некоторое время.

– М-м… Хотелось, наверное, м-м, иногда… – Честно ответил я. Больше мне нечего было сказать Лене.

– Пойдём сегодня куда-нибудь, – не то спросила, не то предложила Лена после очередной паузы.

– Пойдём в клуб, – тоже не то спросил, не то ответил на вопрос я.

– Опять в клуб… – Она сморщила носик. – Ты опять начнёшь пить, что-нибудь курить или глотать. Может, лучше в кино?

– Ты же любишь танцевать… А мне недавно порекомендовали новый клуб. Хорошо, давай сначала в кино, потом – в клуб.

– Ну давай…

Компромисс был найден.

Новый клуб мне порекомендовала Маша: «Его недавно открыли. Дизайн симпотный, а главное – музон классный, диджеи заряжают».

Лена оказалась не права. Я курнул не в клубе, а ещё в кино. Благодаря Акраму. И ещё благодаря фильму, на который мы пошли – «Запрещённый приём». Где-то на двадцатой минуте фильма я понял, что его просмотр на трезвую голову – зря потраченные деньги. К счастью, в это же время позвонил Акрам.

– Друг, приезжай, – взмолился я. – Прихвати что-нибудь. А то я плыву. Могу куда-нибудь заплыть.

– А потом?

– Что «потом»?

– Это я спрашиваю, что потом? – Усмехнулся в трубку Акрам.

– Посидим посмотрим фильм, и – в клуб.

– Фильм не хочу. Ладно, сейчас подъеду.

Он подъехал удивительно быстро, за что я был в тот момент несказанно ему благодарен. Оставив Лену в зале, вышел к Акраму в фойе кинотеатра.

– Как фильм? – Невозмутимо спросил он.

– Без поллитра не разберёшься, – усмехнулся я.

– Отойдём? – Произнёс он магическое слово. Действительно, как много в этом слове… Сколько смыслов, сколько подтекстов, сколько чувств… Отхождение – наше постоянное и естественное состояние. Мы все время отходим – куда-то, от чего-то, после чего-то, перед чем-то, для чего-то. Пока не отойдём насовсем в мир иной.

– О-то-й-дём, – медленно и зачарованно повторил я.

Акрам родился и провёл раннее детство где-то в районе чуйских степей. Возможно поэтому он был лучшим известным мне специалистом по волшебным травам, грибам и прочим природным средствам изменения и расширения сознания. Признавал и производил он исключительно натуральное и выращенное естественным способом – даже после переезда в Москву и расширившимся возможностям этого самого расширения.

Мы втянули горько-сладковатый дым. Акрам надел на голову наушники.

– Что слушаешь? – Спросил я.

– Зикры.

– Это что?

Акрам молча протянул мне источник звука, и я нацепил серые кругляшки «Sony» на уши:

– Алла-алла-ха. Алла-алла-ха. Алла-алла-ха, – бородатый старик с придыханием раскачивался под музыку какого-то восточного струнного инструмента и восточных же барабанов. Конечно, я не мог видеть этого старика и как он раскачивается, но неведомый певец мне сразу представился именно таким – смуглый, сморщенный, седой. Меня начало погружать в плавный растворяющий ритм: «Алла-Алла-ха. Алла-алла-ха».

– Офигенно! – Я вернул наушники Акраму, чтобы не уйти на Восток окончательно.

В уголках его губ мелькнула самодовольная улыбка – типа «а ты думал…»

– Тебя после намаза начинает так вставлять?

– Почему? В любое время, – улыбка Акрама проявилась полностью.

Сколько я знал Акрама, он всегда был атеистом или агностиком. Со старших классов школы увлекался современной философией и любил порассуждать на глобальные темы бытия, козыряя фамилиями каких-нибудь экзистенциалистов или структуралистов. Тем удивительнее было для меня узнать, что в последнее время он заинтересовался историей религии и начал ходить в мечеть.

– Ладно, пойду обратно на фильм. – Я поднялся с корточек. – Не хочешь присоединиться?

– Не-а. Я только с фитнес-клуба, не хочу мозги грузить. А ты когда на фитнес? Сам ведь жиры собирался сгонять…

– Да я же приболел тогда… А сейчас – актёрские… На следующей неделе, наверное.

– Давай. Договаривались же вместе ходить.

– На следующей неделе, – я махнул ему рукой и вернулся в кинозал. Углубившись в просмотр фильма, я последовал за героями в их воображение.

И меня накрыло…

– Откуда ты? – Я задал этот вопрос Лене. Или она задала его мне? В тот момент, когда на экране поплыли финальные титры.

– Из какого я сна? – То ли ответил, то ли продолжил свой вопрос я.

– Думаю, что неважно, – спокойно ответила Лена, взяла меня под локоть и повела прочь из зала.

Огни фонарей и фар, статичные и движущиеся. Люди, машины, музыка, слова, крики – как трассирующая пуля, летящая из ствола жизни – все это набросилось на меня, как только мы вышли из кинотеатра. Набросилось, разорвало на кусочки и помогло отпустить себя навстречу движению.

– Леночка, ты где?

– Я рядом, милый, – Лена прижимается к моему плечу и улыбается, – ты так редко называешь меня Леночкой…

– Леночка, мы так счастливы!

– Конечно, Илюша. А я так редко называю тебя Илюшей… Наверное поэтому ты так редко называешь меня Леночкой. Ведь все любит равновесие. Инь-Янь. Леночка – Илюшенька. Я теперь все время буду называть тебя Илюшей.

Акрам уже ждал нас в клубе. Он спокоен, как стена, как скала – как обычно. Иногда он представляется мне старым вождём индейского племени, недвижимым и неколебимым. И прозвище его – «Белая Гора». Для того, чтобы сдвинуть такого с места, недостаточно будет упряжки в шесть лошадей. А главное – зачем сдвигать его с места? Ему важны корни, важна земля, на которой он стоит и к которой прирос.

– Где твоя земля, Акрам – в Казахстане, в Чечне или здесь? – Вдруг спрашиваю я его.

– Моя земля та, на которой я стою. – Разве можно было ожидать другой ответ? Земля, на которой он стоит, и с которой не сдвинешь…

– А твоя земля где, амиго? – Подмигивает мне Акрам.

Я не знаю ответа, и ничего не говорю. Возможно, моя стихия – не земля, а воздух, или вода… Возможно, у меня вообще нет своего места и нет своей стихии в этой жизни.

Лена скучает. Танцы ещё не начались, звучит немного заунывный лаунж. Посетители сидят за столиками, попивают коктейли, пиво, водку, что-то ещё, общаются. Перебрасываются фразами, как мячиками в теннисе. Лена посасывает из трубочки мохито. Почему она не пригласила своих подруг? Тогда бы она тоже сейчас перебрасывалась с ними фразами-мячиками, и вид у неё был бы менее скучающим.

Впрочем, мне кажется, что у всех сейчас в этом зале скучающий вид. Я думаю о том, что можно без сожаления промотать эти кадры вперёд – на полчаса, или на час… Только найти бы кнопочку перемотки…

Почему-то сейчас в этом зале так много людей, разговоров и так непропорционально мало любви. Но ничего… Все ещё изменится.

Кнопочку перемотки предлагает Акрам. Показывает жестом. Через пару минут жест материализуется. Волшебные вещества расходятся по кровеносной системе, и начинается движение.

То, что происходит дальше – неважно. Всем остальным – неважно. Ведь все происходит только внутри меня, в моем сознательном, подсознательном, бессознательном, или как там ещё не называют то, что помещается в нашей черепной коробке объёмом полтора литра. Оно только моё, как ни крути, к счастью или несчастью. Обидно, что я не могу поделиться этим – например, с Леной, или ещё с кем-нибудь. Но и хорошо, что никто не может увидеть эти бесконечные провода электропередач внутри меня, бесконечные миры – красивые, и отвратительные, запутанные и сумасшедшие. Открывать эту коробку, как ящик Пандоры, опасно. И, наверное, бессмысленно. Может ли содержание моего мозга – опять же сознания, подсознания, бессознания – дать хоть что-то полезное кому бы то ни было? Там можно только запутаться, потеряться, увязнуть и сгинуть – в мыслях, картинках, чувствах, во всех связях, контактах, взаимодействиях между ними. Одно вытекает из второго, третье связано с первым и четвёртым, но на него ещё влияет картинка второго, и не она сама, а её придуманный фантазийный образ. И все изменится через долю секунду, потому что я увижу новую, седьмую картинку, и к тому же у меня вдруг поменяется настроение, которое вообще функционирует по очень странным законам. Которое вообще – как струйка дыма, поток воды, языки пламени – в постоянном движении и изменении…

Я лихорадочно огляделся по сторонам. Мой лоб покрылся испариной. Обильной испариной. Капли крупнели, начали скатываться вниз. Брови намокли и потяжелели. От набухших от пота бровей голову начало клонить вперёд. Все стало как-то утяжеляться. Стоп! Я вытер лоб рукой, посмотрел на Лену, с невероятным усилием воли улыбнулся. С невероятным усилием воли протянул руку вперёд, взял со стола салфетку, прижал её ко лбу, к глазам, щекам. Сделал глубокий вдох.

Плескалось. Что-то где-то плескалось – вино в бокалах, вода в трубах, амброзия в сосудах, озеро в берегах… Где-то на заднем плане, но отчётливо, как заданная форма бытия – вино в бокалах, вода в трубах, амброзия в сосудах, озеро в берегах… Здесь и сейчас стихия – вода. И даже Waters, Roger⁷, потому что вдруг заиграл бодренький ремикс на Another Brick in the wall⁸.

– Пойдём танцевать? – Я с медленной улыбкой посмотрел на Лену.

– Пойдём, – она с готовностью поднялась со стула и направилась к танцполу.

«We don’t need no…»⁹

Танец делает Лену счастливой.

«We don’t need no…»

Она полностью погружена в танец, закрывает глаза, забывается…

«We don’t need no…»

Танец соответствует гармонии её внутреннего фэншуя. И все счастливы.

«We don’t need no…»

Но в какой-то момент мне начинает казаться, что она притворяется; только делает вид, что полностью погружена в танец.

Я тоже танцую. Движения свободны и легки, как свет софитов и стробоскопов сверху. Только мои движения вверх, а свет софитов вниз. Взаимопроникновение. Совокупление.

«We don’t need no…»

Я вдруг вижу в кишащей массе тел и голов лицо Маши. Неподвижное, насмешливое, светлое. Глаза смотрят прямо на меня, словно взгляд её хочет наколоть меня, как кусок шашлыка на шампур.

«We don’t need no…»

– Юх-ху, – Лена приобнимает меня за плечо, пытается развернуть к себе и вовлечь в своё чувство ритма.

«We don’t need no…»

Мне нужно исчезнуть. И главное – как-то незаметно. Дематериализоваться из этого пространства, чтобы потом в качестве сюрприза появиться из воздуха где-нибудь далеко. В женской бане, например – хороший сюрприз. Или на сцене, где идёт представление Дэвида Копперфильда – пусть он удивится!

Я обнимаю Лену и целую её взасос. Потом отталкиваюсь от неё как бильярдный шар и перемещаюсь между танцующими телами, извиваясь змеёй, двигаясь вглубь. Двигаясь в центр. Центр энергии. Центр любви (почему бы и нет?). Здесь тела соприкасаются плотнее, музыка громче и воздух гуще. Может, в таких местах и обитает любовь – если не к ближнему, то сама по себе, выкристаллизовавшаяся из наших душ неожиданно для них самих, не знающих, как и куда применить её, и в которых она, неиспользованная, обычно и сгнивает. Маша. Машенька. Что же ты делаешь в клубе? Как вообще тебя сюда пускают? Тебе ведь нет и пятнадцати. И где же твоя любовь, Машенька? Тоже в этом эпицентре, выпотрошенная и сгущённая?

– Привет, – Маша вдруг возникает передо мной. Она хитро улыбается. Рядом с ней мужские лица и пиджаки. Я не люблю пиджаки. Ненавижу пиджаки. Их форма и накладные плечи чем-то похожи на доспехи римских легионеров. В них есть какая-то законченность и неотвратимость.

– Здравствуй, Машенька. Что ты делаешь здесь сегодня? Как тебя сюда пустили?

Улыбка на её лице меняется. Неопределённо и непонятно.

– У меня здесь знакомый работает, – просто говорит она.

Один из мужчин в пиджаках?

– Я рада тебя видеть, – добавляет она.

– Я тоже рад тебя видеть.

– Купишь мне дринк?

Вокруг грохот ритмов, музыки, и приходится читать по губам.

У Маши чуть полноватые, красиво очерченные губы. По ним читать приятно, хотя и не очень легко. А где-то в другом конце танцплощадки вопиет Ленино сердце «Где же ты, Илья?»

– Ты здесь не один? – Спрашивают Машенькины губы, – я видела рядом девушку.

– Да… – Чуть задерживаюсь с ответом, – с друзьями.

– Так ты купишь мне дринк?

– Пойдём.

Мы подходим к барной стойке и я беру Маше джин-тоник.

– Спасибо, – она целует меня в щеку.

– На здоровье. Мне пора идти к друзьям.

– Потанцуем?

«Где же ты, Илья?» – вопль Лены.

– Конечно потанцую. Я уже танцую с тобой. Только сейчас мне нужно идти.

Я ухожу. Последние пятнадцать минут были бы тяжелы и сложны для проживания, если бы я был трезв, чист и пуст, а в кровеносных сосудах и в полушариях мозга не присутствовали элементы вещества, изменяющего сознание.

Лена танцевала одна, закрыв глаза, погрузившись в себя, вскинув к потолку руки.

Лена танцевала одна. Остальные в зале – словно для фона, безликие и никакие. Её поднятые вверх руки медленно колыхались, словно водоросли в речной воде – справа налево, и обратно. Глаза закрыты. Голова поднята вверх. Руки тянутся к софитам и стробоскопам, словно к Богу. Молитва (даже если она не выражена в словах) течёт, плавно и легко, снизу вверх. Наверное, Лена сама не знает и не догадывается, что в этот момент она молится. Но я чувствую эту происходящую в ней молитву, поток через руки к софитам и стробоскопам – и выше – к небу, к небу, и ещё выше, ещё выше.

Я ошибся. Лена не молилась. Она переживала внутри обиду, и для удобства отстранилась от мира.

– Куда ты делся? – Спросила меня, когда мы сели за столик.