Читать книгу: «Вокруг политехнического. Потомку о моей жизни», страница 2

Трамвай в политехнический

На самом деле студентов первого курса на уборку картофеля не отправили, и я попал на занятия, когда заканчивалась вторая неделя.

Теперь каждый день, шесть раз в неделю я утром шел из дома к остановке трамвая №32 и, когда подходил трамвай, штурмом с толпою других желающих захватывал место для одной ноги на ступеньке вагона, а для одной руки – свободное место поручня. Другую ногу поставить было некуда, а во второй руке был портфель с книгами и тетрадками. Так и висел, пока трамвай шел к следующей остановке.

На каждой остановке приходилось отцепляться, потому что кто-нибудь выходил.

Двери тогда в трамваях не закрывались автоматически, люди выходили в любую дверь – какая ближе, так как приходилось с силой протискиваться между телами стоящих пассажиров. После того, как кто-нибудь выходил и внутри по идее должно было стать чуть свободнее, человек с подножки старался втиснуться поглубже в открытую дверь внутрь трамвая.

Это, кроме меня, пытался сделать каждый из деливших со мной место на подножке. Когда я ставил на нее вторую ногу и подтягивал портфель к животу, я уже считал себя счастливым. Дальше я уже забирался на следующую ступеньку – пол тамбура, при этом мое туловище вначале сильно отклонялось назад на улицу, но это было не страшно, потому что подпирали другие, отчаянно вцепившиеся в поручни. Еще усилие, и, наконец, я в тамбуре вагона. Там я обычно и оставался, стараясь достичь стенки трамвая и повернуться к ней лицом. Борьба за место продолжалась почти все 35—40 минут, что мы ехали до института. Только очутившись в тамбуре, я внимал призывам кондуктора заплатить за билет.

Иногда в этой толкучке вдруг оказывался контролер, притаившийся до времени и неожиданно заявлявший о своем существовании.

Он грозно предупреждал, что с каждого неплательщика взыщет штраф и действительно взыскивал. Часто контролер выволакивал из трамвая какого-нибудь бедолагу, не желавшего платить штраф или не имевшего на него денег, и начинал свистеть, в пронзительный свисток, призывая на помощь милиционера. Видимо, вдвоем они действительно взимали штраф на месте или доставляли несчастного нарушителя в отделение милиции. Слава богу, со мной такого не случилось ни разу за все семь лет моей учебы в институте.

Трамваи шли медленно. На поручнях дверей каждого вагона гроздьями висели люди, но на это никто не обращал внимания – привыкли. Эти люди, конечно не платили. Руки были заняты. Да никто и не требовал с них оплаты.

Иногда вагоновожатый видел в зеркало, что кто-то не зацепился за поручень или не сумел поставить ногу. Понимая, что этот неудачник рискует жизнью, вагоновожатый выходил и отрывал его от поручня или вытаскивал его застрявшую ногу с подножки, спасая ему жизнь, но оставляя без надежды уехать.

Хуже всего было на Литейном мосту. Если ты еще висел на поручне, держа на весу в другой руке тяжелый портфель, ты сильно рисковал жизнью. В теплую погоду еще ничего, но в холодную…

Это был смертельный номер! Перегон был длинный, с Невы дул холодный ветер, а то еще и со снегом, да при сильном морозе. Рука замерзала, ее сводило судорогой, лицо жгло ветром с льдинистым снегом. И в мыслях было: «Только бы не отпустить поручень…». А временами уже не было сил держаться за него, и только невероятным усилием воли заставляешь пальцы не разжиматься. Так было со мной несколько раз.

После первого раза я дал себе слово, что на Литейном мосту больше никогда не буду висеть на подножке, но слова сдержать не удалось. Наверное, такое было не со мной одним. Правда, я не видел, чтобы кто-нибудь отцеплялся на перегонах и падал. Но слышал, что такое бывало.

Иногда зацепиться на остановке на улице Некрасова не удавалось. Оценив толпу страждущих, я цеплялся за любой трамвай на две остановки. Доезжал до Литейного, а там, кроме 32-го, была еще девятка. Шансов зацепиться становилось в два раза больше.

Вечером ехать домой было проще: у Политехнического трамваи стояли полупустыми. Там было трамвайное кольцо, и можно было спокойно сесть на скамейку в трамвайном вагоне, открыть книжку и использовать время для чтения.

Сентябрь – начало занятий на первом курсе

Я вошел в аудиторию, как в храм с благоговением. Если бы там была тихая торжественная музыка, я бы не удивился. Но музыки не было. Светлое, высотой этажа в два-три помещение. Аудитория была большая – человек на двести. Ряды поднимались амфитеатром. Места уже заполнялись студентами. Я поднялся на одну только ступеньку и сел на первый ряд. Зрение у меня было острое, слух отличный, и не это было причиной того, что я занял первый ряд. Мне хотелось сидеть близко к доске, и чтобы ничего не мешало. Две огромные доски, покрытые линолеумом коричневого цвета, висели на стене. Перед ними стоял длинный стол, а рядом с ним маленькая трибунка.

Аудитория быстро заполнялась и, наконец, осталось совсем мало свободных мест. Раздался звонок, и вместе с ним вошел немолодой преподаватель. Вбежало еще несколько студентов, а среди них Володя Меркин и Арик Якубов. Они быстро сели на свободные места.

Преподаватель подошел к столу, положил на него портфель, взял в руки мел и посмотрел на нас.

– Здравствуйте, – сказал он низким спокойным голосом, – сегодня мы займёмся…

Так началась моя студенческая жизнь. Мне было почти 18 лет. Мне страстно хотелось учиться, узнать больше о мире, в котором я живу, изучить все то, что знает современный человек, самому открыть что-то новое, неизведанное и очень-очень значимое и отдать это человечеству. Я чувствовал в себе силы сделать это, и теперь, когда все препятствия остались позади, как казалось мне, я могу полностью сосредоточиться на учебе и осуществить свою мечту.

Моя студенческая жизнь длилась долго – шесть с половиной лет. Она не была безоблачной, я жил отнюдь не в безвоздушном пространстве, да и в стране за это время произошло много событий, которые довольно сильно затрагивали меня. Так что, я вышел из стен института, избавившись от многих иллюзий, но, увы, далеко не от всех.

Моя 145-я группа

Нас было 25 человек в 145 группе. Цифра 1 означала 1-й курс, 4 – механико-машиностроительный факультет, а 5 – специальность «Технология машиностроения и Металлорежущие станки и инструменты».

В эту же группу со мной попали Володя Меркин и Арик Якубов. Арик почти сразу стал дружить с Людой Механиковой, весьма умной, всепонимающей, не по годам женщиной (уже не девочкой по внешнему виду, как остальные), несколько полноватой, но привлекательной.

Эллочка Реброва, высокая и плотная курносая голубоглазая симпатичная девушка из Новгорода. Она, было видно, питала ко мне нежные чувства, но я не отвечал ей взаимностью.

Рафик Хасапетьян, спокойный, мудрый парень откуда-то с юга. Он был всегда рассудительным арбитром, когда это было необходимо. Он никогда не боялся сказать правду любому из нас, как бы эта правда ни была горька.

Люда Соколова, невысокая симпатичная женщина быстро вышла замуж, родила, но продолжала учиться.

Мила Новикова была очень миловидна и что-то в лице ее было такое притягивающее, что я посматривал на нее, мы даже как-то прогуливались вместе по моему приглашению, но не более того.

Лида Геллер сразу положила на меня глаз, я это видел, но я никаких поводов к сближению не давал.

Вместе с нами училась Виолетта, девушка из Болгарии, очень приятной внешности, тихая и улыбчивая (фамилии ее я сейчас не помню, может быть, Антонова?)

Был в группе Осану Джелу из Румынии, горячий парень, постоянно споривший с преподавателями.

Три парня из Китая держались особняком, ходили в синих френчах, напоминавших форму, и ни с кем не разговаривали. Им разрешалось разговаривать только в своем китайском землячестве.

Кое-кого упомяну потом. Некоторых сейчас не помню. Но группа была весьма дружна.

В первое время мы даже устраивали вечеринки перед праздниками. Перед первым Новым годом собрались на квартире у Лиды Геллер, она жила, кажется, на ул. Салтыкова-Щедрина или на ул. Петра Лаврова, недалеко от моей школы…

Утихомирились только ночью. Решили здесь же немного поспать. Лида попыталась прилечь рядом со мной, но я перешел в другое место.

Потом обычно собирались у Люды Механиковой, но приходили уже не все члены группы, а только половина. Может быть, иногда до двух третей.

Несколько человек жили в студенческом общежитии – Эллочка Реброва, Рафик Хасапетьян, Вася Шведов.

Большая часть общежитий института была на Флюговом переулке (в год моего поступления в ЛПИ она стала Кантемировской ул.). Оттуда до института было далеко, надо было ехать на трамвае. Но общежитие нашего факультета было близко – на Прибытковской ул. (в связи со строительством пр. Непокоренных эта улица исчезла с карты) – всего одна трамвайная остановка до института, правда, большая.

Пирожки с ливером и расписание

Каждый день было три пары занятий. Занятия начинались в 10 часов утра. Через 45 минут звенел звонок, и мы отдыхали 15 минут. В 11 часов продолжение первой пары – еще 45 минут. Вторая пара начиналась в 12 часов, третья – в 2 часа дня. Иногда была в расписании и четвертая пара, – она начиналась в 4 часа дня.

После второй или третьей пары мы обычно перекусывали. В буфетах были сосиски, сметана, пирожки с ливером или капустой, а иногда даже рыба под маринадом. Обычно покупали сосиски или полстакана сметаны с хлебом, но чаще всего пару пирожков со стаканом томатного сока.

Все было очень дешево, но для здоровья вряд ли полезно. Впрочем, тогда о здоровье мало кто думал.

Была и большая студенческая столовая, но она располагалась в отдельном здании, и до нее было далеко идти. В 15 минут не уложиться. Я там бывал редко.

Математика – это красиво

Первые две пары обычно были лекциями. Я с удовольствием занимался математикой, лекции по которой читал и. о. профессора Гавра. Мне, кстати, было тогда очень непонятно, почему надо было писать и. о. Мне это казалось глупым, а для него – обидным.

Профессору Гавре было лет пятьдесят, впрочем, тогда я не мог правильно определять, сколько лет людям такого возраста. Другое дело возраст моих сверстников, – я сразу видел, кто моложе, а кто старше меня. Гавра ходил медленно и степенно, с некоторым усилием. Видно было, что у него болят ноги.

Он обходился без записей и исписывал формулами две большие доски в аудитории, сопровождая это спокойным методичным пояснением. Писать за ним лекции было очень удобно. Иногда он доставал из портфеля исписанные листочки, молча смотрел на них, потом клал их обратно в портфель и продолжал лекцию, как ни в чем

ни бывало. Закончив, он победоносно смотрел на нас: «Видите, все получилось!»

Меня всегда привлекала в математике какая-то внутренняя красота, но, правда несколько смущало, что многое нужно было принимать на веру, а доказательств было мало. И упражнения по математике были нехитрыми, – тренировка, приобретение автоматизма.

Потом я узнал, что нам дают очень краткий курс математики, поскольку мы будем простыми инженерами, а им даже того, что дают, много. Вряд ли пригодится. Мне стало обидно.

Физику и химию не помню

Физика и химия тоже были несложными, и сейчас я даже не помню, кто читал нам лекции. Смутно помню и лабораторные работы по ним. Я разбирался во всех вопросах без проблем, но особого восторга у меня эти предметы не вызывали.

Я с удивлением обнаружил в буклете о Политехническом институте на фотографии Большой химической аудитории крупным планом нас с Володей Меркиным, сидящих в первом ряду. Совершенно не помню, когда это нас фотографировали.

Металловедение

Профессор Тимофей Алексеевич Лебедев читал нам курс Металловедения. Он был заведующим кафедрой металловедения (1947—1978) и деканом нашего факультета. Я помню его более пожилым человеком и с бородой, чем на снимке, который мне удалось найти в интернете.

Некоторые работы Тимофея Алексеевича постоянно ругали в научной прессе. Но, разумеется, не в области металловедения, а тогда, когда он вторгался в область теории относительности. Вот, например:

«Вряд ли следует удивляться тому, что редактором книги оказался профессор Ленинградского политехнического института Т. А. Лебедев. Его нежелание признавать основы современной физики и упорное стремление вернуться к физическим воззрениям конца XIX века известны уже давно. Однако тот факт, что проф. Т. А. Лебедев счел возможным благословить выход в свет совершенно безграмотной в научном отношении книги, вообще ставит под сомнение его компетентность в области физики». И подписи – Ельяшевич М. А., Томильчик Л. М., Федоров Ф. И.

Это было написано в их рецензии на книгу А. К. Манеева «К критике обоснования теории относительности» // УФН. 1961. Т.74. Вып. 4. С.759.

Предмет «Металловедение» был хорошо поставлен. Лекции были великолепными, а в лаборатории я с удовольствием разглядывал ферритные, перлитные и еще бог весть какие структуры сталей, а также все, что только можно было посмотреть. Я и сейчас мог бы опознать многие структуры, так они мне врезались в память. Правда, мне всегда хотелось рассматривать их при еще большем увеличении, но это тогда было невозможно. А потом не пришлось.

Именно с института я испытываю интерес к строению металлов и любых других материалов. И, вообще, ко всему неживому.

К сожалению, строение живых тканей, тем более, размеров клетки или еще более маленьких, мне никогда не удалось досконально рассмотреть, хотя всегда хотелось.

Впоследствии, когда мне пришлось вплотную заниматься вопросами боевой эффективности осколочно-фугасных и кумулятивных снарядов, знания в области металловедения мне очень пригодились.

Мастерские

На первом курсе все студенты нашего факультета в обязательном порядке работали в учебных мастерских института. Сначала это была слесарная практика. Надо было своими руками из заготовки – штамповки или отливки – сделать готовую деталь.

Я постепенно овладел не только терминологией, но и навыками работы: размечал с помощью разметочного инструмента, опиливал заусенцы на деталях, зачищал поверхности деталей, точил инструмент, – было довольно много заданий, и я их усердно выполнял, понимая, что постигаю азы создания деталей, из которых сотворен сегодняшний мир.

Самым трудным заданием, как я помню, было вывести боковую плоскость на пассатижах с помощью напильника. Эта плоскость упорно не хотела становиться плоской, все время получались какие-то скругления, завалы, и мне пришлось с этим заданием помучиться. Тем не менее, и эту работу я выполнил на отлично.

Впоследствии, на втором курсе мы уже работали на металлорежущих станках – токарном, различного рода фрезерных, сверлильных, заточных. Программируемых станков (станков с ЧПУ) тогда не было в помине, все делалось вручную, и качество во многом зависело от искусства и опыта рабочего.

Обучали нас и технике пайки и сварки, приходилось варить даже тяжелые потолочные швы.

Мы научились покрывать металлы никелем, хромом, кадмием и другими покрытиями. Мне все это было интересно, и я занимался с удовольствием. Если честно, я не считаю учебу на первых курсах мехмаша потерянным временем. Всё, чему я там научился, мне в дальнейшей жизни пригодилось. И еще как!

Кого только не избирали

В институте бурлила общественная жизнь. В каждой группе назначили старосту. Преподаватель, входя на групповое занятие, как правило, спрашивал: «Староста, кого сегодня нет?» Старосты, вроде бы подчинялись учкому (ученическому комитету). Что он делал, понятия не имею. Но говорили, что он ответственен за успеваемость студентов. Не понимаю, как можно за это отвечать и перед кем.

Всех студентов приняли в профсоюз и в каждой группе выбрали профорга, в обязанности которого входило собирать членские взносы и, как нам объяснили, заботиться о нуждах студентов. И об их здоровье.

Я тогда не понимал, что это за организация, но из газет знал, что профсоюзы в других странах борются за повышение зарплаты, за улучшение условий труда, за сокращение рабочего дня, руководят забастовками. Что делать профсоюзам у нас в стране, я тоже не понимал, ведь у нас же была власть рабочих и крестьян. С кем же тогда профсоюзам бороться? С самим собой?

Наконец, избрали комсорга, который тоже должен был собирать членские взносы и проводить комсомольские собрания на злободневные политические темы. Потом начались выборы всех курсовых бюро – учкома, который работал со старостами, профбюро, которое работало с профоргами и комсомольского бюро, которое работало с комсоргами.

Меня избрали членом комсомольского бюро 1 курса мехмаша. А секретарем избрали парня года на три постарше меня из другой группы – Борю Зубарева. Он быстро вошел в роль и каждого, с кем разговаривал, постоянно учил, что и как ему следует делать.

Откуда он это всё знал? Его поучения быстро всем надоели, и как только видели его лицо с волосами соломенного цвета, расчесанными на пробор, старались избежать его взгляда, чтобы он не подошел и не дал какого-нибудь поручения с назидательными напутствиями. Он, в общем-то, был неплохой парень, добрый и отзывчивый, временами, снимая очки, он глядел на тебя добрыми близорукими глазами, подкупая тебя искренностью, но его обстоятельность и убежденность в необходимости выполнить это «наиважнейшее» поручение именно так, как он объяснил, всем быстро приелись, и его многие стали считать просто занудой.

Комсомол я воспринимал, я же был в 9-м классе секретарем комсомольской организации школы и понимал, что и как надо делать на этой работе. Вот только не было у нас ничего героического.

Я завидовал комсомольцам 20-х годов, героям революции. Отважным и бесстрашным. А у нас были скучные будни и обыденные дела. Тем не менее, я старался все, что приходилось делать, – делать хорошо, и у меня получалось.

Культурная жизнь

В актовом зале института раз в месяц читались лекции по музыке замечательным музыковедом и блестящим лектором Леонидом Энтелисом. В первые два года учебы я бывал на его лекциях-концертах.

Помню лекцию о музыке Бетховена. Именно тогда Бетховен стал для меня великим.

Помню лекцию о Сен-Сансе с его пленяющей музыкой.

Мало того, что Энтелис обладал великолепной эрудицией, он покорял аудиторию своей страстностью, обаянием. Его слушали, буквально не дыша. На его лекциях большой актовый зал всегда был переполнен.

Шахматно-шашечные соревнования

Политехнический институт участвовал в командных шахматно-шашечных соревнованиях среди ленинградских вузов. Тренировал и составлял команду мастер спорта по шахматам Шамаев.

Мой первый разряд по шахматам оказался невостребованным, так как в политехническом институте за команду выступал один мастер, два или три кандидата в мастера, и очень сильные перворазрядники. Вообще, перворазрядников было сколько угодно.

Но в команду меня всё же взяли. Меня сажали играть в шашки, и чаще всего я выигрывал, потому что перворазрядников по шашкам среди студентов почти не было. Бывали, правда, случаи, когда кто-либо из основного состава команды не приходил, и меня просили сесть за шахматную доску. Я с удовольствием это делал и, как правило, выигрывал. Видимо, очень старался.

Володя Меркин был уже мастером спорта по шашкам, играл в крупных турнирах, вплоть до чемпионата СССР, правда без больших успехов, но считался сильным мастером.

За команду института он не играл никогда, потому что он состоял членом ДСО «Труд», а вузы были в ДСО «Буревестник». Переходить он не хотел по каким-то соображениям (ДСО расшифровывается как Добровольное Спортивное Общество).

Мы продолжали дружить. Я к нему домой заходил обычно по воскресеньям, и он сразу усаживал меня играть в стоклеточные шашки, показывал красивые комбинации, сильные дебютные начала. Фактически тренировал меня. Он был самым настоящим шашечным фанатиком в хорошем смысле этого слова, отдавая им все свое свободное и несвободное время. Я же смотрел на них как на игру ума, не более и не собирался тратить на них много времени. Мне больше нравились шахматы. Но и они у меня уже давно стали лишь одним из моих увлечений.

На первом курсе я принял участие сначала в личном чемпионате механико-машиностроительного факультета, где сыграл неплохо и вышел в следующий этап соревнований – турнир на звание чемпиона института. Там состав участников был очень сильный, и я занял место лишь в середине турнирной таблицы.

К этому времени у меня дома подобралась хорошая библиотечка по шахматам. Если у меня выдавалась свободная минута, я с удовольствием открывал какую-нибудь шахматную книгу, например, Алехина «Мои лучшие партии» или 583 партии Чигорина (количество партий точно не помню, но было их больше пятисот) – и разбирал какую-нибудь из партий. Шахматная доска мне была не нужна, я и без нее понимал позиции и мог считать достаточно далеко, для этого двигать фигуры было не обязательно. Видимо, поэтому я на протяжении многих лет сохранял хорошую форму, играя в силу первого разряда.

На старших курсах, у меня уже не было времени уделять шахматам и шашкам много времени, и я больше не участвовал в соревнованиях, хотя шахматные книги оставались моими любимыми книгами многие годы.

Сейчас эти книги я оставил в нашей квартире в Ленинграде, и мне их нехватает. Я уже три года не ездил в Россию, они там стоят на полке, а я о них время от времени думаю. Очень хочется забрать их к себе. Получится ли?