Читать книгу: «Судьба в точке пространства», страница 2

Галина Федоровна

 
Горела ты и молча догорала,
как та свеча, что никогда не догорит.
Ты детство нам собою освещала,
нам память о добре с тобой хранить.
Она ушла, не хлопнув дверью,
с собой улыбку и девственность храня,
все дети знавшие её несут потерю,
скорбь разделяет вся наша родня.
Ушла ты в ночь от нас,
так и не промолвив слова.
Тебя мы вспомним каждый раз,
на Рождество Христово!
 

Нет алгоритма и предела

 
Все угасло, спустился мрак,
в правом боку беспокоила почка,
ночь пролетала просто так,
времени пропуская цепочку.
Поезд шел на юг, к себе домой,
через туннели, минуя снежные горы,
ландшафт за окном, окутался тьмой,
начиналась земля, где живут синьоры.
Из всех внутренностей, только глаза,
помнят все, что происходило со мною,
смена места связана, взглядом за
барьер, где ценят и охраняют свободу.
Море баюкает берега миллионы лет,
не меняя свой горизонт,
человек повсюду оставляет свой след,
напоминая свой понт.
Все то же перо держу в руках,
от пищи совсем нет изжоги.
Солнце чаще висит в облаках,
мозги не устают, они же не ноги.
Голова пухнет от зрелых мыслей
и гонит тело строго на запад,
чем дальше, тем бескорыстней,
купола церквей без золотого крапа.
Я пишу в центре Старого света,
сняв пробу с германских рифм,
бессонница строчит до рассвета,
умлауты маршем чеканят ритм.
На чужом языке тьма, бесконечность,
неизведанность сути метафор,
проще глядеть в телескоп на вечность,
или рифмовать, как пашет трактор.
Ночь в разгаре, слышно сову,
часовые сопят на своем посту,
и только луна не спит наверху,
непрерывно гонит приливов волну.
Все, что утром прочтут сетей постояльцы,
утащит в прошлое, осевшая пыль,
если правнук пролистает все это пальцем,
то значит не зря я всё сочинил.
Мы движемся перпендикулярно полу,
так хочет земля, её притяжение
и не всегда находим опору,
падая на пол для подтверждения,
что для нашего мяса есть тяготение.
Мысли притягивают, другое мнение,
чтобы довести его до преломления,
а затем использовать по назначению.
Только затянутый паутиной угол,
не знает, что он прямой,
так и слепой движется тупо,
хаотично, нащупывая твердь ногой.
Мысли, изложенные ритмично в рифму,
заставляют думать лишь о том,
что в стихах не может быть алгоритма,
они происходят, произвольно, гуртом.
И только те мысли будут достижимы,
чьи черты в пространстве неповторимы,
даже тень повторяет движение тела,
произведение стихов не имеет предела!
 

Осколки сна

 
Море зарей горизонт умывало,
чайки шумели, трогая бриз,
ты не пришла, день лишился начала,
лишь пузырился Шампани каприз.
Я целовал твоё потное тело,
наслаждаясь солью души,
чувства мгновенно от страсти немели
и заполняли память любви.
Желание достигнуть и раствориться,
в объятиях любимого человека,
осталось мечтой, которой не сбыться,
стучался сон в закрытое веко.
 
 
Я пробудился этой ночью,
услышав голос твой во сне,
обрывок фраз и многоточие,
не приносили утешений мне.
В какую-то последующую ночь,
ты вновь придешь, красивая, нагая
и не промолвив слов, исчезнешь прочь,
за остановкой уходящего трамвая.
И так все время, на исходе сна,
ты появилась, чтобы снова раствориться,
но каждый миг живет тобой сполна,
я успеваю нашей встречей насладиться.
Проснутся сны и на задворках яви,
когда уже мы будем в царствие теней,
я руку протяну тебе и буду в праве,
быть вместе с недоступностью твоей.
Так долго вместе не были вдвоем,
встретившись обнялись и не знали,
как дальше, будто заново живем,
слов не нашли, а потому молчали,
пока по небу не прокатился гром.
Они так чужды были всякой новизне,
сжимая руки и тесные объятия
и только губы прикасались в темноте,
не слышно было скрип кровати,
любви раскаты тонули в сладком сне.
Мы долго вместе обнимались с ней,
без кухни, мебели, камина,
что сделали из собственных теней,
картину чувств для пилигрима,
на память пролетевших дней.
Мерещился мне холод, потом жар,
снился мрак и чей-то лик,
куб, заточенный в стеклянный шар,
качающийся на волнах блик.
Снилось также, что Пони ржет,
что умер я, потом воскрес.
Зеркало смерти никогда не лжет,
нет изображения, человек исчез!
Пусть вьюга во сне гудит
и остается злой,
будущее никогда не грустит,
надежду хранит собой.
В кромешных снах видений поток
и жизни движений абсурд,
если вдруг свистнут в свисток,
прекратится снов каламбур.
Вот проснусь и видениям воздам,
теням, которых еще люблю
и бессмысленным, долгим речам,
значит я просто крепко сплю.
 

Кнут судьбы

 
Часто у скрытых дарований
нет поклонников из прохожих,
много людей без внимания,
считает дурное хорошим.
Это есть повседневное зло,
как избавиться от такой беды?
Сомневаюсь, чтобы нам повезло,
изгнать из сознания эти плоды.
Есть единственное средство на земле,
но оно практически абсурдно,
надо, чтобы глупцы стали умными везде,
наверно этого никогда не будет.
Они не знают цены вещей.
Судит их глаз, а не ум.
Они ничтожное хвалят вообще,
не имея понятия, наобум.
Славь других, себя уронишь,
дашь другому жить на свете,
так себя со света сгонишь,
для чего рожден я на планете?
Чести и славе поклоняться,
вы это не хотите признавать,
желая чем-нибудь казаться,
охотно готовы меня отрицать.
Едва ли ревность сейчас важнее,
болезней, снов и мыслей строк,
не позволяю изменять себе я,
свобода праздника, грехам урок!
Не надо думать ни о чём
и в одиночестве тоску гонять,
улики обжигать свечой,
чтоб преданность свою предать.
Мы так недолго были вместе,
годам подвесив ярлыки,
что дети подрасти успели,
и не сносились каблуки.
Мы не успели насладиться,
той жизнью в роскоши кино,
что вот уже пора проститься,
быть рядом, просто не дано.
Мы лишь успели обнажиться,
но не уснуть во сне в объятиях,
твое желание ухитриться,
стать в одиночестве богатой,
как ураганный шквал стихии
с корнями вывернул любовь,
нам не дождаться той миссии,
когда мы вместе будем вновь.
Да, я, видавший жизнь поэт,
не раз испытывал свою судьбу,
пишу о сходстве наших бед.
Все будем одинаковы в гробу.
Пусть мы при жизни разноликие,
фантазия основа есть для сплетней,
но факт наличия улики,
в любви этап совсем последний.
Зло уступает место для добра,
уже неважно, что чувствую внутри,
жизнь продолжается, она мудра,
а сердце свободно для поиска любви.
Кнутом судьбы себя безжалостно веду,
на свалку лет прокисших дат,
не будет места мне в Аду,
ищу тропу в небесный сад.
 

Мой призрак

 
Глотаю голод в пустоте,
кромешной ночью,
журчит желудок в темноте,
так, между прочим.
Я рад бы муку утолить,
но лишь словами,
судьбу безмерно потопить,
на век, слезами.
Ирония из ненависти рвется,
в стихи заходит,
надежда с иронией сживется,
все происходит.
Мой образ на призрака похож,
живой иль мертвый,
а существую словно бомж,
во всем голодный.
Проходят дни раздробленной судьбы.
Уже не ставлю в календарь отметки,
я втерся постепенно в уровень толпы,
мне ветер шепчет что-то по-немецки.
Весна кругом взирает на себя,
приятно наблюдать за этим глазу,
вот место, где забила кол судьба,
я здесь прижился как-то сразу.
Мой призрак оторвался от натуры
и улетел в другой пейзаж листвы,
туда, где нет готической структуры,
а есть душа, в которой только ты.
Здесь, в центре старого света,
на плоской земле, холмы, лощины,
она коротка до горного хребта,
горы рассекают её, как морщины.
Ночи беспокоят вереницей в ряд,
мыслями о жизни и смерти,
где-то рядом рай, ангелы говорят,
но ближе ад, мне вторят черти.
Только мысли о себе и семье,
перед сном звучат колыбельной,
как прижиться в чужой стране,
где нет наций и нет губерний.
Усну, спокойно в этой тиши.
Все спуталось на разных широтах,
а утром мысли свои запишу,
выживая в иммигрантских заботах.
Устами излагаю грусть,
дал Бог словами,
когда на родину вернусь,
я буду с вами.
На срок предвиденный увяз,
в земле Баварской,
но точно не в последний раз,
адепт скитается.
Простите все, кто мне знаком,
без сцен стенаний,
язык родной – мой отчий дом,
в моих признаниях.
 

Больше чем ноль

 
Писатель отличается от живописца
одинокими мыслями от своего лица,
шорохом и скрипом пера
и частым перелистыванием своего нутра.
Живописец отличается от политика
отсутствием знания, в чей адрес критика,
нервами, не закрученными в канат,
и невозможностью получать откат.
Политик отличается от читателя
не принадлежностью к среде обывателя,
высоким мнением о себе самом
и частотой попадания в дурдом.
И только неизвестный всем читатель
выглядит, как одинокий журавль
и не отличается ничем от писателя,
из-под которого на миг ушла земля.
Для него книга – необычайна и проста,
как для нашего века изобретение колеса.
Скорость жизни как перелистывание страниц,
навязанный знаменатель и всеобщность лиц
происходит по законам притяжения звёзд,
где бродит муза в пространстве грёз.
Только в царстве воздуха мы делаем глоток,
чтобы мысль после выдоха выражала слог.
Нет на земле вещи безупречней, чем алфавит,
делающий нас гуманнее, когда мозг говорит.
Грамматикой и языком – вот чем живёт разум.
Человек без этого впадает в маразм.
Мы хотим выстроить жизнь наподобие алфавита.
Создать портрет на лоне природы, которая свита.
Мы движемся дорогой фантазии, в своей эклоге,
выстроенной из шагов, разместившихся в слоге.
Мир состоит из вещей, а мы живём мыслями о них.
Вещи уязвимы, их формы суть воображения самих.
Мысли о вещах быстро забываются,
даже если что-то всё время теряется.
Просто наша жизнь, как песня пастушья,
но мы не страдаем от равнодушия.
Мы, пастухи пустоты и четвероногой мебели,
символ красоты, уплывающие за горизонт лебеди.
Там, где вещь кончается,
пустота начинается.
На этом месте любопытство
и начинает искусство.
Искусство общается с человеком тет-а-тет.
Между ним и нами невозможен запрет.
Интеллектуальное равенство гарантирует природа.
Но есть невидимая преграда.
Не любят искусство те, кто владеет благом,
за его доступность под нейтральным флагом.
Там, где искусство, согласие заменяет равнодушие,
а поголовное разногласие расчленяет единодушие.
Нули, которые управляют властителями блага,
точкой и запятой превращаются в рожицы на бумаге.
Способность творить помогает свою судьбу прожить,
а навязанная благодать заставляет служить.
Мы то, что знаем, делаем, а что не знаем творим.
«To make» заменяет «to create».
Шедевр не знает, что мы хотим.
Гений редкая случайность, понимающая истину.
Гений есть от Бога, точно, Воистину!
Поэт переносит себя стихами в материю,
стихи выносят его за пределы способностей в мистерию.
Там и создаётся шедевр, который всех удивляет.
Нет творческих способностей перед тем, что ужас вселяет.
Мы стихи сочиняем ради любви,
и чтобы наследить после себя- OUI.
Мы выражаем себя в окружающем мире
и выражаем душу свою, обнимая лиру.
Поэт – средство существования языка,
он тот, кем язык жив наверняка.
Язык старше нас и приспособлен к мутации.
Наши стихи переживут нас даже в иммиграции.
Начиная стихи, мы не знаем конец и берём отсрочку,
язык сам продиктует нам следующую строчку.
С рифмой можно зайти туда, где никто не бывал.
Качество поэзии определяет языка потенциал.
Колоссальный ускоритель – это стихосложение,
мы попадаем в зависимость от этого явления.
Поэзией мы на всё проливаем свет.
Человек, зависимый от языка, – и есть поэт.
 

Безумие

 
Безумие интеллигенции грозит,
для разума одной воды, наверно, будет мало.
По бумаге мыслями перо скользит.
Когда же пробуждение? Кругом одно начало.
Судьба осталась с бородой,
а губы из породы «попросить бы»,
мой лик – колючий и седой,
вот полоснуть бы всё опасной бритвой.
На фотках прошлого бледные герои
с трудом читают ломаный язык,
а между строк плывут в очередном запое
и ждут, когда побреется старик.
Всё как обычно, в неглиже с женой
уходим в космос за оргазмом.
Потом утихаем за фанерной стеной,
насладившись пустотой маразма.
Держусь подальше от глупостей и ссор,
что каждый раз невидимой тропой
в обход зеркал проникнет в мой затвор
и наши ноты запустит вразнобой.
Как муторно при тусклом свете лампы
быть с первобытной милостью наедине.
Блаженную болезнь с печалью пополам
лечить, утопая во французском вине.
Пусть бродит огонь над горящим углём,
а мания славы по жилам побродит.
Каждому хочется где-то побыть королём,
в чем-то быть властным, и на свободе.
Пусть все политики вздрогнут и обернутся,
и ослепнут от света в тёмных углах,
по выморочным щелям навсегда расползутся
и останутся вечно в бесконечных долгах.
Пусть их настоящее закиснет в разлуке,
они превратятся во чреве рояля в настой.
Болезни нападут на них в несмолкаемых муках
и они никогда не смогут обняться с женой.
Пусть пройдёт их любовь, как проходит дождь
и для них всегда будет пасмурным небо,
тогда каждый сможет понять, что он сторож
своего амбициозного кредо.
Слышу вызубренное прошлое столетие,
как стук молоточка по мозгам.
Завидую свободе студентов,
меняющих завоеванные сердца дам.
Помню молодой коктейль потуг
и танцы в обнимку с упругой талией.
Я до сих пор слышу, как ангелы не поют
и видел, как художник улыбку правил.
С его лёгкой руки привычные вещи
теряли свой цвет и очертания.
Мои строки, как временные трещины,
наполняются неизвестным молчанием.
Грехи друзей фантастическим грузом
в печаль обращали лица девиц,
а я оставался, как запах арбуза,
недостижимым для прикосновения лиц.
Моё любопытство к пространству женщин
не лишало меня сна и рассудка.
Я ждал и копил свою надежду
для верного в судьбе поступка.
Кругом влюблялись и убивали
веру души в единственную любовь,
а лихорадку тушили губами
и так продолжали всё время и вновь.
Теперь на закате желаний и лет,
я ощущаю прелесть сил мужских,
рождённый ползать не идёт на взлёт,
а прелесть оргазма не имеет иных.
Я нынче болен от людей.
Болят мои стихи, и комната болеет,
в которой я закрыт, словно плебей,
ничтожно мыслю и мои идеи зреют.
Слова сейчас противны и чужды,
мне кажется, их хмель обман и пропасть,
бесчувственны их гулкие слоги,
соединяют мысль и безнадёжность.
Мы тащимся и сыпется песок.
Перед грозою стонет солнце,
от тишины, и детский голосок
есть совершенство беспокойства.
Всё прошлое плетётся по следам,
что будет с нами, не узнать, едва ли,
как рассекает ровно пополам
прозрение и свет, не пощадив деталей.
Слова доступны и просты. Их жизнь
просторна и многолюдна, не отвернуться
от лучей жизнелюбивых линз,
соблазн велик, но страшно обернуться.
 

Во всём виновата власть

 
Сыплются, как не отправленные письма,
как скомканные сыростью листья,
похожие на гуляющих кошек в ненастье,
при всех настигающих нас несчастьях.
Так при всей нашей окраске,
мы подлежим публичной огласке,
что называется горькой правдой,
уже сегодня, а может быть, завтра,
исключая из своего репертуара страсть,
при всех несчастьях виновата власть!
И когда хочется плакать, а всё же смеёшься,
неизвестно, потеряешься или найдёшься.
Дни становятся всё короче и короче,
дело за старостью, за причалом, впрочем,
память делается длиннее и длиннее,
молодости ветреной значительно прочнее.
И то, что мы следуем по предписанию,
велик соблазн не читать названий.
Ужасно не хочется называть судьбой
то, что влачится всегда за тобой.
И кто же причина всех тех несчастий,
слабость, болезни или горе отчасти,
выдуманная или потревоженная
рассудком или фантазией ложной.
Будем мучиться со своими несчастьями,
станем заложниками ажурной напасти
и вовсе не жаждем другого исхода,
последнего нашего, святого прихода.
Вечный вопрос – в чём уязвимость
бесконечного блага труда и ходьбы?
Как быстро судьба меняет лето на зиму,
и всё это время мы в процессе борьбы.
Я уже сбился со счёта,
всё – перспектива и снег,
теряется в облаках и субботах,
как у родителей случайный ночлег.
Перемешались цифры, предметы,
остаются глаза, кружочки, намёки.
Глаза – это прелесть и наши приметы,
в них радость и слёзы, досада, упрёки.
Не нарушить бы их ревности пределы,
разогнать по углам двойников, ловеласов,
но вспомнить из прошлого хотя бы измены,
поморгать и забыть про всех донжуанов.
История есть трение между предметами,
застывшими насмерть, как будто бы сонные,
и властными, словно рессоры корсета,
с чертами холодными и невесомыми.
Или стремительными, как проспект,
похожими на Пизанскую башню с наклоном,
нацеленную в прошлое за парапет,
навечно застывшую, но не поражённую.
Сиротством, окалиной прожитых лет,
изъеденных голодом, в отсутствие дома,
но с горизонтом и мечтой на просвет,
как лунная ночь с прожилками стона.
Или, что хуже, безмолвие в аксиоме.
Очнётся утро, и наступит рассвет.
Рыжий. С чемоданами на перроне.
Продолжаются жмурки в параде планет.
 

Ака – 70!

 
Вспомни, когда нам было по семнадцать,
мы и не думали дожить до стольких лет,
правда приходилось за жизнь цепляться,
память темна и не выносит всё на свет.
Был диплом и медицинский форум, свадьба,
потом дети, квартира, машина жигули,
по разным континентам разбежались братья,
Абдул-Кахир освоил восточный пуп земли.
Ты стал врачом на палубе мира,
твой корабль плывёт на волнах,
у молодых нет другого кумира,
несущего знания в юных умах.
Светится твой путь, искрится,
время несётся без особого звука,
свои грехи ты простить не боишься,
знаешь, что вера есть добрая мука.
Теперь ты спишь в огромной спальне,
с бессонницей, закрывшись на замок
и понимаешь, что может быть печальней,
чем безысходность, когда ты одинок.
В часы ночные, предметы тяжелее
и мыслей скрежет глотает тишина,
подушки, покрывала кажутся белее
в них пустота зеркал отражена.
Январь, на улице суровое дыхание,
а в комнате томительный покой
и тянет в край любви очарований,
наедине с прочитанной строкой.
Душно, ни ревность, ни старость
не удаляют всю опухоль ночи,
где-то в душе шевелящийся нарост,
колит и трет судьбы позвоночник.
Ты напряжения в молчании не выносишь,
зовёт судьба лишь в Кисловодский лес.
Сознание ласкать значительностью просит
и положительных эмоций ждёт с небес.
Весь свет Кавказа на твоём поле играет,
в нём реки меняют свои песни и платья,
как в бесконечном сосуде не исчезает,
движение всей воды в твоих объятиях.
Твоя душа летит по небу ввысь,
вечность на каменных часах,
показывает будущему мысль,
и будет так, как повелит Аллах!
Настал и твой черед живой,
почувствовать крыльев размах иной,
мысли сами взлетят стрелой,
в твоих молитвах одна за другой.
Закрой свой дом, ворота на замок,
земля по совести уже остыла,
ты на заре молитвы слог,
прочтёшь себе под нос уныло.
Бегут года и не стареют твои дети
они, как символ, памятник судьбы.
Их любовь дороже всего на свете,
пусть все у них сбываются мечты.
Когда погаснут свечи и во мгле,
тишина услышит внутренние своды,
ты продолжай молиться и во тьме,
за свет и благодушие природы.
Иди, не сутулясь под тяжестью лет,
от прошлой жизни, дышащей в след,
поступь твоя нестариковски тверда,
твой образ запомнится нам навсегда.
Рассвет взойдёт и зорька встанет,
петух погорланит во все горло,
новым днем жизнь опять настанет.
Образ веры будет действовать покорно.
Какие ещё тебе сказать слова?
Воистину, правда у всех одна.
Единым духом ты жив и сполна,
Ты врач, вкусивший святого вина.
Нет ничего важнее той молитвы,
с которой начинаешь поступь дня.
Ты будь готов на праведные битвы,
бокал вина поднимем за Тебя!
 

Паранойя

 
В зеркале под слоем амальгамы
живёт твой образ фасом в раме,
не чувствующий вины за искажённый профиль,
что в маске за спиной оставил Мефистофель.
Попрощайся с ним, как с формой суток,
тогда в стекле увидишь свой рассудок.
Понятно станет, он лучше, чем ничто,
намного проще и до сих пор никто.
Горизонт с облаками напоминает шнур бельевой
с влажными простынями, реющими над головой.
Напрягает мозг телефонный номер.
Неужели опять кто-то умер?
Середина жизни совпадает с концом короткой.
Разница времени зависит от насыщения утробы водкой.
Человек всё время находит свой тупик,
в любой точке света, не изменяя свой лик.
И ты двигаешься в направлении потерянных денег.
Прощаешься с теми, кто покинул жизненный берег
раньше, чем это смогли понять,
почему их смогла догнать,
из множества созданных пуль,
не пуля из свинца, а инсульт.
Кровь не любит поступать в мозг,
когда жизнь натягиваешь как трос
и если мозг не думает о крови,
то ты доводишь здоровье до боли.
Долгое молчание умножает грусть на злобу,
чтобы не видеть неба, надо нырнуть в воду
и оттуда наблюдать протуберанцы,
мысли о плохом закроют пространство.
У многих свое больное воображение,
розовое становится чёрным изображением.
Может, что-то внутри раскололось
и ты слышишь свой внутренний голос,
на отрыв души стало вроде похожим
и ты всё чаще произносишь: «О, Боже!»
Насытившись отражением своим,
ты становишься себе нелюбим,
а осознав свой лишний вес,
отметишь в амальгаме стресс.
Возраст оставляет шрам,
по небритым твоим щекам,
как в джунглях, зияют руины,
а ещё точнее морщины.
Взгляд всегда следует дальше тела,
туда, где нет жизни и всё омертвело,
где глаз остановит свой взор,
пустота открывает затвор.
Всё, что отражение найдёт,
будет отражать жизнь наоборот.
Да, пусть это фантастический бред,
ты, конечно, оставишь свой след,
даже в незримом мире зеркал,
гвоздём по зеркалу, как маргинал.
 
 
Страны настигают нас в аэропортах.
Люди скачут, как мячик на кортах.
Относительный покой возникает от трения,
тишины о зуммер бесконечного времени.
Парадоксальность создаёт замкнутые очертания,
где тоска порождает невнятные причитания.
Запах исчезающего счастья стал хуже гноя.
Состояние измученной души, это есть паранойя.
Отражение взгляда в чужих глазах
выражает мысли и на словах,
поражает глубину глазного дна,
непонятную болтовню о коллизиях дня.
Слухи раздражают психику,
если кто-то наводит критику.
И когда между событиями наяву
ожидаешь изменений в твоем мозгу,
да еще извращения своего взгляда,
который достигнет слухов променада.
Встань в свободную нишу и закрой глаза.
Представь, как бесконечность исчезает за,
лабиринты и коросты эпох,
где никогда не прорастает мох
и что это умом непостижимая вечность,
а ты в это время летишь в бесконечность.
Не раскрывайся перед людьми незнакомых мастей,
чтобы сохранить форму своих же костей.
Старайся сохранить профиль, а лучше анфас,
не обращай внимания на дерзость выкрутасов.
Из вещей предпочитай серое, цвета земли.
От прицела маскируйся, чтоб не навели,
зная языки, не говори на них,
слушай и делай вид, что притих.
Думай, что смотришь в будущее, и держись.
Расстояние между сегодня и завтра наша жизнь.
 
 
Помни, что кто с тобой на одном берегу,
вниз по реке выдадут тебя сразу врагу.
Это диалектика. Все глупости без конца
сделаны с умным видом лица,
руками сумасшедшего подлеца.
Жизнь начинается внутри яйца.
Лучше осознать, что не зря жизнь идёт,
возвращаться назад, но смотреть вперёд.
Всё время думать, что повезёт,
даже если нечет, то будет чёт.
Складывай кубики и строй свой дом,
если хочешь, то в небе увидишь гром.
Проблемы разбивай только своим лбом,
обязательно молись перед сном.
И люби себя на всех языках,
непонятное жестами показывай на руках.
Когда заметишь, что вовсе умер,
и на твою ногу прицепят номер,
уже не спрашивай, который час,
затем зачитают последний указ.
Тогда ты увидишь, как жёлтая птица
высиживает лимоны на поле пшеницы
и как дети самолётов на прогулке вторят вопрос,
почему их не учат мёд собирать и делать навоз?
И зачем деревья скрывают сияние корней и древо семей?
И почему чем чаще рыдают, тем тучи чернее и веселей?
В том мире увидишь, как злятся вулканы,
как океаны выпивают разные страны,
и сколько на небе разных церквей,
как за воскрешение наливают глинтвейн.
После этого уже не надо другим выступать,
не зная тебя, лучше твои стихи прочитать.
Вот когда про тебя уже всё рассказали,
то, что ты написал и тебе написали,
заведомо чувствуй затаившийся крах,
а иммунитетом останавливай страх.
Тогда можно будет себе всё простить,
но сохранить желание себя любить.
Ради этого и стоит творить,
чтобы весело было жить.