Читать книгу: «Кровь и чернила», страница 7
Глава 19. Литературный полдень
Маша очень любила читать книги. Нет, не какие-нибудь рассказы Пришвина, "Капитанскую дочку"(которую она называла "Капитанской Почкой") или, упаси Наживка, "Доктора Живаго" Пастернака – при всём уважении к гению, от него, будучи школьницей можно помереть если не от тоски, то от непонимания замысла автора. Даже модный в своё время среди девочек цикл о Гарри Поттере её не слишком сильно задел. Она любила читать что-то вроде "Высшей Перловой Системы", "Месть Слонопотама: двухсотый уровень" или "Культивация превращения в уши мёртвого осла". Учитывая то, что они располагались в Сети, их не смогла, вопреки поговорке, стерпеть даже бумага. Сам сюжет там был крайне прост и предназначен скорее для аниме, чем книги: какой-нибудь озлобленный на весь сорокалетний девственник попадал, или как говорят в народе, исекайнулся в мир фэнтези, в то время, как Маша могла попасть разве что в неловкое положение. Дальше шли кишки, мясо и огромное число всевозможных схем и таблиц, которые заставляли девочку подумать, будто перед ней не художественное произведение, а справочник по сопромату. Параллельно с этим вместо того, чтобы перепевать Высоцкого и изобретать автомат Калашникова, персонаж начинал качать свои навыки с таким рвением, которое недоступно даже самому закоренелому и толстокожему задроту. Учитывая то, что рано или поздно эти циклы разжирались до многотомных эпопей и гигантских талмудов, на фоне которых "Война и мир" Толстого выглядит слишком короткой книженцией, персонаж успевал накультивироваться(именно такой термин) достаточно, чтобы заставить плакать Чака Норриса, вынудить Вассермана почувствовать себя умственно отсталым на фоне героя, сломать об колено бессмертную Nokia 3310 и лично наведаться в одно из мириады измерений, чтобы напиться родненькой "Столичной" заместо надоевшего эля из таверны "Кабаны Саймона", набить морду автору за то, что написал эту чушь. К тому же почти всегда произведение либо имело кучу орфографических ошибок, либо оказывалось переводом с английского, который в свою очередь оказывался переводом с монгольского, а тот, в свою очередь – с испанского.
Иногда она, конечно, читала фанфики про Бенди, Санса и Джеффа Убийцу, а порой и о том, как они устраивали долгими зимними вечерами чайную церемонию, но исекаи всё-таки были на первом месте её читательских симпатий. В любом случае, вкусы учителей литературы безвозвратно устарели.
На улице стоял день. Девочка уже вернулась с прогулки со своим нарисованным псом, а потом пошла к шкафу – она давно не читала книг, и хотелось поглотить ещё одну интереснейшую историю. Она открывала то одну книгу, то другую, и ей ничего не нравилось. Когда девочка перебрала половину книг, она сказала:
– Если нет культивации, значит – неинтересно.
Но её взгляд застрял на синей папке. Девочка её достала. На ней была надпись: "Больной мир" и подпись "Шнурок". Она её открыла, увидела написанные ужасным почерком страницы, вчиталась в них и упала в обморок.
Книга представляла из себя произведение в жанре, пограничном между антиутопией и полной чушью. Это была полную противоположность книгам про бесстрашных и всесильных культиваторов, получающих всесильную мощь: по сюжету, некий безумный учёный, оказавшийся на острове Иванченко превращал людей в хромых, косых, кривых калек, прислонявшихся к берёзе и дававших дуба, потому что считал, что это каким-то образом вернёт сострадание в их каменные сердца. Впрочем, автор был прав: это работало от силы процентов в пяти случаев. В конце концов, калеки убили Иванченко, но из-за множества болячек, в излечении от которых мог помочь только убитый, жители лепрозория померли – кто быстро и безболезненно, а кто-то долго и мучительно следом. Шнурок совершенно случайно написал "Больной мир", когда находился в состоянии лютой меланхолии. "Если бы не это произведение, я бы застрелился" – признался как-то он Кариму. "Поэтому ты написал такую гадость, чтоб застрелились все мы" – ответил сусло с пятнышком суслу без пятнышка. "Спасибо. Я так и знал." – ответил Шнурок, закинул свою бессмертную рукопись в самый дальний угол шкафа и лишний раз её сторонился – будто если он откроет её ещё раз, он вновь потеряет вкус к жизни.
Может, Иванченко и был безумцем, но Маше, вспомнившей случай, когда её папа в прошлом году заболел не на шутку, показалось, что кто-то на небе действует похожим образом…
Увидев, что в папке больше нет ничего интересного, она уже хотела кинуть её обратно, но её остановил Шнурок.
– Читаешь мою книгу? – спросил он девочку.
– Да. – ответила она.
– Ну и как? Говно редкостное?
– Вроде бы не совсем и говно… Вполне хорошая книга.
– Странно. – ответил Шнурок. На его памяти это был первый раз в жизни, когда кто-то похвалил его нелепый опус. – У меня было желание как-то даже сжечь это уродство, чтобы его больше не видеть.
– Сжечь? Ты уверен, что надо сжигать книгу, где все настолько сильно страдают, при скрабблере? Вдруг ты тоже подхватишь какую-нибудь смертельную болезнь? – спросила его Маша.
Да, Шнурок и так обладал умением притягивать к себе неудачи, а если он ещё и "Больной мир" при скрабблере сожжёт, то ему придётся подыхать каждый божий день – как будто он не Шнурок, а Кенни.
– Ну да, ну да… Просто забудь о ней навсегда.
– Хорошо. – ответила Маша.
Девочка закинула книгу "Больной мир" в помойку.
– Там ей и самое место. – ответил Шнурок. – Теперь настала гармония.
– А ты ещё что-нибудь писал?
– Да. – начал свою речь Шнурок. – "Больной мир" был лишь одним из моих бессмертных произведений. Однако я тебе скажу, что мои остальные творения были лишь ненамного лучше. Например, я пытался писать стихи, но каждый раз получался какой-то вздор. Вот один:
Тихий ангел пролетел,
Он немного обалдел…
Шнурочек продолжил читать стих, и только первые две строки имели внятную рифму. Остальное напоминало песни Лаэртского, только без свойственного ему шарма, превращавшего его похабщину в высокое искусство.
Ведь крылом этот паскудник
Вервие с ковром задел
А ковёр ему советский
Хрясь по щам как ангелочку,
А потом он, матеряся,
Взял, в полёте сделал бочку
Пал он, но не как Люцифер, (с ударением на "и" – прим. авт)
А как слесарь из окна
Был тогда этаж девятый…
"Клац"! – зубами об асфальт…
Ну а дети тут как тут,
Ус углём как нарисуют
На скамье бабульки чуют,
Что алкаш Семён припёрся.
–Вот ты сволочь! – всё кричат.
Невдомёк-то им, что ангел
Всё под крышами летает
И не надо их сшибать
Заводскими, блин, коврами…
– Отлично. – сказала Маша. – Слушай, есть у тебя какие-нибудь ещё стишки?
Кажется, он хочет её убить своими литературными изысканиями.
– Есть. – ответил Шнурок. Я даже сочинил язвительную эпиграмму на дорби.
– На кого-на кого?
– На дорби. Ты не знаешь, что это за существа?
– Я совершенно не в курсе, кто такие дорби. Объясни.
-Так вот, дорби очень любят воровать телевизоры. Они чем-то похожи на колобков, только куда более омерзительны внешне. Ещё они фанатично верят в пастора Наживку, которого они считают своим богом.
– А кто такой, этот пастор Наживка?
– Да придурок он, просто придурок.
– Тогда почему они считают его богом?
– Я не знаю. Ты, конечно, можешь у дорби спросить, но лучше не спрашивай. Они меня чуть не отчесали за то, что мы пытались телевизор вернуть…
– Понимаю. Я знаю одного сумасшедшего, который объявлял себя богом, а потом утонул в унитазе по пьяни. Его звали Иван Давидович, вроде бы.
– И это то же самое. Вот слушай:
А дорбасы в ус не дуют
Телевизоры воруют!
Всё не знают, идиоты…
Выключил – Наживки нет!
Сказав это, Шнурок покатился по полу от смеха.
Глава 20. Стихи Некрасова… поэта…
– Ну да, ну да… – сказала Маша. – Очень смешно.
– Ты ещё другие мои стихи не видела. – ответил ей Шнурок и отвёл её в ту самую комнату, где он вместе с Каримом крутил Шпатель на своём сверле по ночам. Порывшись в тумбочке, он достал тетрадь с надписью "Стихи" и начал читать.
Некоторые стихи он вообще не стал читать – либо потому что они состояли из одной строки – видно, Шнурка муза внезапно посылала на три весёлых буквы, как только он хотел написать вторую строчку:
Я написал сей стих при свете солнца…
Или:
Скажу тебе, сердечный друг Карим…
Либо, как стих "В Неаполе" или неоконченная поэма "Сказание о сморфах в эпоху Хэйан" состояли практически из одной матерной лексики. Ясно было, что впечатлительной десятилетней девочке, даже привыкшей к садистским стишкам про маленького мальчика,что по стройке гулял, и всякому хулиганству вроде "Вышел заяц на крыльцо, почесать своё яйцо", не стоит читать такое на ночь заместо сказок.
Впрочем, скоро, 4-го июня, ей исполняется одиннадцать годиков, но это не отменяет абсурдности сей идеи.
Шнурок нашёл стих без названия и начал его читать. Орфография осталась нетронутой, ведь именно в ней содержится весь сок:
Начьни-ка бес миня
Звой танець в атроженье звёзт
Любафьто не жилаид
Видь в майом сэрце гнёзт.
– А, это не моё. Это Барсик писал. Он чиркает с такой кучей ошибок, что у меня глаза на лоб лезут. Ладно, прочесть бы своё…
Он нашёл ещё один стих: "Старшине", но он был написан таким жутким почерком, что даже сам написавший Барсик не смог его разобрать. Следом он бросил свой взгляд на стих "Розовые пони" и начал читать:
Розовые дали,
Розовое небо,
Розовые степи,
Розовый закат.
На закате ярком
Топчут травы сочны
Розовые пони,
Разноцветны кони.
Розовые пони,
Розовые кони,
Всё вселяют в брони
Сильфа нежных чувств,
А потом жирдяи
Огоньком смущенья
Загораясь тускло…
Тут Шнурок перевернул страницу и продолжил машинально читать:
Алым огонёчком,
Расстегнут портки…
Тьфу!
Тьфу!
Тьфу!
-Мерзость! – крикнул Шнурок, видя, что дальше начинается какая-то совершенно дикая похабщина. Перелистнув страничку, он начал читать следующее своё бессмертное произведение.
Шашлык на мангале вертелся,
Прожариться вкусно хотел…
Пива бутыль откупорил
Парень и тут налетел
Его лучший друг – ведь скучно пить
В одиночку, как забулдыга какой-то.
И сами не видя того,
Налудилися допьяна…
– Почему все твои стихи либо про пьянство, либо про какую-то гадость? – спросила Маша. Да, слово "секс" она, в отличие от детей из развращённой Европы, которым промывают мозги бесконечными рассказами про однополые и не только отношения ещё в детском саду, слышала лишь несколько раз, и ей совершенно не хотелось этим бравировать.
– Я даже не знаю. Ещё не знаешь, в какую плоскость вдохновение придёт.
Был ещё какой-то стих на болгарском, но Маша, не знавшая этого языка, всё равно не поняла бы. Хотя, может быть, это был не болгарский, а русский с кучей ошибок. Сусло меж тем не унималось и продолжало декларировать:
Я на толчке, словно на троне расселся,
Словно король королей,
В час, когда добежал до заветной двери,
Когда мучал понос…
Спася тем самым портки от потопа бурого,
Что было совсем неминуемо.
– Фу! Гадость! Я всё понимаю, но рассказывать стишок про какашки – это слишком даже для тебя! – сказала Маша Шнурку, но потом заржала как дохлый тюлень.
– Да. Это было смешно.
Как писал один известный фантаст, поэзия вогонов занимает третье место во Вселенной по отвратительности. Исходя из этой логики, поэзия Шнурка заняла бы хоть и не призовое, но довольно почётное четвёртое место. Проза у него получалась, однако, также не слишком хорошо.
Впрочем, Маша предложила интересную идею:
– Давай закинем их в один шкаф с "Больным миром".
– Давай. – ответил ей Шнурок.
С этими словами толстая тетрадь в белой обложке с хмурым котёнком – видимо, от факта причастности к высокому искусству, которое пёрло у Шнурка изо всех щелей, полетела в шкаф – оставаться там до конца дней. Тем более, ни там ни там ни системы нет, ни культивации, ни даже Джеффа-убийцы, так что в чём смысл вообще открывать эти рукописи? Ради того, чтобы просто посмеяться, а потом забыть?
Впрочем, что касается культивации… Тут она представила мага-Шнурка с книгой в руках и с 999-м уровнем души, а потом, смеясь, побежала в свою комнату, быстро намалевала свой рисунок, на котором был нарисован Шнурок с кривой рожей, с колдовской книгой в руках и надписью "999 УР.".
– Ну как, похож? – спросила Маша, показав рисунок Шнурку.
– Да. Прямо я. Такая рожа у меня была, когда я в лужу харей упал.
-Шикарно. – ответила Маша. – А теперь я пошла, мне нужно ещё родителям звякнуть и поесть. – сказала девочка, положила рисунок вместе с трудами Шнурка, мнившего себя человеком искусства – точнее, мультяшкой искусства, и убежала в сторону холодильника.
Шпатель возилась в своей лаборатории, а Барсик тренировался в лесу, поднимая и опуская вниз огромный валун – он боялся, что долгий, сладкий сон под кроватью, которому он предавался, не слишком хорошо влияет на его форму. Хоть он и был очень мягким и дружелюбным, но в то же время – очень сильным. Карим упражнялся в стрельбе из пятизарядного помпового дробовика и неплохо в этом преуспел; Лаэрта просто отдыхала, пока Маша приносила ей всякую ерунду, а Шнурок поливал бесконечные цветы, от которых ломился подоконник в её комнате.
Вечер произошёл совершенно без приключений, так что рассказывать о нём нет смысла от слова совсем.
Глава 21. Саморазрушение
Тем временем в тени бразильских трущоб, где власть взял сирота, а нынче король Педро, окруживший себя мультяшками зака-зака, более-менее договорившийся с Реалистами, выпросив себе хоть и крайне хрупкую, но всё же гарантию безопасности – к тому же эта организация сейчас занималась совершенно другими делами – вроде разгона "Лесного Кимрона", охотой на мульитяшек, похожих на Бенди во Львове и истреблением сусел под Читой, попытался найти общий язык с бандитами, которые хотели проучить выскочку, который позарился на чью-то сферу влияния, сам того не ведая. Подросток не желал ещё раз прибегать к насилию, не только боясь лишней крови – как людской, так и своих анимационных кадавров, но и понимая, что второго боя его крохотное королевство, и без того одержавшее пирровую победу, точно не выдержит.
Для начала, необходимо было договориться с наркодилером по имени Хосе. С ним оказалось всё просто. Как мы знаем, главное правило любого уважающего себя барона – не садиться на свой товар. Чтобы надавить на него и хорошенечко запугать, Педро шикнул на своих слуг, и тридцать зака-зака пришли к Хосе, который хотел предложить приобрести белый колумбийский снег, но увидев свиту, он в ужасе сказал:
– Скажите, что я не упорот!
А они ему в унисон крикнули:
– ПРИВЕТ. ТЫ ОШИБАЕШЬСЯ.
– Что тогда барон скажет? Мне же тогда [название женского детородного органа] будет!
– А, ладно. Дай гарантию того, что не нападёшь на меня, и я больше не буду иметь к тебе претензий. Иначе я буду вечно тебя пугать. – раздался голос за стеной.
– Я даю слово.
– Подпиши договор. – сказал Педро и вручил Хосе какую-то бумагу.
Напуганный Хосе подписал какую-то бумагу, и Педро поставил на неё печать.
– Отлично. – сказал он Заке-Мими. – С одним справились. Теперь нужно договориться с другими.
Два других лидера преступных группировок оказались ещё менее сговорчивыми; один из них даже ткнул в нос карабином. Но и их удалось напугать. Предпоследний, длинноволосый Тритон, больше похожий на безобидного хиппи, чудом сохранившегося после конца шестидесятых, чем на члена влиятельной преступной группировки, был человеком суеверным: приняв зака-зака за злобных духов, он испугался колдуна и пулей подписал контракт, где обязался не только не нападать на него, но и в случае нападения на него Реалистов помочь людьми.
Оставался лишь последний – некто Хуан по прозвищу "Тигр", славившийся своей безжалостностью. Он был грубо выбрит – отовсюду торчала щетина, а немытая лысина блестела жиром. Единственной действительно красивой чертой в его внещности была гетерохромия – левый глаз был янтарным, а правый – голубым, словно небо. Увидев тень незнакомца и услышав его слова: "Я пришёл заключить сделку…", он рявкнул.
– Что? Ещё раз скажешь, и я пристрелю тебя, сволочь!
– А? Ну да, ну да… Зака-зака, проучите его.
Тут же со всех сторон посыпались зака-зака, но Тигр просто открыл огонь из своего ручного пулемёта, превращавшего мультяшек в решето.
– ЧТО?!?!?!?!?
В любом случае, зака-зака погибали пачками. Вывод можно было сделать только один: у него нашлись те самые стирающие пули, которые косили ряды его друзей.
Того, что у него окажутся стирающие пули, даже видевший всю изнанку карнавального бразильского общества насквозь Педро не мог ожидать. "Через какие связи он умудрился их достать? Неужели в рядах Реалистов нашёлся человек, который ими торгует из-под полы, не страшась наказания, под носом у самого Луи Максвелла, которого он видел по телевизору? А может быть, кто-то уже их победил и снял в качестве трофея?" – думал Педро, заряжая свой пистолет и готовясь выстрелить Хуану в лоб за то, что он решил встретить их с мечом. От меча он и должен погибнуть.
Раздался выстрел. Тигр окончил свою жизнь безо всяких мучений. Педро улыбнулся, но удар ножом в горло исказил гримасу, теперь оставив её такой навсегда.
– До встречи, мелкий засранец. – сказал один из головорезов, легонько пнув его бездыханное тело.
…
Тем временем в главном штабе Реалистов шла возня. Огромный монитор, который демонстрировал очаги сопротивления мультяшек, в которые нужно было послать войска во имя защиты человеческой расы, показал новый крестик на фоне Сиднея, а вот знак, висевший над Сан-Паулу, исчез. Естественно, сотрудник подумал, что в системе произошёл сбой или была устроена хакерская атака, но проведя полную диагностику всех узлов, он не заметил никакой проблемы.
Это значило только одно: Реалистам не придётся спускаться в логово, кишащее всевозможными отбросами общества, вновь. Крохотное королевство зака-зака во главе с Педро самоуничтожилось без их участия, в ходе местных разборок. В новостях в очередной раз покажут сюжет, где Реалистам припишут чужие заслуги – будто они уничтожили логово зака-зака, а истинный виновник торжества останется известным, в лучшем случае, голозадым аборигенам.
Брайан вновь отправился к Луи Максвеллу с подробным докладом о ситуации в мире – сейчас нужно было мочить мультяшек расы земных стичей, а зака-зака были уничтожены местными бандитами. Лидер организации велел послать войска в австралийские дали, а над обстановкой под Сан-Паулу установить строжайший надзор на случай, если зака-зака появятся вновь. Лишняя подозрительность никогда не мешала.
Оставался только один вопрос: как "Тигр" получил стирающие пули? Это действительно была серьёзная загадка, потому что против людей они были не слишком эффективны, а мультяшки такое оружие всегда уничтожали – оно вызывало совершенно физическую неприязнь.
Глава 22. Рождение тележопика
Кончалась тихая калиновская ночь. Внезапно внутри Лаэрты начало что-то шипеть белым шумом: "Шшшшшш…"
– А? Кажется, показалось…
БДЫЩ!
Лаэрта вскочила с кровати: её шарахнуло током.
-Ай… Уф… ААА!!!
Лаэрту ударило током вновь. Из её глаз полетели разноцветные лучи света.
– Это что за цветомузыка? – спросила она себя, пока не услышала белый шум вновь, который становился всё громче и громче. Лучи света начали сплетаться в картинку из цветных полос, больше похожих на универсальную телевизионную испытательную таблицу.
– Ох ты ж…
Белый шум сменился немного переходящим в ультразвук убийственным писком, похожим на тот самый звук, которым заменяют нецензурную брань на телепередачах.
– Мои уши!
К счастью, когда она это сказала, писк прекратился, и на голограмме, вытканной только что очами, начал демонстрироваться какой-то дамский сериал. Но не успела Лаэрта понять, кто кого любит и кто с кем изменяет, так её шарахнуло током вновь, а поднявшаяся столбом пыль начала оседать, формируя новое тело. Силуэт существа ростом с невысокого взрослого человека с коротенькими, толстыми ножками и такими же ручками, а также телеэкраном, встроенном аккурат чуть ниже спины, повернулся, загородив экран, открыл свои идеально круглые глазки и сказал:
– Зо-зо.
– Ты кто такая? – почуяла запах Лаэрта, поняв, что это – девочка. Она была похожа на телепузика, если не считать того, что телеэкранчик находился с другой стороны туловища. Она была жертвой редкой мутации живых ретрансляторов – она была не телепузиком, как большинство особей её вида, а тележопиком.
– Зо-зо.
Ну да, понятно, что ты Зо-зо. Я хочу продолжить смотреть этот сериал.
– Зо-зо? – спросила Зо-зо. Она, как и все мультяшки расы живых ретрансляторов, могла произносить лишь своё имя, но по интонации всегда можно было понять, что она хочет и что её беспокоит.
Живые ретрансляторы были плодом этой порочной любви сезамов к телевизорам. Иногда их называли телепузиками, но это слово относилось только к наиболее распространённой мутации.
Вне зависимости от варианта исполнения, живой ретранслятор мог иметь самый разный цвет. Тележопик Зо-зо, например, была бирюзовой, словно океан, из-за чего совсем немножко оказалась похожа цветом на Дипси. Также у абсолютно всех живых ретрансляторов была антенна на голове, служившая для приёма сигнала. У ретранслятора-девочки Зо-зо она была в форме спирали.
Все живые ретрансляторы не умели говорить и были способны произносить лишь своё имя.
Мальчиков и девочек среди живых ретрансляторов было примерно поровну, что среди мультяшек встречается не слишком часто.
Все эти телепузики, телеглавики, тележопики, кинескопные отшельники, антенные рукаторы и другие, ещё более редкие варианты, были идеальными и послушными рабами. Достаточно было подключить к ним нужный сигнал, и они были сделать всё во имя своего господина. Чтобы убить живого ретранслятора, необходимо было либо разбить жизненно важный для него кинескоп, либо пустить сигнал, который призывал их кончать жизнь самоубийством, либо отсечь сигнал и вызвать помехи – тогда живой ретранслятор терял ориентацию в пространстве и либо кружился вокруг своей оси, либо начинал бесцельно идти непонятно куда, стукаясь обо всё головой, пока не умирал от голода. Также они погибали тогда, когда попадали в область, где нет покрытия телевещания.
Так что тот, кто владеет РЭБ, владеет и умами живых ретрансляторов.
Живые ретрансляторы не нуждались в нормальной еде, воде и даже в воздухе: им все эти материи заменяла пропаганда, что лилась с голубых экранов круглые сутки, а если таковой не находилось, они от скуки могли ловить что попало: от японских дорам до передач из жизни дикой природы, хоть это и не так сильно их насыщало. Это укрепляло их зависимость от своего господина: если таковой решал сделать тележопика или телерука своей собственностью, то они питались его сигналом.
По характеру дикий живой ретранслятор (или тот, кто был брошен своим хозяином и не погиб) был смиренен, как агнец, и при том вечно погружён в какой-то мистический транс, словно сектант. Но вот если господин находил их полезными в роли пушечного мяса или охраны, то тогда они превращались в беспощадных бойцов, одержимых лишь стремлением исполнить волю своего хозяина, текущую через антенну.
Использовались ли живые ретрансляторы для того, чтобы ублажать своего повелителя, хм… в немного непристойном плане, неизвестно. Говорят, что один раз, в далёких африканских саваннах, кто-то заставлял живого ретранслятора двадцать четыре часа в сутки показывать фильмы для взрослых, но кого это в принципе способно волновать?!
Органов, похожих на репродуктивную систему Homo Sapiens хоть отдалённо, они не имели. Вместо этого у них было два способа размножения: один – это родиться от союза сезама и затисканного телевизора, а второй тоже весьма интересен.
Когда ретранслятор-мальчик и ретранслятор-девочка(телепузик, тележопик, неважно) влюблялись и уже хотели после долгого "конфетно-букетного периода", выраженного просмотром одних и тех же передач вдвоём, завести себе ребёнка, они настраивали себя на одну и ту же частоту и начинали передавать друг другу телетекст следующего содержания:
TV CHANNEL NIGHT AO ALIVE REBROADCASTERS BREED
"ЖИРНЫЕ ТЁТКИ В БАНЕ"… 022
"ЛЮБОВЬ МОНАШЕК"… 081
"КОРЕЙСКИЕ ЗАБАВЫ"…120
"ОСТАЛСЯ С УЧИЛКОЙ"…145
"АМОРАЛЬНЫЙ ГРАБЁЖ"…166
"СЛУЧАЙ В НОЧНОМ КЛУБЕ"…229
И так далее, и так далее… Вариации, конечно, немного менялись, но последней строкой неизменно была
"ДИКАЯ КОШКА В ПОСТЕЛИ"…991
Выбрав нужный вариант, их экраны начинали показывать цветовую рябь, способный вызвать эпилепсию, а сами они начинали играть в догонялки, пока они не выдыхались совсем, а рябь не кончалась надписью:
"BREED NO SIGNAL"
После этого – разве что процесс вынашивания "плода" у телепузиков был дольше, чем у Лаэрты и занимал в среднем полтора месяца, происходила та же петрушка. Так рождался новый идеальный раб(иногда – два, а то и три), всё также зависимый от телепередач.
Настало утро. Лаэрта вышла из своей комнаты вместе с девочкой-тележопиком и публично объявила:
– Господа, у меня пренеприятнейшее известие…
– К нам приехал ревизор? – спросил её Шнурок.
– Да нет же. У нас теперь есть живой ретранслятор Зо-зо, оболтусы. – сказала Лаэрта.
– О! Всё, Шнурок, можешь отдохнуть и посвятить эти дни своей писанине! – сказал прибежавший Карим. Теперь у нас есть идеальная рабыня. Шпатель, где твой передатчик?
– Он здесь.
– Давай, врубай!
Шпатель включила передатчик, и теперь Зо-зо оказалась подчинена.
– А теперь поди-ка пол помой. – сказал ей Карим.
– Вы уверены, что иметь рабов – это нормально? – спросила Маша.
– К сожалению, свобода их губит. – сказал с тоскою в голосе Шнурок.
Услышав приказ своего нового господина, Зо-зо сказала "Зо-зо" и с улыбкой схватив швабру, начала драить полы до блеска.
– А? Неплохо-неплохо. Да тележопица старается лучше, чем ты! – сказал Карим Шнурку, а он то точно не упустит возможности пустить в адрес своего невезучего приятеля какое-нибудь едкое словцо.
