Читать книгу: «Призрачный театр», страница 4

– Да-да, знаю, – живо согласилась Шэй, – иногда я видела ее над королевскими охотничьими угодьями, да, она выглядела на редкость сильной. Давненько я там не бывала, вот и подумала, что пришло время отполировать ее колпачок и кольца опутенок⁷, да, может, еще подлечить пару перьев.

Не велик обман; ей все равно довольно скоро придется зайти к лорду Элтему, а умалчивание подразумевало оплату: в эти дни соверен за каждые три месяца можно считать целым состоянием.

– Я довезу тебя. Сегодня не подморозило, – с глухим стуком он поставил кружку на стол и на удивление резво встал с кресла. – Помятая одежда сидела на нем кривовато, и Шэй отвела глаза. Бледное лицо, белые волосы, белые глаза.

– Нет, – громче, чем хотелось, возразила Шэй, – пару дней мы с лордом Элтемом можем даже не увидеться, а подниматься туда высоко, целых четыре лестничных пролета.

– Ладно, ладно, полагаю, все будет хорошо, – он кивнул с серьезным видом, – ты справишься сама, моя любимая.

Ее сердце радостно сжалось. Когда он в последний раз называл ее «любимой»? Она довела его обратно до кресла, тихо что-то напевая.

– Ты справишься. Ты знаешь, что надо делать, – его глаза блуждали по потолку, пальцы сжимали подлокотники кресла. Вдруг выпрямившись, он добавил:

– Конечно, девочка должна работать, но я не знаю, Ава, что с ней делать. Ей не хватает… не хватает… терпения. Она появляется поздно, по-своему проводит Мурмурации, а затем опять пропадает в городе, не возвращаясь по несколько дней. Одни Птицы ведают, где ее носит.

Даже в этом промерзшем доме щеки Шэй загорелись огнем. Лонан потягивал чай, озабоченно нахмурившись.

– Прям не знаю, что мы будем с ней делать, – по-птичьи повертев головой, он попытался уловить запах Авы. – Ава? Ава, любовь моя? Ты еще здесь?

Тихо выйдя из дома, Шэй спустилась по лестнице.

Бердленд в основном уже пробудился и вернулся к жизни. Над дымоходами вился дымок, от крылец спускались лестницы. Побелевшие от инея сети блестели, как филигранная, опрокинутая над болотом чаша. Два паренька с удочками на плечах пробирались к реке, шутливо пытаясь столкнуть друг друга с тропинки. Кто-то, уже опередив их, растягивал на берегу сети. Узнав Колма, Шэй махнула ему рукой.

Она забралась на веревочный мостик, проходивший по сетевому каркасу. Радуясь его знакомому, как песня, ритмичному покачиванию, она прогулялась по утреннему свету, прямо навстречу открытому небу. Эти сети растянулись на полмили, окружая сероватый шестиугольник болот Бердленда. Шэй знала их досконально, они словно обнимали ее, поддерживая в ней жизнь. По краям опор торчали большие скобы, загнанные глубоко в землю, они удерживали самые крепкие сегменты сетей: шпагат связывался в сети с такой мелкой ячеей, что даже вьюрки не могли в них пролезть. Но Шэй, направившись прямо к центру, сразу же заметила вереницу детей, причем они делали вид, что их путь по болотным кочкам и грязевым прудкам лишь случайно проходил там, где над ними следовала Шэй. Иногда она медлила по утрам, позволяя всем птенцам племени добраться вместе с ней до конца пути, но сегодня ей приходилось спешить. Центральные опоры тянулись от чахлых деревьев к мачтам, изгибавшимся к краям купола. Их верхушки с отверстиями и пазами скреплялись толстыми веревками, шестиугольные хитросплетения более толстого, с руку, каната, включали меньшие шестиугольники с узорчатыми тонкими сетками.

И птицы. Птицы повсюду. Прежде всего слух поражали звуки: грандиозные водопады птичьего пения, переливчатого, как самоцветные сокровища. Поначалу они воспринимались сплошным шумом, но по мере того, как ваши уши привыкали, вы начинали различать отдельные голоса и мелодии. Суматошно перекрикивающийся хор вяхирей обрамляли струистые трели крапивников. Воробьи подворовывали мелодии из музыкальной шкатулки синиц. Постанывали и дрозды, в их голосах звучало нечто человеческое, как будто при желании они могли бы перейти на людской язык. В общий хор вклинивались и сложные мелодичные трели, естественно, слишком витиеватые для воспроизведения одним утонченным горлом. Попискивания и потрескивания, воинственное карканье, благодушное воркование, вибрирующие мелодии. Флейты, целые духовые оркестры, фаготы, барабаны и визгливое пиликанье виол. А потом, подняв глаза к этому переполненному птичьими песнями воздуху, вы увидите, что само небо бурлит от множества порхающих птиц. По-человечески необузданные, их пути пересекались и расходились в волнующем хаотичном великолепии.

Шэй откинулась назад, вздохнула и отдалась в объятия птичьего хора. Воздух полнился музыкой, невесомой и бестелесной. Она взглянула на это небесное царство: непроизвольная запись птичьих партий, настройка крылатого оркестра, небесной жизни. Стайка детей, наблюдая за ней, повторяла ее ритуал.

Уходя, она подвешивала на ветки шарики жира и добавляла семечек в перевернутые ракушки, прицепленные ко всем древесным стволам. Тонкие ломтики бекона и речные червяки, шкварки и семена. Все, что им удавалось достать в этом расточительном, экстравагантном городе выше по течению или накопать у себя за порогом. Впервые в тот день она сбросила чары вчерашнего театра и хорошенько осмотрелась. Она подала сигнал детям на земле внизу.

– Спойте для меня, – сказала она. Лица глядели вверх с надеждой, но не открывая ртов.

– Неужели я все должна делать сама? – шутливо вздохнув, спросила она. – Ладно, поняла… с чего же начать?

Возможно, с исторической баллады, известной даже малышам. Глядя на застывших в ожидании детей, Шэй начала петь:

– Мы скитались бездомно по миру, покинув родные земли Востока…

– …земли Востока, земли Востока… – подхватили птенцы.

– …изгнанные, и разоренные, и вечно гонимые ветром Рока.

Она поднесла ладонь к губам, и дети, хихикая, повторили ее жест. Под ее пение они начали дуть, рассеивая семена.

– Влекомые ветром, как семена, по морям и лесам…

– …по морям и лесам да по морям и лесам, – вторили дети.

– Но вот прилетел сокол, он повел нас к безопасным краям.

Дети воздели руки к небесам.

– Мы следуем за птицами, спим вместе с ними в ночи. Даем защиту, пищу и кров, воздавая им почести.

Часть малышей принялась изображать клюющих зернышки птиц.

– Их полеты указывают нам верные тропы, их песни полны вещих слов…

– …песен птиц – наших богов… – она позволила птенцам выкрикнуть последние слова, словно, отвечая на вопрос в школе:

– И эти боги – птицы!

Шэй видела улыбку Колма, хотя он стоял наверху. Когда дети разразились смехом, он крикнул ей:

– Залети ко мне перед уходом.

Она шла по веревочным мосткам, чувствуя свою неуклюжесть среди вихря легких крыльев. Воробьи порхали вокруг, поглядывая на ее бадейку с кормом. Детский смех и птичьи песни; они разогнали утренний туман.

Колм ждал на вершине купола, задрав лицо к небу и ловя теплые лучи света, пока Шэй заканчивала обход. Он обладал спокойствием, свойственным, по разумению Шэй, только авискультанам. Воробей радостно слетел на его руку, на пробу клюнул пыльное семечко и, встревоженный чьим-то хвостовым пером, быстро упорхнул. Колм даже не заметил. По-прежнему созерцая небесную высь, он спросил:

– Трудный вчера выдался день?

– После шести колоколов. Кое-какие трудности с переправой.

С вечера она совсем не вспоминала о них: о черных глазах и придавившем руку башмаке. Жила в блаженном забвении.

– Лонан забрал тебя, – утверждение. Но многозначительное.

– Да, он предпочитает сам. Говорит, что иначе не уснет.

Колм с ее отцом были примерно одного возраста.

– Спит он отлично, Шэй, ты же знаешь.

Она ничего не ответила. И начала старательно развязывать узел на самой вершине купола. Обычно Колм помалкивал, и то, что он сам начал разговор, явно имело особое значение.

– Шэй, не слишком ли много ты просишь у него? – спросил он, не глядя на нее.

– Я ничего не прошу, – едва ли не жалобным тоном отозвалась Шэй.

– Ты же понимаешь, на что я намекаю. Ты ведь уже не ребенок. Дела говорят лучше слов.

– Вы предлагаете мне сказать ему не приезжать за мной? Но он все равно приедет. Забудет о том, что я говорила ему.

– Не забудет, если ты скажешь, что уже договорилась о переправе. Или если одолжишь его лебединую лодку. Или если скажешь, что останешься в городе, – он развязал один из узлов, – есть множество способов, Шэй. Жаль, что мне приходится напоминать тебе об этом.

Он откинул сектор верхней сетки, подняв его над опорами, и открыл наконец идеальный шестиугольник неба. Бердленд открылся небесам. Пара ближайших голубей тут же вылетела и села на канаты. Колм разбросал семена вокруг входа и заговорил, казалось, с птицами:

– Ты нужна нам здесь. Каждый день недели, пока ты пропадаешь в городе. Нам, старикам, уже трудно справляться со всеми делами.

Он показал на стайку птенцов. Шэй, заметив девочку с ястребиной татуировкой, помахала ей. Все дети помахали им в ответ.

– Мы теряем в городе слишком много птенцов, – тихо произнес он, – они не слушают меня так, как тебя. Они не станут помогать ни Эллису, ни Кроу, ни кому-либо из остальных, – он говорил спокойно, но Шэй поняла его тревогу. И тем не менее зудящая в ее голове мысль просчитывала, скоро ли может прийти Большой паром.

– И что будет со следующей Мурмурацией? – уже сам его вопрос показал, что он сомневался в ней, и Шэй невольно испытала болезненный укол совести.

– Уверена, что я узнаю о ней. И буду здесь.

– Будешь здесь, чтобы вести нас? Впереди, но не с нами?

Шэй кивнула. Она поняла, что он сомневается в ней, но знала, что Колма убеждать бесполезно. Они немного посидели в молчании, наблюдая за сетями. Привлеченные теплом и речным запахом, улетели чайки. Зато голуби прилетели поживиться в кормушках. Два зяблика то залетали под купол, то вылетали обратно, как будто сомневались в собственных намерениях. Время, казалось, остановилось, но вдруг опять раздался звон городских колоколов, с приятной ненавязчивостью из-за дальности расстояния, и тогда Колм и Шэй, не сговариваясь, закрыли шестиугольник небесной отдушины. Птенцы отправились на занятия, а Шэй, пробравшись через стаи беспечных птиц, вышла на тропу к пристани.

Низинные болота простирались до линии горизонта, отчеркнутой от небес смелой рукой. Только Шэй возвышалась среди этой тянувшейся до самой реки низкорослой растительности, по крайней мере пока не появилась мачта Большого парома, как раз вовремя, разметав последние клочки тумана. По пути к пристани ее сопровождали чувства вины и облегчения. Лонан нуждался в заботе деревни. Нуждался в кухарке, предсказательнице, жрице, кормилице, няньке и, что более затруднительно, теперь, когда карты его памяти смешались и перепутались, нуждался в жене. Все те роли, что Шэй умела исполнять, оказались для него бесполезны. Она могла быть дочерью, научилась быть посыльным и вором, бегая по крышам. Здесь же, в их маленьком, скрытом туманом доме, она ничем не могла ему помочь.

6

Стайки кроншнепов и галок, выискивавших на мелководье червяков, плеск весел и скольжение парусников: Темза жила бурной жизнью своеобразной городской улицы. Опершись локтями на борт парома, Шэй смотрела, как тают вдали серые болотистые земли. Над паромом кричали чайки. Через несколько минут Лондон начал оживать вокруг нее, как сценические декорации; пейзажи жизни резко тянулись ввысь. Узкие каньоны улиц и высокие скалы домов. Паром уже мчался на полной скорости, точно лошадь, приближающаяся к своей конюшне, движение становилось все более оживленным, вскоре река заполнилась огромным множеством лодок, и Шэй вдруг подумала, что могла бы добраться до берега, просто перепрыгивая с одного борта на другой. Лодки исполняли замысловатые танцы, похожие на птичьи, их пути так же пересекались, но они никогда не сталкивались. Волны приветственно хлопали по бокам парома, здания становились все выше, поглощая Шэй, и понемногу паром окунулся в огромный и дружелюбный шумовой котел. Лондон. Она успела полюбить этот город.

Прошлой ночью Бесподобный пообещал встретить ее с парома, но Шэй подумалось, что он просто разыгрывал галантную сцену перед своими друзьями. Поэтому ее сердце радостно забилось – лошадь вырвалась из конюшни, – когда она увидела, что он ждет на причале. Он увлеченно разговаривал с румяным толстяком, который постоянно смахивал пот с шеи, несмотря на то что в затененных местах на реке еще даже не растаял лед. Пока паром скользил к пристани, Шэй заметила, как они обнялись, и толстяк похромал в сторону города. Бесподобный, повернувшись, собрался предложить ей руку для спуска, но она взглянула выразительно – «мальчик-посыльный, помнишь, а не взбалмошная девчонка», – так что он стоял, скрестив руки, и смотрел, как она спускается на берег.

– Ну, доброе утро, паренек, – весело приветствовал он Шэй.

Она сняла свою шапочку. «Паренек?» Взгляд паромщика с любопытством следил за ними.

Они пошли вдоль набережной спиной к утреннему свету, наступая на свои вытянувшиеся перед ними тени. Шэй нравилось, как город, пробуждаясь к жизни, потягивался и скрипел. Подмастерья дружно зевали, наверняка уже опаздывая, и уклонялись от брызг драивших палубы матросов. Стайки чаек патрулировали улицы в поисках деревенских торговцев, не знавших, как уберечь от них свои хлеба, а служанки суетились, как голубицы, тихо повторяя списки покупок.

– С кем ты там болтал? Что за толстяк? – спросила Шэй.

– Никогда раньше его не видел, – ответил Бесподобный, с нарочитой небрежностью пожав плечами, – он просто отдыхал на пристани. А я каждый день изображаю нового персонажа, это держит меня в напряжении, – он поднялся на цыпочках и, сжав кулаки, нанес пару резких ударов незримому противнику, – в общем, мне приходиться общаться с уймой незнакомцев, – добавил он таким тоном, словно исполнял какое-то невыносимое, возложенное на него бремя, а не разыгрывал собственный сценарий.

Они срезали угол, пойдя по более тихой Темз-стрит перпендикулярно реке. По дороге Шэй мельком заметила между домами силуэты кораблей: ощетинившиеся обрубленным лесом покачивающиеся мачты.

И кого же ты играешь сегодня?

– Французского моряка, опоздавшего на свой корабль. Ночь провел на берегу среди вероломных англичан, в итоге они меня ограбили, надули, избили и накачали какой-то дрянью. Я пытался якобы нанять быстроходную лодку, чтобы догнать свой корабль, не желая застрять здесь pour toujours⁸.

Он был вовсе не похож на французского моряка. Одетый в просторную белую рубашку со вставкой и вышивкой, гласившей «Время Сатурналий».

– И он тебе поверил? – усмехнувшись, спросила Шэй.

Бесподобный, хитро подмигнув ей, вытащил из кошелька шиллинг. Наклонная Нью-Фиш-стрит опять увлекла их в сторону реки: направления лондонских улиц изменчивы, как приливы и отливы. Они обошли суматошное движение у входа на мост и направились к удаленным причалам, где швартовались океанские корабли. Корабли из Норвегии, с Пиратских берегов Марокко и Египта и с безымянных островов. На сушу доносился сладковатый запах речной грязи и едкой морской воды с самих кораблей. С одной из палуб вдруг что-то сбросили, и птицы в погоне за добычей спикировали в воду. Все вокруг поскрипывало, как новая обувная кожа.

– А как прошло ваше представление?

Вчера Шэй рассказала ему больше, чем собиралась. Он узнал о Мурмурации и предсказаниях, о медленном упадке ее общины. Обычно она скупо упоминала о Бердленде – никогда не знаешь, доброжелательные ли уши тебя услышат, – но сам дымный и полный теней воздух театра Блэкфрайерс располагал к откровенности. Тем не менее от осознания того, как много она наболтала о себе, у нее появилось странное чувство обнаженности, и она поплотнее запахнула куртку.

– На самом деле это не совсем представление. Но… – она не смогла подобрать слово, точно определяющее их ритуал. Может, их обряд, в конце концов, не так уж и сильно отличается от театрального зрелища. – Но все прошло хорошо, хотя получилось так, будто я сама придумывала предсказания, наблюдая за птичьими танцами.

Паруса бились на ветру с хлопками, напоминавшими случайные взрывы аплодисментов, и они вынужденно умолкли на какое-то время.

– Мне хотелось бы увидеть их, – сказал он наконец, – я имею в виду танцы Мурмурации. Хотя сомневаюсь, что они так волшебны, как я представляю. – Он тряхнул головой, словно избавляясь от какого-то наваждения. – Но в общем, что там происходит? – он опять помолчал, пока они обходили припай не растаявшего льда. – Ты что, думаешь, твоя мать действительно видела будущее?

Шэй и сама частенько задавалась таким вопросом.

– Трудно сказать. Возможно, есть какой-то способ предвидения, пока не понятный мне. Жаль, что я не могла провести хоть недолго в ее мыслях. Просто чтобы узнать, как ощущается возникновение предсказания.

Шэй понравилось уже то, как Бесподобный слушал ее. Он всерьез обдумывал все ее слова.

– Ах, нет, – возразил он, – ведь тогда ты поняла бы ее, а не себя.

Он молча взял ее за руку, и они продолжили путь под щетинистыми тенями кораблей. Миновали огромный склад специй, уже за несколько ярдов до которого в воздухе запахло Рождеством.

Здесь причаливали большие, как храмы, корабли, их кормовые мачты прорезали береговую полосу тенями шпилей. Военные парусники пришвартовались рядом друг с другом, зияя пустыми жерлами своих пушек, как разинувшие клювы голодные птенцы. Компания школяров, вяло слоняясь вдоль реки, записывала в тетрадки названия кораблей и сравнивала свои списки. Бесподобный, поспешив за ними, начал читать названия кораблей:

– «Дредноут», «Святой Игнатий», «Морской конек», – провозглашал он с такой гордостью, что Шэй задалась вопросом, долго ли он вообще учился в школе.

– Разве не странно держать своих богов в сетях? – вдруг спросил он. – Это же все равно как запереть святого Павла в Тауэре.

Оценивающе глянув на его лицо, она не заметила в нем ни ехидства, ни жалости, что могло быть еще обиднее, его интерес выглядел искренним.

– Каждое утро после кормления мы открываем сети. И очень много птиц возвращаются каждый день, так что пленом это явно не назовешь. Думай о нашем сетевом куполе как о храме. Иисус ведь не заперт в церкви, верно? Там ему поклоняются, – ее вдруг охватило странное чувство вины. Неужели она сказала что-то еретическое?

Бесподобный украдкой оглянулся, проверив, не подслушивают ли их.

– Кто знает? Возможно, если б его не прибили к кресту, он тоже захотел бы выйти на улицы, – задумчиво помолчав немного, он спросил: – Так как же они передают тебе то, как надо поступать?

Шэй пыталась точно выстроить свои объяснения, словно шаги при переходе по камням через реку.

– Понимаешь, Бесподобный, они особые боги.

Он позвенел монетами в кошельке. Всем своим видом говоря: «Продолжай».

– Наши боги… – Она никогда не находила правильных слов для того, чтобы запечатлеть бурю чувств, рождаемых в ней Бердлендом. – Они… беспечны. И они непостижимы, – следующее замечание она произнесла только мысленно: «Точно так же, как ваши». – Но они красивы и свободны. Если, наблюдая за ними, ты действительно их видишь и понимаешь, то, значит, существует другой мир.

– Но разве это не делает их доказательством существования Бога? Скорее, чем… воплощением? – последнее слово он произнес с осторожностью, как будто пробуя его на вкус.

– Возможно, – согласилась она. От одного такого сильного сомнения все в Бердленде затаили бы дыхание в изумлении, – но птицы так непохожи на насекомых, на скалы, цветы и реки, – она стремилась подыскать христианскую аналогию. – Думай о них как об ангелах.

Скудность человеческого языка бесила Шэй. Как выразить дерзость хвостовых перьев сороки или безжалостность орлиного клюва? Какие слова могут оправдать пленение уникальных колибри или удержание в клетке когтистого ястреба? Благодать. Благоговение. Любовь. Всего лишь слова, что как треснувшие чаши выплескивают свои смыслы с каждым сотрясением воздуха. Слова унижали Шэй здесь, в этом грязном мире.

В отчаянии она закинула к небу голову и увидела, как мимо стрелой пролетела чайка, словно выпущенная белоснежным луком купидона. Именно это она пыталась объяснить, но слова вдруг обрели плоть, породив смех чистой радости.

– Естественно, это также означает, что твои боги питаются червяками, – проследив за ее взглядом, с улыбкой заявил Бесподобный.

Он остановился на несколько шагов впереди и повернулся к ней, обезличенный бьющим ей в глаза солнцем.

– Я мог бы показать тебе, во что сам верю, если ты готова к игре. Если пойдешь со мной в театр.

Шэй не привыкла к зеркалам. Лонан, очевидно, в них не нуждался, а что касается ее самой, то она проводила больше времени, скрывая свою внешность, чем изучая ее. Это означало, что она должна была сосредоточиться на удержании взгляда, пока Бесподобный придавал ей облик нового персонажа. Он подвесил ракушки к ее волосам и ушам и густо обвел ее глаза черными линиями в виде ласточкиного крыла. Под ними он размазал на щеках два румяных сердечка, как будто ее ущипнули. Смазав темным маслом ее длинные по бокам волосы, он зачесал их назад, высушил и ловко скрутил на голове в виде ушей шипящей кошки, закрыв ими татуировку. На губы он наложил белую пасту с запахом говяжьего жира. Когда она заговорила, то обводка из этой скользкой и липкой пасты начала растягиваться и ломаться. Ее лицо стало насмешливой маской, и она вдруг подумала: «Отлично, вот и новый способ прятаться». На улицах Лондона ее преследовали взгляды – мужские взгляды, – они могли догадаться, кто скрывается за ее неказистыми шапками и лохмотьями, но этот нарисованный щит отражал любые проницательные взгляды. Былая Шэй попросту исчезла. Она высунула язык и удивилась, увидев, что ее отражение сделало то же самое.

Пришел черед переодевания. Бесподобный, притащив из костюмерной кучу одежды, начал выбирать подходящие ей наряды. Он облачил ее в простое платье ярко-фиолетового цвета, с высоким вырезом, а затем принялся навешивать на нее ожерелье за ожерельем, от изящных колец до цепей с медалями мэра, пока она не начала дребезжать, поворачивая голову, как оружейная повозка. Даже здесь, за закрытыми дверями, Шэй осознала, какое весомое внимание мог привлечь ее костюм. Она выглядела одновременно и уязвимо, и эффектно. Больше всего ее тревожил цвет; такой фиолетовый оттенок считался королевским, запрещенным для всех, кроме самых именитых аристократов, и кое-где в городе ее могли арестовать просто за то, что она осмелилась вырядиться в такое платье, но Бесподобный ничуть не волновался. Отступив подальше от света, он придирчиво оценил свою работу, а затем удовлетворенно пробурчал себе под нос:

– Ладно. Не пора ли выяснить, какого рода переполох мы сумеем устроить?

– Расступитесь! Эй, вы, там, дайте пройти, – Бесподобный расчищал путь для Шэй, разбрасывая перед ней на грязною дорогу цветочные лепестки. Она упорно старалась ступать именно по лепесткам; почему-то это казалось важным. Она сосредоточилась на запахе роз и свежего навоза, чтобы не видеть множество повернувшихся к ней лиц. И все же она чувствовала исходящий от них пульсирующий жар. Люди взирали на нее из окон и витрин магазинов, замирали со своими тележками и таращились во все глаза. Толпа обтекала ее, распространяя волны внимания, но она, задрав нос, смотрела в небеса, словно ждала знамений от птиц: пролетел грач, а две сороки клевали что-то на соломенной крыше. Это означало опасность обмана, одно из любимых толкований ее матери.

– Кого я должна изображать? – шепотом спросила она Бесподобного, когда они свернули к востоку в более тихие и тенистые улочки под городскими стенами.

– Понятия не имею. Пока, – ответил он, прищурившись от лучей зимнего солнца.

Они остановились где-то к северу от ворот, в грязном обветшалом квартале, слишком бедном, чтобы Шэй разносила там посылки. Однако Бесподобный, казалось, точно знал, куда они направляются. Он показал ей на узкий, не шире ручной тачки, проходец между двумя низкими навесами и взял ее за руку. Она, приподняв подол платья, последовала за ним прямо по грязи. В конце темного, поросшего мхом проулка покачивалась на петлях вывеска таверны: скособоченная сорока уставилась на нее черным глазом. «Одна – к печали», – невольно прозвучал голос в ее голове, когда она переступила порог этого заведения вслед за Бесподобным.

– Господа заядлые и азартные игроки, – голос Бесподобного прозвучал нервно в этом неприглядном тесном помещении. Шэй почувствовала подошвами колкий гравий пола, покрытого склизкой грязью, – я обнаружил настоящее сокровище.

Носком башмака он подтолкнул Шэй вперед, и она, слегка споткнувшись, вошла в круг света. Она не сводила взгляда с пламени свечей, горевших над темным кольцом выпивающей компании.

– Я нашел ее в доках, дрожащей под днищем лодки. Сбежала с корабля, наверное. Пуглива, как лань, но брыкается покруче мула. Не из наших краев, очевидно, и совсем не понимает по-английски. Я как раз собрался к нашему ученому доктору Ди на тот случай, если за нее назначат высокую награду, но, зная, как обитатели «Сороки» любят заключать пари, решил сделать крюк, – в таверне все притихли, а он зазывно продолжил: – За шиллинг можно угадать. Откуда приплыла наша загадочная чужестранка? Лучший ответ получает весь банк, за исключением, конечно, самой незначительной доли для банкира! – Он отвесил им легкий поклон.

По столу застучали монеты, и в мгновение ока Шэй окружили мужчины. Пьяные, грязные мужланы. Они собственнически разглядывали ее; грязные руки поднимали подол, дергали серьги; пробовали за зуб театральные ожерелья. Какой-то игрок попытался раздвинуть ей губы, решив посмотреть на зубы, и Шэй не выдержала; она глухо зарычала и выиграла: тот опасливо отступил. Ее настоящая сущность сжалась внутри наряда, скрытая, как готовый к удару клинок. Мужчины пытались говорить с ней по-французски, а потом на латыни. Она безмолвствовала. Тогда зазвучали совершенно неведомые ей наречия. Один мужчина вдруг прошептал ей на ухо:

– Ежели ты не понимаешь по-английски, то не будешь возражать, если я признаюсь, что хотел бы трахнуть твой красивый ротик. – Быстро развернувшись, он пристально взглянул на выражение ее глаз, но она упорно хранила тупое равнодушие. Он усмехнулся: – Так ты согласна?

– Достаточно, – резко заявил Бесподобный, – делайте ваши ставки, пожалуйста.

– Персиянка, – донесся из-за стола чей-то голос, – я видел таких размалеванных восточных шлюх. Она могла быть игрушкой шаха. Я тоже придержал бы ее для себя. Уж ей-то наверняка известна парочка восточных трюков.

– Итак, мужчина в синем за Персию, – повторил Бесподобный.

Голос из толпы:

– И вовсе она не из Персии. Там не в ходу фиолетовые наряды. Только венецианцы позволяют простолюдинам носить фиолетовое. Она, небось, раскатывала там на гондолах по каналам, может, какая-то актриса или художница.

Предположения хлынули потоком:

– Она из Шотландии или Сиама. Из Мавритании или Малакки.

Один парень, самый младший из всех, предположил, что она может быть и из птичьих девчонок, но его дружно высмеяли.

– Не трать попусту свой шиллинг. Те девчонки такие же серые, как лесные сони.

Бесподобный скинул монеты в кошель.

– Теперь я отвезу ее в Мортлейк. Там доктор Ди узнает, кто она, даже если ему придется разрезать ее, чтобы дознаться правды. – И вторым пинком башмака он вытолкнул Шэй обратно на солнечный свет.

На Брод-стрит Бесподобный ловко перекинул кошель с монетами с руки на руку.

– Ты сыграла прекрасно. Все любят отгадывать тайны. Ты заметила, что каждый из них видел в тебе то, что ему хотелось. Брошенный любовник видел шлюху, честолюбец – принцессу, – он вытащил шесть монет, – вот твоя доля. Неплохо для роли без единого слова!

Во время импровизированного представления она молчала, а сейчас, когда открыла рот, слой помады на ее губах сразу потрескался.

– Ты не вернешься к ним отдать выигрыш?

– Они даже близко не угадали! – презрительно фыркнув, воскликнул он. – И вообще, разве нормальные работяги надираются по утрам? Эти пьяницы уже не ждут от жизни ничего хорошего.

Шэй подоткнула подол повыше. Улицы кишели людьми, а воздух у ворот кишел мошкарой. Все здешнее окружение: грязь, бедность, городские стены – вызвало в ней тоску по открытым пространствам.

– Спасибо, – сказала она, взяв деньги, – но обратно мы пойдем моим путем. По крышам.

Бесподобный охотно поспешил за ней, все еще позвякивая монетами.

7

Вот так и установился их распорядок дня. В течение десяти дней подряд, каждое утро после девяти ударов колоколов, Шэй наряжалась в новый костюм и гримировалась, а когда Бесподобный придумывал их роли, ее подташнивало от страха. Она играла монахиню в Ньюгейте, шлюху в Хорслейдауне. В четверг Бесподобный поведал компании подмастерьев, что Шэй работала служанкой и прикончила хозяина, который пытался затащить ее в постель, и они, спрятав ее на телеге под кучей свеклы, отвезли к собору в Сент-Олбанс. Шэй никогда раньше не бывала к северу от Лондона, и ей пришлось дожидаться там Бесподобного, а он соизволил приехать только через два часа, лениво труся на лошади и посмеиваясь над ее тревогами.

Утренние часы принадлежали ему, а послеобеденное время – ей. Она брала Бесподобного с собой и показывала ему верхний, овеваемый ветрами город. С неистовым изяществом Шэй летала над Лондоном и, слегка запыхавшаяся, с очередным набором синяков, стучала в задние двери богатых особняков, держа за спиной руки, чтобы скрыть свои ногти. С запада на восток и с севера на юг доставлялись изысканные конверты, запечатанные воском цвета сливок и вишни. Когда Бесподобный поспевал за ней, они прыгали и бегали вместе, и тогда казалось, что только им двоим из всего рода человеческого открыты радости жизни на крыше этого увенчанного облаками мира. Она предсказывала ему будущее по поведению птиц – неизменно драматическое, неизменно с приключениями, – и они, утоляя жажду, пили дождевую воду из потрескавшихся желобов горгулий. А если ему не удавалось угнаться за ней, она отпускала его обратно в средоточие своего нового мира: театр Блэкфрайерс.

Дни растягивались и разверзались, вмещая все чудеса театра. За те первые десять дней дали семь представлений, и ничто никогда еще не казалось Шэй таким истинно правильным. Казалось правильным пристально следить за сценическим действом, сознавая, как вращается вокруг освещенный живым пламенем театр. Казалось правильным, что волны зрительских голосов омывали ее, как вода – прибрежную гальку. Казалось правильным водить пальцем по странице, искать нужные слова – красивые слова, как райские птицы среди лондонских голубей. Она шептала их, смакуя на вкус экзотические определения – «Византийский. Проницательный. Дьявольский», – словно многобуквенные заклинания, миры в миниатюре.