Читать книгу: «Часы», страница 6

ГЛАВА 8

Я провела несколько часов перед телевизором, без интереса перещелкивая каналы в надежде наткнуться хоть на что-нибудь стоящее. Но, увы, в это время показывали только глупые реалити-шоу про развязных девушек и еще менее воспитанных парней, низкопробные кулинарные программы и дурацкие пародии на судебные процессы. В какой-то момент я остановилась на выкрашенном для кадра мужчине, который с задумчивым видом гладил хрустальный шар и бурчал под нос какие-то непонятные слова. Еще секунда – и он поднял на меня свои глаза и, ткнув с экрана пальцем, сказал:

– Звоните прямо сейчас, и Вы получите уникальную возможность приобрести…

– Один из перстней с моего указательного пальца! – сказала я вслух и поднялась с дивана.

До приезда Джейка оставалось каких-то полчаса – выходя с работы, он позвонил мне и спросил, нужно ли нам что-то к ужину. Я предложила ему включить фантазию и придумать, с чем можно было бы сочетать запеченную в духовке утку. Он любил готовить, поэтому мы часто соревновались друг с другом в кулинарном мастерстве. И, скорее всего, он нашел ответ на мой вопрос еще до того, как положил трубку.

Я лениво зашагала в прихожую, попутно думая, включать ли свет. Мою яркую сумку было видно и в полумраке: она все еще стояла нетронутой на тумбочке, куда я бросила ее прежде чем снять надоевшие за день каблуки.

В большинстве случаев спешка ни к чему хорошему не приводит, в особенности, когда выполнить обещание хочется поскорее. Но ведь слово нужно держать.

Но обещания ведь нужно исполнять? Была ли история Марвина исключением?

Я потянула тетрадь за обложку и выругалась, как только из нее посыпались листы. Все-таки пришлось включать свет: в темноте их было не собрать. Я почувствовала слабый укол совести: еще не начав читать, я умудрилась так неаккуратно поступить с его жизнью. Он же вкладывал в тетрадь свою душу. Опять же – если она у него была…

Для пущего погружения в события я выключила телевизор. Настала пора копаться в чужом грязном белье.

***

Понятия не имею, что именно побудило меня проникнуться доверием к дешевому клею из ларька. Тем более что им я собирался закрепить одну из самых важных частей этой невзрачной тетради. Я всерьез возлагал на него большие надежды! Другого у меня не было, а возможности обзавестись хорошим клеем впоследствии я так и не нашел.

Я смог их прилепить! Пусть и не с первого раза. Но, сдается мне, страницы все равно выпадут. Это вопрос времени. Поэтому я заведомо их пронумеровал – чтобы ты знала, в какой последовательности читать.

Пожалуйста, не начинай с них! Сперва ты должна кое-что обо мне узнать. Вернее, узнать меня: от мальчишки, которого ты запомнила, мало что осталось. Я надеюсь, ты меня поймешь. Я прекрасно знаю, это – тоже вопрос времени…

Время, пожалуй, единственный путешественник, которому не повезло с маршрутом. Оно всегда идет вперед, не прерываясь, не задерживаясь, никогда не оглядываясь назад. Оно оставляет за спиной разрушающиеся здания, вымирающие цивилизации, искажающиеся человеческие судьбы. Оно всегда одиноко, оттого и настолько неумолимо – все его спутники рано или поздно покидают его.

Знаешь, время из-за своего гнева и бессилия способно разрушить почти все! И сейчас я имею в виду совсем не свойства чудесного клея за четвертак. Надеюсь, та связь, которая когда-то давно была между нами, времени неподвластна.

Я успел прочитать прилично книг в тюрьме, и теперь с уверенностью могу сказать, что ясно понимаю суть предисловий. Они всегда разные: кто-то рассказывает читателям о своем произведении, кто-то выражает благодарность близким и друзьям, кто-то делится планами на будущее и новыми творческими замыслами… Однако есть между ними нечто общее: в предисловии все писатели с читателями разговаривают.

Но я-то не писатель. И, пожалуй, это третий раз в жизни, когда мне нечего тебе сказать. Помнишь случай, когда ты застала нас с Коллином в своей комнате? Мы тогда еще выпотрошили ящик с твоим нижним бельем и сделали из него несколько пиратских флагов? Никогда не забуду, сколько новых слов я тогда узнал! Или взять тот день, когда ты впервые обнаружила у меня наркотики…

Да, я принес тебе слишком много плохого. Ты этого не заслужила. Но у меня остается слабая надежда, что когда-нибудь ты – по чистой случайности – найдешь это и прочитаешь. По собственной воле я не собираюсь вмешиваться в твою жизнь – я не дам себе снова тебя ранить. Не теперь, когда у тебя так много того, что ты можешь потерять. В отличие от меня. У меня даже времени осталось мало.

Поэтому я не буду тратить его на то, чтобы рассказать тебе о годах, проведенных за решеткой, и о том, как я ждал тебя день за днем. Я также не буду извиняться перед тобой, потому что мне не хватит этой тетради, а у тебя не хватит сил встречать на каждой странице по сотне «прости». К тому же, ты знаешь, я не особо люблю писать. Однако я все же это сделаю. Если не ради себя, то, по крайней мере, ради тех, кто после меня останется, и к кому попадет в руки мой дневник. Мне бы хотелось, чтобы они знали. Чтобы ты знала.

Я мог бы вклеить в эту тетрадь свои письма, которые ты так и не открыла – я же не стал их отправлять. Но это лишнее. Слишком много там эмоций, которые тебе совсем не нужны.

Я просто вкратце расскажу тебе о том, что со мной произошло. Пожалуй, это самое ценное, что у меня есть. Моя история. Поэтому я хочу поделиться ей с тобой.

Знай, это чистая правда. И сейчас я абсолютно серьезен. Я не готов врать тебе снова.

Еще я хочу, чтобы ты знала, как сильно я сожалею и как сильно я тебя люблю.

Прости.

Марвин

***

Я почувствовала покалывание на щеках и с силой потерла предплечья, чтобы поскорее избавиться от мурашек, внезапно пробежавших по телу. Должно быть, сквозняк…

Мне часто твердили о силе слова. Еще в школе, убеждая в том, что оно может и вылечить, и ранить. Поменять отношение к чему-то оно тоже способно. Я почти купилась.

Как ему удалось заставить меня переживать за его разбитую жизнь с первой страницы? При этом зная, что он сделал? Этот заискивающий тон, вызывающий мгновенное сочувствие, эти извинения – да какая разница мне? Разве мне должно быть дело до подлеца, давящего на жалость, и его рассуждений о том, что время все рушит? Но… Разве могла я сделать вид, что мне все равно?

С недавних пор я все меньше замечала в окружающих искренность. Мне приходилось искать ее, приманивая добротой и сочувствием, однако чаще всего я получала ее, когда кто-нибудь обрушивал на меня свое негодование и злость. И сейчас я почувствовала себя так же некомфортно, как если бы на меня накричали ни за что. Вот только виной тому была чья-то тетрадь. Пара злободневных фраз. И боль, сквозившая в каждой строчке…

Когда Джейк показался в дверном проеме, я радостно повисла у него на шее, почувствовав себя пушистым лающим комком, который целый день ждал возвращения хозяина домой. Он присел, чтобы поставить сумки на пол, и ласково обнял меня. Вот теперь я была в безопасности.

– Чем занималась? – беззаботно спросил он меня, направляясь на кухню.

– Была у Сьюзан. Мы ездили в ее старый дом…

Приподнятое настроение Джейка тут же сменилось серьезностью, и он перестал выкладывать содержимое пакетов на барную стойку.

– Туда, где…

– Да, – вздохнула я и села напротив него.

– Зачем?

– Сьюзан, – я вдруг осеклась, понимая, что не хочу рассказывать ему про дневник Марвина. – Она попросила меня помочь ей. Проверить, в нормальном ли состоянии дом… Она хочет его продавать.

– И правильно, – Джейк нахмурил брови и отвернулся, ставя на полку вытянутую банку с чипсами. – От прошлого необходимо избавляться.

Хорошо, что он не видел моего лица.

Да, он абсолютно прав, но… Как? Что, если прошлое, не спрашивая разрешения, без предупреждения врывается к тебе в жизнь, когда ты меньше всего этого ожидаешь?

Я обошла стойку и уткнулась носом ему в спину. Он рассмеялся.

– Ты что?

– Не знаю. Настроения нет.

– Сейчас появится!

Из пакета показались две упаковки лесных ягод.

– Будем готовить соус к твоей утке!

Короткий нежный поцелуй – пожалуй, единственное, что понравилось мне в этом дне.

ГЛАВА 9

Четверг, 29 августа 2019 года

Точно не скажу, в какой именно момент я перестала следить за ходом времени. Это, безусловно, было положительным знаком и свидетельствовало о том, что мне не приходилось скучать. И все же, когда я оглядывалась назад – не то чтобы специально, а просто, неожиданно для себя самой я обнаруживала за спиной целые дни, недели и даже месяцы, которые можно было смело назвать прошлым несмотря на то, что наполнявшие их события вроде бы произошли совсем недавно.

Жизнь неслась вперед, разогнавшись до пугающей скорости, и мне нравились ее внезапные виражи. Даже крутые. Казалось, что в новой плоскости, под другим углом обязательно откроется что-то интересное и вдохновляющее, какими бы сложностями это ни сопровождалось. Вот только незаметно для меня ее стремительный непредсказуемый полет приобрел осязаемую траекторию: работа – дом – работа – дом.… Знакомая мертвая петля лишь изредка дарила острые ощущения, когда ты зависал вверх тормашками, и от однообразных поворотов начинала кружиться голова. У меня язык не поворачивался назвать свою жизнь рутиной – для меня это слово было чересчур мрачным и холодным – но, судя по всему, именно такой она и стала. Встречи с друзьями уже больше походили на редко повторяющиеся праздники, и промежутки между ними беспрестанно росли. Даже соц. сети не помогали справиться с тоской по былым временам, когда мы беззаботно собирались вместе и тратили пару-тройку часов на обычный разговор глаза в глаза… Стало мало общения, мало новых мест, мало стоящих событий… Чего-то постоянно не хватало, но задумываться об этом постоянно не хватало времени.

Вечера проходили более спокойно, во многом благодаря тому, что мы с Джейком оставались дома, чего нельзя было сказать о выходных: за неделю скапливался внушительный ворох дел, силы на которые приходилось находить по субботам и воскресеньям вопреки полному отсутствию желания. И все же мы были довольны – каждый по-своему. Наверное, потому что успели узнать друг друга раньше, чем все так закрутилось. Точнее, потому что комфорт между нами стал одной из самых укоренившихся в нас привычек.

К счастью, как только складывалось ощущение, что все идет по накатанной, установившийся распорядок ломался как зигзаг, и в его острых углах поджидали навязчивые страхи, которые заставляли посмотреть на жизнь по-новому. Именно тогда наступала пора снова обернуться назад и, наконец, понять, что некоторые вещи остались там безвозвратно, а другие уже наполовину увязли в неестественно липкой топи однообразия и усталости. При этом то, что казалось крепким и слаженным, распадалось сродни невесомому карточному домику.

Иногда несочетаемые события странным образом умещались в один день, и тогда его можно было по праву назвать неудачным за малоприятную новую действительность. Минувший вторник был как раз таким. Чем больше я об этом думала, тем тяжелее становилось на душе.

Марвин – Сьюзан.

Скотт – Джейк.

Все эти годы я не могла решить простое уравнение, и, смирившись, отложила его в долгий ящик в надежде, что оно мне не пригодится. Возможно, мне не хватало новой переменной, но с ее появлением все только усугубилось. В жизни, в отличие от математики, перемена мест слагаемых влекла за собой последствия и кардинально меняла решение. Сомнительная роскошь, соблазняться на которую, вроде, не было никаких причин…

Была ли я честна с собой?

Пожалуй, я была последним человеком на Земле, с которым мне приходилось считаться. Еще с детства я ставила интересы окружающих выше своих собственных, и отчасти мне это даже нравилось. Иначе зачем бы я столько раз помогала другим? Ответ был довольно прост: я могла. А вот чего я не смогла бы – спокойно жить, зная, что оставила человека на произвол судьбы. Но, к сожалению, по отношению к себе это не работало. Даже когда внутренний голос говорил, что пора сделать соответствующие выводы, я отшучивалась от здравого смысла, предпочитая полностью отдаться в руки госпоже случайности, которая столько раз выручала меня. Она была в тесной дружбе с судьбой, у которой было нетривиальное чувство юмора, так что я не стремилась нажить себе врагов. Мои желания не всегда сбывались, и это было нормально. Однако порой диалог с самой собой продолжался до бесконечности, и я старалась переубедить себя, что все еще делаю правильный выбор. Мне просто нужно было отключиться от всего и затеять разговор с кем-то другим. Но что, если бы я услышала правду, которую сама отрицала?

Из всех моих знакомых лишь один не стал бы давать никакой оценки происходящему. Он просто не смог бы. Думаю, это и подтолкнуло меня взяться за рассказ Марвина снова. У нас обоих были проблемы, но, надо признать, у него их было гораздо больше, чем у меня.

Я пошла в комнату и достала дневник из «тайника» – им служил керамический цветочный горшок, который пока что пустовал. Он предназначался для апельсинового дерева, которое я забрала из дома Маккарти при переезде. Кто ожидал, что маленькая косточка, зарытая мной в землю двадцать лет назад, прорастет? Когда на поверхности показался первый маленький побег, мы и не думали, что он выживет, однако теперь деревце было практически с меня ростом и могло похвастаться крупными, лоснящимися от эфирного масла листьями. Темно-изумрудной была и поверхность сосуда, расчерченная по кругу тонкими золотыми полосами. Внутри, на самом дне, прикрытые несколькими пакетами, лежали кучно исписанные страницы в таком же зеленом переплете…

Почему я не поставила тетрадь на полку? Я не хотела, чтобы она была на виду. История Марвина отныне являлась нашей с Сьюзан тайной, и пока я была не готова ей делиться.

Вернувшись на кухню, я оперлась на край столешницы справа от плиты, забыв о продуктах, которые вскоре в сочетании друг с другом должны были стать булькающим на сковороде ризотто. День был сложный, и характерный звук пробки, выскальзывающей из горлышка бутылки, сделал его чуточку лучше. Белое вино наполовину заполнило мою керамическую кружку, и я сняла пробу перед тем, как принялась читать. Терпкий вкус на языке был похож на терзающее меня любопытство.

Давай, Марвин Шерфилд, что ты приготовил для меня сегодня?

***

Когда я проходил по узкому коридору, я мысленно прощался даже с грязью, неопрятным слоем покрывавшей пол. За столько лет я ни разу не видел его чистым, без привычных липких следов от пролитого кофе по соседству с комьями земли из ботинок. Благодаря слабым пятнам света от потолочных ламп поверхность напоминала шкуру плешивой собаки, к которой прилепилась горстка тощих прозрачных клещей. Они были неподвижны и лишь изредка мигали, когда были проблемы с напряжением.

Я думал о том, сколько времени провел за решеткой, в том числе, в этих стенах. Если взять за точку отсчета мой перевод сюда, то я снова достиг возраста, при котором дядюшка Рейган разрешает безнаказанно употреблять алкоголь. Если считать с самого начала, в голове возникают пугающие цифры.

Перед глазами мелькали обрывки далеких воспоминаний: вот полиция приезжает ко мне домой, и на радость соседям меня подводят в наручниках к машине с мигалками. Мне еще не раз сводили руки за спиной, но ощущение, когда холодный метал впервые сдавливает запястья, все равно ни с чем не сравнится. Тогда я не сопротивлялся – голова была забита совсем другим. Вернее, я старательно концентрировался на том, чтобы выкинуть из нее все мысли.

Я помню суд, на котором ты отвечала невпопад и постоянно плакала, так ни разу и не посмотрев в мою сторону.

Помню, как меня выворачивало, когда я решил выбросить накопленные таблетки. Как очнулся на койке и думал, что помер – настолько плохо было.

Как мысли, внушенные менторами, помогли покончить с дружками, которые тащили меня на дно. Как я стал жадно рваться до знаний, когда мне разрешили. До жизни, которую чуть не потерял. Какую-никакую, мою жизнь.

С тех пор я повидал множество разных людей. Миллионы слов были сказаны. Десятки к ним прислушались, как когда-то – я. Принять чью-то помощь не зазорно, если не можешь справиться сам. Особенно если это подталкивает тебя к тому, чтобы разобраться в себе.

Я сумел с собой договориться. Это было одной из самых полезных перемен, которые произошли со мной в тюрьме. Но теперь все, что этому способствовало – и дни в одиночке за сломанные кости и бунты (было пару раз), и годы занятий и коллективной терапии, работа, квалификация, единомышленники, общее дело – все это отошло на второй план.

Уже через час меня здесь не будет.

Я шел вперед в сопровождении своих старых «приятелей» – тюремщиков, и думал, что, возможно, буду по ним скучать. Коридор был своеобразной финишной прямой. В гонках улиток, где время ползет медленно, оставляя за собой нелицеприятный липкий след сожаления. Он будет заметен еще некоторое время, но это можно пережить.

Мое прошлое всегда будет частью меня. И я всегда буду частью того ужасного прошлого, которое сам себе сотворил. Мое сожаление – похвально, но и ломаного гроша не стоит.

Впереди за металлической стойкой меня ждали еще двое. Молодчик нахального вида был одет в форму, которая была ему размера на два велика: рубашка на его узких плечах болталась как мешковина на пугале. Однако придираться было глупо, поскольку в наших краях наличие полного комплекта обмундирования уже было само по себе чудом. По крайней мере, обувь у всех точно была своя. Первое время я этому искренне радовался, потому что, если выбирать, чем получать по голове – кроссовкой или берцем – я отдавал предпочтение первому.

Рядом с ним стоял среднего роста старик, где-то на голову ниже меня, с засаленными темно-серыми волосами. Фуражка была ему явно мала и смотрелась комично: за мое недолгое присутствие он успел поправить ее уже три раза, но она все равно норовила сбежать с его головы. Я постарался сдержать улыбку и потупился в пол, однако пожилой мужчина уловил мое настроение и доброжелательно проговорил:

– Добрый день, Марвин! Снимаю перед Вами шляпу! – и положил фуражку на стойку. По его протяжному вздоху стало понятно, какое облегчение это ему принесло. – Не многим удается дождаться этого заветного дня.

– Тоже мне достижение, – усмехнулся я, бросив взгляд на миниатюрный головной убор, и поднял глаза на тюремщика. Его лоб пересекала глубокая красная полоса.

– Не скажите! – он потер вмятину на коже и нахмурился. – Верится?

– С трудом.

– Не слышу энтузиазма в голосе, – ухмыльнулся молодчик и обратился к сопровождающим. – Чего, хотите его отпускать?

– По мне так я бы оставил его на пожизненное, – прорычал Джефферсон, и я удивленно обернулся через плечо. От моего взгляда он втянул шею и, злобно закусив губу, отвел взгляд в сторону. Мне он никогда не импонировал – его хотелось пожалеть. Впрочем, о себе он был весьма высокого мнения. Возможно, в этом была как-то виновата его звучная фамилия.

– Мне тоже будет его не хватать, – Полсон улыбнулся и легонько похлопал меня по плечу. – Нормальный парень. Среди прочих.

Спасибо, Чак! Лучшая похвала, которую я слышал в своей жизни! Но, если честно, я бы тоже скучал по нему. Он тоже был «нормальным, среди прочих», и даже чуточку лучше, одним из всего двух служивых, к которым за все годы заключения у меня появилось уважение. Остальные, по сути, были такими же отбросами, как и мы. И жестокость, творившаяся здесь, была обоюдной.

– Но мы же не пойдем против закона, верно? – коротко усмехнулся седовласый тюремщик и тем самым выдернул меня из размышлений. Затем он открыл появившуюся из ниоткуда коробку и достал оттуда аккуратно сложенные вещи. – Пора возвращаться, Марвин! Вы можете переодеться там.

Он указал на дверь справа. Я кивнул головой и принял из его рук чистую одежду, но, как только сделал шаг, Джефферсон обошел меня и встал у входа.

– Там есть ценные вещи? – надменно спросил он и презрительно мне улыбнулся. Зуб он так и не вставил, бедолага.

– Брось, ты правда думаешь, что он выкинет какой-то номер? Серьезно?

Молодчик бил не в бровь, а в глаз, и мы молча уставились на мужчину. За секунду лицо Ларри сменило целую гамму чувств, и, если бы он мог провалиться на месте, он бы это сделал. Однако под ногами был твердый бетонный пол.

– Я буду у входа. На всякий.

– Конечно-конечно, – я хотел было дернуться в его сторону, припугнув напоследок – еще одна мелочь, которой бы мне недоставало.

После того, как он с прихвостнями, надравшись, избил меня от скуки, и я пролежал несколько дней на обезболивающих, отношения у нас не заладились. Я старался быть пацифистом, но не с ним, видя, как он калечит ребят. В следующий раз он был один, и я ответил. Он запомнил. Поэтому я каждый раз упивался страхом в его глазах, бегавших по бокам кривой переносицы, которую я раздробил.

Я подумал, что не стоит портить момент, и неторопливо повернул ручку двери.

Коморка была крохотной, заваленной до потолка грудой картонных коробок. Скорее всего, в них были такие же вещи, как дали мне. Я покружился на месте и, не найдя ничего более подходящего, положил одежду на верхушку одной из картонных башен. Было прохладно, а вкупе с зеленоватым освещением место напоминало жутковатую лабораторию сумасшедшего доктора, ставившего опыты на заключенных. А что? Кто знает, куда девались парни, отмотав срок? Вместо коробок – склянки с бальзамированными головами. И я такой посреди всего этого, триумфально отсвечивающий бледной задницей в полумраке. В ней все еще играло детство.

Я с удовольствием надел простые черные брюки. Мягкий, приятный материал прилегал к коже чуть плотнее, чем нужно – да и я уже не был щуплым подростком. Зато клетчатая рубашка села как влитая. А когда на ногах снова оказались мои любимые кеды, я на секунду закрыл глаза и расслабленно запрокинул голову назад, чтобы насладиться ощущениями. Потом, сложив тюремную форму в стопку, я вышел из раздевалки.

Четверо тюремщиков стояли все там же и обратили на меня внимание, лишь когда я громко закрыл за собой дверь.

– Ты че лыбишься? – спросил дохляк, оторвавшись от списка моих личных вещей. Обычно так вглядываются в учебник по астрофизике далекие от науки люди. В моем же случае, наоборот, сложного ничего не было: пара тряпок, банковская карта, документы…

– Я счастлив, – ответил я коротко.

– Неужели? – человек-фуражка поднял на меня глаза.

Я внезапно заметил, сколько озорства и жизни в них было. Меня пронзило странное чувство: на секунду мне показалось, что передо мной мой ровесник, а не изнуренный жизнью старик, который, сгорбившись, перебирает пальцами какую-то цепочку.

– Кстати, Вы кое-что забыли, – он вытянул руку и кивнул головой: на его ладони лежали старые карманные часы.

Я присмотрелся:

– Не мое.

– Придурок, они были среди твоего барахла, – протараторил его напарник, тыча кривым пальцем в планшет с бумагами, в которых ставил галочки. – Слепой? Часы твои, и будь добр забрать их с собой!

Мне никто не смел указывать. Я был крайне не толерантен к людям, которые позволяли себе общаться со мной в таком тоне.

– Падла, ты попутал? Засунь эти часы себе…

– Как ты меня назвал? – соплежуй напротив стал сопеть, как мопс, которого наконец-то выпустили на улицу поссать.

– Терпила. Шланг. Утырок… – я холодно оскалился, выговаривая каждое слово с особым удовольствием.

– Завали…

– Тише, Дэниел… Будете спорить, мистер Шерфилд? – спокойно проговорил старик, и я перевел взгляд на него.

– Я еще раз Вам повторяю: это мне никогда не принадлежало, – я заметно повысил голос и почувствовал, как Джефферсон дернулся у меня за спиной, однако пожилой мужчина покачал ему головой. – Оставьте их себе. На крайняк, Вы всегда можете их сбагрить кому-то…

Он снисходительно улыбнулся и склонил голову на бок:

– Нет, не могу. Мне не позволяет служебное положение, – и он положил их на стойку передо мной.

Не знаю, почему я колебался. С одной стороны, мне не хотелось брать вещь, которая мне не принадлежала – в этом я был абсолютно уверен, несмотря на попытки охранников меня разубедить. С другой стороны, вещь эта была полезная и, возможно, не такая уж и дешевая.

Я потянул за цепочку, и часы мигом оказались у меня в руке. Я засунул их в карман.

– С этого дня время понесется невообразимо быстро, мистер Шерфилд, – сказал старик и подмигнул мне. – Следите за ним. Тратьте разумно.

– Э-э-э… Ладно, – я не знал, что ответить, и взгляд сам упал на вышитую на его форме фамилию. – Спасибо, Г. Блайд. Вы очень любезны.

На прощание я крепко пожал руку Чаку и, кивнув всем остальным, направился к выходу, но внезапно мне захотелось обернуться. Я посмотрел на старика и увидел, как он мне улыбнулся, и, сощурив глаза, прошептал что-то. Но я не умею читать по губам.

Ворота скрипнули, и я медленно проследовал к старой, местами ржавой, тачке. Как она вообще ездила? Уровень сервиса: боги. К счастью, до ближайшей автобусной остановки было недалеко.

Я устроился на продавленном сидении рядом с водилой и положил руку на свой рюкзак. Документы, выданная мне сумма денег – мизерная, естественно, настолько, что мне не хотелось ее пересчитывать – но на билет и по мелочи хватило бы. Толстенная тетрадь, оставшаяся с учебы, пара личных вещей… И все, пусто.

И пустота была не только в рюкзаке.

Я резко осознал, что теперь у меня появился шанс вернуться к нормальной жизни, вернее, попытаться построить ее. Передо мной простиралась неизвестность, в то время как позади меня, за закрывшимися воротами, был привычный, можно сказать, близкий мир, в котором я прекрасно ориентировался. Он был прямолинейным. Взаимным. Жестоким, но без лишней шелухи. Там можно было отвечать болью на боль, потом и кровью зарабатывать себе авторитет. Помимо этого, тюрьма учила самообладанию и выдержке, объясняла, что далеко не все споры можно решить с помощью кулаков – важно что, как и кому ты говоришь. Это помогло мне понять: чувства, идущие в разрез с разумом, лишь вредят. Досадно, что это дошло до меня не сразу и лишь по другую сторону стены. Но галочку в дипломе можно было поставить.

Вписался бы выпускник такой школы жизни в совершенно другую, пусть и отдаленно знакомую обстановку? Пришелся бы я кстати? Спорный вопрос.

В любом случае, я умел подстраиваться под меняющиеся обстоятельства, да и вообще… Благодаря родителям мне не нужно было напрягаться – мне было, куда вернуться, плюс я мог еще о-очень долго не работать, но… Я так не привык. Было бы стыдно «сидеть у них на шее». Не знаю, как это по-другому назвать, ведь их уже давно нет …

Я закатал рукава и посмотрел на свои руки: вспухшие вены многочисленными ветвями расходились от запястья к локтю, на одной практически в точности повторяя нарисованные на коже узоры. Двадцати девяти лет вполне достаточно, чтобы покрыть все свое тело татуировками, однако я решил сделать всего одну. На левом предплечье начинался изогнутый ствол, а плечо и часть груди занимали густые переплетенные ветви старого дерева. Они тянулись к сердцу, словно там находился источник света. На самом деле, дереву никогда не суждено было обзавестись листьями, и кривым оно было, скорее, от ветра и отсутствия тепла. Грустно – никогда не познать весны.

Зато оно не сломалось и не упало. Оно прочно вцепилось в землю корнями. Я также впивался пальцами в жизнь. Терпел, упорно трудился и ждал, когда это закончится. Ведь, даже когда пасмурно, солнце продолжает светить. И в один прекрасный день облака рассеиваются, и над головой простирается ясное небо.

Мое более-менее примерное поведение сыграло мне хорошую службу, и Тот-Самый-День наступил на несколько лет раньше. Всего пара лет, в сравнении с пройденными, практически ничего не значила, а, с другой стороны, значила очень многое. Новый этап начинался сейчас, и я точно знал, что необходимо сделать в первую очередь.

В городке, под названием которого во второй половине дня затормозил мой автобус, я столкнулся с забавной сложностью – найти место, где можно снять деньги. Прохожие толком не могли дать ответ на вопрос, где находится ближайший банкомат, и только один пожилой господин, с презрением посмотревший на мою руку, подсказал мне направление, в котором двигаться. То, что это находилось в противоположной части города, меня совершенно не волновало. Я мог идти, куда глаза глядят, сколько хочу, как хочу… Вернувшаяся ко мне свобода, однако, не опьяняла меня. Она… смущала. Смущали люди вокруг – они были другими. Хотя, надо признаться, многие лица были мне знакомы, но мы проходили мимо друг друга и не показывали виду, что встречались где-то раньше. Судя по всему, некоторые не видели смысла скитаться по стране и оседали тут.

По дороге я зашел в закусочную. Их внешний вид, вопреки изменениям, произошедшим в обществе, остался прежним. Я давно не ел приличных гамбургеров, и, когда симпатичная официантка принесла мне тарелку, где вдобавок еще лежала картошка фри и луковые кольца, я чуть не прослезился. Надо ли говорить, что они стоили каждого потраченного на них цента?

Я смотрел на посетителей. Они были самых разных возрастов, в основном, лет двадцати. Кто-то носил мешковатые балахоны, кто-то, наоборот, старался подчеркнуть фигуру обтягивающими тряпками. Те, кто приходил в одиночестве, сидели, копались в своих телефонах с большими экранами и слушали музыку. Неплохой способ отгородиться от всего мира и сделать вид, что тебе неважно происходящее. В больших компаниях было шумно: все много смеялись и громко разговаривали. Я улыбнулся и вспомнил, как часто ты приводила домой подруг: после того, как мы затевали очередную пакость и осуществляли ее, ты брала в руки шабру и гонялась за нами по дому, сначала в бешенстве, потом просто в шутку… Золотые времена.

Когда я вышел на улицу, уже стемнело. Необычное чувство. Стрелка часов перевалила за десять, а я все брел в надежде снять деньги в обещанном мне банкомате. У меня уже успела закрасться мысль, что дедок обманул меня, но вскоре я заметил небольшую очередь перед светящимся квадратным экраном. На радостях я ускорил шаг и чуть не сбил с ног проходившую мимо пожилую женщину, которая старательно засовывала только что полученную сумму в свою маленькую ярко-оранжевую сумку. Она, не отрывая взгляда от молнии, буркнула возмущенное: «Ой!» – и я поспешно извинился.

Когда новенькие шелестящие купюры оказались у меня в кармане, я, довольный собой, отправился обратно, по пути заскочив в один из салонов связи. Телефон был нужен мне как воздух, ведь я собирался сделать один очень важный звонок, не откладывая на завтра. Однако для начала было бы неплохо найти, где переночевать. Я вспомнил, как около получаса назад проходил мимо какого-то хостела, и, раз он был недалеко, я счел его неплохим вариантом.