Читать книгу: «Непридуманные истории Мавридики и её друзей», страница 2
Алё
– Алё, алё, говорите, – Ольга сняла трубку со старого телефонного аппарата.
Она сняла эту квартиру недавно, за смешные деньги, хорошие соседи, чистый подъезд, тихий двор…
На тумбочке в прихожей стоит допотопный телефонный аппарат.
Хозяин уверил, что платит за него сам. А ей, Ольге, если надо, то пусть звонит, не стесняется, у него льготы…
Телефон зазвонил неожиданно, Ольга вздрогнула. Она и не знает, как обращаться с таким чудом техники, просто сняла трубку и сказала алё…
Оля снимает трубку, но там только треск и шум и ничего не слышно.
Девушке показалось, что на той стороне кто-то пытается докричаться.
Она слышит, как там воет метель, Ольге так кажется. И кричат, кричат, кричат алё.
– Алё, алёёёё, говорите, я вас слышу.
Вдруг все трески, стуки, шорохи прекратились, и чёткий мужской голос, будто из соседней комнаты, сказал ей в трубку:
– Алё, девушка, девушка, вы меня слышите?
– Да, я вас отлично слышу…
– Девушка, позовите Галю.
– Алё, извините, я снимаю квартиру недавно. Про какую Галю вы говорите?
– Галю Никонову позовите пожалуйста, – мужской, чуть усталый голос.
– Простите, я снимаю квартиру, я не знаю Никонову Галю, простите…
– А вы кто?
– Я? Я Ольга, Оля Емельянова.
– Оля Емельянова… А не могли бы вы, Оля, позвать Галю Никонову?
– Я же вам говорю, я не знаю никакую Галю, возможно, эта девушка до меня снимала квартиру, я не знаю. Завтра как раз придёт Григорий Максимович, и я спрошу у него, перезвоните завтра или оставьте номер телефона. Я всё узнаю про вашу Галю и позвоню вам. Слышите?
– Завтра? Я не могу ждать завтра, у меня его может не быть, понимаете, это вопрос жизни и смерти…
– Да что же такое-то, а? Ну не знаю, позвоните в полицию, что ли, или спасателям, ну я правда не знаю, как вам помочь!
– Мне бы услышать Галю… Девушка, а вы можете передать ей… Возьмите листочек и карандаш и запишите, слышите, запишите, идите.
Оля метнулась к сумке, достала записную книжку и ручку. Надо записать, может тогда человек успокоится и не произойдёт чего-то непоправимого, – думает Ольга.
– Алё, говорите, алё, вы здесь?
– Да… Пишите, – голос слабел и раздавался будто издалека, – пишите… Галя, это я, Гриша, я не ушёл от тебя, я не бросил тебя, слышишь, пурга… метель… сильная, Галя, мы сбились с дороги, мы пошли другим путём, слышишь?
Никто не знает, что мы здесь, нас трое – Мишка Якимов, Саша Пустовалов и я.
Это секретное задание, Галя. Прости, я не мог тебе сказать, куда я еду. Я люблю тебя, слышишь… Я так хотел, чтобы ты родила мне сына, Галя… Всё, за нами пришли… Наверное, я больше не смогу тебе позвонить, каким-то чудом заработала рация, и я просто набрал твой номер, прости…
Ольга записала всё это, ей стало не по себе. Она вырвала листок из записной книжки и долго смотрела на слова, написанные её рукой и надиктованные чужим, мужским голосом.
А вдруг это сумасшедший, псих? А вдруг он придёт сюда…
До утра Ольга проворочалась, на работе хотела спать, пришла домой разбитая, готовила себе ужин, когда позвонили в дверь.
Ольга посмотрела в глазок – Григорий Максимович.
– Здравствуйте, Григорий Максимыч…
– Здравствуйте, Олечка, вы чем-то озабочены?
Ольга пригласила хозяина квартиры на кухню, предложила чай. Мужчина, тяжело дыша, согласился присесть.
– Вам плохо?
– За маму беспокоюсь, из больницы приехал, понимаю, что возраст, но всё же, ей восемьдесят с небольшим…
Ольга рассказала о странном вечернем звонке на стационарный телефон.
Мужчина напрягся.
– Кого, вы говорите, спрашивали?
– Никонову Галю, а ещё вот…
Григорий Максимович перечитал несколько раз.
– Вы, наверное, думаете, что я сумасшедшая? Или что я придумала?
Мужчина посмотрел на неё задумчиво.
– Оля, я вам верю, – сказал мягко, – Никонова Галя – это моя мама, а Григорий – её первый муж… Мой отец, куда-то пропавший…
– Но… Вы…
– Отчим усыновил меня, дал своё отчество. Мама рассказала мне много лет назад, я любил отца, того, который воспитал меня, и не знал другого. Но откуда это всё? Откуда… Звонок… слова…
– Простите меня, я правда не знаю.
– Не побоишься одна? Может внучку прислать?
– Да не.
– Если вдруг позвонят… Набери меня…
– Хорошо.
Больше не позвонили, а через месяц Григорий Максимович рассказал Ольге, что какая-то поисковая группа, намеренно или нет, отыскала в горах замёрзших троих человек с небольшой рацией.
Три молодых парня, одетых в хорошую, добротную одежду – такую, как выдавали только для спецзаданий.
Что они там делали, куда направлялись, что за задание было, никто не распространялся. А вот то, что нашли её первого мужа, матери пришло официальное письмо.
– Олечка, их нашли в тот день, когда вам позвонили…
– Ваша мама… Как она это восприняла?
– Она хочет вас увидеть. Вы последняя, кто говорил с её мужем, как бы это дико ни звучало.
Ольга съездила в больницу, они поговорили с мамой Григория Максимовича. Бабушка была уже седая, старенькая, но в здравом уме.
– Вы мне кого-то напоминаете, Олечка, кого-то родного и близкого, я знаю, так бывает.
А потом Олечке позвонила мама и рассказала такую историю, что вчера им сообщили про найденного родственника.
– Представляешь, это брат моей бабушки, младший – говорила мама, – она всю жизнь его искала, и вот… Ты представляешь, он где-то служил, что ли, я не поняла. В общем, выполнял какое-то спецзадание, и они потерялись высоко в горах, и через шестьдесят лет их нашли!
Олька, это такое чудо…
– Мама, как звали этого бабушкиного брата? – тихо спросила Оля.
– Григорий, Оль. Да я же тебе рассказывала и фотки показывала, помнишь?
Ольга чётко вспомнила молодого парня, который обнимает маленькую худенькую девушку с уложенными вокруг головы косами, в полосатом платье с белым воротничком.
Ольга вспомнила, что видела в тумбочке старый фотоальбом. Она, слушая маму, прижав телефон плечом к уху, достала этот альбом и стала перебирать чужие, старые фотографии, пока не нашла то, что искала.
Точно такое же фото, как в старом бабушкином альбоме, на обратной стороне карандашом было написано:
«Гриша и Галя» и год, когда сделано фото…
Ольга позвонила Григорию Максимовичу, и они долго не могли поверить, что судьба свела близких родственников таким образом.
– Вот кого ты мне напоминала, девочка, – сказала мама Григория Максимовича, – свою бабушку, она была такая же красивая и с добрыми глазами, сестра моего Гриши, тётка моего сына Гриши. Я назвала в честь отца, он так и не успел узнать, что у него есть сын…
Как так могло произойти, удивлялись потом две семьи, объединившись в одну, большую и дружную, что за мистика. Это же надо было так случиться, что Оля сняла именно эту квартиру, а ещё этот звонок…
Про звонок решили никому не говорить, мало кто может поверить… Ведь это мистика какая-то…
– Мама не разрешала убирать телефон, будто чувствовала, – говорит Григорий Максимович.
Он очень рад, что семья его выросла, что он знает теперь своих родственников по папе. И знает, что отец его не бросал. Просто так получилось.
Что там было на самом деле, куда шла группа, – никто не знает, это секретные материалы.
Как никто и не узнает про странный звонок, прозвучавший сквозь время, нарушивший все законы и объединивший две семьи.
Без памяти
– Вася, а вот доченька твоя, Вика. Викусю помнишь? Васенька?
Мужчина смотрит в стол и качает отрицательно головой.
– Ооой, – плачет женщина, – ооой, Васенька…
– Папа, папка, – плачет девчонка с косичками, – папка, это же я, Викуся, ты чего.
– Не помню, – равнодушным голосом говорит Василий, – не помню…
Побежали?
– Ооой, – в голос заплакали женщина и девчонка, – оёёёй.
Василий сидел за столом, застегнув рубашку на все пуговицы и положив руки на колени.
– Вааась, Вася, а ну посмотри, это я, Галя, жена твоя, ну?
– Не помню, – говорит Вася, – не помню.
– Кума, кума, – в коридоре затопали, приоткрылась дверь и заглянул мужик в кепке, – кума, здорово.
– Ой, здравствуй, кум.
– Ну чего, не пришёл в себя, – шёпотом спрашивает мужчина.
Галя качает головой, зажимая рот носовым платком.
– Ой, кум, не знаю, не знаю, – мотает она головой, – не знаю… Молчит, в точку смотрит, только и талдычит одно и то же, не помню и всё…
– Я, это, Галь, – поглядывая на Василия, говорит кум, – долото у меня Василий брал, и это, вилы с тремя рожками, ага…
– Ой, бери там, – махнула Галя рукой и пошла обратно к мужу. – Вася, Васенька, а может это…?
– Я не знаю, – сказал Василий и вздохнул.
– А вот я сейчас окрошечки, ага-ага, холодненькой, на кваску, сейчас-сейчас, мой хороший. Ну что же ты? Сейчас.
Галина бегает, суетится, в дом опять заглянул кум.
– Кума, я это, дрель там у Василия свою заберу, и рубанок… и… лопату…
– Да забирай ты, не до тебя…
– Кума, и это… я бензопилу… новую, мне кум обещал отдать…
– Кто это? – поднимает глаза Василий.
– Вася, Васенька, – это же кум… Толик.
– Не помню, – и, вздохнув опять, уставился в стол.
Кум на цыпочках развернулся и пошёл…
– Стой… Женщина, которая говорит, что жена моя… Кто это?
– Да кум же, кум Толик Петров, ну…
Кум стоял, втянув голову в плечи.
– Не помню, – вздохнул Василий, – пусть положит на место…
– Что положит, Васенька?
– Всё, что взял, положит… Вдруг я не разрешал ничего… пусть положит.
– Васенька! Васенька!
– Мамка, – плачет Викуся, – а вдруг папка правду говорит, не верю я, чтобы он пилу новую разрешил брать.
– Да как же… ты, цыть, мелкая…
– Папочка, – плачет Вика…
– Положи, сказал, принеси всё, я вспомню. Если твоё – тогда заберёшь.
– Тьфу ты, не помнит ничего, а всё равно, от жлобяра. Ну зачем ему теперь всё это, а? Ну ведь не помнит ничего… Вот жук…
Василий же опять сидит и смотрит в стол.
Пришёл врач, Игорь Сергеевич.
– Ну что? Галина Павловна, есть изменения?
– Нет, – плачет Галя, – сегодня хоть заговорил.
– Заговорил? Интересненько, и что он сказал? Вспомнил, что с ним произошло?
– Нет, – и Галя рассказала про кума, инструменты и бензопилу…
– Да? Интереееесно. Так и сказал прям, что вдруг не разрешал?
– Да!
– Ну что я вам скажу, обычно при травме головы или сотрясении память должна вернутся быстро.
– Травмы нет? – спросил доктор, – Нет, – ответил сам себе. – Ну вот, будем, значит, ждать. Вернётся память, и сам всё расскажет нам Василий Михайлович.
Вечером плачущая Галя переодевала Василия, безвольно опускающего и поднимающего руки.
– А я где сплю? – спрашивает Василий.
– Как где, Вася, – Галя вдруг натыкается на умоляющий взгляд Викуси, – как где, Вася, – говорит она более бодрым голосом, – так в комнате, со мной, я же твоя жена…
На второй день Василий немного повеселел, но ещё ничего не помнил. Он ходил по двору с Викой за ручку и, показывая на некоторые вещи, спрашивал:
– А это что?
– Папочка, это же мотоцикл!
– Мо-то-цииикл, – говорит Василий, растягивая слова.
– А это?
– А это трактор, папочка…
– А это кто?
– Это Пашка, папочка, твой сын, мой старший брат.
– Здорово, бать, что, не легче?
– Сыыын.
– Ага, я сын твой, любимый, ты мне всегда бензин по пятницам давал, по пять… по десять литров… А по субботам мотоцикл свой… обещал дать…
– Не верь ему, папочка, врёт он. Ничего ты ему не давал. Ух, Пашка.
– Не помню, – говорит Василий, – ничего не помню…
Галя заметила, что полочка прибита, половица на крыльце, что поднималась всегда, вдруг оказалась приколоченной. А тут приходит, а Василий с ребятишками забор чинят.
– Галя, а почему у меня беспорядок такой во дворе?
– Не знаю, Вася… ты работал всё… Некогда было…
А теперь предыстория
– Галя, ну что ты кричишь, как сумасшедшая! Ну кто тебе опять чего наговорил?
Василий бегал по двору от разъярённой Галины, которой рассказали, что видели мужчину, подозрительно похожего на Василия, во дворе у Алки Дудкиной, которой космы уже Галина трепала, было дело.
– Галя, да я… Да что ты, милая? Я только тебя люблю, Галя!
– Мамочка, – плачет Викуся, папина любимица, последушек, – мамочка, не бей папку, он хороший!
– Хороший? Хоррроший! Заступница выискалась, вот и катись со своим папкой хорошим, – кричит рассвирепевшая Галя, – катись, к новой мамке-то, посмотрю, как с мачехой живётся, пусть она тебе косички-то и плетёт, платья шьёт.
– Мамочка, – плачет Вика, – мамочка не выгоняй меня, уууу.
– Мамка, ты чё тут устроила, – выходит из дома Пашка, – что совсем уже? Викуся, иди сюда, бать, а ты тоже хорош. Под сраку лет, а всё по… кустам бегаешь, позоришь нас.
– Что? Что ты сказал, ах ты засранец, я вот сейчас ремень…
– Сиди, ремень он возьмёт, тоже мне, Паш, забери Викусю.
Плачет Вика, ругается мамка, божится батя.
– Вика, а пойдём до бабули, – говорит Пашка.
– Не пойдуууу, уууу.
– Да отчего же?
– Пока будем ходить, мамка папку выгонит и меня заодно… Ууууу…
– Да скажешь тоже, идём, Викусь, мамка с папкой быстрее без нас помирятся. И тебя она никуда не выгонит, ты чего? Это мамка, просто, в запале сказала. Как же она без своей доцы, ты чего?
– А папку? – спрашивает Викуся, вытирая слёзы. – Папку выгонит, уууу…
– И папку не выгонит, так, погоняет для вида.
Когда дети вернулись от бабушки, дома стояла тишина.
По ограде валялись кружки, стаканы, сковородки, были разбросаны ещё какие-то вещи, дома никого не было.
Потом пришла злая мамка, спросила про того паразита.
Дети ответили, что папки не было, когда они пришли.
– Сейчас приду, – сказала мамка и ушла куда-то.
– Тётку Алку пошла бить, видно, – сказал Пашка.
– За что? – удивилась Викуся.
– Да так, вырастешь, узнаешь.
Мать вскорости пришла, а вот отца не было всю ночь, что очень на него было не похоже.
То есть совсем не похоже, никогда такого не было, кто бы что там ни говорил, ночевал Василий всегда дома, тут даже придраться не к чему. Дома, и точка!
Но эту ночь Василий ночевал где-то.
Галина с утра перед работой сбегала куда-то, потом ещё в обед, забежав домой и убедившись, что супруг не появлялся, сбегала к нему на работу, Василия нигде не было.
Галя побежала по друзьям, по кумовьям, не было. Никто не видел, как сквозь землю провалился Василий, нет нигде – и всё тут.
Галя для верности сбегала ещё раз к Алке, поговорила с ней по-хорошему, мол, если держишь моего мужика силком или же он идти боится домой, то лучше отпусти, либо пусть выходит и не боится.
Алка же слёзно клянётся, что давно уже Васю не видела, забыла даже, как он выглядит, и вообще у неё есть мужчина, чего она до нее, женщины честной и с чистыми помыслами, доколебалась со своим облезлым Василием!
– Ах, облезлым, – кричит Галина и с разбегу вцепляется в волосы разлучницы, гадины и про… йдохи, скажем так.
Завязалась небольшая потасовка. Женщины кубарем скатились в овраг, затем, помогая друг другу, вылезли оттуда.
Потом обе сидели на веранде у Алки, пили чай с мятой и ромашкой, для успокоения выпили настойки и, выбирая друг у друга репьи из волос, гадали, куда мог подеваться Василий.
– Надо к участковому идти, – говорит Алка, – это не шутки, как сквозь землю человек провалился…
– Оёёёёй, – заплакала, заголосила Галя, – оёёёй, Алка, это я виновата, я Василия под землю упекла…
– Убила? – сиплым голосом спросила Алка и закрыла рот ладошками, на всякий случай отодвигаясь подальше от гостьи.
Матушки, что же будет, Василия прикопала и к ней пришла…
Алка только пошире открыла рот, чтобы заорать, как Галя, перестав плакать, уставилась на неё.
– Алк, ты чё, дура? Ково я убила? Я курицу-то зарубать не могу, а ты…
– Я, когда ругались с ним, крикнула, чтобы он под землю провалился, и чёртом обозвала.
– И?
– Что «и»? Сама же говоришь, как сквозь землю провалился, ууууу.
– Галя, – выдохнула наконец-то Алка воздух, набранный в лёгкие, чтобы заорать «спасите, помогите», – Галя. Ну ты и дура, прости господи.
А сама думает – так давно хотела сказать ей это – дура, дура, дура. Вот тебе.
– Так, хватит сырость разводить, идём к участковому писать заявление, я свидетель.
– Ка… ка… какой свидетель?
– Такой. Скажем, что ты у меня весь вечер вчера сидела, так как многие видели, что ты бегала ко мне, я твоё это, как его, а-ли-би! Вот!
– Ууууууу.
– Не плачь. Так, давай ещё по стопочке для храбрости, и пойдём!
В это время к ограде Аллы подъехал автомобиль.
– Жорик мой приехал, – расплылась в улыбке женщина.
– Какой Жорик, Алла?
– Женииих мой. Жооора!
В калитку вошёл большой, просто-таки огромный мужчина с добродушной детской улыбкой и кудрями, с румянцем во всю щёку.
Алка повисла у него на шее, болтая ногами, она враз забыла идти писать заявление.
Поздоровавшись с Галей, Жора присел на два стула сразу и рассказал, что с ним приключилось по дороге к любимой Аллочке.
Не доезжая трёх километров до деревни Дубки, где всё это происходило, кстати.
На дорогу откуда-то из оврага выполз мужик и, покачиваясь, пошёл прямо на машину, не видя ничего.
Жора остановился, спросил мужчину, куда ему надо.
Тот был весь поцарапанный, в репьях и с отсутствующим взглядом.
– Мужик, ты откуда? – спросил Жора.
– Оттуда, – кивнул куда-то назад мужик.
– А куда тебе надо?
– Туда, – опять кивок в неизвестность.
На все вопросы мужчина отвечал «не помню» и «не знаю».
Усадил в машину и отвёз в больницу его, – говорит Жора.
– В какую?
– Да в вашу. Там его признали. А он ещё такой приметный, мужик-то. У него один глаз карий, а другой – голубой, никогда таких не видел…
– Василий, – в один голос вскрикнули женщины.
– Ага, так его врач и обозвал.
А дальше Галя привела ничего не помнящего Василия домой, всё пытаясь помочь обрести ему память.
Прошёл месяц, у Василия закончился больничный.
Он вспомнил, что работает, где работает, как работает, Галю вспомнил, что жена его любимая, детей… И так, по мелочи.
Остальное напрочь забыл.
Стал Василий спокойный, покладистый. С мужиками не пьёт, всё по дому что-то делает.
Пристроил ещё полдома, книжки читать стал, совсем другой человек…
– Вася, – спрашивает Галя, – а где ты был всё это время? Не помнишь?
– Отчего же, помню, Галя. Это я что другое не помню, а это помню…
– Ну?
– Я сквозь землю провалился, как ты мне и сказала, тысячу лет на мне рогатые ездили…
– Ой, Васенька! Как тысячу лет?
– А вот так, воду возили, дрова там…
– Да тебя не было только одну ночь…
– Ага, это, по-вашему, по-земному, одну ночь, там тысяча лет прошла.
– Ооой. Прости ты меня, Васенька, ой прости…
– Ладно, чё уж. С родственниками зато встретился…
– С какими, Вася?
– Да тёща в соседней упряжке была…
– Тьфу на тебя, мама живая.
– Ну это мне будущее показали… Швыдко так бежала, задом подкидывала, что твоя лошадь… Но черти сказали, что долго её не будут держать там, так, лет с сотню тысяч.
– А потом, Вася?
– А потом в рай, всё как положено…
– Ооой.
– Угу.
Утром к Василию подошёл Пашка.
– Бать, я вчера нечаянно слышал, как ты мамке про чертей рассказывал. Может это… в больницу съездим? – зашептал он отцу на ухо.
– Цыц, Пашка, – шепчет Василий в ответ, – цыц, я что матери скажу? Что надрался я самогонки да уснул в логу, а проснулся – понять ничё не могу, пошёл куда глаза глядят…
– Стыдно было признаться, что вот как алкоголик. Да и надоело что-то мне, Пашка, всё… Вот решил новую жизнь начать… Только смотри, Пашка… молчи…
– Ладно, бать. Но точно ко врачу не надо?..
– Иди уже, а то самому врач понадобится.
А вечером тёща прискакала, уж кругами-кругами вокруг Василия ходила, пирогами да блинами потчевала.
С Галей переглядывалась. А Василий пироги ест да газетку читает.
А потом в ноги Васе бухнулась.
– Замолви за меня там словечко, зятёк милый.
– Где? – подавился Вася пирогом.
– Ну, у своих там, не хочу воду с дровами возить, угу.
– А, не, не могу.
– Отчего же, Вася?
– Ну что заслужили, то и получите.
– Поговори.
– Неее, не могу. Ведёте себя плохо. Тестя притесняете… Меня…
– А если не буду?
– Вот тогда и поговорю…
И опять за газету взялся.
Тёща перекрестилась, отвесила зятю поклон и пошла учиться новой жизни.
В этом новом коттеджном посёлке
В этом новом коттеджном посёлке, недавно отстроенном на берегу искусственного пруда, стали, не сговариваясь, селиться люди одного возраста и примерно одного достатка.
Одинаковые домики, одинаковые постройки, одинаковые посадки, только разные судьбы.
Яков Георгиевич Коптунов слыл человеком умным, добрым, сердечным. Все это знали, и все, не сговариваясь, выбрали Якова Георгиевича своим предводителем.
Так, чисто номинально, конечно, ни в каких документах это не значится, да и какие документы, просто так решили.
Себя жители посёлка Изумрудный лес, (Название-то какое, а?) называли «новые дворяне».
Это был не весь посёлок, а, так сказать, первые поселенцы. Шесть семей.
Остальные, поселившиеся в более позднее время, в этот избранный круг не входили.
Новые дворяне вели трудовую деятельность в большом городе, уезжали рано, возвращались поздно, важно сигналя, если вдруг не открываются ворота ограждения, что высилось по всему периметру посёлка, захватывая кусок изумительно зелёного леса, прозванного в близлежащих посёлках Изумрудным и давшего название месту проживания новых дворян.
Выходные они проводили замечательно.
Могли собраться у кого-то одного в доме, размышлять о музыке, искусстве, литературе, все были среднего возраста, у всех остались кое-какие знания из той ещё, уже несуществующей страны школы.
Предводитель нового дворянства был чертовски привлекателен, он напоминал чем-то молодого Михалкова – умные глаза, немного ироничная улыбка, голос, ах этот голос…
Многие дамы этого нового общества были бы не прочь послушать этот бархатный, завораживающий голос.
Он никогда никого не осуждал, был достойным семьянином, да и разве мог бы человек с такими внешними данными, с такой чистой, незапятнанной репутацией, с таким отношением к своей семье, к своей супруге и окружающему миру, разве мог бы он быть подлецом, лжецом или невеждой? Нет, конечно. Иначе не стать бы ему предводителем нового дворянства.
Итак, был обычный субботний день.
Мужчины, одетые по случаю, курили сигары и потягивали виски.
Яков Георгиевич сидел в кресле, немного развалившись, и рассказывал какую-то занимательную историю, которую он привёз из очередного путешествия, куда он ездил со своей семьёй, – не то в Танзанию, не то ещё в какую экзотическую страну.
Верные товарищи Якова Георгиевича слушали и кивали головами, звучала тихая музыка, всё располагало к культурному отдыху новых дворян, к этакому светскому вечеру.
Лето, тепло, поют цикады, в открытые окна ветерок доносит запах шашлыка и музыку, что слушает простой люд.
Предводитель морщится, и один из представителей сих достойных граждан встаёт и просто закрывает окно, мир и порядок вновь воцаряются в комнате, дальше опять журчит прекрасный голос прекрасного предводителя.
Вдруг раздаётся какой-то шум, недовольные голоса, кто-то пытается прорваться в комнату отдыха избранных мужчин.
И кому-то это удаётся. На пороге стоит женщина, на вид селянка: суровый взгляд, трико, закатанное до колен, обтягивает стройные ножки, полосатые носочки и блестящие галошики, сверху белая футболка, обтягивающая немаленькую натуральную грудь, на голове повязан белый платок, едва держащийся на макушке. Женщина довольно-таки мила, даже красива – той, натуральной красотой без вывернутых губ и нарощенных ресниц.
Суровым взглядом окинув сих достойных господ, женщина останавливает взгляд на одном из них, как раз на том, что закрыл окно, тем самым не дав запахам шашлыка и звукам музыки ворваться в этот тихий рассадник учтивости, воспитанности, культурности и прочая…
Женщина с силой отклоняется назад и достаёт, как фокусник, откуда-то из-за спины девчонку – ну как, девчонку – девушку, видимо, тоже селянку, имеющую явное отношение к женщине, потому что девушка – точная копия той, постарше.
– Этот? – тыкает она пальцем.
– Да, – шепчет девчонка.
Тот, на кого показали, вдруг съёжился, глазки забегали, он начал что-то мычать.
– Вася, – раздался испуганный возглас какой-то женщины, скорее всего жены одного из новых дворян, – Вася? – раненой птицей кричит дама, – Что это значит? Вася?
Все дамы, мирно беседующие за бокальчиком просекко, ринулись в комнату.
Вася сидит весь сжавшись, под гневным взглядом разбушевавшейся селянки, её заплаканная дочь всхлипывает и шмыгает носом, жена Васи, некрасиво открыв рот, смотрит на него, а также остальные, плюс предводитель дворянства, чистейший, кристальнейшей души человек, Яков Георгиевич Коптунов.
Все они смотрят на Васю: кто с вопросом, кто с ожиданием, кто с презрением (мама молодой селянки), а кто с немым укором – это, конечно, Яков Георгиевич, имеет, знаете ли право.
– Яяяя, – блеет Вася, – яяяя, Люсечка, ты всё не так поняла… Господа, я сейчас всё объясню.
Лоб Васи покрыт испариной, лицо раскраснелось, он весь трясётся, голос дрожит, так страшно ему было последний раз, когда забияка и хулиган Кулаков пообещал утопить его в сортире несколько лет назад. Хорошо, что этот Кулаков уволился… И вот опять…
– Люся…
– Вася…
– Тьфу ты, – смачно сплюнула селянка, – Катька, дура ты, это вот из-за этого ничтожества ты топиться собиралась?
Это вот из-за этого индюка трясущегося ты себя и дитё жизни лишить хотела?
Да плюнь ты на него, плюнь и размажь, а с тебя, шкура, я ещё спрошу, я все твои слова, что ты девке на уши навешал, в суде против тебя оберну, ах ты говнюк…
– Женщина, – взвизгнула вдруг Васина жена Люся, – как вы смели сюда ворваться, кто вас пустил? Как вы смеете оскорблять честных людей?
– Кто же меня не пустит, дамочка? Если я здесь проживаю? А? Может ты? Или твой Вася мне запретит? Ах, ты ж зараза, натворил дел и к бабе к своей под юбку?
– Как это проживаете? – не унимается Люся.
– А так это, на полном основании, отзынь, дура, пока я тебе не навешала. Катька, смотри, смотри и думай в следующий раз башкой, с кем связываешься.
Старый, облезлый, голытьба…
– Что? Что? – задохнулась Люся, – Вася, эта… эта… она… она нас… голытьбой, Вася…
– А ты куда лез, пёс смердячий? – отмахнувшись, как от назойливой мухи, от визжащей Люси, продолжала селянка, – ты куда, собачий потрох, лез, я спрашиваю? Неужели не дорога жизнь тебе твоя козлячия, что ты к моему дитю полез, а? Свежатинки захотел, уродец, мало тебе Люськи твоей костлявой, силиконовой? На девку молодую запал, я тебе сейчас паршивец…
Предводитель нового дворянства долго всматривался в красивое лицо женщины, а потом тихо встал и направился к выходу, видимо, позвать охрану или вызвать подкрепление для усмирения крестьянского бунта.
– Стоять, – рявкнула женщина, – вот, Катерина, знакомься, папашка твой, собственной персоной, это тот самый, что бросил нас с тобой, когда тебе трёх месяцев не было, без копейки денег, с долгами… Укатил лучшей жизни искать, а попросту променял нас с тобой на Наташку, дочь директора завода, толстую и прыщавую, а ещё еле восемь классов закончившую.
Вон она стоит, глазюки свои водянистые выпучила. Что? Не ожидала, жабушка?
Её многие любили, а как ж, папа-то у Наташки – директор завода, не то, что мой был, смазчик-наладчик, вот и Яша, на тот момент ещё мой, счастья попытал.
Помнишь, Наталья, как я тебя за волосёшки-то оттас-кала, а? Помнишь? Вот теперь спасибо хочу сказать – спасибо за то, что избавила тогда меня от этого, – женщина кивнула в сторону предводителя нового дворянства, вдруг сникшего и опустившего голову.
Я поныла, конечно, для приличия, а потом поняла, что у меня два пути: один как у всех – разведёнок и не только – найти такого же, как мой папаша-покойничек, и мучиться всю жизнь, а второй… Второй трудный, но досягаемый.
Вот я по второму и пошла: рыдала, плакала, Катерину оставила с бабкой, матерью моей, оттого она у меня и выросла такая, полоротая, что на слова этого индюка плешивого клюнула.
В общем, выучилась я, в люди выбилась – это же всё благодаря вам, Яша с Наташей, – с издёвкой говорит женщина, – я вон там, за лесом, с той стороны живу. Как этот прохиндей Катьку мою выглядел – ничего не понимаю. Ну, охрану я, допустим, уволю…
– Вы… вы… Любовь Старыгина, точно, – говорит один из новых дворян, – это же Любовь Старыгина, известный девелопер, акула в строительстве, с вами же мужчины не связываются, – восторженно начал говорить один из дворян, да тут же и осёкся под тяжёлым взглядом супруги.
– В общем, так, господа хорошие, надоели вы мне, ещё раз кто-нибудь пожалуется – я всё ваше гнездо разворошу, устроили мне тут.
С вами в суде встретимся, а ты… папаша, я ведь знаю твою подлую натуру, не вздумай даже на пушечный выстрел к Катерине приближаться, слышишь?
Схватив за руку хлюпающую девчонку, женщина, в которой все признали ту самую Любовь Старыгину, ещё раз зорко всех оглядев, шагнула за порог…
Все молчали.
Испуганно жался в кресле Вася, всхлипывала Люся, смотрел задумчиво в окно потерявший лоск предводитель нового дворянства.
Стоит ли говорить, что такое знатное общество распалось?
Вася с Люсей уехали, другие тоже перестали играть в дворян, начали ездить на шашлыки, приглашать к себе друзей, посёлок заискрился, зазвенел радостными голосами детей и взрослых.
Насколько нам известно, у Кати родился мальчик, как бы Любовь ни строжилась, отказать деду она не смогла – тот буквально растворялся во внуке. Две дочки, что родила ему вторая жена, тоже полюбили старшую сестрицу и племянника.
Со временем обиды забылись, Люба даже в гости к бывшему предводителю нового дворянства приезжает, а что им делить.
А ещё, в свободное от работы время любит в земле возиться, живёт недалеко от усадьбы предводителя, вот и в прошлый раз отдыхала себе душой, как помощница по хозяйству крик подняла, что Катерина дурное задумала…
Всё пережили.
Катя замуж вышла, жизнь покатилась дальше.
Иногда на Якова Георгиевича нападает тоска по прошлому, голос его приобретает бархатистость, он закатывает глаза и становится ещё больше похожим на Никиту Сергеевича, но его дамы, как называет он жену, дочерей и бывшую супругу, когда они оказываются все вместе, мигом осаживают хозяина.
– Вот так, Георгий, – говорит он внуку, – доминируют дамы над нами, ну и ладно, пойдём гулять, дедушка тебе что-то расскажет.
И с большим удовольствием берёт маленький Георгий большую, мягкую ладошку дедушки, идёт с ним слушать бесконечные рассказы о путешествиях и встречах с интересными людьми, о которых Георгию только предстоит узнать, когда он вырастет и пойдёт в школу.
Возможно, тогда мальчик вспомнит, что заочно знаком с этим человеком, потому что дедушка рассказывал.
