Читать книгу: «Мэвр», страница 5
Нужно идти, чтобы спасти ребёнка. И он идёт.
>>>
– Ты ведь почти изжарил мой мозг, – говорит Йоним. После такой долгой паузы, что любой другой давно бы ушёл, Хэш продолжает сидеть в кресле и смотреть в окно. Он не читает мысли старика, просто чувствует отдельные эманации на уровне ощущений, воспринимает их автоматически, как хорошо настроенное радио. Эту связь никому не под силу разорвать.
– Защитная реакция. Я до сих пор не знаю, как это сделал, ты же знаешь.
– Знаю, Хэш. Но истории это не меняет.
– Да, не меняет.
Они оба виновны без вины. И теперь, спустя столько лет, прошлое настигает их, заставляет вспомнить не только события, но и давние обиды.
Хэшу рассказывали о том, что происходило с Йонимом после того, как он вернулся. Вывалился из кхалона, скрючившись и едва дыша. Подоспевшие медики ожидали увидеть что угодно, кроме годовалого обитателя мэвра, разумного и очень похожего на человека. Конечно, их разделили: выжившего отправили в лазарет, приходить в себя, а младенца, у которого тогда ещё даже не было имени, заперли в исследовательской камере и наблюдали, разрабатывая систему общения.
Просыпаясь, Йоним бился в страшных судорогах и требовал вернуть ему ребёнка, но делал это на языке, которого никто не понимал, похожего на сочетание свистящих и щёлкающих звуков, в котором тяжело было разобрать не то что слова, а язык в принципе. Мальчик же, наоборот, будто впал в анабиоз: он почти не двигался, всё время спал или делал вид, что спит. Из всего предложенного он пил только воду, да и то изредка. Так продолжалось около недели, пока в качестве эксперимента путешественника и коренного жителя мэвра не попробовали воссоединить. Состояние обоих улучшилось за пару часов. К тому же, мальчик явно понимал своего названного отца, а Йоним мог переводить то немногое, что рассказывал ему мэврианский туземец.
– Я приношу свои из…
– Не стоит, Хэш, мой мальчик, – перебивает ректор и смотрит на гиганта. – Ты просто хотел жить, как и я. Нам повезло встретить друг друга в тот момент. Что же до сегодняшнего дня…
– Ты можешь меня отпустить.
– Куда?
– В мэвр. Я бы отправился в свою собственную экспедицию, может быть, нашёл родных и… наладил контакт. Я вернусь, ты же знаешь.
– Да. Но я не могу тебя отпустить. Мэвр опасен.
– Для людей.
– И для тебя тоже. Теперь – да. Ты слишком долго пробыл среди нас, мы вырастили тебя. Страшно подумать… тридцать лет. То, что оберегало тебя тогда, давно пропало.
– Или нет…
– Хэш, ты знаешь, я не могу тебя отпустить. Не сейчас. Когда кизеримы активизировались пуще прежнего. Нас некому защитить.
– Я обучу новенькую. Юдей.
– Ей всё равно не сравниться с тобой. Никому не сравниться.
Хэш редко проявляет чувства. Многие считают, что это из-за того, что он их не испытывает вовсе, но Йоним знает, что гигант мало кому доверяет, потому предпочитает не высовываться. Филин научился вычислять порывы Хэша по мельчайшим движениям, едва заметным оттенкам голоса.
– Значит, ты можешь рисковать моей жизнью тут. Но не хочешь, чтобы я отыскал родных. Боишься, что я останусь с ними.
– Нет.
– Боишься, что предпочту свой народ вашему?
– Хэш, я…
– Понимаю. Можно?
Охотник встаёт, подходит к кротовой норе и тянется к потайной ручке. Йоним хочет его остановить, да только не знает, как. Что бы он сейчас ни сказал, это будет звучать жалко. К тому же да, он боится. За Хэша и за себя, за СЛИМ и Хагвул, за всех тех несчастных, вроде Юдей, которые могут стать невинными жертвами человеческого любопытства. Его, Йонима, любопытства.
– Да, сынок, – тихо шепчет ректор Университета, когда дверь мягко встаёт на место за вышедшим посетителем, так и не дождавшимся ответа.
ГЛАВА 6
Кошмар напоминает о себе бьющим в набат сердцем и промокшей насквозь подушкой. Чуть позже Юдей поймёт, что пострадала ещё и простынь, но пока она укрывается тканью с головой и медленно осознаёт, где находится. Тусклый свет словно тот коридор из сна, а резкие свистящие звуки, шорохи и обрывки голосов сливаются в параноидальный шёпот. Женщина вздрагивает, когда открывается дверь.
Первым в проёме появляется столик на резиновых колёсиках. Его катит перед собой медсестра. Маска доброжелательности застыла на её лице, но, приглядевшись, легко прочесть за ней и тревогу, и сомнение. Юдей не видит ничего, хотя пристально смотрит на вошедшую женщину.
– Что случилось? – спрашивает медсестра. Подходит ближе. Сквозь пелену собственных забот она наконец-то замечает, что пациентка ведёт себя странно.
– Я… – Юдей чувствует слабость в руках и ногах, голова кружится, хотя она лежит. – Мне… нехорошо.
– Я позову доктора.
– Не надо.
– Дайте-ка я… ох, нужно перестелить!
Юдей не писалась в детстве, но слышала истории о сверстниках, с которыми это случалось регулярно.
«Я что, обоссалась?» – думает она, и ей становится смешно. Взрослая женщина не справилась с мочевым пузырём. Впрочем, судя по ощущениям, сил в организме немного, даже головой тяжело шевелить, так что утрата некоторых функций вполне оправдана, всё ради экономии энергии.
«К тому же, мокрая кровать – не самое страшное, что может произойти», – спокойно подмечает Юдей.
– Дайте… воды… – просит она. Медсестра наполняет стакан из кувшина и подаёт пациентке. Юдей тянется за ним правой рукой, но предплечье вспыхивает, будто в нём разжигают маленькую жаровню. Приходится брать стакан левой. Она осушает его в три больших глотка.
Тем временем медсестра успевает выйти и вернуться со стопкой чистого белья.
– Я всё сделаю, не волнуйтесь.
– Спасибо.
Руки и ноги Юдей трясутся. Она постоянно чувствует слабую раздражающую вибрацию во всех мышцах. Опираясь на левый локоть, женщина кое-как поворачивается, спускает ноги с кровати, но дальше дело не идёт. Она не уверена, что сможет стоять, даже если её будет кто-нибудь поддерживать.
– Вставайте.
– Я пытаюсь, – раздражённо бросает Юдей и прикладывает остаток сил, чтобы принять вертикальное положение. Её пошатывает. Медсестра протягивает руку, и Юдей не столько опирается, сколько падает на неё. Пять шагов до стула превращаются в изматывающий переход.
– Что… что со мной? – спрашивает она. Стул слегка покачивается под ней, и эта особенность щекочет мозг возможностью рухнуть на пол.
«Глупости», – обрывает поток мыслей Юдей, но спустя пару секунд вновь возвращается к ним.
– Организм потерял слишком много жидкости, – отвечает, наконец, медсестра, пристально разглядывая подушку. – Отсюда слабость и тремор. Нужно восполнить недостаток воды. Сейчас налью ещё.
Не то чтобы Юдей хочет пить, но тёмные пятна на матрасе и пододеяльнике, мокрая насквозь больничная пижама, которая пока приятно холодит разгорячённую «прогулкой» кожу, убеждают, что вода сейчас сродни лекарству. Хотеть её необязательно.
Медсестра цокает, сворачивает снятое бельё в один большой тюк, берёт его, подушку и одеяло и выходит из палаты. Юдей успевает выглянуть в коридор и понимает, что там света не намного больше, чем внутри, и стены сделаны из того же бурого необработанного кирпича.
«Странное место», – думает Юдей, откидываясь на спинку. Стул надсадно скрипит. Женщина замирает, мысли уносят её далеко, а взгляд скользит по тусклым стенам, кровати, тумбочке, пока не натыкается на кисть, лежащую на колене. Пальцы слегка подрагивают, но с этим Юдей смирилась. Она смотрит на чёрные наросты, хмурится. Неприятное «приобретение». Детали разговора с гигантом возвращаются кусочками пазла, Юдей выхватывает из них незнакомые слова: «СЛИМ», «кизеримы», «мэвр», «кхалон».
«…больше вы не человек…», – вспоминает женщина. Эта мысль, словно брошенный в озеро камень, рождает где-то в желудке волны. Тошнота, страх или предвкушение?
«Хотя, может это из-за воды», – отрешённо думает Юдей и возвращается к изучению наростов.
Каменистые на вид образования растут, судя по всему, прямо из кости. Юдей помнит их острыми, но сейчас они напоминают плоские кольца – любимое украшение восходников, обитателей Восточной Великой империи. Только там предпочитают золото и серебро. Полированные пластины закрывают фаланги пальцев целиком, ограничивая носителя в движениях. Глупая демонстрация статуса.
Поставив стакан на пол, Юдей осторожно трогает наросты. Поверхность холодная и твёрдая на ощупь. Точно камень. Но вместе с тем каждое прикосновение ощущается так, будто пальцы касаются живой кожи.
«Как такое возможно?» – лениво перекатываются мысли.
Возвращается медсестра, отдаёт уже заправленное одеяло и подушки пациентке, а сама идёт к кровати, переворачивает матрас и застилает его.
– Сейчас вернусь с водой и сполосну вас, – говорит медсестра, направляясь к двери.
– Сто… стойте, – просит Юдей. – Не… не надо. Я сама.
– Простите, гэвэрэт Морав, но я вас до душевой не донесу. К тому же, вам нельзя напрягаться, а мы, похоже, уже перевыполнили сегодняшнюю норму физических нагрузок. Не волнуйтесь, пожалуйста.
Юдей хочет сказать что-то ещё, но медсестра её не слушает. Возвращается она минут через десять, с большим тазом, губкой и чистой пижамой.
– Вам удобно?
– Да, вполне.
– Тогда давайте помогу раздеться.
Юдей отрешённо даёт медсестре снять с себя одежду. Странно, но в больнице происходящее будто бы искажается в кривом зеркале: обычно, когда тебя раздевают, чувствуешь, как минимум, лёгкое возбуждение или вспоминаешь эпизоды из раннего детства. В стенах же, пропахших лекарствами и дезинфицирующими средствами, те же самые действия не вызывают никакой реакции. Ни стыда, ни содрогания. «Да, я не могу сейчас сделать этого сама, так что помогите мне, пожалуйста». То же самое с кормлением неподвижных больных. Юдей никогда не думала о том, что будет испытывать, если вдруг окажется в больнице и будет не в состоянии позаботиться о себе. Быть может, конечно, что-то в ней сломалось, но пока медсестра стягивает прилипающую к коже дурно пахнущую пижаму, женщина проваливается в эмоциональную пустоту, безвоздушную зону, в которой нет не то, что мыслей, но даже и намёка на переживания.
Прикосновения губкой, мягкие, но настойчивые, вырывают её из небытия, но думает она совсем не о себе, своём внешнем виде или медсестре, а о словах гиганта. О том, что она больше не человек.
«Из-за вот этих штук на пальцах?» – думает Юдей.
– А Хэш… Хэш Оумер сейчас здесь? – спрашивает она. Медсестра замирает, будто пациентка надавила на больное место, но тут же возвращается к работе.
– Что вы имеете в виду?
– Ну… он здесь? В СЛИМе, да?
– Простите, гэвэрэт Морав, но всё, что касается мара…
– Я просто хочу извиниться, – устало перебивает медсестру Юдей. – Просто извиниться. Больше ничего.
Тишину палаты нарушает только плеск воды в тазу да стук капель о каменный пол. Медсестра молчит. Пациентка тоже.
– Простите, но я правда не могу вам сказать, – неожиданно говорит она, и Юдей вздрагивает. Поднимает голову, смотрит женщине в глаза.
– Так приведите того, кто может, – холодно бросает она. Медсестра отводит взгляд и хмурится. Внутри Юдей бушует ураган. Почему она… так разговаривает с этой женщиной? Она ведь не сделала ей ничего плохого. Откуда этот тон и эта надменность, так похожая на…
«Ты не она!»
Чтобы отвлечься Юдей вновь пускает взгляд прогуляться по скудному интерьеру палаты. Над кроватью она с удивлением замечает большое прямоугольное зеркало, больше напоминающее окно.
«Оно было там всё время? – думает женщина. – Конечно да, не могло же оно появиться только что».
>>>
– Она же нас не видит? – спрашивает Реза, когда взгляд Юдей Морав упирается в зеркало. Хак хмыкает в ответ, продолжая наблюдать за девчонкой.
«Что-то в ней есть», – думает она, и эта мысль одновременно приятна и пугает. То предвкушение, когда видишь перед собой подарки и готовишься их открыть. Хак давно не получала подарков, если не считать неприятные повороты судьбы вроде чудовищной формы артрита, который прямо сейчас превращает её суставы в ноющие очаги боли. Доктора пробуют найти лекарство, но охотница не питает иллюзий.
«Пара лет, может быть пять, – выдал прогноз главврач госпиталя. – Это при условии, что мои экспериментальные препараты сработают как нужно. Без лечения – максимум год».
Хак никому не рассказывает о строго очерченном сроке, да и кому ей открываться? Конечно, Хэш бы её выслушал, а потом весь извёлся, пытаясь придумать способ спасти от неизбежного. Он всегда был таким, с самого первого дня, только тогда никто этого не понял, кроме неё. Потому она и смогла пробиться сквозь толстую стену отчуждения, которую мальчишка из другого мира выстроил между собой и людьми. И будь хоть какой-то шанс, она бы воспользовалась упёртостью Хэша, но то, что сжирает её, родом не из Хаолама. Вряд ли по этому миру бродит ещё один мутант, хлебнувший лимфы кизеримов.
– Это не то чтобы проверенная технология, – бурчит Реза в ответ на реакцию Хак.
– Элоим, дай мне терпения, – шепчет под нос охотница, впрочем так, чтобы ибтахин услышал. – В СЛИМе все технологии непроверенные. Включая меня. Пора бы уже привыкнуть, Ипор!
Реза хмуро смотрит на Хак, а та в ответ улыбается. Ну сколько можно! Да, ибтахины отвечают за безопасность СЛИМа, следят, чтобы ни один даже самый мелкий слух не просочился наружу, что с каждым годом делать всё сложнее. Аппетиты лаборатории растут, штат увеличивается, ибтахинам приходится полагаться на «непроверенную» технологию корректировки памяти. Хак часто бывает смешно от непроходящей серьёзности Реза, от того, что он смотрит на мир вокруг исключительно враждебно, всегда подозревая людей – и своих, и чужих – в коварстве.
Ибтахин, наконец, отворачивается, раскрывает блокнот на чистой странице и начинает что-то быстро-быстро писать.
«Очередной отчёт лояльности, – с пренебрежение думает Хак. – Как Мадан ещё не захлебнулся в этих бреднях?»
– Когда уже наш шпрехшталмейстер выйдет на сцену? – спрашивает охотница, чтобы отвлечь Резу. – Я не хочу подсматривать за девочкой целый день.
– Мар Наки явится, когда посчитает нужным.
– Ты же в курсе, что он всем, буквально всем разрешил обращаться к нему на «ты»?
Реза не отвечает. Он продолжает заполнять белый лист строчками убористого мелкого почерка, угловатого и резкого, как и сам ибтахин. Для него субординация – основа порядка. Он не понимает панибратства директора и за спиной всегда называет его не иначе, как «мар Наки».
Работа Резы сложна, он постоянно держит в голове сотни переменных, потому весь остальной мир формируется в его голове по остаточному принципу. Та же строгая иерархия – всего лишь способ гармонизировать окружающий хаос, как и разделение на «свой/чужой», к которому Реза прибегает каждый раз, когда в его поле зрения попадает новый самостоятельно действующий объект.
«Ты сухарь», – однажды сказала ему Хак, а ибтахин даже не принял её слова за оскорбление. Сухарь прост и эффективен, он насыщает желудок, лёгок в хранении и перевозке и долго сохраняет свои свойства. Неожиданный комплимент для Резы.
Комната наблюдения погружается в тишину, и только скрип ручки нарушает её гладкое течение. Хак зевает, убеждается, что ибтахин целиком погружен в работу, и начинает массировать колено. Помогает слабо, больше создаёт иллюзию того, что она справляется с собственной хворью.
«Ну же, Мадан. Давай. Мне что, целый день здесь торчать?!»
>>>
Юдей чувствует себя лучше. Усталость и слабость сводят неловкость на нет, чистота будто проникает сквозь поры и двигается вглубь организма. Женщина закрывает глаза и отдаётся происходящему целиком. Старается даже мысли из головы выкинуть, но они всё лезут и лезут. Она представляет, как эта же медсестра с той же деловитостью обмывает какого-нибудь мужчину.
«Хэша, например».
Щёки розовеют. Впрочем, некому это заметить. В палате слишком тусклые лампы.
Переодевшись в свежую пижаму, Юдей кое-как встаёт, ковыляет к постели, забирается под одеяло. Отовсюду пахнет чистотой, бельё и пижама пропитаны ею насквозь. Свербит в носу, и пациентка чихает.
Её знобит. Спать не хочется, но в глазах появляется муть, стоит только прикрыть веки. Юдей трёт глаза, стараясь от неё избавиться, но не выходит.
Медсестра заставляет её выпить ещё воды, и в этой настойчивости заметен жёсткий отсвет недоброжелательности.
«Это из-за тех слов. И чего я на неё взъелась?» – вновь думает Юдей. Вину легко свалить на мрачную палату и общее недомогание, но настоящий источник вялой агрессий – безальтернативность.
Вся жизнь Юдей до этого момента состояла из череды импульсивных выборов. Сам факт того, что она оказывалась на распутье, успокаивал её после того, как оседала пыль и ничего уже нельзя было изменить. Ведь это по своей воле и ничьей другой она сбежала из дома, подделала документы, работала с контрабандистами.
Кизерима, ранение и больничную палату она не выбирала.
– Простите, – произносит Юдей. – Я не должна была так… говорить ту… Простите.
Медсестра смотрит на пациентку со смесью гнева и сочувствия. Не совсем понятно, как ей удаётся соединять эти чувства в одном взгляде.
– Я…
Стук в дверь гасит слова медсестры. Она опускает глаза, показывает пальцем на столик с уже остывшей едой и идёт к выходу. Юдей не замечает её страха. Только уныло рассматривает сероватое пюре на тарелке и думает о том, что оно, скорее всего, и горячее не отличалось приятным вкусом.
Небольшая возня перед дверью привлекает внимание пациентки. Она переводит взгляд и видит невысокого человечка в светлом костюме того странного оттенка, который тяжело назвать: то ли бледно-жёлтый, то ли какая-то разновидность бежевого, то ли светло-серый. Мужчина лучезарно улыбается медсестре и что-то тихонько ей говорит. Она смотрит на него прямо, не отводя взгляда. Незваный гость ниже медсестры, но кажется, будто он нависает над ней.
«Кто это?»
– …но? – заканчивает человечек, и медсестра, поджав губы, кивает.
– О, гэвэрэт Морав! – восклицает гость, переключаясь на Юдей. – Вы пришли в себя, как славно! Вчера не успел к вам заглянуть, дела-дела, но сегодня перенёс всё и тут же явился к вам. Как мне повезло, вы в сознании!
Он искрится энергией, довольством и оптимизмом. Первому Юдей даже завидует, остальное раздражает.
– Простите…
– О, не надо передо мной извиняться! Позвольте представиться – Мадан Наки, директор специальной лаборатории по исследованию мэвра, или СЛИМа, как изволят выражаться наши сотрудники.
Мадан останавливается у самой кровати, нависает над Юдей и говорит так громко и с таким удовольствием, что женщина испытывает резкое желание накрыться одеялом с головой.
– Мар Наки… – тяжело вздохнув, начинает она, но он взмахом руки прерывает её, идёт к стулу, переносит его к изножью кровати.
«Какой вертлявый», – думает Юдей, наблюдая за манипуляциями директора. В его движениях много суеты, а ещё неестественной цирковой гиперболы, словно он выступает перед невидимыми зрителями.
«Ещё достань платок и утри лоб», – думает Юдей, и тут Мадан действительно достаёт из нагрудного кармана цветастый платок.
– Прежде всего, дорогая Юдей, вы же не против, что я буду звать вас Юдей? Прошу вас, зовите меня Мадан. Вся эта официальщина с «мар» и «гэвэрэт» просто смешна, когда люди делают одно дело, не так ли?
– Мар… Мадан, простите, я всё же…
– О, не волнуйтесь, не волнуйтесь. Вам это вредно, Юдей. Расслабьтесь, откиньтесь на подушки. Смотрю, я прервал ваш ужин?
– Ужин? – тут же встрепенулась женщина. – Который час?!
– Что-то около семи, – задумчиво тянет Мадан, смотря в зеркало за её спиной. – Так я вас отвлёк?
Юдей пару секунд изучает круглое лицо директора. Качает головой.
– Нет. Мне не очень хочется есть.
– Чудесно. Чу-де-сно!
– А… Прос… Мадан, чем обязана вашему вниманию? – спрашивает Юдей. Она пытается настроиться на лад собеседника, но у неё нет ни сил на притворство, ни желания угождать тюремщику. Исподволь зреет семя конфликта: высказать ему всё, что она о нём думает, и заявить, что никакого сотрудничества и «одного дела» не будет, просто потому, что удерживают её здесь насильно, и всё! Чудесным образом Мадан становится персонификацией страхов и недовольства женщины, так что Юдей решает, что она, надавив на него, сможет решить нынешнюю проблему и вернуться в реальный мир.
«Хэш. Надо извиниться, – резко всплывает мысль, – и посмотри на свои руки. Придётся до конца жизни носить перчатки».
Мадан молчит, изучая лицо Юдей. На его губах играет улыбка, но глаза, холодные и будто неживые, входят в тревожный контрапункт. Физиономия директора словно разделена на две независимые части. Юдей выныривает из омута собственных рассуждений, замечает горизонтальную двуликость и вздрагивает.
– Думаю, у вас есть ряд вопросов, – отвечает директор, – а меня интересуют формальности, которые вы не утрясли с Хэшем Оумером. Слушаю вас.
Директор говорит медленно, при этом сохраняя прежние интонации, что звучит угрожающе.
«Что он может?» – думает Юдей и вспоминает, что находится чёрт знает где, в тёмной комнате, окружённая докторами, выходцами из других миров и Элоим знает чем ещё.
– Где сейчас… Хэш Оумер? – спрашивает женщина, отводя взгляд. Легче смотреть в стену, чем видеть два глянцевых чёрных зрачка.
– Насколько мне известно – отдыхает. Охота выдалась непростая…
– Охота?
– Да. Он, кажется, разъяснял.
– Кизр…
– Кизеримы. Да, он охотится на них. Лучший фюрестер за всю историю СЛИМа.
– Фюрестер?
– Охотник, – отвечает Мадан и закидывает ногу на ногу. – Юдей, кажется, Хэш вам объяснял детали только вчера. У вас всё ещё проблемы с памятью?
Взгляд замирает на руках. Тусклые огоньки скользят по поверхности чёрных наростов.
– Нет. Я… К нему можно попасть?
Она решается и поднимает глаза. Смотрит на Мадана в упор и успевает заметить тень сального отблеска в чёрных бусинках.
– А он интригует, да? – спрашивает директор, и Юдей ждёт, что сейчас он ей подмигнёт или как-нибудь по-особенному изогнёт бровь. Происходит и то, и то.
– Я просто хочу извиниться.
– За что?
– За то, что грубо себя вела. И что оскорбила его.
– Как интересно…
Остатки храбрости покидают пациентку, она вновь отводит взгляд и делает вид, что изучает свои кисти.
– Думаю, в ближайшее время возможности появятся, ну а пока… Позвольте, Юдей, я проясню кое-какие детали. Смотрю, вы уже вполне свыклись с этими… штуками, – он показывает пальцем на наросты и притворно вздрагивает, – так что нового приступа не будет. Повторю вам то, что уже говорил Хэш – вы перестали быть человеком. No homo sapiens sapiens, если можно так выразиться. Но не волнуйтесь. Вы стали чем-то большим! Новой ступенью!
Юдей не столько чувствует злость, сколько замечает, как сильно дрожат пальцы. Она сжимает кисть в кулак, и наросты выдаются вперёд, будто когти. Ими так легко полоснуть директора по лицу, стереть улыбочку, проткнуть мерзкие жабьи глазёнки. Кто-то будто открывает плотину, и чёрные воды заполняют её голову. Юдей с трудом отводит поток в сторону. Стоит кулаку разжаться, как наросты возвращаются в прежнее спокойное положение.
Её будто под дых ударили. Она всегда отвергала насилие и старалась держаться от него подальше, принимая его только как крайнее средство защиты, но то, что на несколько секунд обуяло её сейчас, хотело причинять боль просто ради удовольствия. Одна мысль об этом была настолько приятна, что Юдей испугалась.
– Что со мной? – глухо спрашивает она. Мадан будто и не замечает перемены в пациентке.
– Видите ли, когда на вас напал кизерим, вы действовали так решительно, так смело…
– Вы видели?
– Эм… что? Нет! Я делаю такой вывод, потому что вы сидите сейчас передо мной, живая, а ваша единственная крупная рана уже почти зажила, – директор кивает на правую руку, Юдей смотрит на бинты, почему-то лиловые, и чувствует, как сильно под ними печёт. – Но видите ли в чём дело: когда кизерим вас укусил, он впрыснул вам в сосуды немного своей лимфы. Так мы называем жидкость, которая заменяет им кровь. Она оказывает на человеческий организм… некое воздействие.
– Хотите сказать, что кизерим нарочно хотел превратить меня в себе подобное?
– Нет-нет, что вы. Думаю, в его повадках впрыскивание лимфы – всего лишь способ охоты, как яд для змей. Обездвижить, убить – не более того. Но вместо этого ваше тело начало стремительно меняться. Чего таить, зачастую этот процесс оканчивается смертью.
– Почему?
– Мутации, несовместимые с жизнью, – пожимает плечами Мадан так, будто это какой-то пустяк. – Предвосхищая ваше негодование – мы никогда не проводили эксперименты самостоятельно. Все наши… подопытные – несчастные жертвы, как и вы. На первых порах, когда кизеримы только начали вторгаться, системы противодействия не существовало. У нас даже ибтахинов не было! Зато теперь осечки случаются редко.
– Но всё же случаются.
– Увы, – директор заламывает руки так, как будто действительно чувствует свою персональную вину за произошедшее. – Система не идеальна. И как бы мы ни старались, иногда кизеримы преподносят нам такие неприятные сюрпризы. Но Элоим пощадил вас, Юдей. Вы выжили! И теперь вы присоединитесь к нам и встанете на защиту Хагвула!
Юдей поднимает голову. Усталость переваливает через край, и к женщине потихоньку возвращаются эмоции: скептически изогнутая бровь говорит больше, чем слова.
– Юдей…
– Простите, Мадан, но позвольте мне сказать, – перебивает его Юдей, смерив директора гневным взглядом. – Как и Хэш – хотя подозреваю, что это всё же целиком ваше решение – вы подумали, что я с удовольствием соглашусь стать одним из этих ваших охотников на неведомых тварей, вот только вы просчитались. То, что одно из чудовищ чуть не позавтракало мной – ваша вина, и вы в этом только что признались. Значит, помимо лечения, я заслуживаю щедрой компенсации, о которой вы пока не обмолвились и словом. Знаете что, Мадан? Я не собираюсь становиться фюрьестерем, не собираюсь задерживаться в вашем отвратительном госпитале и в вашей лаборатории, о которой я ничего и никогда не слышала. Как только я вновь смогу ходить, так сразу и покину вас, забуду, как страшный сон, и… – она поднимает руку и перебирает пальцами в воздухе, – закажу набор перчаток, чтобы скрыть этот сувенир.
Меньше всего она ждала увидеть восхищение после своей гневной тирады, но на лице директора появляется именно оно.
– Поразительно! Я знал, что не ошибся в вас. Знал!
– О чём…
Видите ли, кизеримы хаотично прибывают в Хагвул и его окрестности каждый месяц.
– Юдей, вы просто замечательная. Великолепная! Поверьте, будь такая возможность, я бы лично доставил вас домой, осыпал компенсациями и пожелал всего наилучшего, но это невозможно, – Мадан разводит руками и виновато поджимает губы. – Видите ли, кизеримы хаотично прибывают в Хагвул и его окрестности каждый месяц. Путём сложных вычислений мы определяем примерную зону их появления и отправляем охотников, которые «загоняют» добычу на месте. Но дело вот в чём: после трансформации вы для кизеримов – словно маяк в океане беспросветной черноты. Мы не знаем, почему так происходит. Наверное они чувствуют в вас частичку родного мира. Даже если вы уйдёте, в конце октября вам опять придётся лицом к лицу столкнуться с существом из другого мира, и тогда можете пострадать не только вы.
«Кашива!»
Юдей пытается разглядеть в глазах Мадана намёк, но он, похоже, позволяет ей самой заполнить пустующую лакуну подтекста. Паяц, но искренний донельзя. Юдей не хочет ему доверять, но что ей остаётся? В одно мгновение она очутилась в мире, о котором ничего не знает, в законах которого не разбирается. Судьба подкидывает проводника, но вот незадача – он не кажется ей надёжным.
– Боюсь, у вас нет выбора.
«Я знаю! – хочет крикнуть Юдей. – Я не дура и прекрасно тебя поняла! Мой выбор: либо стопроцентно погибнуть от лап чудовищ, либо попытаться научиться с ними сражаться. И всё. Никаких альтернатив!»
– Я могла бы уехать.
– О, да! – чуть ли не кричит Мадан. – Вот только куда? Мы навели о вас справки. Восточная Великая империя вас не примет, а недавно они заключили какое-то хитрое соглашение с Западной, так что и туда вам ход закрыт. Остаются Острова, но мы-то с вами понимаем, что вы уже через неделю завоете с тоски, а через две – кончите жизнь самоубийством.
– Вы не…
– Юдей, психологический профиль – не такая сложная штука, особенно если у тебя под рукой несколько первоклассных специалистов, – Мадан вновь меняется, верхняя часть лица подходит расчётливому тирану, а нижняя – цирковому клоуну. – Мой вариант событий, уж простите за каламбур, самый вероятный. Но я предлагаю вам решение, прямо здесь и сейчас. Становитесь охотником. Ведь вы не просто будете рисковать собой, Юдей. Вы же учёный. Как думаете, чем занимается специальная лаборатория по исследованию мэвра? М?! Мы изучаем другой мир, Юдей! Другое пространство! Представляете? Вы только можете себе это представить?!
Она не может. Она вообще уже ничего не может, Юдей хочет только, чтобы Мадан поскорее ушёл. Будь её воля, она бы вообще никогда больше с ним не встречалась.
– Невероятно…
– Вот именно! Невероятно, невозможно, немыслимо. Но прямо здесь, у нас, на последнем этаже – настоящее окно в другой мир. Величайшая из возможностей, которая выпадает на долю учёного. Да, вы – археолог, но что мешает вам стать первым в мире неологом? Юдей, ведь вы понимаете, что рано или поздно…
«Меня покупают?»
– … нам придётся выйти из тени. Скрывать такой феномен от всего Хаолама – кощунство. И мы обязательно это сделаем, но только тогда, когда убедимся, что мэвр не представляет для нашего мира серьёзной опасности.
– К чему вы ведёте?
– Научные работы, монографии, трактаты, сборники эссе. Вы можете стать пионером новой науки, защитником города, свидетелем величайшей тайны Хаолама. Разве это не щедрая компенсация за нашу ошибку?
Юдей не чувствует ничего, кроме усталости. Энергия, хлынувшая в неё пять минут назад, иссякла, и только сейчас она понимает, что резервов больше нет, что она выжата и выпотрошена. Она всё. Слова Мадана полны смыслом, но не затрагивают её душу. Всепоглощающая серость медленно разъедает окружающий мир, и Юдей знает, что у неё совсем немного времени.
– Мадан, чего вы от меня хотите?
– Чтобы вы сказали «да». Поверьте, нам всем будет легче, если мы буд…
– Да.
– Что?
– Да. Я согласна.
– На что?
– На то, что вы предлагаете.
– Но…
– Мадан. Пожалуйста.
Что-то в её голосе заставляет директора замолчать. Юдей смотрит на него, но Мадан понимает, что она вряд ли его видит. Много ли толку с такого согласия? С другой стороны, у него ведь есть свидетели, важные свидетели, и это главное. Даст Элоим, Юдей не будет артачиться и не откажется от своих слов завтра.
– Простите мою бестактность, Юдей. Отдыхайте.
Новоиспечённая охотница откидывается на подушки, закрывает глаза и засыпает даже быстрее, чем Мадан успевает встать со стула. Несколько секунд директор довольно смотрит на Юдей, кивает зеркалу и уходит прочь.
