Читать книгу: «Черная невеста», страница 2

Флоренс знала, что из этих двоих больше опасаться стоит именно Матильду. Дженни, впрочем, тоже умела вонзать острые коготки в чужую плоть и душу.

– Мама, – сказала она серьезно и тряхнула головой так, что серебристо-белые локоны изящно скользнули по плечам. – Почему папа выдает замуж сначала ее?

Пухлые губки Дженни обиженно дернулись, жабий рот Матильды, наоборот, скривился в ехидной усмешке, тут же прикрытой книгой, пока мать ничего не заметила. Флоренс постаралась сохранить спокойствие, такому в пансионе тоже учили, и учили хорошо. Можно сказать, доходчиво.

Дженни стоило бы задать этот вопрос не в присутствии Флоренс, конечно, а еще лучше – когда окажется с матерью наедине. Чтобы не дать сестре повода язвить насчет иных бестолковых девиц, неспособных удержать язык за зубами. Впрочем, Флоренс иногда ловила себя на мысли, что кузина совершает глупости не потому, что сама глупа, нет, Дженнифер Силбер хорошо понимала, что некоторые вещи сойдут ей с рук, если все будут считать ее очаровательной дурочкой. Даже подлость или воровство, главное – не попадаться.

– Дженни, будь добрее, – невозмутимо ответила леди Кессиди. Несмотря на крем под глазами, она нахмурилась и покачала головой. – Флоренс – племянница вашего отца и ваша кузина. Вам следует с уважением относиться к его решению дать ей место в доме и шанс на счастливое будущее. Дорогая, – сказала она уже Флоренс. – Мой муж сам займется выбором достойного молодого человека, я правильно понимаю?

Флоренс вздрогнула: вопрос вырвал ее из глубокой задумчивости, да и сам по себе был не особо приятен.

– Если я правильно поняла дядюшку Оливера, – медленно проговорила она, подбирая слова так, чтобы они прозвучали как можно нейтральнее, – то да, леди Кессиди, он намеревается сам заняться поисками.

А тебе, дорогая Флоренс, лишь останется принять его волю, а затем и волю того, кого выберут тебе в мужья.

От этой мысли в животе шевелилось что-то неприятное и холодное и губы немели. Интересно, другие девушки так же принимают свою судьбу?

Леди Кессиди вдруг фыркнула, словно Флоренс сказала что-то одновременно возмутительное и забавное.

– Мой муж – умнейший человек. Но что-то мне подсказывает, что он совсем ничего не смыслит в брачных сделках. Товар, милая, нужно показать лицом, – сказала она деловито и подняла палец. Дженни навострила уши. – А ты то заперта в пансионе, то в стенах своей комнаты, то в монастыре Святой Магдалены…

– Я занимаюсь благотворительностью, леди Кессиди, как того желает дядя. С позволения отца Сэмюэля, как полагается благочестивой девице. Вы же знаете…

– Ах, оставь! Мои дочери не раздают милостыню и не учат приходских детей чистописанию. Становятся ли они от этого менее благочестивыми? – Леди Кессиди потянулась за хлопковой салфеткой и начала почти раздраженно стирать крем. – Оливер слишком зациклен на твоей матери, дорогая, – сказала она прямо. – И не хочет замечать очевидного. Ты симпатичная девчушка, Флоренс Голдфинч, всегда была. И если нужно выдать тебя замуж, я найду тебе жениха быстрее, чем мой муженек успеет составить брачный договор!

Флоренс чуть не выпустила из пальцев чашку. Воодушевление, которым загорелись глаза леди Кессиди, пугало даже больше, чем беседы с дядюшкой в кабинете. Чего ожидать от дядюшки, Флоренс знала. Примерно предполагала. А вот с его женой, своей тетей не по крови, а по закону, Флоренс общалась мало – меньше, чем было нужно, чтобы этот внезапный порыв выглядел искренним желанием помочь племяннице. Но все шло так, как предположил Бенджи: леди Кессиди обрадовалась, что бедная сиротка скоро уедет из дома. Значит, больше женихов достанется ее родным дочерям.

А вот они пока были скорее недовольны.

Лицо Дженни обиженно вытянулось, но прежде, чем она успела что-то сказать, Матильда ощутимо ударила ее пяткой по голени – тайный знак, что пора замолчать, пока никто не наговорил лишнего.

Леди Кессиди лениво встала с места и, проходя мимо Флоренс, почти ласково погладила ее по голове.

– Сегодня пойдешь с нами на прогулку в парк, – проворковала она. – Можешь начинать собираться. А я пока поговорю с Оливером.

Глава 3

Ронан ожидал подвоха. Конечно, ведь когда Эдвард Милле о чем-то его просил вот так, в курительной комнате или за ужином в клубе, это означало, что все куда сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Дела у Эдварда всегда были деликатные – настолько, что он старался не посвящать в них лишних людей. Такие дела и составляли его работу, карьеру, которой Эдвард дорожил.

Любой юноша, занимающий в мире логресской аристократии то же место, что юноша из семьи Милле, мог позволить себе нескончаемую праздность и беспечность. Их жизнь составляли званые ужины, балы, скачки, вечерние посиделки в клубах, породистые собаки и не менее породистые содержанки, оперы, театр, охота, путешествия, игра в науку – какая там наука, думал Ронан Макаллан, если от любой трудности эти сопляки бежали к мамкиной юбке и делали вид, что профессора слишком многое от них требуют? Истинный сын Эйдина, он смотрел на изнеженных детей Логресса с долей презрения. Но не на Эдварда.

Эдвард прятал за показной беспечностью железную волю и выгрызал себе место под солнцем яростно и жестоко. Отец Ронана поначалу считал, что дружба с герцогским отпрыском ни к чему хорошему его собственного сына не приведет, только испортит, как и служба в столице, но после личного знакомства с Эдвардом мнение свое поменял.

– Ему нужно было родиться в Эйдине, – сказал Алек Макаллан и в тот же вечер напоил Эдварда торфяным виски.

Было это очередным испытанием для логресца или признанием его за своего парня, все еще оставалось загадкой, но Ронан с отцом соглашался.

Эдвард Милле служил Альберту, принцу-регенту, своему дальнему родственнику – то ли троюродному кузену, то ли двоюродному племяннику, дьявол этих аристократов разберет. Альберту было двадцать два; власть и право решать за огромную страну, обрастающую колониями, он получил два года назад, когда его мать, королева Альбертина, заболела душевной болезнью: сначала стала забывать имена и даты, а потом вся ее жизнь превратилась в череду повторяющихся дней, тех, в которые она была по-настоящему счастлива. Только они и остались в ее памяти.

Невероятная трагедия, потрясшая весь Логресс и примыкающие к нему герцогства. Кто-то считал это действием злого заклятия – или проклятия, но Ронан знал, что это не так. Однажды по просьбе Эдварда он провел с Ее Величеством несколько часов. Королева играла на арфе – восхитительно играла, надо сказать, болезнь не отобрала у нее ни беглости пальцев, ни прекрасного слуха, ни чувства ритма, а Ронан слушал и наблюдал, рассматривая мир вокруг королевы и ее саму тем особым зрением, которым обладают Черные ловцы. Никаких проклятий на Альбертине не было, ни следа запрещенной магии, да и магия незапрещенная королевы едва касалась.

С этой точки зрения она была чиста, так он и сказал Эдварду и господам, которых Эдвард собрал ради отчета. Это и было одно из его деликатных дел. Наверное, самое деликатное из всех возможных.

Злые чары можно было снять, распутать клубок проклятия, найти виновного и покарать. С душевным недугом оказалось сложнее: никто не знал, что делать с ним. Ни магия, разрешенная в Логрессе, ни наука, которая стремительно развивалась, ничто не могло гарантированно справиться с тем, что медленно разрушало сознание леди Альбертины. Болезнь превращала молодую еще женщину, красивую, бесконечно талантливую и мудрую, как полагается быть истинной королеве, в безвольную улыбчивую куклу, сонную, как старушка, дремлющая у камина в гостиной.

До тех пор, пока ее дрема не превратится в вечный сон.

Душевные недуги лечили льдом и ментальной магией, порошками, снижающими агрессию у буйных, и еще много чем, но все эти унизительные процедуры и средства не обещали полного восстановления – и никто не собирался королеву им подвергать.

Принц-регент, Малыш Альберт, как назвали его за глаза, был, конечно, в ужасе – и за мать, и потому что на его юношеские плечи легла непомерная ответственность. Эдвард говорил, что, если бы они все вовремя не спохватились и не взяли все в свои руки, возможно, в Логрессе случился бы государственный переворот – и вряд ли мягкий и спокойный. Альберту нужны были те, кто помог бы ему не потерять ни корону, ни голову, на которую эта корона надета, пока сам он не научится защищать свое и себя.

Сейчас все шло неплохо. Принц не так давно взял в жены прелестную Элизабету, принцессу Мировера, столько же добрую и милую, сколько недалекую. Вместе с ней ко двору прибыли фрейлины, врач и нянька.

Все это почти не касалось Ронана. К счастью. До этого момента.

Потому что тем самым высокопоставленным лицом, которое он должен был сопровождать, оказалась женщина. Леди Глория дель Розель, одна из фрейлин принцессы Элизабеты и, судя по досье, дочь богемского алхимика и знатной сеньоры из Картахены. В Картахене, говорят, в какую сеньору ни ткни – попадешь пальцем в ведьму, так что опасения Эдварда, его профессиональная подозрительность разыгрались не просто так.

Леди Глория дель Розель предпочитала черный бархат нежному батисту оттенка весенних цветов. Она была старше остальных фрейлин, даже старше принца Альберта, высока и худа. Смоляные волосы, по-картахенски жесткие и вьющиеся крупными, упругими кудрями, она собирала в строгий пучок, скрепляла его резным гребнем, а поверх носила черную кружевную мантилью, ни дать ни взять – молодая вдовушка, хотя замужем Глория никогда не была. Ронан видел ее иногда при дворе, но не замечал за молодой женщиной ничего такого, что могло бы стать причиной Охоты. Глория дель Розель была тише воды ниже травы, хотя и держалась в стороне от общества и разве что могла иногда ввернуть дерзкое словечко или дать кому-то меткое, не всегда приятное прозвище. Она приехала ко двору не столько как наперсница принцессы, сколько в качестве помощницы врача и в лекарстве смыслила неплохо.

Очень неплохо для женщины.

Весьма сносно для дочери алхимика.

Видимо, подумал Ронан, все идет к делам очень деликатным и окружение принцессы Лиззи, особенно близкое, особенно тех, кто имеет непосредственный доступ к телу и здоровью монаршей особы, решили проверить еще разок.

А может, дело было совсем в другом, и Эдвард разузнал что-то…

Они договорились встретиться на прогулке все втроем: он, Эдвард и Глория дель Розель. День обещал быть солнечным и теплым, к полудню воздух прогрелся так, что по шее Ронана сбегали капли пота. Он прятался в тени старого каштана и наблюдал за всем происходящим вокруг.

Несмотря на жару, в парке было суетно. Люди тянулись сюда, привлеченные сенью деревьев и прохладой от десятка искусственных прудов, чистых, с лилиями и карпами. Продавцы лимонадов зазывали публику, стайка детишек гонялась за чьей-то рыжей собакой по большой лужайке, а у края этой лужайки растерянный гвардеец, кажется, раздумывал, стоит ему вмешаться или нет.

Невдалеке от убежища Ронана на покрывале для пикника расположилась девичья компания под присмотром дамы постарше – чьей-то тетушки или матери. Или просто нанятой компаньонки.

Нравы в Логрессе были строги, но требовали соблюдения формальностей, а не полной аскезы. Одна взрослая дама на пять девиц – более чем достаточно, чтобы все выглядело прилично. Даже если рядом с девицами маячила парочка юношей, от которых не отмахивались и не прогоняли. Знакомые, братья или женихи? Ронан скользнул взглядом по компании, пытаясь угадать это. Взгляд зацепился за одну из девушек: она сидела на самом краю покрывала, уткнувшись в книгу и подобрав под себя ноги, словно в стороне ото всех. Из-под соломенной шляпки выбивались рыжие локоны – яркие, почти красные, Ронан сначала принял их за ленты.

Подумав, что если он продолжит так беззастенчиво смотреть на незнакомку, то у сопровождающей ее леди и у двух женихов-братьев, или кто они там, появятся вопросы, Ронан отвернулся. Очень вовремя: Эдвард и сеньора Глория как раз пересекали резной мостик, переброшенный через Брайт-крик.

Вопреки обыкновению платье на сеньоре Глории сегодня было не черным, а канареечно-желтым. Ни гребня, ни мантильи – только скромная соломенная шляпка с лентой из розового бархата и кружевной зонтик в руке. Что стало тому причиной – жара или внимание, которое привлекла бы фигура в черном посреди летнего сада, Ронан гадать не брался.

Эдвард говорил что-то, а сеньора Глория слушала – внимательно и спокойно. Издалека их можно было бы принять за молодых супругов на той ступени семейной жизни, когда страсть уже схлынула, но взаимный интерес перерос в крепкую привязанность. Услышь это Эдвард – посмеялся бы, а потом стал бы серьезным и дальше держался бы от сеньоры дель Розель на расстоянии, чтобы та же мысль не пришла кому-то из тех его добрых друзей, которым лучше не класть руку в пасть.

Эдвард просто был обходительным, его так воспитывали.

– Ах, вот с кем сэр Милле обещал мне свидание, – сказала сеньора вместо приветствия, когда они встретились под сенью цветущего каштана. – Что же, согласна, вряд ли в этом парке есть фигура интереснее вашей, господин Черный ловец.

Сказала она это тихо и иронично, почти проворковала, лучась странной хитростью. Словно все происходящее ее забавляло, а жара, от которой, казалось, мозги плавятся, а кровь густеет в жилах, делая тело неповоротливым и распухшим, сеньоре Глории была нипочем. На ее лбу не выступило ни капельки пота, ни одна крошечная прядка не прилипла к щеке.

Кожа сеньоры дель Розель была смуглой, глаза под выразительными черными бровями – светло-серыми, живыми и блестящими, как ртуть. И очень умными, слишком умными для женщины в этой стране.

Такие же умные глаза были у королевы, пока болезнь не выела их и не сделала пустыми, как у фарфоровой куклы.

Ронан вежливо кивнул и пожал протянутую руку. Поверх белой кружевной перчатки на пальце Глории поблескивал массивный перстень-печатка, мужской, с символом, который Ронан запомнил, чтобы проверить потом, что он значит.

– Рада познакомиться с вами поближе, – деловито сказала сеньора. Наслышана и восхищена. – Она опустила ресницы.

– Взаимно, сеньора дель Розель, – сухо ответил Ронан.

На их маленьком пикнике Дженни чувствовала себя как рыба в воде. Она села на невесть откуда взявшуюся табуреточку и раскинула юбки бежевого платья, как цветок – лепестки. Пчелы, правда, слетаться не торопились: видимо, жара заставила всех достойных молодых людей Логресса остаться дома. Или уехать куда-нибудь поближе к большой воде.

Дженни это не особо расстраивало. Казалось, ей доставляет невероятное удовольствие одна только возможность сидеть вот так вот, в окружении подруг и сестер. Подруг ее Флоренс видела впервые: две хрупкие блондинки, одинаковые, словно двойняшки, Рози и Дейзи, устроились у ног Дженни и восторженно обсуждали с ней что-то, о чем Флоренс не имела никакого понятия. Матильда же угрюмо таскала клубнику из плетеной корзиночки и поглядывала то на часы, то в книгу, которую взяла с собой.

Флоренс тоже читала. В отличие от Матильды, в руках которой был математический трактат, она взяла какой-то модный роман, одолженный у кузена Бенджи. Вполне возможно, девицам такое читать не полагалось, но леди Кессиди пока не сказала ни слова против, и Флоренс не без удовольствия отвлекалась от болтовни приключениями трех незадачливых путешественников, попавших на необитаемый на первый взгляд остров.

От воды тянуло приятным ветерком. На клубнику напали осы, и Матильде пришлось отодвинуть корзинку подальше. Леди Кессиди время от времени встречала знакомых, с которыми обменивалась любезностями.

Болтовня Дженни и ее подруг (Флоренс выяснила, что они и правда сестры, но не двойняшки – погодки) стала чем-то вроде трескотни кузнечиков или цикад. Иногда со стороны дороги, пересекающей парк, доносились конское ржание, стук копыт и выкрики наездников.

Если бы Флоренс могла, если бы позволяли приличия, она бы легла сейчас прямо на покрывало, брошенное поверх стриженой травы, и смотрела бы в глубокое безоблачное небо. Как в детстве в доме родителей, где разрешалось все: и читать взрослые книжки, даже если ты в них ничегошеньки не понимаешь, и гоняться за бабочками, и громко хохотать.

– И зачем этот пикник? В такую жару, – пробормотала Матильда себе под нос и тут же снова спряталась за книгой.

– Ты просто не умеешь развлекаться, дорогая! – ответила ее матушка, которая, конечно, все слышала.

– Жизнь затворницы портит цвет лица! – заявила Дженни и наклонилась, чтобы прошептать что-то на ухо Рози.

Или Дейзи.

Точно, Рози, у Дейзи в волосах желтая лента, а у ее сестры – розовая.

Все они, казалось, получали странное удовольствие от сидения на покрывале на самом солнцепеке. Флоренс же очень хотелось прогуляться: дойти до глухого тенистого уголка – ведь в этом парке должны быть такие? – спуститься к воде, посмотреть на кувшинки и на то, как в прозрачной глубине мелькают темные силуэты мелких рыбешек и солнечный свет переливается на донном песке. Но когда она спросила разрешения у леди Кессиди, та запретила, сказав, что неприлично гулять одной.

– И потом, дорогая, тебе же не десять лет, чтобы наблюдать за мальками! – добавила леди Кессиди с усмешкой, потому что Флоренс простодушно сказала ей и про рыб, и про песок, и про солнце. – Пора ловить рыбку покрупнее!

Несложно было понять, что она имела в виду.

Флоренс поймала взгляд Матильды: в нем читались сдержанное сочувствие и обреченность. «Вот так всегда, – говорил этот взгляд. – Ты мне не нравишься, кузина, но я тоже не большая любительница рыбалки».

А потом рыбка покрупнее и вправду появилась.

К тому моменту Флоренс успела заново увлечься книгой и почувствовать, что еще немного – и ее хватит солнечный удар, никакие шляпки и зонтики не спасут. Дженни болтала – и как у нее язык не отсох? Но вдруг болтовня прекратилась, как птичий щебет, Флоренс даже не сразу поняла, что случилось.

Леди Кессиди встала, чтобы поздороваться с кем-то, как она вставала уже с десяток раз, и пригласить знакомых присоединиться к ним. В этот раз они и правда присоединились: двое джентльменов, один какой-то невнятный и серый, с по-мальчишески угловатой фигурой, а второй…

Флоренс всегда считала, что кузен Бенджи невероятно красив. В детстве он казался ей сказочным принцем, а потом, когда они оба подросли, Флоренс не раз заявляла кузену, что будет очень-очень завидовать его невесте, ведь ей достанется самый добрый, самый умный, самый прекрасный мужчина на свете. Бенджамин, конечно, смущался и отшучивался, мол, сестрице просто не с чем сравнить, но Флоренс своих слов назад не забирала. Он был лучшим, что ждало ее в доме Силберов, и она пыталась сказать это так, как могла.

Тем более Бенджамин действительно был красив. И судя по тому количеству писем, записок и иногда даже цветов, которые он получал накануне и после праздников, не одна Флоренс так считала. Правда, ее чувства всегда оставались исключительно сестринскими.

Сейчас же перед ней появился некто, способный свергнуть кузена Бенджи с пьедестала. Флоренс даже представила, как скажет ему об этом вечером и как Бенджамин усмехнется: я же говорил тебе, сестренка, что ты просто слишком редко выходила из дома и слишком мало людей встречалось на твоем пути. Все больше монахини, сироты, да еще лысоватый учитель танцев в вашем пансионе. Откуда тебе знать, кто в Логрессе считается первым красавцем?

– Ох, лорд Дуглас. – Сладость в голосе леди Кессиди сделала бы из чая сироп. – Так приятно встретить вас…

Он наклонился к ее руке и пробормотал какую-то любезность, от которой леди Кессиди заулыбалась и даже зарумянилась. Можно было бы подумать, что она тоже очарована, если бы глаза ее не оставались холодны и спокойны, как глубокие омуты. Она посмотрела на Дженни – та делала вид, что созерцание своих бровей в карманном зеркальце куда интереснее появления какого-то там лорда, пусть даже красивого, как античный бог на полотнах мастера. Флоренс же исподтишка поглядывала в его сторону – на вьющиеся медовые кудри до плеч, на прекрасно сидящий костюм из светлого сукна, на то, как лорд Дуглас двигался – с грацией танцора, совершенно довольный собой.

Кузен Бенджи был прав: Флоренс за недолгую жизнь видела слишком мало людей, еще меньше мужчин и совсем мало мужчин того возраста, в котором влюбляются, плетут любовные интриги, флиртуют и приглашают девиц на танец. Так что, когда леди Кессиди представила ее, она растерялась, встала, как ей показалось, слишком неуклюже, а потом не знала, куда деть руки.

– А это моя племянница, Флоренс Голдфинч, – проворковала леди Кессиди, пока два лорда – на второго можно было смотреть, не боясь ослепнуть от сияния красоты, – разглядывали Флоренс с любезными улыбками. – Три месяца как приехала из пансиона.

– Очень приятно, – сказали лорды в один голос.

Флоренс мысленно поблагодарила леди Кессиди за то, что та обошлась без подробностей. Щеки горели, на книге было уже не сосредоточиться.

Матильда бросала теперь другие взгляды. «Ага, – читала Флоренс в глазах кузины. – Ты такая же, как моя сестрица и ее тупоголовые подружки. Только и разговоров, что о помолвках и приемах и о том, кто кому сколько раз улыбнулся и кто с кем танцевал».

Нет, Матильда никогда не говорила о сестре плохо, просто иногда ворчала на ту за семейными ужинами, повторяя слова отца. Но Флоренс вдруг стало стыдно и за свое смущение, и за вспыхнувшие щеки, и за то, что кровь гулко била в висках, а губы пересохли. Матильда, похоже, знала, что все это значит, и злое торжество в ее взгляде ранило в самое сердце.

Так что Флоренс уткнулась в книгу, пытаясь больше не обращать внимания на разговоры вокруг. Они были ни о чем: о погоде, о людях, которых Флоренс не знала, о приемах, спектаклях и балах, на которых она не была. О лошадях, охоте и танцах. В общем, обо всем, о чем Флоренс имела понятия меньше, чем о трущобах, в которых, по словам Бенджамина, жила мисс Лилиан.

Шляпка чуть съехала, длинные пряди, забранные под нее, чтобы было не так жарко, выбились, но Флоренс не могла найти в себе силы поправить прическу. Ей казалось, что все на нее смотрят, что лучше не шевелиться, даже когда рядом, над корзинкой с ломтиками хлеба и вареньем в вазочке, снова начали виться осы. И тогда ощущение жгучего, тяжелого взгляда исчезнет.

Стоило отдать Эдварду должное: он нашел, как устроить их почти секретную встречу, не делая из нее секрета. Яблоневая роща в глубине парка прятала крошечную кофейню, хозяева которой арендовали здание старой водонапорной башни. Здесь было дороговато, зато на втором этаже, куда вела кованая винтовая лестница, располагался закрытый кабинет для гостей, которым необходимо уединение.

Видимо, не у одного Эдварда была потребность в тайных свиданиях.

И что бы там ни подумал вежливый лакей, встретивший их у порога, он не сказал ни слова – только проводил леди и двух джентльменов наверх и пообещал принести им лимонад и закуски. И чашку горячего шоколада с перцем для отчаянной сеньоры, которой будто бы мало жары вокруг!

Кованая лестница погромыхала под ногами и затихла. Узкие окна, похожие на бойницы в крепостной стене, снаружи затянул девичий виноград. Было все еще жарко, но не так, как под палящим солнцем, словно здесь, на втором этаже башни, гулял прохладный ветерок. Пахло каменной крошкой, гиацинтами, букет которых стоял в вазе на столе, и речной свежестью.

Эдвард подвинул стул для сеньоры, и та степенно села, поставив сложенный зонт рядом.

– Что скажете, Глория? – спросил Эдвард. – Здесь работал заклинатель или артефактор?

Это было похоже на вызов.

Глория на минуту замерла. Ее взгляд скользнул по стенам из красного кирпича, по деревянным балкам на высоком потолке, по гобеленам и мебели, словно сеньора что-то искала. Ее светло-серые глаза на миг обрели почти металлический блеск, зрачки сузились, а на лице вдруг проступила гротескная маска безразличия. Тоже на миг, но Ронан успел понять все, что должен был понять.

– Артефактор, несомненно. – Сеньора Глория повернулась к Эдварду; ничего странного в ее лице уже не было. Разве что смуглая кожа слегка побледнела. – Я не вижу ни печатей на стенах, ни узоров плетения. Хозяин этого места отдал немало за некий хитрый механизм, который прячется где-то… – Глория снова сощурилась. – Думаю, где-то внутри балок или в одной из стен. Ну что, господин Черный ловец? – Теперь Глория смотрела прямо на Ронана, чуть насмешливо и ни капли не испуганно. – Кто перед вами? Ассистентка придворного врача или картахенская ведьма?

– Дочь алхимика, – ответил Ронан спокойно, хотя кто-то более склонный к соблюдению формальностей уже надевал бы на тонкие запястья сеньоры дель Розель Петлю Гилберта – заклятие, запрещающее творить магию, один из инструментов ловцов. – И пожалуй, все-таки ведьма. Умная ведьма, которая не высовывается.

Она не кивнула, лишь прикрыла на миг свои невероятные глаза. Ртуть блеснула сквозь густые, по-картахенски черные ресницы. Глория соглашалась с тем, что он сказал: она действительно ведьма, и она умная ведьма, которая умеет сидеть тихо, как мышь под метлой – прямо под носом у кота. Точнее, у ловца. Так тихо, что ни у Ронана, ни у кого-либо другого не было ни единого повода получше присмотреться к Глории или задать ей несколько неудобных вопросов.

Сидела бы себе и сидела, так нет же. Значит, случилось то, что заставило ее выйти на свет, – опираясь на руку Эдварда, который, и Ронан это хорошо знал, не стал бы помогать чужачке, будь она опасна для Альберта, королевы или Логресса вообще.

– Так зачем госпожа ведьма решила явить себя перед таким, как я? – спросил Ронан прямо. И посмотрел не на Глорию – на Эдварда Милле, притихшего и довольного, как сытый кот.

Глория печально усмехнулась и пожала плечами.

– Я все расскажу. Но после того, как получу свою чашку шоколада, господин ловец. Мне, поверьте, нелегко далось это решение!

Горячий шоколад и правда был горяч, но у сеньоры Глории ни капельки пота на лбу не выступило. Она сделала несколько глотков из крошечной чашечки и поставила ее на блюдце, расписанное незабудками и золотыми листиками.

– Пожалуй, вам стоит начать этот рассказ, Эдвард, – сказала она мягко. – Или я начну со своей стороны?

Эдвард нахмурил брови и фыркнул. Он сидел, откинувшись на спинку стула, очень вольготно и совсем не так, как принято сидеть в присутствии дамы. Но рядом, конечно, не было тех, кто сделал бы ему замечание.

– Принцесса готовится стать матерью, – сообщил он холодно.

Ронан не смог сдержать радостного изумления.

– Я подозревал, но…

– Готовится стать не в том смысле, что они… уже, – поправил Эдвард сам себя. – Это деликатная история, Ронан, но слухи, которые приходилось давить, как жаб, до того как они выпрыгнут за пределы дворцовых кулуаров, правдивы. У принца-регента и его жены очень долго не получалось зачать.

– У иных пар уходит несколько лет. – Ронан задумчиво посмотрел на хрустальный графин, в котором плавали лед и кусочки лимонов.

Графин этот очень хотелось приложить ко лбу запотевшим боком.

– У иных пар нет в распоряжении всех достижений науки, которые существуют в этой стране в данный момент. – Эдвард покачал головой. – А Элизабета очень хочет ребенка. В этом, понимаешь ли, ее долг.

Он помрачнел. Это выглядело так, словно на солнце вдруг набежала небольшая, но плотная тучка и весь мир стал приглушенно-серым. Эдварду, привыкшему все тяготы судьбы воспринимать с легкой улыбкой на губах, что-то не нравилось – и это было странно.

– Ее Высочество страстно хочет стать матерью, и я понимаю ее как женщина, – осторожно продолжила Глория. – Если она окажется вдруг бесплодна, хотя ни у одного из врачей нет причин подозревать это, принц-регент имеет полное право расторгнуть брак. А Лиззи привязалась к нему совершенно искренне. – Сеньора помешала шоколад в чашке крошечной серебряной ложечкой. – Да и возвращение будет для нее почти позором. Так что да, принцесса Элизабета готова на все, чтобы зачать дитя от своего мужа.

– И тут на сцене появляется сеньора дель Розель, – подхватил Эдвард с недоброй усмешкой. – Ассистентка королевского врача, дочь алхимика и картахенской ведьмы.

– Хитанос.

Эдвард посмотрел на нее с неподдельным изумлением, а Глория опустила взгляд, как девушка, воспитанная в строгости и потому ко лжи неспособная, но вдруг обвиненная в мелочном вранье.

– Моя бабка была из хитанос, – сказала она негромко. – Мой дед, картахенский идальго, взял ее в жены, несмотря на протесты родни, а потом ему пожаловали титул. За особые заслуги перед королем Филиппом и королевой Изабеллой, так что бабке Люците состряпали легенду о происхождении, и матушка моя родилась уже полноправной аристократкой. Чистокровной, что твоя любимая охотничья сука. – Глория усмехнулась. – Но, как видите, кровь осталась горячей, так что моя матушка сбежала в Богемию за возлюбленным, бродячим алхимиком, которого чуть не сожгли за шарлатанство. А там родились я и мои братья.

– И дар у вас от матери, – понял Ронан. – Потому что ваш отец был всего лишь алхимиком – артефактором, а не заклинателем – и где-то просчитался, за что едва не поплатился жизнью. А она его спасла.

– Конечно. – Она тонко улыбнулась. – Поскреби картахенскую дворянку – найдешь хитанос. А хитанос все ведьмы. Потому их не любят и гонят прочь. Только вот я, господин Черный ловец, в силах договориться с нашей богиней, Бледной Донной, чтобы ваша принцесса наконец родила вашему регенту наследника.

– Это звучит как сделка.

Ронан почувствовал себя так, словно ему впервые в жизни предложили взятку. Черным ловцам взяток обычно не предлагали: за такое можно было и на костре сгореть. И не будь рядом Эдварда – человека, который всю жизнь положил на процветание Логресса, и лучшего друга, в чести которого Ронан никогда не осмелился бы сомневаться, – Глория дель Розель вышла бы из старой водонапорной башни с Холодной Цепью на запястьях и отправилась бы прямиком в подвалы Нортгейтской тюрьмы, самой страшной в Логрессе. В ее стенах держали тех, кто нанес стране или любому из ее жителей вред, использовав алхимию, заклятия или иное колдовство, в том числе призвав в мир созданий из других Пространств. Такое тоже было, правда, очень давно, и Ронан, читавший архивы, не хотел бы однажды столкнуться с Призывающим.

– Это сделка, – прямо подтвердил Эдвард. – Потому что, если принцесса не родит, уже не важно, мальчика или девочку, боюсь, у нас случится дипломатический скандал.

Ронан поджал губы и посмотрел на этих двоих уже иначе.

– Тогда какого демона мы обсуждаем столь важный вопрос не в твоем кабинете, а в проклятой кофейне со снующими туда-сюда официантами?