Читать книгу: «Диколесье. Сборник историй», страница 2

Где твой свет?

Небо закрывали тучи, надо было опускаться на землю. Внизу, в разрывах облаков, среди холодных елей, бежал волк. За спиной была пустота, за спиной была тишина.

Надо спуститься, но тяжелые крылья неумолимо тянут вверх. Тянут прорваться сквозь тучи к свету, так высоко, как только хватит сил.

Она знала, что чем ближе к солнцу, чем выше – тем меньше сил дышать. Там свет – и пустота. Как в сердце.

Надо спуститься, Волче ждет… но она поднималась выше, рассекая облака, и через просвет на землю падали лучи уходящего солнца. Падали, и оседали теплом.

Рядом забили крылья… слишком слабые… слишком мягкие… она все равно обернулась в надежде. Но то была Сорока, что порой улетала от Диколесья далече.

– Ты почему одна летишь, Мать?

Сорока – птица резкая, но добрая. Она не стала дожидаться ответа, просто взяла и пристроилась на потоке ветра.

– Тогда я рядом полечу, если ты не против. И это… там, внизу, тебя Волче ждет.

Он ждал… а ей не хотелось спускаться. стыдно было смотреть в волчьи глаза, стыдно от того, что не вышло, от того что не справилась. Никто не пошел за ней. И что ей небо, что ей солнечный свет, если следом не летит птичий клин?

– Ты чего грустишь, Мать?

Сорока легко поспевала за большим крылом. Хитрая душа, она всегда умела находить обходные пути.

– Они не летят за мной, Сорока.

Та рассмеялась.

– Как не летят? Пара-то вон, сзади летит… поди набедокурили, вот и боятся близко к тебе подлетать.

Она обернулась – и вправду, сзади виднелись серые крылья. Отвыкшие от неба, они то и дело теряли высоту, но продолжали лететь.

Она обернулась – и свет растекся по венам. Она почувствовала, что устала сама. На земле ее ждал волк…

– Ну вот, другое дело! А то я тоже устала!

Сорока с радостью пошла вниз.

На лесной поляне у реки к ним присоединился десяток гусей.

– А остальные?

– Прилетят… если захотят, – ответила за всех Сорока.

– Ты не спасешь всех, – тихо сказал волк. – Ты освободила путь и показала его. Остальное – их дело. Их крылья.

Пойдем. Время возвращаться домой.

Кто пойдет за мечтой

Лететь домой – не быстрое дело. Она понимала птиц: ей самой было совестно возвращаться почти одной. И, наверное, бы не вернулась, но над головой летела Сорока, а рядом мохнатыми лапами переступал верный друг.

Ее ждал город – где только должна начаться серьезная стройка, ее ждало Диколесье – где жили не только волки. Как бы ни было страшно возвращаться, все же… от себя никуда не денешься.

Вот твои крылья, женщина. Вот твои гуси. Вот те, кто пойдет за тобой.

– Ты, главное, сама за собой иди.

Волче щурился от внезапного мартовского снега, заново закрывающего проталины на родной земле. Снегопад весной, как бы силен и размашист ни был – дело не вечное. Знаешь, что стоит только тучам уплыть, как белое полотно сойдет, снова освободит первые промоины, первые черные пятна полей.

Лететь домой – возвращаться к себе. Заново зажигать свое сердце весной … больно. Сложно собирать искры гнева, упавшие с пальцев; сложно возвращать себе силы.

Ее ждали птицы. Ее ждали люди – некоторые уже зажигали костры в честь ее возвращения. Им было неважно, с победой она идет или нет. Главное – возвращается.

Мать Гусей возвращается домой.

Лететь домой – всегда страшно. Вдруг дома еще не началась весна? Вдруг нет еще открытой воды? Вдруг эти люди опять все поменяли? Вдруг не примут свои – крылатые?

Перелетные каждый раз побеждали страхи. Справились и на этот раз. Серые крылья спускали птиц на первые окна на закованной в лед реке.

Вернулись не все – как и всегда. Кто-то остается, кто-то боится, кто-то привыкает жить с обрезанными крыльями.

Кто готов идти за мечтой? Кто готов возвращаться домой? Далеко на юге,в огороженном лесу, один за другим поднимались в небе перелетные – гуси да лебеди. Чего уж греха таить, не все. Кто-то остался. Кто-то не готов был отказаться от трапез по расписанию ради ураганных ветров.

Но таков путь. Она никого не звала за собой…кроме тех, кто готов лететь. Им достаточно было дать крылья и показать окно в тучах, остальных нельзя поднять в воздух против воли.

– Они придут, чего ты.

Сорока села рядом на ветку боярышника.

– Или нет.

Волче стоял сзади.

Те, кто мог, те кто хотел – вернулись. Она сделала, что могла. Она показала путь.

Стальные перья до поры спрятаны в Диколесье, время строить дома.

Ей город (её мечта) – ждал. Резной, странный Китеж-град на границе реальности.

В этом городе

В этом городе пели песни. Ради тех кто вернулся, ради тех, кто еще придет. Пели о других городах, о морях, о штормах. Пели за работой, пели за отдыхом.

В этом городе любили жить.

В городе было мало людей, потому что та, кто заложила фундамент – отродясь лидером не была. Но что взять с женщины, которую вырастили волки? Она все ходила по берегу да говорила с гусями – что с неё взять? Она знала, что ей каждый раз придется идти впереди (это же её город! её гуси!) и это пугало до рези в глазах. Идти бы ей одной – нечего тут бояться; но следом должны идти другие… а она никого не зовет.

В городе было много сокровищ: были люди, были мечты. Что еще надо?

За городом был лес – Диколесье.

За городом был мир – иногда прекрасный, иногда злой.

За городом была…

… и ей бы отдохнуть, ей бы набраться сил. Подождать, пока искры снова будут течь от сердца к пальцам. Ей бы остановиться…

… но Мать Гусей все еще не придумала легенду о своем городе, поэтому шла дальше.

Диколесье

Шняга

Ох, люди эти. Опять потеряли свою шнягу для разговоров. Ходили, разговаривали, зачем-то тыкали в мухомор, а потом увидели белый гриб, и бросили эту штуку.

Ходили потом, искали, пинали, шумели. Шняга гудела, вопила, но люди её не замечали. Глухие что ли? Мы с грибами да березами уши затыкали как могли, а эти двуногие не слышали. Чудные они – недикие.

А потом взяли и ушли.

Я тыкал в экран, тыкал.

Упс, получилась картинка. Теперь у меня есть шняга, а на ней я.

Надо разбираться дальше.

Журавлиное вече

Ветер гонит облака к середине осени, ели только стряхнули с себя прошедшие дожди, а березы меняют зелень на золото, будто впитывают последний солнечный свет.

На гладком людском экранчике меняются цифры.

Время… я раньше и не знал, что ему ведется счет. Теперь с каждым новым рассветом я узнаю, что вчерашний день умер. Минуты и часы уходят, и от этого и грустно, и весело.

Беги, время, беги!

Я шагаю по заболоченному берегу, минуя яркие бусины клюквы. Дальше, на озере, укрытом в глуши, слышны голоса. Пронзительный шепот, грустные разговоры, волнительные споры – когда лететь домой? Можно ли еще остаться на несколько дней? Будут ли благосклонны ветра к перелетным птицам?

Шумит-поет, спорит и решает осеннюю судьбу журавлиное вече.

Даст небо еще немного тепла – останутся птицы ненадолго, чуть позже тоскливо зашумят стаи в небе. Но чую корой и мхом – быстрая зима будет и суровая.

Мне не подойти ближе, я не хожу по воде. И никому не приблизиться к тайному озеру. А вечером, когда быстрые тени сплетут сумерки, прилетят туда гуси и утки, да другие перелетные птицы. Придет Мать Гусей и благословит пернатых. Всего лишь слово, всего лишь знать, что она проводила их – птицам не надо многого. Надежда улететь, вера в возвращение ведет их крылья.

Я же иду по мху, по узким заросшим просекам. Ветер волнует озеро за спиной, треплет кроны сосен; но скоро он принесет холод, принесет снег, принесет тишину.

Зима близко. Время, остановись. Дай всем укрыться, дай всем уйти.

Дай всем еще немного тепла.

Поцелуй козла

Я хотел порадовать вас фото грибов, но эта человеческая шняга вдруг показала нолик, запиликала и превратилась в камень. Ничего не предвещало, правда.

Пошел я к Лисе. Она покрутила его в лапках и сказала:

– Так он же сел, дорогой.

– И что теперь делать?

Рыжая помахала хвостом.

– Как знать… Сорока, ты часто бываешь у людей. Что они делают?

Черно-белая махнула крыльями и улетела. Только мы с лисой хотели сказать "вот же … птица", как та вернулась с пучком черных и белых веревочек в клюве.

– Вот, попробуй.

Вертел я своими палками эти веревочки, вертел. Что куда вставлять?

– Да вот же дырка, Дерево! – Сорока тыкнула клювом в телефон. – Сюда вставляй!

Мы вставили, конечно. Но ничего не произошло.

Все провода перевставляли. Но ничего не произошло.

– Сорока… а куда второй конец вставлять? – я чувствовал подвох.

– А мне почем знать!

– Сорока! – я тыкнул в нее деревянным пальцем и согнал с плеча, – прекрати обдирать мне мох со спины! И говори нормально!

Птица возмущенно щелкнула клювом.

– Ну специальные дырки у них есть. У людей. А еще я видела у них картинки, как они провода в картошку тыкали и от этого лампочка горела. Может и это будет?

Ну что ж, время прогуляться по лесу. Опавшие листья путаются под ногами, плечо дерет когтями вездесущая Сорока. Где-то позади, среди берез, слышны шаги Старшого. Но Велес не любит нынче показываться даже нам. Я ни разу его не видел, только слышал шаги.

Замаячили светлые пятна. Ух, ни разу не был на Краю Леса. Страшно, страшно. Но за спиной шаги по траве… и дальше, вперед, к людям шагает Старшой. Говорят, по осени он проверяет стойла и сараи, где все еще держат животных.

Я собрался с духом и заковылял своими палками.

– Куда идти, Сорока?

– Вперед, Дерево! Еще по лесу идем! До деревни еще шагов пара сотен!

Ну вот, а мне казалось, что пару сотен я уже прошел.

Мы прошли по полю клевера, подошли к заборам и увидели черную землю. Чистую черную землю.

– Сорока… а где картошка?

– Не знаю… выкопали наверное!

Я ходил по земле и пинал палкой любые ямки. Сорока гребла лапками. Мы нашли пару мелких клубней, но как не пытались, дырки не нашли и провод вставить не смогли.

– Может, выкинешь? – Сорока ткнула клювом в телефон.

– А вдруг человека потерянного найду? Хоть им сообщу. Пойдем на другое поле!

Еще я не любил незаконченные дела.

Мы прошли четыре поля, ноги болели, Сорока уже и не пыталась помогать, и разве что не спала у меня на плече.

– Давай в Лес? Завтра продолжим.

Она кивнула и молча спорхнула с моего плеча. А я зашагал мимо невзрачных заборов к клеверному полю.

Человеческая шняга оставляла слишком много вопросов. Мысли прервал стук копыт, шелест трав и громкое дыхание. Передо мной стоял здоровый горбоносый козел с белой челкой.

– Фу, кыш! – я зашагал быстрее. Козел слишком сильно пытался обкусать мне пальцы.

– Прохор! – раздался голос человека с дороги. – Домой идем!

Только тут я заметил высокого человека, и с ним двух коз. Ух, вот я и не могу уйти. При людях ходить нельзя. Пришлось замереть.

А козел… козел… Козлище обоссал себе морду … хочется думать что феромонами, и полез целоваться. Миленько так, с высунутым языком.

И не уйти, блин.

Фу, липкая мерзость. Фу, вонючая зверюга. Фу, фу.

Сорока спикировала с березы и забила крыльями.

Козел отвернулся и побежал за хозяином. Надеюсь, он его тоже зацелует… блин.

Сорока сидела на плече и угорала.

– Ну ничего, ничего, говорят: целоваться с козлом – к удаче!

– К удаче?

– Ага. Я тут нашла на одном окне штуку куда провода втыкать…

Сон фей

Редкий тонкий свет почти не греет, в лесу становится все тише и тише. А в тех шумах, что еще живут – предзимняя суета. Мыши проверяют запасы, синицы прячут меж коры утащенное с полей зерно.

– Ты чего грустишь, Дерево? – Сорока, кажется, уже прописалась у меня на плече.

– Я не грущу, я медленней думаю. Сок замедляет движение, смола застывает в ветках.

– Ммм… Опять лирика? Может, к козлу на свидание сходишь?

Я согнал надоедливую птицу.

– Иди, лучше запасы готовь к зиме!

Она посмотрела на меня с березы и щелкнула клювом:

– Зачем? Я ж Сорока, уволоку чего-нибудь. И у тебя мох обдеру.

Я хотел ткнуть ей веткой в глаз, но она увернулась и выхватила из моего дупла подзабытый уже человеческий аппарат.

– Слушай, а вот тут спрашивали про мальчиков-фей, пойдем поищем? Я их тоже ни разу не видела.

– Их никто не видел. Не положено! Отдай телефон, птица!

– Это почему еще? Что опять все знают, а я нет? Почему от меня секреты?

Она пронзительно крикнула и полетела прочь. Березы укоризненно качали ветвями.

Никто ничего не скрывал, просто птицы живут тут недолго. И рассказывать снова и снова одни и те же истории, не зная можно ли доверять трещоткам… Мало кто решался. Только вороны и совы иногда удостаивались чести и мудрости.

– Пойду пройдусь, – гулким эхом унес ветер мой голос. Кому я это говорил? Кто мог меня услышать? А скоро и не услышит никто. Многие уснут на зиму, Сорока переберется поближе к людям, перелетные – улетят. И воцарится тишина, и только вдалеке, в сердце леса запоют волки.

Раньше … раньше здесь пели феи. Волков я тоже любил, но они – прекрасные дикари от природы. А феи… был я там, полторы сотни лет назад. Совсем юным, и тонким. Помню, помню их танец у реки и ручья, которых больше нет. То тонкие, светлые создания танцевали. Они встречали луну и солнце, они предсказывали будущее по звездам.

И однажды, они увидели будущую мглу. Боль и страх, людей и кровь. Но они должны были сохранить мудрость и знания, чтобы лес мог всегда вернуться.

И однажды, в такую же стылую осень, они уснули. Пока не кончится зима, пока не люди начнут садить леса, пока…

Порой нам кажется, что время фей не вернется, что они ушли навеки. Но в сердце леса слышен грозный голос волков, и мы знаем: феи всего лишь спят, а волки охраняют спящих.

Пока не начнется весна в этом мире.

– Ну ладно, я тебя прощаю. – Сорока уселось мне на плечо с шишкой в клюве. – Что мне сделать, чтоб ты не обижался, Дерево?

– Дожив до весны, Сорока. Доживи до весны.