Читать книгу: «Знак Саламандры», страница 4

Глава 6. О стаканах, подозрениях и темноте

Он ведь только что обещал, что с ним ничего не случится. Ну вот как можно верить этим мужикам?!

Вскакиваю. Кресло по инерции откатывается назад, врезается в стену и возвращается, чуть не опрокинув меня обратно, едва успеваю схватиться за стол. Давай, девочка, соберись – он ведь говорил про аллергию, и про шприц говорил, знать бы где…

Сашка пытается приподняться, снова выразительно тычет пальцем. На боковом кармане его рюкзака вижу нашивку с красным крестом, молния заедает на середине, у меня дрожат руки, шеф выглядывает из кабинета – рявкаю насчёт скорой и всё-таки вытаскиваю кончиками пальцев шуршащий пакет. Шприц, второй, упаковка спиртовых салфеток, картонная карточка с номерами телефонов на одной стороне, а на другой…

Хорошо, что он умеет писать инструкции.

Хорошо, что я умею делать уколы.

Плюхаюсь на колени в лужу кофе. Рукав он уже закатал, остаётся оттащить за хвост тревожно чирикающего дракона и отогнать дурацкую мысль: «Слава богу, не надо снимать штаны!» Сашка морщится, когда я всаживаю иглу ему в плечо, лицо у него красное, из глаз текут слёзы, и мне жутко от звуков, с которыми он втягивает воздух. Но он дышит, всё ещё дышит и всё ещё в сознании…

Ну почему, почему я умею убивать магией, а не лечить?!

Я продолжаю сидеть на полу, сжимать его руку и вслушиваться в дыхание, пока меня не отодвигает врач из скорой. Шеф помогает подняться, и я заставляю себя слушать, что мне говорят. Да, я делала укол, вот по этой инструкции, вот эти препараты. Да, я доеду с ним до больницы. Да, я сообщу родным. Да, это моё животное, федеральным законом от такого-то числа с таким-то номером внесены поправки, позволяющие драконам-фамилиарам сопровождать хозяев в общественных местах, в том числе…

Мой механический монолог прерывает шеф, что-то говорит врачу на ухо, тот морщится, но кивает – сперва ему, потом мне. Сашку выносят из кабинета, я едва успеваю поменять туфли на сапоги и бегу следом, на ходу пытаясь надеть пуховик и не уронить ни сумку, ни рюкзак, ни Сашкину куртку. Гошка вцепился мне в плечи и нисколько не способствует процессу, но мне почему-то страшно оставлять его в кабинете.

Хорошо, что больница недалеко.

Хорошо, что в середине рабочего дня на дорогах не так много машин и те послушно уступают дорогу, стоит вякнуть сирене.

Двигатель гудит, ингалятор деловито жужжит, прозрачная маска закрывает Сашкино лицо, и я не слышу его дыхания, только кашель иногда. Ужасно хочется взять его за руку, но рядом сидит фельдшер, немолодая женщина в синей куртке. Она смотрит в окно, что-то мурлычет себе под нос и выглядит такой спокойной, что я тоже потихоньку успокаиваюсь, и Гошка перестаёт вздрагивать на каждый хрип.

В больнице Сашку тут же куда-то уволакивают. Документы он, к счастью, носит в рюкзаке, и мне всего-то нужно отдать их медсестре, а потом ещё надо позвонить его маме, и шефу тоже, а ещё…

Фельдшер берёт меня за руку, смотрит в глаза и сочувственно улыбается.

– Да откачают твоего парня, девонька, не бойся. И всё у вас будет хорошо, долго и счастливо, уж поверь, у меня на такие дела нюх.

Я начинаю возражать, что он вовсе не мой парень, мы просто вместе работаем, но она только качает головой и накрывает мою ладонь своей, и я умолкаю, чувствуя, как теплеют щёки, и внутри почему-то становится уютно.

Долго и счастливо.

Ну что ж, попробуем.

* * *

На работу я возвращаюсь только под конец дня. Сперва пришлось ждать Сашкиных родных, чтоб отдать вещи, потом снова ждать, – пока Сашкина мама брала штурмом приёмный покой и администрацию, чтоб выяснить, как там дела. Потом я хотела сбежать, но не успела, и пришлось выслушивать благодарности – если б я не сделала укол сразу, то проблем могло быть куда больше. А так полежит ещё несколько дней, и выпишут…

Шеф милостиво позволил мне не возвращаться, но мысль о том, что мне эти несколько дней работать за двоих, отрезвляет. Лучше немного напрячься сейчас, чем быть заваленной с головой в начале недели, и уж точно лучше возиться с охотничьими лицензиями, чем сидеть дома в одиночестве и придумывать себе всякие ужасы.

А ещё мне позарез нужно кое с кем поговорить. Жаль, что регламент не позволяет ей покидать автомат ещё час после окончания рабочего дня.

Лужу в кабинете уже вытерли, но на моём столе ещё стоит сиротливо полосатый стаканчик. Сажусь напротив, сверлю его взглядом. Гошка выбирается из сумки и сворачивается у меня на коленях, совершенно игнорируя посудину – а ведь Сашкиным стаканом он, помнится, интересовался. Можно ли пустить дракона по следу той заразы, что подлила в кофе… Кстати, что именно? Приворотное зелье? Отворотное? Анализы на магические аллергены будут готовы только в понедельник, теории строить пока рановато. И всё же…

Первый кандидат, конечно, сама Настасья. Кофе из её автомата, да и насчёт магии «для настроения» она мне проговорилась. Другой вопрос, что про Сашкину аллергию она уже знает, и сомнительно, чтобы решилась травануть человека, для которого рисует сердечки на кофейной пенке. Вот для Морозова она могла бы миндаль перепутать с цианидом, по чистой случайности. Да и то – в прошлый наш разговор я, надеюсь, была достаточно убедительна, когда объясняла, почему не надо делать ничего такого.

Второй очевидный кандидат – Алёна. Потому что она мне не нравится и потому что строила Сашке глазки, и чулки «а-ля Снегурочка» на корпоративе я тоже хорошо помню. Вот только не помню, чтобы ей активно отвечали взаимностью. Ну помог он ей с программой, ну подвёз разок, а ей ведь явно не банальной вежливости хочется, ей вон великую любовь нагадали! И, насколько я знаю Алёну, ждать и надеяться совсем не в её стиле. Вот только как можно умудриться что-то подлить в стакан посреди коридора, при условии видеонаблюдения, да ещё на глазах у жертвы, не говоря о свидетелях?

И ведь всегда остаётся вариант, что аллергия проявилась на что-то ещё, мало ли магии в Министерстве по делам сверхъестественного. Есть и артефакты, и зелья, и…

Я.

Но если б я использовала магию, я бы об этом знала, правда?

Кошусь на дремлющего дракона. Тот, чуя внимание, поднимает морду и приоткрывает один глаз, потом зевает, облизывается и сворачивается поудобнее. И реагировал он в тот момент всё-таки на кофе, а не на меня… С другой стороны, должен ли вообще дракон-фамилиар реагировать на хозяина?

С ума сойти можно.

Чтоб поберечь этот самый ум, вырубаю рабочие телефоны и звук на мобильном, запираю дверь изнутри и маниакально вгрызаюсь в работу. Время от времени внутри что-то вздрагивает и болезненно замирает, и хочется не то разреветься, не то срочно набрать номер Сашкиного брата, вдруг что-то изменилось. Он, конечно, и сам пообещал позвонить, если будут новости, но мало ли…

Пару раз за дверью кто-то скребётся, в смысле, стучится, но шеф у себя, а больше мы никого не ждём. О том, что Сашку увезли на скорой, наверняка уже знают все, но у меня нет никакого желания обсуждать этот факт и вообще с кем-то разговаривать. Сорвусь, психану, наору на кого-нибудь – носи им потом цветы на могилку.

Вот-вот, уже психую.

С большой кружкой успокоительного чая просиживаю до семи часов. Шеф перед уходом делает безуспешную попытку выгнать меня домой и даже обещает подвезти, хотя ему совсем в другую сторону, но в конце концов покидает кабинет, ворча что-то про бестолковую молодёжь. Для верности выжидаю ещё полчасика, слышу, как по коридору проходит охранник, выключающий на этаже свет. Ещё пять минут подожду, нет, лучше десять, а может, даже…

Не помогает этот чай, ну вот ни капельки!

Стоит мне высунуть нос из кабинета, как над кофейным автоматом разливается знакомое свечение.

– Это не я! – быстро тараторит Настасья, не дожидаясь вопросов. – Не я, честное слово! Нет, ну я же знаю, что ему ничего такого нельзя, я же всё понимаю, и как ты вообще могла подумать, мы же подруги, вот не ожидала такого…

– А ну, тихо! – рявкаю шёпотом и оглядываюсь. Конечно, если Настасья выбралась наружу, значит, на этаже никого больше не осталось, и всё-таки.

Она умолкает, обиженно надувает губки и складывает руки на груди, пока я лихорадочно пытаюсь сформулировать вопрос – причём так, чтоб мне на него ответили, а не облили кипятком, барышня-то у нас горячая. Вздыхаю, усаживаюсь на подоконник. Некоторое время смотрю перед собой.

– Врач сказал, – говорю, и голос звучит совсем тихо и хрипло, – что ему очень повезло. В том смысле, что лекарства были при нём и нашёлся человек, который умеет делать уколы. Я упомянула про привороты и всё такое, а он ответил, что там, наверное, лошадиная доза была и «вот ведь сила чувств у кого-то!».

Настасья медлит, потом усаживается рядом, и сквозь её подол просвечивает подоконник.

– Это правда не я, – говорит она жалобно. Я киваю – сама не верю в её злонамеренность, хотя, конечно, прецеденты-то были, вкупе с чистосердечным признанием. Наверное, я доверчивая дура, но хочется успокаивать себя фразочками про магическое чутьё.

– Он ведь после обеда брал кофе в этом автомате, так? – дожидаюсь осторожного кивка, задумчиво щёлкаю пальцами. – Тут три шага до кабинета. Кто и как?

Дух пожимает плечами, пуская по сарафану переливчатые разводы. Я зажмуриваюсь, пытаясь сосредоточиться. Ну да, если она сидит внутри автомата, то мало что видит – но слышать точно должна была больше, чем я сама.

– Как думаешь, Алёна могла?..

Настасья молчит. Я почти уже решаюсь открыть глаза, когда она неуверенно произносит:

– Ну… Она тоже брала чёрный.

Ага, уже что-то. Кошусь на барышню, та разглаживает складочки на колене с самым сосредоточенным выражением на лице.

– А давай-ка по порядку, ладно?

Порядок выходит следующим: сперва с обеда вернулся Морозов. Зашёл в кабинет, о чём-то переговорил со своим шефом – Настасье показалось, что на повышенных тонах. Потом вышел за кофе, и почти сразу на этаж поднялась Алёна.

– Она, кажется, не в духе была. Сказала что-то такое, мол, не работает план, всем наплевать, а Соколов вообще явился в пиццерию и нахамил. А он ей – мол, погоди, всё получится, мы только начали. – Она прикусывает губу. – Потом… Потом она взяла кофе, но не уходила, тут недалеко стояла, а потом пришёл Сашка…

Сашка тоже пришёл сердитый и недовольный. Настасья следила за ним, пока автомат готовил кофе, и всё это время он смотрел куда угодно, только не на Алёну. А когда второй стаканчик наполнился…

– … тут Морозов к нему подошёл и сказал так, знаешь, с издёвочкой, мол, что ж ты, Соколов, приличным девушкам хамишь? А он в ответ – приличным как раз не хамлю, только приличные сплетни не распускают и на всех встречных мужиков не вешаются. А тут эта тоже подошла и говорит… – Она смущённо умолкает и искоса глядит на меня. – Я не буду пересказывать, ладно? А Морозов ей поддакнул, а Сашка так к нему подошёл, за воротник сгрёб…

– Погоди, – перебиваю я. – Как за воротник, если у него кофе в руках?

Настасья хмурит брови:

– Ну… Кофе он, наверное, поставил куда-то… Да вот хотя бы сюда.

Она хлопает прозрачной ладонью по подоконнику, потом смотрит на меня, и мне кажется, что думаем мы об одном и том же. В самом деле, если Сашка оставил стаканчик без присмотра и пошёл разбираться с Морозовым, у Алёны было время.

– Она бы не успела. – Настасья мотает головой. – Тут почти сразу Георгий Иванович пришёл и всех разогнал, она бы не посмела при нём что-то подливать.

– Но если она тоже взяла чёрный кофе, – подхватываю я, – то подменить стаканчик могла вполне, так?

Она сумрачно кивает и тут же вскидывает голову:

– Так это в полицию нужно! Рассказать всё!

Я хмыкаю.

– Ну конечно. Приду я к ним и скажу – мне тут кофейный автомат сообщил, что вот эта девушка отравила вот этого парня, и нет, сама я ничего не принимаю, да? – Настасья явно хочет возразить, и я прибавляю: – К тому же, пока ещё не готовы анализы, может, и не было никакого приворота. Может… – Я запинаюсь, но заканчиваю: – Может, это опять из-за меня.

Звучит как-то глупо. Настасья фыркает и демонстративно закатывает глаза, потом задумывается.

– Мне бы хоть посмотреть на тот кофе, – говорит она наконец. – Может, что-то смогла бы почуять.

Я собираюсь сказать про лужу и уборщицу, но тут приоткрывается дверь кабинета, и в полоске света показывается Гошка. Крутит головой, замечает меня и деловито топает к нам, шкрябая по полу когтями. Подходит ближе, примеривается запрыгнуть Настасье на колени, пролетает насквозь и озадаченно крутит мордой, торчащей из подола зелёного сарафана. Настасья смеётся и гладит его по макушке – ну, пытается, во всяком случае, – а потом ахает, и я присматриваюсь внимательнее. От её руки на драконий нос падает свет, так что становится видно зажатый в зубах полосатый стаканчик.

Дракон перепрыгивает на мои колени, роняет добычу в мою ладонь и брезгливо отфыркивается. Я заглядываю внутрь – стакан пуст, и непонятно, откуда Гошка вообще его вытащил. Магию-то он чует, да только какая из дракона экспертиза?..

Настасья наклоняется ближе и принюхивается. А потом словно бы уплотняется, протягивает руку и, к моему удивлению, берёт стакан двумя пальцами. Я и не знала, что духи так могут…

– Это же из моего автомата стакан, – снисходительно поясняет она, оценив выражение моего лица. – Я там много чего могу… Фу, дрянь какая!

Я едва успеваю подхватить падающий стаканчик. Настасья косится на него с выражением отвращения и страха одновременно, потом передёргивает плечами и долго смотрит перед собой.

– Я бы не смогла такое сделать при всём желании, – произносит она медленно. – Это человеческая магия. Сложная, сильная. Опасная.

– Всё-таки приворот?

Она неопределённо пожимает плечами, потом нехотя поводит ладонью над стаканчиком:

– Возможно… Я всё-таки не специалист.

Она щурится на дверь кабинета в другом конце коридора – специалисты сидят именно там. Не факт, что в зельях разбирается сам Морозов, зато его шеф точно в теме. С другой стороны, уж кто-кто, а начальник Департамента сертификации заклинаний, артефактов и зелий с приворотами ассоциируется слабо. Нет, про Кощеева у нас разные слухи ходят, конечно…

– Кощеи обычно красными девицами интересуются, а не добрыми молодцами, – говорю вслух. – Вот если б приворожили Алёну…

– Ну не скажи, – задумчиво тянет Настасья. – Лучше уж добрый молодец, чем такая вот жаба. Я вот в одном сериале видела… Что ты на меня смотришь так, нетолерантно?

Я возмущённо вскидываюсь, она хохочет.

– Давай сюда эту пакость, – говорит она наконец, и я ставлю стаканчик на протянутую ладонь. – Попробую переговорить кое с кем из знакомых… Не спрашивай, тебе знать не положено.

Пожимаю плечами. Мне и видеть-то её не положено, если уж на то пошло. Хорошо бы, конечно, провести официальную экспертизу, но в полицию идти пока что действительно не с чем. Не говоря о том, что заявление должен подавать сам пострадавший, в крайнем случае – его врач, если в анализах обнаружится что-то совсем уж запрещённое. Но даже если б заявление и было, брать официальные показания с духов – процедура нудная и сложная, а пустой стакан – так себе улика.

Нужны более весомые доказательства.

* * *

Перед тем, как зайти в канцелярию за утренней порцией корреспонденции, я нажимаю пару кнопочек на телефоне.

– Доброе утро, – сообщаю безрадостно и утыкаюсь в лоток с документами.

– Доброе утро, Катюш, – кивает Валентина Владимировна.

Остальные ограничиваются осторожным «привет» – все, кроме Алёны, разумеется. Она демонстративно утыкается в экран, но я отлично вижу её отражение в стеклянной дверце шкафа.

Гошка соскакивает с моего плеча и взбирается на стол к Олесе, потому что успел выучить, кто в этом кабинете хранит вкусняшки в тумбочке и не против поделиться с милым дракончиком. Та немедленно тает – а попробуй не растай, когда он таращится снизу вверх своими глазищами! – и начинает ворковать и сюсюкать. Атмосфера несколько разряжается, и через некоторое время Света решается нарушить молчание:

– Кать, а… Что там с Сашей?

Я вздыхаю, потом тихонько шмыгаю носом. С Сашей там, к счастью, всё хорошо. С утра его перевели из реанимации в обычную палату и даже разрешили телефон, о чём он мне лично сообщил голосом хриплым, но вполне бодрым. На следующей неделе, если анализы будут в порядке, даже обещали выписать. Но мне сейчас демонстрировать бодрость не нужно.

– Мы только знаем, что его на скорой увезли, – осторожно говорит Валентина Владимировна. – А что случилось, почему…

Повисает выжидательная пауза.

– Аллергия, – отвечаю, не поднимая взгляда. – Сильный приступ. Хорошо, что приехали быстро, а то ведь могли и не успеть…

Ещё одна пауза, в которую всем заинтересованным предлагается представить самостоятельно, что бы было, если б медицинская помощь не подоспела вовремя. Отражение Алёны в стекле прикусывает губу, но вопрос, которого я жду, задаёт Юля:

– А на что аллергия?

– На магию, – отвечаю я. Делаю паузу и добавляю: – Приворотную.

Девочки ахают. Валентина Владимировна печально кивает – она, похоже, в курсе. Логично, должен же он был кого-то предупредить, пока тут работал, просто на всякий случай.

Разговор прерывается появлением посетителя с бумагами. Я стараюсь не скрипеть зубами – вечно ковыряться в лотке с входящими я тоже не могу, уважительных причин торчать в канцелярии полдня у меня нет…

– Ох, ёлки зелёные, – говорит Юля, отворачиваясь от окошка. – У нас в колледже девчонки баловались подобными штучками, одна даже замуж успела выскочить, пока зелье не выветрилось… Страшно подумать, что могла бы вместо свадьбы – да на похороны!

– В тюрьму, – мрачно поправляю я. – Причинение смерти по неосторожности, статья сто девятая, часть первая.

Уголовное право у нас преподавали очень хорошо, до сих пор половину статей помню. Алёна в отражении злобно на меня косится, я подхватываю свои документы и оглядываюсь в поисках дракона. Гошка уже прикончил Олесину печеньку, но со стола не уходит – крутит головой, принюхивается, недовольно фыркает.

Света бросает быстрый взгляд на Алёну, а потом смотрит на меня и неожиданно подмигивает.

– Глупости это всё, – громко говорит она. – Если парень нравится, есть масса способов привлечь внимание и без магии.

– Ага, – говорю. – Например, дать лопатой по голове – и в ЗАГС связанным.

Девчонки смеются, Валентина Владимировна улыбается. Я тоже улыбаюсь и тихонько выдыхаю – наверное, я всё-таки зря боялась, что после раскрытия всех моих тайн придётся увольняться. Тему эту пока никто не поднимает, но вот чуть позже, пожалуй, можно будет и объяснить спокойно…

И тут не выдерживает Алёна.

– По мне, – говорит она, старательно глядя в свой монитор, – лучше уж решиться на приворот, чем стать старой девой с десятком… драконов. За свою любовь надо бороться – всеми способами!

Она с вызовом оглядывает коллег. Те смущённо медлят, вспоминая, видимо, все прочитанные любовные романы, где воспевалась эта идея.

– Это не любовь, – говорю уверенно. – Это эгоизм маленькой девочки, которая хочет новую куколку. Знаешь, такая: «Ма-а-ам, купи-и-и!» – и получасовая истерика на весь магазин.

Она наконец смотрит прямо на меня.

– Если я в детстве хотела куколку, – говорит снисходительно, – моя мама покупала мне всё и сразу. Это тебе, бедняжке, рассказывали, как нехорошо говорить «хочу», когда у родителей мало денежек. Грустно жить в нищете, правда?

– Ну так попросила бы у мамы и мужика тоже, – предлагаю зло. – Есть же такие, которые с любой готовы за деньги. В твоём случае, правда, деньги нужны очень большие, приворотное зелье наверняка дешевле. Грустно жить, когда ты сама нахрен никому не нужна, правда?

Алёна делает вдох – и вдруг мило улыбается.

– Не докажешь, – говорит она. – Ты просто меня терпеть не можешь, вот и выдумываешь всякое, чтоб настроить всех против меня. Я-то думала, что люди с возрастом умнеют, а ты как в школе дулась и обижалась, чуть слово тебе скажи, так и продолжаешь. Сама, небось, и подлила ему это зелье, ты ж с ним в кабинете сидишь, я его и не вижу почти.

Смотрит она прямо на меня, и от её улыбочки мне хочется кричать, пальцы холодеют, в затылке скапливается жаркое и колючее от осознания, что я всё-таки дура. Надо было не в лобовую атаку идти, а тихонько переговорить с девочками, может, удалось бы обыскать её вещи… Хотя тоже наверняка бесполезно, не стала бы она приносить зелье на работу после вчерашнего.

Гошка вдруг коротко рявкает. Я оборачиваюсь – а он смотрит на потолок, потом вдруг резко переводит взгляд на шкаф, на стену, потом соскакивает на пол и крутит головой, принюхиваясь, смотрит на Алёну, в два прыжка добирается до стола, заставив её отшатнуться, а потом…

Алёнина сумка падает с тумбочки. Из неё с мягким звоном выкатывается флакончик. Он замирает у моих ног, я машинально его подбираю, этикетка блестит, словно рыбья чешуя, прочитать почему-то никак не удаётся, и я смотрю на Алёну, и она на меня смотрит, и в глазах её страх, и злость, и вызов.

– Это не моё! Это ты мне подбросила… Дракон твой!

Лампы на потолке начинают мигать и потрескивать, я ощущаю пульс в кончиках пальцев и бегущий по спине холодок. Оглядываюсь на календарь, пытаясь посчитать, в какой день мне нужно было делать укол…

Алёна зло и резко взмахивает рукой, спихивая Гошку со стола, и тот с жалобным писком шмякается на пол.

У меня на миг темнеет в глазах.

Ближайший монитор отрубается со вспышкой.

Из-под стола тянет палёным.

Я роняю документы и флакон, изо всех сил стискиваю кулаки. Нет, только не снова, только не это, я могу держать себя в руках, могу, слышите?! Голова кружится, я вижу Алёнино лицо в рамочке из темноты – белое-белое лицо с распахнутым ртом и провалами глаз. Внутри ворочается что-то тёмное и злое, что-то, что нельзя выпускать, и я хватаю это за шкирку и мысленно рявкаю «нельзя!», потому что это мой дар, он должен меня слушаться, я должна его удержать, я сильная, я справлюсь. У меня слезятся глаза, и пальцы сводит, и я лишь на мгновение зажмуриваюсь…

А потом слышу короткий вскрик – и грохот падения.